Уникальный организм/подопытный/жертва. Предвестник мира/бог войны. Герой/Ходячий мертвец. Легенда

      После сеанса связи с Ником двух психологов отправили к их группе, чтобы они продолжали думать обо всём и о сегодняшней встрече, запись которой им прислали позже, а члены собрания так и продолжили сидеть и обсуждать всю ситуацию после ухода психологов, на котором и обрезали запись, которую отправили в группу, а члены собрания продолжили под запись работать. После предварительного решения об освобождении Ника они отложили заседание на вечер, когда все члены собрания окончательно выскажут свою точку зрения, а президент сделает последнее решение и определит их дальнейшие действия, и вечером того же дня при участии всей исследовательской группы, которая в полном составе сидела в своём кабинете и участвовала в этом собрании через видеосвязь, десять маршалов России, премьер-министр, министр внутренних дел и министр обороны высказали свою точку зрения, по итогу чего большинство решило поддержать план по освобождению Ника во избежании будущих проблем в связи с его изоляцией, после чего все стали ждать ответ от президента, который решил поддержать идею об освобождении. — Я согласен с большинством. Ника стоит освободить во избежание возможных проблем, которые возникнут из-за него в изоляции. — Ох, спасибо, Дмитрий Алексеевич, — не сдержался Иван Львович и высказался, с облегчением вздохнув. — Иван Львович, для вас это ещё не всё. Я надеюсь, что вы предполагали, что ваша работа не будет закончена на нашем решении? Что вам придётся и дальше работать с Ником, чтобы мы знали обо всём, что с ним происходит? — Да. Я это предполагал. Что требуется? Вернуться в комплекс и подготовить его? — Да. И продолжать с ним работать, как вам будет удобно. Вам будет предоставлена свобода действий, однако ваша отчётность не меняется. Вы будете обязаны записывать абсолютно всё. — Я понимаю. — Хорошо. Планы мы обсудим позже. Константин Сергеевич, у вас и вашей группы задача не меняется. Вы продолжаете изучать всё, что связано с Ником. — Есть. — Спасибо. Что ж… Решение окончательное. Скоро все получат свои указания и планы действий. До свидания, — ответил президент, и сеанс связи был закончен, а группа ещё несколько секунд сидела в тишине, не веря, что они всё-таки решились на освобождение Ника. — Иван Львович, вы герой. Поздравляю, — сказал Константин Сергеевич, который и был куратором группы, и пожал барсуку руку. — Весь мир психологии перевернули. — Нет. — Ладно, шучу. Но герой. Поэтому идёмте в столовую и отпразднуем, — радостно ответил зверь, после чего вся группа начала поздним ужином праздновать, что Ник получит свободу, даже если она будет с особыми условиями. За Ника были рады даже те, кто был сторонником дальнейшей его изоляции, поскольку они считали такое решение верным, однако равнодушными к Нику они не были, а поэтому сейчас радовались за него. Следующие два дня были проведены в подробных консультациях группы, Ивана Львовича и маршала Рознова, который вскоре отправится с психологом, всеми необходимыми документами и планами в Зверополис, чтобы подготовить все необходимые условиях, в которых им всем придётся работать с Ником. После итоговой консультации Иван Львович попрощался с группой, договорившись держать с ними связь и обо всём информировать, после чего он со всеми вещами вместе с маршалом отправился в военный аэропорт. На следующий день вечером психолог, готовясь до этого к встрече с Ником, взял копии документов и приказов, которые подписывал президент на итоговом заседании, газету и даже взял с собой ещё один кубик Рубика, который появился недавно и который был куда сложнее тех, что есть у Ника, после чего он радостно пошёл к изолятору, дождался, когда ему откроуют дверь, и увидел прежнего Ника, который слушал музыку, закрыв глаза, запрокинув голову и сложив ноги на столе, но тот через несколько секунд посмотрел и увидел Ивана Львовича с кучей вещей. — Не поверите, как я рад вас видеть. — А что? Скучал по мне? — ответил психолог и зашёл внутрь, а за ним стали закрывать дверь. — Больше волновался. Вы один посреди целой верхушки страны и вы странный и аномальный индивид, который уговаривает этих гениев освободить опасную тварь. Я уж думал, что там были не вы, а лишь ваш двойник. — Да ладно! И тебя не смутило, что у него мой голос и что он был на твоей стороне? — спросил Иван Львович, положив всё на стол и сев на стул. — А хрен их знает. Даже НАТО не знает. Может, они вас использовали для клонирования и потом испепелили в пыль. — Что ты несёшь? — А вот вспоминаю всякое разное кино и игры про недалёкое будущее и особенно про наши 30-е годы. Всякие технологии, роботы, голограммы. Лет 30-40 назад это была фантастика, а теперь это наше время, и ничего такого у нас нет. Лишь говорим с техникой. С плитами, телевизорами. Странно, что ещё с утюгами никто не говорит. — Ну, да. Время идёт. — Кроме меня. Оно ведь у меня встало на одной секунде. Ни развития, ни деградации. Ничего. Да и до этого я этим не отличался. Я же был старомоден. С телевизорами и телефонами не говорил. А теперь я будто стал замороженным экспонатом. — Развитие есть. Твоя психика. — О да. Святая психика. Проехали. А что вы принесли? Новый кубик? — Не только. Это всё тебе. Для пополнения твоей памяти. — О-о, я только жалуюсь, что она пополняется и не иссякает, а вы ещё что-то суёте мне. — Разве новая информация не ценее, чем целый час просидеть в одиночестве и прослушать песни и кино, которые ты и так знаешь? — Не знаю. Знания — это проклятье. Это порча, беды и страдания. Не развивались бы, то жили бы по старым инстинктам, зато просто и легко. Ладно, чего тут? О, всё. Звиздец всем нам. Доллар поднялся на два рубля, — высказался Ник, быстро пролистывая газету и уже в голове изучая текст страниц по своим воспоминаниям. — Нам конец. Великие США становятся сильнее. Это даст им новое финансирование операции по моей поимке. — Что? То есть ты теперь думаешь, что это они? — Нет, я просто наугад высказал то, о чём подумал. А это что? — спросил Ник, указав на документы. — А это уже твоё. Это приказы и документы, которые подписал лично президент. Часть о тебе, часть обо мне, часть о военных. Мы с тобой скоро обсудим план, по которому ты будешь работать в связи с твоей свободой. — Чё? — А, забыл. Всё одобрили. Ты свободен. С завтрашнего дня начнётся твоя подготовка к новому режиму работы. Обсудим твоё проживание дома, проезд туда и обратно и прочее. Меня ещё обсудим, — ответил психолог, а Ник не поверил в то, что услышал. — Гоните. — Не гоню. — Тогда брешите. — Нет. — Тогда шутите. — Нет. — Тогда просто врёте. — С чего ты взял? — Потому что бред. Что за воздух особенный в Москве, от которого они долбанулись и всё-таки решили меня выпустить? — Я не понимаю. Ты не рад, что-ли? — Я не верю. Не верю. — А ты поверь. Или вспомни наши беседы. Смирись. — Ой, да пошли вы с этим смирением. Ну, нет. Ну, не может такого быть. Нет. — Смирись. Прими истину. Да снизойдёт на тебя свет озарение и понимание. — Так… Это моя дурь. Это я её курю. — Ты же не куришь. Ни сейчас, ни раньше. — А плевать. Генератор мне мозги скуривает. Не важно. Не надо её использовать. Это у меня башка едет хрен знает куда, а не у вас. Даже у власти она съехала. — Слушай, я не понимаю. На встрече ты был согласен на все условия. Мне показалось, что ты рад. Но сейчас ты будто вообще не рад. — У меня стадия отрицания. Осознание будет потом. Поэтому говорите что угодно… А… И вообще… Во. Я не изменился. Вспомните свой главный вывод и смиритесь. Сейчас я сраный упёртый пень, который не верит, что эти гении такое одобрили. — Нет. Это у тебя защитная реакция. — На что? — У тебя шок. — Чего? Вы что пили? Какой шок? Я никакого шока в те секунды не помню. Только то, что не поверил. — От того и шок. Ну, ладно, не шок. Сильное удивление. Это твоё отрицание является мгновенной реакцией на неожиданную информацию. — Да как она может быть неожиданной? Они же сами сказали, что решают, чего со мной делать. Или я так деградировал, что даже не могу предположить, что меня могут выпустить? — Можешь, но вот, в чём дело. Ты слишком долго здесь прожил. — Забыли? Я труп. Трупы жить не умеют. — А вот теперь ты смирись. Для меня ты не труп. — Ага. А вот, чём дело у вас. Вы слишком долго со мной пробыли. Слишком привязались. Из-за этого рискнули вообще всем. Зачем? — Я уже отвечал и возвращаться не хочу. Закрыли тему. — А я ведь всё равно буду спрашивать. — Спрашивай. Как все мы спрашиваем, в чём смысл жизни. Но ладно. Отходим от темы. Так вот. Ты слишком долго здесь прожил. У тебя… Возникло привыкание. К этому месту, к мысли, что тебя не выпустят, к мысли о том, что ты опасен для окружающих. — Вы сейчас очевидное будете отрицать? — Не буду. Ты действительно опасен. Вот только всё-таки от тебя зависит, будешь ты действительно опасен или нет. — Что за бред? Я опасен, но мне решать, опасен я или нет. А? — Машина. Машина опасна сама по себе. Просто автомобиль. Это опасный объект на дороге. Хоть большая фура с гружёным прицепом, хоть трактор, хоть самый мелкий мопед. Это объекты, которые представляют опасность. Однако именно водителям решать, опасен будет их транспорт или нет. Поэтому они и учат правила дорожного движения. Учатся ездить, решают, что делать. Им решать, будет опасно окружающим от них или нет. С тобой также. — Если вы опять приведёте в пример мою свободу в городе, то я опять молчанку устрою. — Вот и устраивай. А я продолжу говорить про это и про город, где именно ты решал, что делать, когда ты был по-умолчанию опасен. И? Чего не включаешь музыку или кино? — спросил Иван Львович, видя лишь то, что Ник просто неотрывно смотрит на него. — Что ты на меня так смотришь? — спросил психолог, не понимая, почему Ник ничего не делает. — А, ясно. Новый вид молчания, да? Просто смотреть на меня? — спросил Иван Львович, и Ник тут же кивнул, продолжая смотреть. — Ясно. Сюрпризы у тебя ещё не кончились. Молодец. А я вот банален. Сейчас включу своё озарение и буду говорить за тебя, потому что буду предугадывать твои слова. Продолжаем. Ты опасен с того самого момента, как стал таким, но именно тебе решать, действительно ли ты будешь опасен. Вот возьмём меня. Сколько раз мы встречались, так ты мне ничего не сделал. Хотя по правде я боялся тебя. В самый первый раз. Я хотел попросить оставить рядом со мной генератор. Ну, на всякий случай, но потом передумал, потому что я понял, что ты здесь пережил. И что ты пережил до этого. Записи с камер дали мне понять, что ты просто пострадавший, который лишь случайно стал таким. Я понимал, что никому вреда ты не хочешь причинить. Ну, кроме тех, кто сделал тебя таким. И… А, стоп. Сейчас бы ты сказал, что ещё и отцу. Ты ведь его тоже хотел убить. Поэтому кроме тех, кто тебя таким сделал, и отца, — ответил Иван Львович и увидел улыбку Ника, от чего он понял, что так бы Ник и сказал. — Угадал. Спасибо. Так вот. Я передумал, потому что понял, что на самом деле ты не так опасен. Опасно твоё тело, а не ты сам. Конечно, ты скажешь, что и ты опасен, а поэтому все правильно делают, что боятся тебя, потому что ты опасен, но вот, в чём дело. Вы все ставите знак равенства между просто опасностью от… Твоего тела и лично от тебя. Опять берём в пример город. Ты был опасен уже просто сам по себе, потому что ты такой, но именно ты решал, будешь ли ты действительно опасен для окружающих. Ты решил, что нет. Ты постоянно озирался по сторонам, шёл спокойно и аккуратно посреди жилых улиц. Ты решил, что ты не будешь опасен, хотя ты знал, что в любом случае опасен. Да, это звучит, как бред, но пойми. Ты решал, кем ты будешь для других. И для других ты был обычным прохожим, а не монстром, который в открытую шагал и себя не скрывал. Свои руки и ноги. И уши. Ты скрывал, потому что хотел снова тихо и спокойно жить в городе, решив, что ты не будешь опасен, потому что ты не допустишь своего превращения в монстра. Да, знаю. Сейчас ты бы сказал, что ты всё-таки опасный псих, потому что ты стал вмешиваться в дела окружающих. Особенно в тот пожар, где ты в открытую пошёл в огонь, хотя ты всё делал быстро, стараясь не допустить своего превращения, — ответил Иван Львович, после чего Ник стал тихо хлопать, от чего было слышно лишь стук металла, а психолог распознал это, как согласие с его словами. — Спасибо. Да, ты рисковал, однако твоё желание помочь всё-таки тебя пересилило. Причём не просто помочь, а спасти. И тот случай с якобы торговцами оружием. Ты прикрывал себя, действовал быстро и молниеносно, чтобы не превратиться в монстра. Ты так решил. Рискнул, но решил. Но ладно. Идём дальше. Ты в основном передвигался по городу по ночам. Почему? Потому что ты скрывался. Согласен. Даже если бы ты не скрывал свои железные части тела, то вряд-ли бы кто-то сразу запаниковал, решив, что ты монстр. Но почему ещё ты гулял в основном ночью? Потому что было мало зверей на улицах. Так было безопаснее для вас всех. Меньше вероятность, что тебя, например, собьёт машина. Я к чему клоню. Всё-таки тебе решать, будешь ты опасен для окружающих или нет. Вот в плане меня ты решил. Ты не будешь опасен. Пускай ты и злился и кричал на меня, но вот вредить мне ты не собирался. А теперь вспомни свою последнюю встречу с Джуди. Она боялась тебя, боялась остаться одна и была против, чтобы я оставил её с тобой, однако она доверилась мне и тебе. Она поверила, что ты ей ничего не сделаешь. И в итоге ты ничего не сделал. Ты грозно на неё посмотрел, кричал и ругался. Даже пнул стул, но она не сбежала, а осталась спокойной на стуле, хотя потом она мне сказала, что была в панике и жутком страхе, когда ты взорвался. О, и ещё. Тоже добавлю. Тот твой психоз тоже был моим планом. Подробно Джуди я не говорил. Я просто сказал, что ей нужно делать, чтобы добиться от тебя нужной реакции. Она специально тебя провоцировала, потому что это был мой план. Да, ты снова скажешь, что я тобой играл, но я тебе уже говорил, что иначе я поступить не мог, а эти провокации были единственным способом, которым я тебя мог понять. Хотя мне кажется, что ты бы сейчас сказал, что если уж я такой специалист, что меня позвали договориться аж с агрессивным киборгом из инопланетных технологий, то я бы нашёл более лучший способ, чем причинять тебе эмоциональные страдания и вызывать твои вспышки гнева, которого тебе и так хватало из-за того, что ты таким стал, — ответил психолог, и Ник снова начал хлопать, но уже громче. — Правильно. Молчи. К чему тут слова. Уверен, что ты бы сейчас сказал, что я чуть ли не предсказатель, но ладно. Так вот. На той встрече ты ведь тоже решил не быть опасным. Ты не хотел ей ничего делать и в итоге даже руку на неё не поднял. Даже просто не вытолкнул к двери. Ты свою злость выплеснул на стул. А дальше? А дальше почти всегда был один я. И что? Ничего ты мне не сделал. Даже Виктору Алексеевичу и Игорю Николаевичу ты ничего не сделал, хотя такая возможность у тебя была. Они вместе с генералом зашли к тебе, но убить ты хотел лишь его. Другим ты зла так не желал. Значит, ты решил, что не опасен для них. А на встрече с президентом, где вы подписали договор? Ты вообще ничего не пытался сделать, хотя ты знал, что президент лично одобрял твоё дальнейшее проживание здесь, потому что это просто надо. Ты вот не рвался его убить. Конечно, ты был в цепях, но в тот момент ты понимал, что даже попытка напасть в цепях тебе лучше не сделает. Лишь хуже. И даже провокация генерала не заставила тебя кинуться к нему в дикой ярости, потому что ты понимал ситуацию. В конце концов… Ты мне руку несколько раз жал. В те моменты ты явно не вёл себя, как опасный монстр. И… Так, погоди. Я давно говорю, а в таком случае ты бы уже спросил, к чему я клоню. Я клоню к тому, что тебе решать, будешь ты опасен или нет. Ты привык к этой мысли, из-за чего ты просто не хочешь думать о себе как-то иначе, хотя иногда ты не задумывался об этом, а просто дал мне руку. Поэтому у тебя очередное помешательство. Ты привык к мысли, что ты опасен, хотя тебе это решать. Уверен, что когда ты вернёшься домой, то в первое время ты будешь сторониться родных, потому что будешь бояться причинить им боль. Я даже догадываюсь, что ты будешь говорить. Например, не хочешь кого-то раздавить на две части. Скажешь, что боишься кого-нибудь сделать инвалидом из-за перелома позвоночника. Но я уверен, что в конце концов ты всё-таки кого-нибудь обнимешь, потому что сам этого не выдержишь и рискнёшь. Хотя не факт, что это будет риск. Может, ты будешь уверен в себе также, как тогда, когда жал мне руку. Но я также склоняюсь к тому, что кто-то другой тебя обнимет, и у тебя просто не останется выбора, как обнять в ответ. Если вспомнить твоих родных, то я больше склоняюсь к Джуди, которая первой пошлёт твой запрет и первой тебя обнимет. Согласен? — спросил Иван Львович, на что Ник несколько секунд ничем не отвечал и даже не улыбался, но потом он решил нарушить своё молчание, поскольку ему понравился такой монолог от психолога. — Я до сих пор не понимаю, зачем я был нужен на той встрече с верхушкой. — О, заговорил. С чего вдруг? — Впечатлился вашим даром. Вы всех своих пациентов так понимаете? — Стараюсь. К тому же ты особый случай. Ты самый долгий мой пациент. Ни с кем другим я так долго не работал. — Отлично. Новое достижение. Оно покроет вашу печаль из-за того, что не отговорили меня от смерти? — Нет. — Жаль. Но ладно. Так вот. Я впечатлён. Вот вы говорили про возможное будущее дома, и я с вами соглашался. Но сомневаюсь, что так будет. Я у себя в комнате просто буду запираться. — Серьёзно? — Да. Потому что лучше не рисковать. — Как со мной, да? — Это другое. Это просто рука. Не на регулярной основе. А они будут со мной контактировать часто. — Так… Давай это отложим на потом. Это относится к будущему обсуждению плана твоих действий. Ладно? — Почему не сейчас? Это вроде как моё личное дело, а не общее. Какая им разница, чем я там заниматься буду, если для них важно лишь то, чтобы я был спокойным? Мы обсуждаем мою башку и родных. Их это не касается. — Глубоко не касается, но дело им есть. Всё-таки они всё равно будут следить за тобой. Поэтому давай отложим. Я буду про это помнить, и мы поговорим. — А-а, ладно. Допустим. И о чём мы сейчас будем говорить? — Ты говорил, что не понимаешь, зачем ты был нужен на встрече. Мне кажется, что ты не закончил мысль. — Точно. Так вот. Зачем я вообще был им нужен? Вы прекрасно знаете, что я могу сказать, а поэтому я уверен, что вы догадывались, как именно будет проходить наша встреча. Что скажет президент, что скажу я, что скажет маршал, что мы в итоге опять начнём выяснять отношения. Вы могли чуть ли не предсказать всю беседу. И вы точно знали, как именно я буду отвечать на разные вопросы. Вы предсказали всё, что было на встрече? — Ну, в основном да. Догадывался. Мои прогнозы стали реальностью. — Вот. И зачем я был им нужен? Кто я вообще такой, чтобы меня ещё о чём-то спрашивать? Могли же тупо поставить меня перед фактом и даже ни о чём не спрашивать. Зачем я был нужен? — Для протокола. Для свидетельства, записи. Просто ради закрепления ситуации. А ещё я и мои коллеги просили. Мы считали, что будет правильнее, если ты всё-таки выскажешься, а не останешься в неведении, когда тебе просто скажут, что ты едешь домой. — И что? Какой толк? Неужели я что-то изменил? — Ну, в принципе ничего. Всё действительно могли решить и без тебя, поскольку всем было достаточно выводов от меня и моих коллег. Однако президент решил всё-таки тебя выслушать. В основном для протокола, но мне кажется, что ему всё-таки есть дело до твоего мнения. Иначе тебя бы действительно уже давно приковали к этому столу и стали просто эксплуатировать. — Конечно, спасибо, но зачем всё-таки был нужен этот цирк? По опыту договора он явно понял, что я больше не куплюсь на эти официальные обсуждения со мной, а поэтому тем более нет смысла спрашивать моё мнение, раз оно ни на что не влияет. — Ну, очевидно, что влияет. Без твоего мнения мы бы не смогли с тобой договориться в плане договора. Ты поверил в него, хотя ты подозревал, что он был ложью. Верно? — Да. А если предположить, что они действительно умны и они вполне могли предположить, что я и это недавнее обсуждение могу принять за ложь, то зачем я был нужен, если никто не хотел цирка? Вот серьёзно. Я просто не понимаю, — повторил Ник, а Иван Львович вздохнул, поскольку понял, что Ник снова упёрся. — Короче, я понял, в чём дело. Ты точно находишься здесь слишком долго. У тебя здесь душно. Вот ты и стал душным. Тебе надо проветриться. Как раз дома и откроешь окно хоть на целый год. — Аха. Очень смешно. А если серьёзно? — Серьёзно? Ты чёртов пень. Ты опять упёрся и не понимаешь, что я тебе только что объяснил. Я не могу. Ты будто специально всё отрицаешь. Может, спишем на приличие и уважение? — Не дошло. — Приличие. Было бы невежливо всё решить без тебя, не дав тебе даже высказаться. Допустим, что это была банальная вежливость. Из вежливости тебе дали высказаться. — А, ясно. Это как родители меня взяли к себе из жалости, да? — Д… Боже мой. Ты опять за своё? — Нет. Шучу. Ладно, допустим. Решили проявить вежливость. Остановимся на этом. А-то опять друг друга выбесем, потому что я опять упёрся, да? — Да. Пожалуйста, избавь меня от этого круга. Теперь ещё насчёт встречи. О чём я догадывался, но это была лишь фантазии. Причём безумная и абсурдная. Даже неадекватная. — Блин, я же не ваша жена. Зачем так тяните? — Ха-ха. Смешно. Но я серьёзно. Я про то, как ты себя вёл. Что с тобой было? Тебя же об этом Константин Сергеевич спрашивал. Почему ты не показывал, что тебе можно доверять? Почему ты будто нарочно делал всё, чтобы все те звери на собрании просто пожалели о том, что вообще согласились тебя слушать и даже обсуждать твоё освобождение? Ты же… Закапывал свою свободу. Зачем? — Я с ним ещё церемониться должен? Пошли они нахрен все. Они меня здесь держат и заставляют страдать. Пусть знают, с каким дерьмом имеют дело. И вообще. Разве они такие дебилы, чтобы мне доверять? Я неадекватный кретин, который сам может не знать, что делает. У них есть вы и та группа. У вас всех есть факты, аргументы и всё прочее. Это же грёбаная власть. Она руководствуется только фактами. — Но ведь… Ты и сам мог дать эти факты. Хотя бы притвориться, что даёшь их. А так ты просто сразу же сказал, что даже на свободе, возможно, сможешь уйти и их всех поубивать. — Правильно. Всё должны учитывать. Вот я и даю им всю информацию, чтобы знали, с чем имеют дело. — Но ведь… Это же… Бред. Даже для тебя. — Значит, я прекрасен. Ещё большим бредом могут удивить. — Не сказал бы, что в лучшую сторону. — А это уже кому что. Мне плевать. Пускай думают, что я говно, которое хочет их всех убить. Чтобы они в этом не сомневались даже. Я же не сомневаюсь, что они идиоты, которые заигрывают неизвестно с чем. Так что идут они нахрен. — Я… А… Ладно. Боже, ладно. Дальше. И о чём тогда ещё поговорим? — На дворе 17-е ноября. Что на улице? Снег есть? — Нет. Обещают только в 20-х числах. А что? Уже не терпится собрать с окна снежок и в кого-нибудь дома кинуть? — Нет. Сперва я съем этот снежок. Просто по приколу. Хочу и всё. А если честно. То есть… Они действительно решили меня выпустить? — Да. У тебя уже началась стадия осознания? — Нет. Просто спросил. Опять дурю, потому что не верю. Просто не верю в эту чушь. — С твоего появления здесь чушь уже кажется нормой. — Какого появления? В лаборатории или в этой яме? — Здесь. — Ага. То есть выращивание грёбаных зверей в пробирках давно норма? С каких пор? И вообще. Что насчёт этого? Отец и его коллеги создали двух полноценных зверей в пробирках. Почему он до сих пор дома? Ему вообще хоть что-нибудь предъявили за это? Или эти параноики такие параноики, что они больше на пришельцах помешаны? — А… Я не знаю. — Как это? — Вот так. Не знаю. Мне казалось, что ты сам об этом должен знать. Не я же в лаборатории работаю. — Я спрашивал. Мне сказали, что ничего они там не брали, хотя уверен, что это враньё. — Может быть. Но если подумать, то зачем им исследования твоего отца? Тебя исследовали сразу, когда тебя сделали новым подопытным, ты теперь уже совсем не тот живой зверь, каким был раньше. Все нужные данные могут быть уже здесь. Работы твоего отца могли и не пригодиться. Работать ведь придётся с киборгом, а не с живым зверем. — Да как-то глупо тогда. Они должны знать всё, чтобы собрать всё, чтобы узнать всё. Всё, вся и всех. Так что уверен, что они получили то, что хотели. Но ладно. Мы на это не повлияем. — Не понял. Ты сейчас смирился с тем, на что повлиять не можешь? Неужели ты и правда меняешься? — Че… Да пошли вы. Хватит. Выключите умника. — Не могу, но ладно. О чём ещё поговорим? — О моём клубе фанатов. Что это такое? Кто это? — А… Это… Это да. Будто клуб наших с тобой фанатов. Они изучали нас с тобой. Ты был прав в том, что замену мне не найдут, однако они правильно сделали, что не возложили изучение тебя лишь на меня. — Так вы знали об этом или нет? — Конечно, нет. Я бы тебе сказал. — Ага. Как про провокации, да? — Это другое. Это влияет на мою работу с тобой. А те звери нет. — Возможно. Я мог бы попросить с ними встретиться. Правда, меня могли послать, но я мог бы попросить. И чего они там делали? — Изучали нас обоих. Все записи с тобой, мои личные выводы и записи. Просто я же ещё и на компьютере работаю, и тут есть серверная комната. Она фиксирует всё, что происходит на объекте. В том числе вообще всё, что происходит на компьютерах. Прежние хозяева этого места документировали любой шорох. А мы продолжаем эту практику. Вот та группа и получала всё, что мы делали здесь. — Что? Вообще всё? Даже мои психозы? — Конечно. Они все были специалистами в психологии. Они были обязаны знать всё, чтобы тебя понимать. — Ясно. И что они? Кто я? Больной псих и страшная тварь, от которой вечно исходит опасность? — Ам… Ну, логический вывод примерно такой. Опасный индивид с крайне неустойчивой психикой, повышенной агрессией и жестоким характером и манерой речи. Они этот вывод сравнивали с тобой, когда ты только проснулся. И разным описаниям тебя до всего этого. Жизнерадостный и хороший парень стал более жестоким, агрессивным и менее стабильным в плане психики. К такому же выводу пришёл и я. Однако… Психическая нестабильность у тебя не постоянная. — Ага. То есть вот здесь в своёй норе я спокойный, а как мне мозги рвут генератором, то я психую, да? — Да. — О-о… Старая басня. А что-нибудь они узнали, кроме того, что знаем мы оба? — Ну, мало что. Мы все специалисты схожих уровней. Мы все пришли к одним и тем же выводам. А… Если честно, то в тот день я был в восторге. До этого утром я лично выступил на том собрании, где кратко пересказывал свой доклад, который я готовил. Потом меня отвели в ту группу. И это было здорово. Столько похожих на меня зверей, и все мы занимаемся одним и тем же. Я был очень заинтересован. Мы просто убивали время почти постоянными разговорами о тебе и обо мне. Меня спрашивали, как я до чего-то додумался, что я именно думал о тебе и обо всём, что происходит. — И о чём вы думаете? — А… Ты знаешь. Прокрути наши встречи в голове и вспомни. Я не хочу повторять. Короче, было очень увлекательно с ними работать. Такая… Группа с одними интересами у нас была. Возникает вся эта увлечённость процессом, интерес и даже радость. Хотя в основном я радовался тому, что четверо из семи специалистов были согласны со мной. Они считали, что тебя лучше освободить, чтобы избежать дальнейших проблем. — А остальные? — А они тоже думали логично. Они остались сторонниками решения по твоему дальнейшему заключению. Они верили, что безопасность на объекте не подведёт. — Ясно. Все когда-то тоже в это верили. Сирена, группы захвата, сети. А я всё равно сбежал без рук и внезапно смог прыгать высоко. Вдруг я и с такой безопасностью что-нибудь выкину? Например, всё-таки научусь игнорировать генератор? Они думали об этом? — Думали. Поэтому и считали, что лучше окончательно тебя здесь запереть. — Тогда о чём думали другие четверо? Ладно вы. Привязались ко мне и у вас пациент умер, а поэтому вы хотите такое не допускать. А они чего? Какое им дело до меня? — Ты жертва. Они тоже понимают, что ты просто случайный пострадавший, который не заслужил всё это. В принципе там все это понимают. Все члены того собрания тоже, но только приоритеты всё-таки выше, чем твоя жизнь. И в группе это понимали. Мы всё понимаем, но только поделать ничего иного не можем. Можешь пошутить, что у нас прямо коллективный разум. Все одинаково понимаем, что ты случайная жертва, все понимаем твой гнев, все не хотим твоих страданий, но при этом понимаем, с чем столкнулись, а поэтому хотим узнать всё возможное, чтобы обезопасить всех, поскольку мы все боимся возможных агрессивных пришельцев. — О да. Вы точно чёртов оракул. Вы вот говорили и чуть ли не цитировали меня, и я об этом всём думал. Серьёзно. Чистый коллективный разум. — Раз коллективный, то что? Мы все уроды? Я и все мои коллеги? — Конечно, нет. Вы более понимающие. К тому же… Вы хоть на что-то здесь влияете. Все вы. А что они? А верхушка ни на что не влияет. Ни на технологии, ни на учёных, ни на что. Даже на меня повлиять не могут, иначе вас бы давно здесь не было. Точнее они могут повлиять, но в худшую сторону для всех нас. Поэтому да. Мышление у вас прямо коллективное. Только методы работы разные. Тут уже не коллективный разум. Но ладно. Так что же тогда получается? Вы не знали про наш клуб фанатов? — Да. Иначе я бы тебе сказал. Дмитрий Алексеевич сказал мне, что это нужно для естественности наших с тобой бесед. То есть это тоже самое, что я сделал с Джуди. Я с ней встречался, но для естественности разговоров она не должна была знать, что я нас записываю. Так и здесь для, как я понял, прежней успешной работы с тобой мы не должны были знать, что нас обоих изучают. Ну, я с этим согласен. Тем более кто я такой, чтобы возмущаться? Я же сам тебя провоцировал и скрывал от тебя свои методы работы. — Действительно. Однако должен признать. У вас действенные методы. Эффективные. Я… Я теперь иначе смотрю на себя и свои психозы, после которых я что-то честно говорил. Они мне иногда помогали разобраться. Может, в те моменты я был честен и с самим собой. — О, поговорим по душам? Давай. Я слушаю. — А… Чего? Я сказал то, что хотел. И разве мы всё это время не по душам говорили? — Ну, нет. Мы просто беседовали. А вот именно о тебе мы давно не говорили. Вот ты узнал, что скоро ты получишь свободу. Что ты чувствуешь? О чём думаешь? Кроме того, что до сих пор не веришь? И почему ты до сих пор не веришь? Мне казалось, что раз ты так быстро думаешь, то подобные мыслительные процессы тоже должны проходить быстрее. Мне кажется, что вот-вот у тебя случится стадия осознания. — Нету. Нету стадии. Я по-прежнему не верю. — Почему? В чём проблема? Неужели я прав, и ты действительно привык к этому месту? К мысли, что тебя никогда не отпустят? — Возможно. Не знаю. Я просто не знаю. Серьёзно. Я… Не могу сейчас ответить. — Ладно, хорошо. Молчу. Сыграем? — А-а… Так мы всё это время не играли? Блин. Всё, мне звиздец. Я деградирую. Я не заметил, что мы не играем. — Нет. Просто не вспомнил. Всё нормально. — О чём вы? Какая норма? Я самый мощный мозг в мире и я не вспомнил, что я с вами не играю. Это уже приговор. — Ты сейчас шутишь, да? — Частично. И частично говорю правду. Ну, серьёзно. Как я мог не вспомнить? — Это доказательство того, что ты ещё живой. Машины помнят и знают всё, что есть у них в памяти. А ты живой и не обязан это делать. У тебя ещё живой мозг, а не холодный процессор с холодными и точными расчётами. — Ой, как приятно, — ответил Ник, и тут быстро вспомнил различные оценки себя от других зверей и вспомнил о том, что он сам о себе думает и говорит. — А-а-а… — внезапно выдал Ник от своих быстрых мыслей о себе и от новой идеи. — Что? Что случилось? — Я придумал. Я нашёл новый интерес в жизни. Я хочу повышать свою самооценку. Я хочу повышать своё ЧСВ. — Зачем? — Потому что я сраный эгоист. Я хочу, чтобы все думали обо мне. Но больше, чем сейчас. Помните, как я говорил, что все мне обязаны? Давайте повторим. — Зачем? — Я хочу быть кем-то ещё, кроме подопытного. Хочу ощущать себя кем-то другим. Поэтому давайте повышать моё ЧСВ. Я хочу, чтобы все точно знали, кого они должно благодарить за, что они нашли. — Чт… Нет. Я не хочу этого делать. — Почему? Да давайте. Это же прикольно. — Нет. Это неправильно. Особенно в плане тебя. — А что не так? — Это плохо. Это тоже помогает развиваться твоей апатии. Твоё высокомерие будет лишь расти, и оно начнёт портить тебя до такой степени, что можешь сорваться и предпринять попытку побега, при которой ты будешь без раздумий убивать всех вокруг. — Серьёзно? Я и так думаю, что все обязаны мне. Куда ещё можно пойти дальше? — Можно пойти. Вспомни про того убийцу в Питере. Я тебе говорил, что у него была крайне высокая апатия к окружающим. Не делай с собой это, — ответил Иван Львович, от чего Ник замолчал и с грохотом рухнул головой на стол, смотря в стену сбоку. В этот момент он снова задумался о себе и не мог понять, почему всё-таки с ним происходит всё это. — Говно. — Что? — Говно. Я. Я аномальное говно. Чё со мной происходит? Психую, болтаю про повышение ЧСВ и прочее. Чё со мной происходит? — Ты просто привык к этому месту и к конкретному образу мыслей. И ты немного запутался. Вот и реагируешь как-то странно. Ты просто привык. Ты будто уже забыл про свою прошлую жизнь. — Но ведь я же всё помню. — Да, но будто бы забыл. Ты слишком сильно отдалился от простой жизни, где всё спокойнее и лучше, чем здесь. Ты привык и сейчас просто плохо знаешь про иную жизнь. Да, звучит, как чушь, поскольку ты всё помнишь, но это так. Ты просто привык. Та обстановка, которая сложилась у тебя в голове благодаря окружению, конфликтует с чем-то другим, что не относится к этому окружению. И сейчас твоя мысль о безоговорочном заключении здесь конфликтует с фактом того, что скоро ты будешь свободен. — Вот вы просто колдун. — А… Не понял. — Говорите что-то абсурдное на первый взгляд и даже иногда сами говорите, что это бред, но в итоге всё красиво и складно раскладываете по полочкам. И я потом понимаю, о чём идёт речь. Колдунство настоящее. Все спецы вашего уровня такие же спецы? Все бы могли так со мной вести дела, как вы? — Вполне. Ну, не все, но да. Думаю, что так действовали бы многие. — Да? А мне вот сейчас хочется пройтись по старому кругу. Почти что древнему. Одной из первых наших с вами тем разговора. Как я оказался здесь. Почему я оказался здесь? Потому что был в полиции. А почему я попал в полицию? Потому что разные факторы, моё обещание и прочее. Вот и думаю насчёт вас. Мне кажется, что никто бы также упирался в меня и пытался как-то помочь, как вы. — Почему? — Потому что далеко не у многих умирали пациенты. Причём не просто умирали, а совершали самоубийства. Отсюда и ваша упёртость в меня даже при факте о том, что я труп. — К чему ты клонишь? — А вот вернёмся к нашему прошлому. Что вы там говорили? Что на моё решение о полиции повлияли факторы. И личные интересы. Обещание, моё дикое желание помогать. С вами также. Позвать могли любого другого специалиста, но позвали вас, а что же сложилось у вас? Почему вы пошли на отчаянный шаг с этими встречами с Джуди и обманом начальства? Это был результат вашей упёртости в меня. Вам не нравилось, что я хочу умереть и что меня могут здесь окончательно запереть. Второе просто ваша работа. Вам не нравилось, что я продолжу здесь страдать. Но первое целиком зависело от вашего трагического случая с пациентом, который убил себя. И вы пообещали, что такого у вас больше не повторится. Вот вы и упёрлись вы эти попытки отговорить меня от смерти, убеждения меня в том, что у меня ещё есть что-то, ради чего можно жить, что для меня ещё не всё потеряно и что я не обязан оставаться опасным трупом. Это всё следствие вашего личного интереса, который заключался в том, что вы не хотите моей смерти, так как я ваш пациент, даже если вы понимали, почему я хочу сдохнуть. Что же получается? Если бы был другой специалист без этого обещания, то меня сейчас и не готовились бы освобождать, так как другой психолог так бы сильно не упирался в меня и не пошёл бы на те риски, на которые пошли вы. Получается, что не факт, что при другом психологе я бы готовился к свободе. Он мог и не упираться в меня так, как вы. Так что нет. Не все могли бы решить со мной ситуацию так, как вы. — Хочешь сказать, что это судьба? Что нам обоим было суждено так работать, а мне повлиять на решение о твоей свободе? — Возможно. Я просто клоню к тому, что другой психолог мог и не решить всё так, как вы, потому что у него не было бы давящего фактора в виде печального опыта со смертельным исходом пациента. А у вас был. Это повлияло на вашу упёртость в меня и на ваши действия. Так что… Ам… Не знаю, что со мной происходит. Чего-то… Сейчас подумал и понял, что так и не понял, к чему я клоню. Тот ваш вывод заключался в том, что я всё-таки сам решил пойти в полицию, а на моё решение влияли факторы. А сейчас всё повторил и не понял, к чему я говорил про вас. Короче, забудьте. Не важно. — Мне кажется, что я тут пока лишний. Тебе надо всё самому обдумать? — Что? Нет. Останьтесь. Посидим, поговорим. — Поговорить ещё успеем. Причём о многом и не только со мной. — Тогда просто останьтесь, пожалуйста. Сыграем. — Хорошо, — ответил Иван Львович, расставил шахматы, сделал ход и стал ждать ход от Ника, который поднял голову, быстро всё осмотрел, сделал ход и снова положил голову на стол, думая, что с ним такое сегодня происходит, от чего он подумал, что Иван Львович снова прав, и он просто уже привык к жизни в этом месте с мыслями о том, что никуда он отсюда не денется. Однако потом во время игры он смотрел на психолога и стал понимать, что он должен быть благодарен Ивану Львовичу, поскольку тот рисковал всем ради него, и теперь он получит свободу, на которую уже не надеялся, но неверие в этот факт будто сдерживало его благодарность психологу и не давало ему осознать, что скоро он будет свободен, поскольку к этому ещё и добавились мысли о том, что он даже на свободе останется монстром, которого будут бояться даже родные, которые считают, что он остался тем же самым Ником. Однако он стал сомневаться, что жизнь дома ему хоть как-то поможет, поскольку он считал, что абсолютно ничто не сможет отговорить его от желания смерти, но в то же время он понимал, что это более лучшая жизнь, чем быть запертым в этом месте, где даже в столовой с ним боятся говорить, будто он на всех набросится, если ему что-то сказать. Поэтому сейчас Ник лишь пытался заставить себя осознать то, что произошло, и понять, что скоро его существование всё-таки изменится в более лучшую сторону, что позже поможет ему поблагодарить Ивана Львовича за его неоценимый труд, где Ник останется в неоплатном долгу перед психологом.