Уникальный организм/подопытный/жертва. Предвестник мира/бог войны. Герой/Ходячий мертвец. Легенда

      Два дня все два кролика и лиса провели в большом напряжении и беспокойстве из-за Ника, не смотря на то, что все эти дни были рабочими, и много времени они не проводили дома, однако все беспокоились из-за Ника по-разному. Френки просто беспокоилась обо всём подряд, боясь, что Ника без всякого предупреждения увезут, или он как-то умудрится сбежать и больше никогда не вернётся, что-нибудь странное или плохое сделает дома или вообще захочет уехать с концами в комплекс, посчитав, что там ему куда интереснее жить, чем с родными. Она беспокоилась обо всём и боялась, что Ник в итоге так и останется в своей комнате, и хотя она не думала, что такое возможно, но она боялась и этого. Джон же просто боялся перемещаться по квартире, возвращаться домой и даже просто просыпаться в завтрашнем, думая, что Ник утром сразу встанет над ним, что-то скажет напоследок и всё-таки исполнит своё обещание. Каждый раз он перемещался по коридору сквозь страх внезапного появления Ника прямо перед глазами из своей комнаты, а также он боялся и того, что Ник будет намеренно его пугать и держать в страхе в собственной квартире, как он думал в январе, когда он боялся встретить Ника на улице или дома. А Джуди просто беспокоилась, когда она покидала дом, поскольку она боялась, что Ник может выкинуть что угодно в одиночку дома, решит попугать отца или его вместе с мамой, ещё как-то кому-то нагрубит или вообще разнесёт квартиру по какой-то глупой причине. Однако также она раздражалась от ожидания. Она решила послушаться психолога и не доставать сейчас Ника, чтобы как-то не усугублять ситуацию, но всё это ожидание, терпение и бездействие стало её бесить ещё сильнее, чем тогда, когда она никак не могла сделать хоть что-то в плане Ника, когда он была комплексе, затем на свободе, а потом снова в комплексе, поскольку сейчас Ник, к которому она стремилась всё это время, находится за банальной дверью, а она должна снова ничего не делать. Вся эта необходимость бесила её и тем, что она после такой долгожданной, но ужасной встречи с братом, не может высказать ему то, о чём она думает, как она делала, когда его привезли сюда, но также эта ситуация её злила тем, что она вынуждена ещё и молчать обо всём. В одном разговоре по телефону она сказала Ивану Львовичу, что хочет рассказать всё своему напарнику Диме, чтобы ей не приходилось притворяться перед ним, но потом психолог подключил к разговору маршала, который был рядом. Он же строго и требовательно потребовал никому не рассказывать про Ника у них дома, поскольку это уже будет утечка, потому что Дима может кому-то проболтаться, на что она сказала, что они оба и все остальные полицейские и бывшие офицеры, которые знают правду, молчат уже больше года, что она считала доказательством того, что утечки не будет, но ей приказали молчать, после чего и Иван Львович добавил, что сейчас тоже необходимо не допускать любой утечки, даже если Джуди хочет всё рассказать проверенным зверям. Этот разговор очень сильно её взбесил, поскольку вся эта ситуация в целом её злила, из-за чего она даже предположила, что в следующий раз им троим прикажут ничего не говорить и Насте, которая вернётся домой через несколько дней, чтобы она вообще не узнала, что в соседней комнате живёт опасный и грубый тип. Из-за этого раздражения она была нервной и на встречах с Мишей по вечерам, которому она уже давно хочет рассказать правду, а сейчас она не знала, рассказать ему всё или и дальше с трудом не говорить про то, что она знает и что в ней кипит. Все два дня она хотела выговориться Мише и Диме о том, что думает, спросить совета или ещё как-нибудь поговорить о брате, поскольку она очень хотела поговорить с ними об этом, но из-за приказа молчать она лишь сильнее раздражалась.       Ник же за все эти дни буквально не вылезал из интернета. Часами напролёт он сидел одновременно в телефоне, планшете, ноутбуке и компьютере, изучая всё, что произошло с сентября прошлого года, когда его жизнь была окончательно загублена. Он читал разные статьи и записи, забивая голову новой информацией, которую он параллельно уже в голове снова повторял и изучал, благодаря чему она за сутки наверстал несколько месяцев, а потом продолжил исследовать всё подряд. За планшет и телефон же он не переживал, поскольку на них было защитное стекло, которое выдерживало его когти и не допускало полного исписания экрана царапинами, однако он теперь стал почти всё делать с помощью голосовых помощников, которые у него были установлены, чем он вообще не пользовался, пока был прежним, поскольку не имел привычки или даже просто желания говорить с техникой ради удобства. Теперь же он стал понимать, как это полезно в его нынешнем положении, поэтому он стал активно говорить с техникой и даже с телевизором, который работал без остановок, и на котором Ник без остановок искал и смотрел новости, параллельно читая что-то на других устройствах. Сейчас у него возник такой же интерес к изучению, как когда он играл в первые партии в шахматы с Иваном Львовичем и первые десятки партий в столовой с солдатами, когда он был крайне увлечён процессом. Из-за этой увлечённости он мало думал про родных. Он не думал выйти или даже поздароваться через дверь, поскольку не видел в этом смысла для всех и для себя, потому что он сам был больше заинтересован в изучении пропущенного года, а не в налаживании отношений с родными, которые к его удивлению и сами ничего не делали в его адрес, но он это лишь подмечал и продолжал работать. Внутри себя же он вообще ничего не ощущал в плане родных, с которыми он не хочет контактировать, поскольку он знает, что с ними и с ним всё в порядке, военные никак не влезают в их домашние дела, а за два дня куратор лишь несколько раз спрашивал Ника о ситуации, где Ник отвечал, что всё нормально и пока, к сожалению, не умер, а пару раз он коротко беседовал с Иваном Львовичем по телефону в голове, но обоим он больше говорил, чтобы ему не мешали работать. В итоге от первых двух дней дома он даже получил удовольствие, поскольку с интернетом он действительно ощутил, что вернулся в реальный мир и вырвался из повторяющегося цикла в комплексе, где теперь благодаря чему-то новому он понял, как же сильно ему надоел комплекс и жизнь там, где он порой неделями сидел без дела, а у него самого за все эти месяцы даже не возникло желания написать чуть ли не книгу о своей ужасной жизни и просто разные фантазии о том, как он воображал разные расправы над всеми, кого ненавидел. Сейчас же он будто ощутил, что действительно живёт и что-то делает в этой жизни, а не сидит в бесконечном круге повторов, которые теперь после выхода в открытый мир казались отвратительным пережитком прошлого, в который он не хотел возвращаться. Всё это время он также исполнял все указания военных, поэтому так и продолжал сидеть в форме с аппаратурой, которая снимала и записывала всё, что происходит с Ником, из-за чего однажды он решил поиздеваться над своими наблюдателям и на телевизоре, телефоне, планшете, ноутбуке и компьютере включил самое разное порно разных типов, однако наблюдателей не хватило и на пять минут, из-за чего куратор потребовал у Ника убрать это непотребство, но он делал так, чтобы все пять экранов попадали в кадры камер в одежде. В итоге издевался он над всеми целый час, который он провёл с закрытыми глазами и с воспоминаниями о шахматных партиях с Иваном Львовичем и солдатами, параллельно думая и над тем, где бы он уже в интернете смог бы по сети играть с любителями или даже профессионалами, поскольку ему хотелось разнообразия даже в шахматах, которыми были забиты месяцы памяти. В итоге целый час он смирно сидел и пытался не слушать то, что включал, после чего ему всё-таки пригрозил уже маршал, который сказал, что его вырубят, если он не выключит всё это и будет и дальше выкидывать подобные фокусы, из-за чего наблюдатели должны будут терпеть подобные выходки. Из любопытства он даже несколько раз пробовал начать разговор со своими наблюдателями, предлагая им поговорить о чём угодно, но ему никто не ответил, и даже куратор Дмитрий Иванович не отвечал, когда Ник вызывал его на диалог, чтобы обсудить всю эту ситуацию вокруг них всех, и что об этом думает сам куратор, поскольку Ник хотел поближе узнать того, с кем он работает, но тот не отвечал.       В таком же виде Ник провёл и все следующие три дня, пока к Нику не решила придти Френки. Она всё-таки не выдержала и решила пойти к сыну, поскольку ей просто хотелось с ним поговорить, не смотря на то, будет ли он говорить через дверь и будет ли он грубить ей, хотя она надеялась, что беседа пройдёт без грубости, как было на встрече. После долгих раздумий и мучений она решилась на разговор, но не решилась рассказать мужу и дочке, поэтому она захотела сперва сама обо всём поговорить с сыном через дверь, а если придётся, то она сама откроет дверь со своей стороны, зайдёт к Нику и просто заставит его с ней поговорить, поскольку она решила воспользоваться этим бездействием Ника в отношении своих родных, если они находятся рядом, поэтому она готовилась в случае нужды взять Ника за руку или обнять его, чтобы он остановился и поговорил с ней. В субботу днём, когда Джуди гуляла с друзьями и Мишей, а Джон спал, Френки собралась у двери, держа ножик, чтобы со своей стороны открыть замок, подошла к двери, на всякий случай закрыла дверь в гостиную, где спал муж, услышала разные звуки из комнаты, решилась и постучала в дверь, за которой через пару секунд стало тихо, и Френки решила поговорить, предположив, что Ник услышал стук и всё выключил. — А… Ник, привет. Это мама. Можно с тобой поговорить? — спросила Френки и стала ждать ответ, и частично ответом для неё стал стук, который ей казался шагами и который с каждой секундой становился чуть громче. — О чём? Зачем? Что ты хочешь? — Так… Просто поговорить. Открой, пожалуйста. — Не могу. Нам всем режим назначили. Никаких контактов. Поэтому не надо. Тебе же лучше. — Да… Что ты такое говоришь? Как мне будет лучше? — Лучше не говорить со мной. А-то наговорю херни, как в прошлый раз. — Но… Мне сейчас плохо. Нам всем плохо. Ты дома, а нам нельзя поговорить. Нельзя же так. — Можно. Так лучше для всех. Поэтому нет. Иди. Не надо. Не нарушай режим. Поди ещё начнётся штурм всего дома, если мы с тобой будем в одной комнате. От этих параноиков что угодно можно ждать. Они и не такое говно могут сделать. — Что? О чём ты? — Не важно. Забей. Спать лучше будешь. Закончили, — ответил Ник, однако Френки не стала так легко уходить, поэтому она попыталась ножом в щели открыть дверь, но замок не поддавался, от чего она не понимала, что происходит. — Мам, я же сказал. Мы закончили, — ответил через дверь Ник, и Френки снова попробовала открыть замок, но не смогла. — Угомонись. Сломаешь замок и то, чем открываешь, — сказал Ник, и лиса поняла, что тот держит ручку замка. — Д… Ник, я хочу поговорить с тобой. Только мы с тобой. Открой, пожалуйста, сынок. Я же мама твоя. — С Иваном Львовичем договаривайся и не нарушай режим. Закончили. — Ник, хватит. Не упрямься. Открой дверь, пожалуйста. Или меня боишься? — решила спросить Френки, однако ответа она не получила, а когда она через пару минут попыталась снова открыть дверь, то замок снова никуда не двигался, из-за чего она решила, что Ник так и будет стоять на своём и держать дверь закрытой, но она не сдалась, а решила зайти к нему, но через несколько часов, надеясь, что Ник не будет целыми днями стоять и держать замок. Однако за оставшийся день она не решилась пойти к сыну, поскольку Джон и Джуди могли вмешаться, а она хотела сперва сама поговорить с Ником и преодолеть свой страх перед собственным сыном, который казался ей неприемлемым, поэтому она решила подождать завтрашний день. Но уже ночью следующего дня Френки проснулась и не смогла заново уснуть, поэтому она решила перекусить, но остановилась в коридоре возле комнаты Ника. Тут же её охватила дрожь, когда она поняла, что Ник не спит, так как был слышен звук из-за двери, и тут к ней в голову вернулась идея по визиту к сыну, и она задрожала ещё сильнее, потому что всё-таки немного боялась идти туда одна, и теперь она более лучше задумалась и подумала, будет ли лучше поговорить с Ником наедине, но в присутствии Ивана Львовича, чтобы он как-то смог исправить ситуацию, если она выйдет из-под контроля, но сейчас она будто стояла перед важным выбором в жизни, поэтому тяга к сыну её всё-таки одолела, и она решилась на этот шаг. Она без шума пришла на кухню, взяла нож, пришла к комнате и когда немного сдвинула замок, то она поняла, что Ник больше не держит замок. Она обрадовалась, но взяла себя в руки и очень медленно и без шума двинула ножом, открыла замок и открыла дверь, за которой увидела включенные компьютер и ноутбук на столе, включённый телевизор с новостями и Ника, который не сидел, а стоял возле стола, а сейчас сразу же повернулся, когда услышал открытие двери, и увидел маму в проёме. — Мда. Так и знал, что надо было остаться и держать замок хотя бы день. — Что же тогда не стал держать? — Понадеялся на твою адекватность, благодаря которой ты бы поняла, что говорить я не хочу, а просто твоё присутствие рядом со мной в одном помещении для тебя небезопасно. Зачем ты пришла? — Поговорить. — Я же сказал, что не буду. — Мне плевать. Всё равно поговорим. — Значит, говори. Я занят. — То есть даже ничего не сделаешь? Будешь просто терпеть и ждать, когда я уйду? — Да пожалуйста. Я такое говно перетерпел, что монолог от тебя будет вообще почти ничем. — Нет. Не будет. Я уверена, что он для тебя важен, потому что я тебе небезразлична. И… Ты бы уже прогнал меня, если бы не хотел слушать. Значит, ты хочешь меня послушать. Просто не хочешь говорить. — Тебя что, Иван Львович покусал? А-то он тот ещё шизо-теоретик. — Ч… Что? Не… Да как ты можешь так говорить? Он хороший зверь и вернул к нам тебя. — А психом так и остался. — Почему? Что он такого тебе сделал? — Рисковал ради меня. Дебила и гниды. — Рисковал? О чём ты? — О… Так вы ничего не знаете? — Не знаем что? — У-у… Круто. Вы о чём вообще здесь болтали? — Так… О тебе. Что… Что случилось? О чём ты? — Ясно. Ждите. Скоро докладную вам всем напишу. Почитаете, что там творилось. — Да поговори ты со мной! — с повышенным голосом сказала Френки из-за раздражения от действий сына, позабыв о том, что она могла кого-то разбудить. — Поговори со мной нормально. Я же не прошу многого. Отвлекись и поговори со мной, — уже более спокойно сказала Френки, начав терпеливо ждать и надеяться, что Ник ей ответит, а тот из интереса решил поговорить, поэтому выключил звук на телевизоре, ровно встал и повернулся к лисе, смотря на неё холодным взглядом. — Ну? Что молчим? — спросил Ник, а Френки только сейчас начала думать, о чём поговорить, поскольку не вспоминала про это раньше. — А… Давай сядем? — Я постою. Не привыкать. — Ну, сядь, пожалуйста. — Куда? Я так-то потолстел. 53 кило вешу. Может, ещё предложишь к тебе на колени сесть? — грубо спросил Ник, на что Френки решила не отвечать, чтобы не доводить разговор сразу до тупика, поэтому она молча села на кровать, а Ник сел в метре от неё на пол. — Видишь? Иван Львович был прав. Ты идёшь на контакт. — А выбора нет. Ты же не уйдёшь. Хотя… Давай. Делай, что хочешь. Я действительно могу просто потерпеть. Не будешь же ты вечно тут сидеть, — ответил Ник, и уже хотел встать, уперев руку в пол, но тут Френки с резким «Нет!» подскочила и положила руки ему на колени, от чего Ник сразу замер и рассердился. — Пожалуйста, уйди. — Нет. Больше я тебя никогда не отпущу. — А придётся. Я так-то буду туда возвращаться. Или забыла? — Нет, но сейчас я тебя не отпущу. — А что тогда ты делала, когда зажигала свечки? Так горевала по мне? Или пыталась меня отпустить? — А… Ты знаешь? — Конечно. У нас так-то общий посредник. Я знаю многое. А ты, видимо, ничего, раз не знаешь, что не надо меня трогать. — Мне всё равно, — ответила Френки, села на пол и взяла руку сына, прижав к себе, чтобы он точно остался на месте, но держась подальше от его острых пальцев. — Ой, млять. Ты точно психованная. — Нет. С чего ты взял? — Тянешься к уроду и твари. — Хватит так о себе говорить. Ты не такой. — Как не такой? То есть если бы я в своём прежнем виде свихнулся и убил кучу своих коллег и плюс кучу гражданских, а меня бы потом пожизненно посадили в тюрьму, то ты бы и в таком случае считала бы меня хорошим? Ты бы тоже тянулась к преступнику, который намеренно устроил такое дерьмо? — Ты не преступник. — Я он и есть, а ты отвечай на вопрос. Стала бы? — Я… Я… Не знаю. — Я знаю. Ты бы послала нахрен меня, потому что я совершил такой кошмар. А что сейчас? Ты тянешься ко мне, прекрасно зная, что я натворил. Или ты не знаешь про поезд? — Знаю. Но… Иван Львович сказал, что была какая-то аномалия. Результат случайных факторов. Что-то постороннее на тебя повлияло, из-за чего ты повёл себя так, как никогда бы не повёл. Это… Аномалия. — Ага. Только я всё помню. Я помню, как я дико хотел их всех перебить. Я и в итоге это сделал, плюнув на заложников. Я сам сделал так, чтобы они погибли. Тем более не забывай про причину этого кошмара. Если бы я не пришёл, то этот комплекс так и не нашли бы. И сейчас с тобой бы не сидела опасная тварь из инопланетного дерьма. Кстати, да. Как ты смотришь на всю эту ситуацию с нашими гостями из хрен знает откуда? От чего мы скоро сдохнем, если они снова сюда придут? — Я… Не хочу об этом. То есть… Конечно, страшно, но… Наши же во всём разберутся? — О да. Настрогают армию таких же чучел, как я. — Н… Нет. Что ты. Они так делать не будут. — Ага. Как и не стали бы устраивать мне проверку в городе, рискуя окружающими, — сказал Ник, чему Френки удивилась, так как она не поняла, о чём он говорит. — В городе? О чём ты? — Как о чём? Ты не знаешь, что они сделали 21-го января? — А… Что? Нет. Я… Не знаю. Не помню. — Ёпта твою мать, блядь, — неожиданно резко выразился Ник, от чего лисица задрожала, так как никогда ещё не слышала такое от сына. — Вы чем тут занимались? О чём вообще говорили? По звёздам гадали, останусь я говном или нет? — Н… Ник, хватит. Перестань, пожалуйста. — А что тебе не нравится? Мы же говорим. — Но… Не об этом. Я не хочу об этом говорить. Я о нас хочу поговорить. — О чём? Зачем? Вы все уже поняли, кто я такой и какой я. — Нет. Я хочу точно узнать, какой ты. А поэтому ты будешь здесь сидеть и говорить со мной. — Не будешь. Когда-нибудь ты пойдёшь в туалет или поесть, и я тут точно запрусь. Так, что дверь только взрывать придётся. — Раз так, то никуда я не уйду, — сказала Френки и сама поправила Ника за плечи, чтобы он нормально сел, так как он всё это время сидел так, будто хотел встать, уперев руку в пол, а сейчас он ради безопасности лисы лишь поддавался на её манипуляции, чтобы ничего не случилось, после чего Френки, продолжая держать Ника за плечо, чтобы он никуда не ушёл, села рядом, обняв сына за руку. — А ещё я считаюсь психом. — Нет. Никто так не считает. — Считает. Все считают. Даже Джуди. — Она… Просто зла на тебя. Она злится за твоё отношение к нам. Что с тобой произошло? — Мозги спеклись. Вот, что произошло. Сколько стресса и депрессии, что любой мог бы самоубиться не один десяток раз. А я не могу. Это и печёт. — Но… Ты же теперь с нами. И… Тебе ведь должно стать легче. — С чего вдруг? Что вообще изменилось? По отцу я так ничего и не решил. Кто вы все такие для меня, я до сих пор не знаю. — Как не знаешь? Почему ты тогда так к нам относишься? Так жутко грубишь и гонишь всех от себя? Что мы тебе сделали? — Ничего. Зато я могу. Вот дёрнусь не так, и руку тебе сломаю. Поэтому не рискуй, отпусти и уйди. — Нет. Мы сейчас спокойно сидим и беседуем. Вот и сиди. Мама с сыном. Всё, как раньше. — Ага. Только раньше я одним пальцем не мог тебе кость сломать. А теперь могу. Возможно, одного щелбана хватит, чтобы тебе палец оторвать. — Ну, хватит уже. Что… Почему ты так на этом зациклен? Чем ты для нас так опасен? Ты же совершенно спокойно сидишь со мной. — Потому что вынуждаешь ничего не делать. — Нет. Джуди была права. Ты просто прикрываешься этой боязнью к нам притронуться. Но на самом деле ты полностью контролируешь всю ситуацию. Ты же мне ничего не сломал. Вот сейчас я тебя поправляла, и ты был спокоен. Сколько раз ты Ивану Львовичу жал руку? Всё же было в порядке. Почему… Тебя вдруг дома будто… Переклинило? Почему ты вдруг стал враждебен к любым контактам с тобой, если твой психолог остался невредим? — Я не знаю. Просто… Не хочу, чтобы вы видели меня таким. Чтобы не трогали меня. И чтобы я вам случайно не навредил. — Но ведь мы и так тебя уже видели. Сейчас хуже нам всем делаешь только ты сам. Ты отдаляешься от нас. Ты дома, а мы уже… Ну, неделю молчим. Никто тебя не трогает, потому что Иван Львович так решил. Но я уверена, что он решил, потому что ты сам отдаляешься от нас. Если бы ты охотно с нами встречался, то он бы не просил нас избегать тебя. — Нет. Попросил бы. Он бы ещё сам попросил избегать меня, потому что вот я такой жёсткий и опасный. Поэтому нет. Попросил бы. Сказал бы, чтобы мы все к друг другу сильно не тянулись, потому что ваша безопасность. — Так… Давай начнём. Я уверена, что Иван Львович не будет возражать. Меня ведь… Не арестуют за такую неожиданную встречу с тобой? — Хе, а вот хрен их знает. Они что угодно могут выкинуть. — А… Ясно. Тогда… Давай всё равно начнём. Давай поговорим спокойно. А… Как ты всё-таки к нам относишься? Ты… Нас ещё любишь? — У меня нет однозначного ответа. Просто нет. Я не знаю, что тебе говорить. — Или не хочешь? Ты вообще что думаешь о нас? Помимо того, что мы якобы сумасшедшие, раз ты нам ещё дорог. — Я не знаю. Серьёзно. Просто не знаю. Я… Видимо, действительно холодное говно, а поэтому вообще никак к вам не отношусь. — Да. Иван Львович говорил подобное. Он сказал, что нужно снова налаживать с тобой отношения, чтобы ты определился. Он считает, что эта твоя неопределённость в нашем плане из-за того, что ты был слишком долго в одиночестве. Без семьи и друзей в окружении лишь сплошных военных и учёных, которые видят в тебе лишь опасный эксперимент и угрозу. И он сказал, что одного его для тебя мало. Он сказал, что мы все друг другу нужны. Так давай всё делать ради этого. Пожалуйста. Ради нас всех. — Именно. Ради вас же. Ради вас и себя я не пришёл к вам зимой. В этом не было смысла. — Почему? Мы бы спокойно поговорили ещё тогда. — Как спокойно? Я только что узнал, что весь тот якобы теракт случился именно из-за меня, из-за того, что я сделал, и что случилось из-за меня. Я по своей воле устроил массовое убийство окружающих, потому что я психанул из-за сраных военных, в результате чего погибли заложники. Как я должен был с таким дерьмом в башке к вам придти так, будто я с ночной смены на работе вернулся? — спросил Ник, а Френки обдумала это и поняла, что сын прав, поскольку она сама до сих пор не знает, какого тогда было Нику после всех тех кошмаров. — Хорошо, прости. Но… А потом? Ты… Мог придти к нам в феврале. Но ты не пришёл. Почему? Почему ты не оставил никакого сообщения нам? Папа боялся к окнам подходить и с Джуди ездил на работу и с работы. Он боялся даже твоего отсутствия. Никто не знал, чего ждать от тебя. А потом ты стал кому-то помогать. Но… Для нас ты ничего не сделал. Что случилось? — Ничего. Те три месяца между побегом и поимкой были для меня безостановочными. Я досконально помню каждую секунду этих месяцев. Поэтому… Для меня ничего не изменилось даже через три месяца. В день поимки я будто бы только минуту назад прибежал в город и стал искать себе одежду. Будто только пять секунд назад меня пытались поймать в посёлке. И даже без потери сознания. Я будто только час назад сам устроил резню. Даже сейчас я будто полчаса назад грыз головы своим же друзьям, когда меня нашли. Для… Моей памяти время будто… Будто оно есть и в то же время его нет. Я не знаю, как это объяснить. Я не ощущаю это время. Я просто вижу то, что я видел. И не важно, когда я это видел. Поэтому хоть в феврале, хоть через пять лет в феврале. Разницы нет вообще. Поэтому я и не хотел к вам идти. Для меня будто ничего не изменилось за эти месяцы. Сознание встало в ступор и не хотело двигаться и думать о вас. Да и… Зачем? Что мне надо было от вас? Ничего. Прежним вы меня не сделаете и не убьёте. Так зачем? — Но… Просто поговорить. — О чём? У меня тогда вообще не было причин для встречи с вами. — Ну, как не было? Мы все беспокоились за тебя. Ну, ещё и боялись, но ты мог снять этот страх. — Как? Появлением страшной твари? — Нет. Себя. Просто… Иван Львович вот ещё говорил… Он сказал, что ты нам делал ещё больнее зимой своим отсутствием, потому что… А… О тебе мы знали только то, что случилось, когда тебя нашли. И потом до приезда военных. Он сказал, что на декабрь мы знали… Действительно лишь кровожадное чудовище и ещё агрессивную личность. Такую агрессивную личность, которая… Будто бы ненавидит всю свою семью. И… Мы согласились с ним. Мы знали только это и больше ничего. Лично у меня… Тогда был только образ злого и грубого сына, который может уже не считать меня своей мамой. Не смотря на то, как ты родился. А если бы ты пришёл, то мы бы поговорили. Ты стал бы выглядеть, как… Что ты просто боишься вернуться в изолятор. Мы бы всё поняли и даже помогли бы тебе. — Чтобы вас потом ещё и посадили за такую выходку? Я удивлён, что всех, кто знает обо мне, не посадили пожизненно. — Ч… Как? Зачем? Нельзя же так. — Можно. Речь про грёбаных пришельцев и плюс про огромный позор всей страны, потому что втайне от всех умудрились отгрохать такое подземелье, будто вся планета уснула на время стройки. Это же позорище на весь мир. Всё равно что посреди города выкопать новую станцию метро и соединить её с метро, но так, чтобы вообще никто не заметил эту стройку. Поэтому нет. Они могли всех посадить. А вам это надо? Не надо. Тем более неизвестно, как они могли использовать вас, чтобы меня поймать. — Так мы всё-таки были тебе дороги? — Я не знаю. Я… Просто думал, что не… Не нужны другим проблемы из-за меня. — Но тогда почему ты стал помогать другим? Ответь мне уже. Или снова скажешь про какое-то помутнение? — Я никак не буду отвечать, а поэтому закрыли тему. Я больше никогда ни с кем не буду говорить об этом. Я просто не хочу. Ладно? — Но… — Нет. Мне на всё плевать. Я никогда не буду говорить про тот период. Нихрена я не знаю. Закончили. — Ну, не знаю. Иван Львович часто говорил, что это не аномалия, как в поезде. Он говорил, что это результат того, что ты всё-таки небезразличен к другим, — сказала Френки, однако Ник никак не ответил, но продолжил просто смотреть на лису. — Что? — спросила лисица, но взгляд и молчание Ника заставили её забеспокоиться. — Что ты… Что случилось? Ты… Не хочешь говорить об этом? — Да. Ждал, когда ты сама поймёшь. Скоро табличку сделаю с напоминанием о запрете упоминания того периода. — А… Ладно. Больше не буду. Но… Что тогда было дальше? Я получила твой букет и записку. Я… Я тогда была шокирована. Какой-то мужчина просто пришёл и дал мне букет от тебя. Я плакала тогда. Считала, что мы всё ещё дороги тебе. И я каждый день ждала от тебя ещё что-нибудь, но ничего не было. — Было дело. Не знаю, что тогда было. Возможно, я действительно хотел с вами встретиться, потому что хотел снова вас увидеть. Поговорить хоть через стену. Тем более тогда я уже был заперт. Потому что что со мной ещё можно сделать, используя вас? На свободе был толк. А там чего? — Так… Ты всё-таки хотел с нами встретиться и поговорить? Мы были для тебя важны? — Я не знаю, как это назвать. Просто хотел. Но… Букет я послал из-за того, что пропустил твой день рождения. Не знаю, что это точно было. Просто хотел извиниться. — Так… Иван Львович во всём прав. Ты ещё с нами и не потерян. И никогда не был потерян. Ты хотел с нами встретиться, не смотря на всё происходящее. И сейчас ты всё ещё тянешься к нам, но… Просто ты построил вокруг себя стены, словно ты опасен для нас всех, даже если пальцем в воздухе шевельнёшь. Джуди и Иван Львович думают, что тебе это не нужно. Они считают, что ты это делаешь из-за какого-то странного страха. Будто ты боишься вообще всего. Будто ты ребёнок, который просто боится выйти на улицу. Или… Как глупый дурак, который заперся дома, потому что знает, что может умереть вообще от всего. — О как. И кто так сказал? Джуди? А-то очень на неё похоже. — Да, она. Но ведь они всё равно правы. Ты напрасно делаешь всё это. Зачем тебе это? Зачем ты прячешься от нас? И… Ладно, если бы ты не хотел к нам прикасаться. Почему мы не можем просто поговорить? — Ты сама отвечаешь на свой вопрос. Ты меня сейчас обнимаешь. А это опасно. — Так я же осторожно. Ты же Ивану Львовичу ничего не сделал. А тут… Я тебя просто за запястье держу. Я твою ладонь не трогаю. — Всё равно не надо. Это будет всегда опасно. — Я подумаю. Но… Зачем тебе это? Ты же можешь контролировать всю эту ситуацию. Ты никого не травмируешь. Так… Попробуй перестать бояться себя. Иван Львович говорил, что ты будешь бояться самого себя в плане контакта с нами. — Странно. А мне он такое не говорил. — Может, не успел? — Да щас. Он бы такое не упустил. Значит, поганец. Сам решил посмотреть, когда кто-то из вас это скажет. — Но… И что? Он мог бы потом тебе сказать. — Нет. Он засранец и провокатор. Он специально мне ничего не сказал. Он источником этой информации сделал именно вас, а это как бы должно заставить нас друг с другом беседовать. Короче, это тот ещё махинатор. — А… Ясно. Но… Это же не плохо. Это хорошо. Верно? Он хочет нам помочь. — Себе на голову. Хотя для головы уже поздно. Если только я случайно не превращусь в ту тварь, а Иван Львович скажет, что это снова аномалия, и его в итоге расстреляют за такое, потому что ещё и мелкий геноцид всего живого на всей улице устроил, — ответил Ник, а Френки стало не по себе от таких слов, будто Ник сейчас снова будет говорить про подобные ужасные вещи. — Ты… Брось это. Пожалуйста. Успокойся. Ты же дома и с тобой всё хорошо. Спокойно с мамой беседуешь. Зачем ты так… Ужасно говоришь, будто ты только и ждёшь, когда кому-то сделаешь больно? — А что тогда мне делать? Я ною. Хочу поныть. Мне в последнее время стало интересно ныть. Хотя какое это время. Для меня теперь всё время становится последним, потому что я завис в одной секунде, которая идёт по кругу. Поэтому ною. Меняем тему. Что бабушка и Виктор Сергеевич знают? Или лучше так. Чего они не знают? Вы зачем им вообще рассказали про меня? Свихнулись, что-ли? — Что? Нет, мы… Рассказали только про то, что случилось с тобой. Они не знают про… Ну, тот теракт. — Не теракт. Ебанутсо двух кучек дебилов из-за одного меня и инопланетного мусора, — снова выругался Ник, что Френки решила просто не комментировать, чтобы не устраивать новый спор. — А… Да. Ну, ту трагедию. Они не знают, что ты там был. И… Всё. Они больше ничего не знают. Кроме того, что ты был в городе. Они тоже ждут твоего возвращения. — Да? Почему тогда не пришли? — Иван Львович нас попросил. Он решил, что сперва нужно нам с тобой разобраться. Что мы должны перестать тебя бояться, начать более лучше жить с тобой, стабилизировать наши отношения. И уже потом после нужной подготовки дать вам встретиться. Но… Ещё он говорил про возможность дальнейшего сокрытия. Чтобы они не знали, что ты вернулся. Чтобы… Случайно как-то не прошла информации про тебя. Я… Мы все были против этого. Мы считали, что они должны знать. Они же наши близкие. Мы не можем им врать, когда ты вот с нами живёшь. — Неужели? Чего-то это у вас? Непереносимость вранья родным появилась? То есть я всё-таки не был таким уж родным, раз вы мне врали всю жизнь? — спросил Ник, а Френки расстроилась от таких слов, и она решила, что он снова начал эту тему про то, кто он такой. — Мы… Не врали вам. Мы… Ник, прошу тебя, хватит. Пожалуйста. Ты до сих пор не понял, почему мы так жили? — Частично. Однако меня всё равно парит то, кем я был. — Ты… Ты был превосходен. Ты был совсем маленьким ребёнком. Совсем маленький мальчик. Ты был моим сыном и до сих пор им являешься. Я была счастлива, когда ты родился. — Вылез из пробирки. — Мне было всё равно. Ты стал моим сыном ещё до того дня. А потом ты точно стал моим сыном, когда я стала держать тебя и Джуди в руках. Мои дети, о которых я и мечтать не могла. Это было счастье для меня и твоего папы. Вы были моей мечтой. Мы оба поняли, что ты просто ребёнок. Лисёнок, который, как и абсолютно каждый ребёнок, заслуживает всё. Дом, любящую семью, родных зверей, которым ты будешь дорог. Ты всегда был нам дорог. Ты был не просто… Папиной работой. Ты был для него всем. Ты и правда был для него сыном. Как и тот другой мальчик, который рос вместе с тобой. Папины коллеги тоже взяли его к себе, потому что они тоже его полюбили ещё до его рождения. И мы тебя любили и любим. И… Мы так сильно любили вас троих, что не хотели всё это терять. Ты же должен понимать. Мы с папой просто случайно встретились и вопреки всему полюбили друг друга. Мы боялись, что не обретём своё счастье в своей родной семьи. Мы думали, что её не будет у нас. Но… Твой папа доказал, что это возможно. А когда мы получили вас троих, то уже ничего не могли сделать. Мы не хотели терять всё это. А… Ты был просто ребёнком. Нашим сыном. Мы хотели и были просто обязаны дать тебе хорошую жизнь. А когда дали, то решили не рушить её. — Что тогда вас толкнуло всё рассказать? Что вас толкнуло рассказать об этом именно тогда? Почему не лет 10 назад или через 20 лет, когда отец помрёт и мне уже не на кого будет злиться, как сейчас? — Мы хотели. Мы хотели вам рассказать ещё после школы Насти, но… Мы откладывали. И… Отложили на несколько лет. Мы были счастливы видеть вас троих вместе. Как вы учитесь, добиваетесь успехов, живёте хорошей жизнью. Как Настя движется к своей мечте. Как… Ты счастливо живёшь с Диной. Как Джуди также упрямо добивается своих целей. Мы не хотели рисковать вашими хорошими жизнями. Вы все были счастливы, и мы не хотели вам мешать. А… Потом… Мы решили уже не тянуть. Нам было тяжело скрывать от вас и всех правду. И даже тогда было тяжело, и мы решили всё рассказать. Но… Уже потом мы стали считать, что это было ошибкой. — Мда? И когда дошло? Когда я сдох для живого мира? Или когда Джуди и отца ещё послал? — Нет. А… Почти сразу, когда ты ушёл из дома. И потом было всегда. Когда ты пропал… И дальше. Мы и до сих пор считаем это ошибкой. — Так почему решили рассказать? Просто вот так спонтанно решили не тянуть больше резину? — Ну… А… Да. Мы просто долго тянули это. — Ясно. И что вы сейчас хотите? Прощения попросить? Если что, то не приму. Ему это так и передай. Мне всё равно на ваши извинения, потому что вот уже поздняк. Просто поздняк. И «Лучше поздно, чем никогда.» здесь не работает. Лучше молчите. Это будет почти как издёвка, а не что-то нужное. — Но… Почему? — Нахрена? Кому-то легче будет от ваших извинений? Нет. Никому. Мне плевать, а вы расстроитесь, потому что я их не принял. Также, как я решил не проходить к вам зимой, потому что от этого будет хуже всем. — Но что тогда нам делать? — Следовать советам великого мудрейшего и умнейшего революционера Ивана Львовича. Идти по течению. Смотреть, что выкинете вы, а что выкину я. Как вот ты сейчас. Кто-нибудь, кроме меня и мудрейшего, мог предположить, что ты всё-таки всех пошлёшь, придёшь ко мне и вот так будешь со мной контактировать? Нет. И кстати. Ты почему одна? Решила не будить всех? — Оу… А… Я… Я решила сперва сама с тобой поговорить. Без… Папы и Джуди. Я… Просто решила сперва сама с тобой поговорить. — Ты уже говорила. — А… Да. Извини. — За что? За случайный повтор только что сказанной фразы или за чуть ли не корыстную цель в виде попытке именно наедине со мной поговорить, чтобы нам никто не мешал? — спросил Ник, а Френки растералсь и так и не поняла, как ответить. — Я… Не знаю. Ч… Что ты делаешь? Зачем это? — Что? К словам придираюсь? Так это всегда было. Хотя в изоляторе я стал понимать, почему вас всех это так бесило. Иван Львович много раз меня ловил. — Да? Как же так? Ты же… Такой умный и так… Думаешь быстро и много. — А вот не знаю. Он поганец. Умудрялся. — Так… Это же хорошо. Ты ещё являешься собой. Ты ещё настоящий зверь, который может ошибаться. — Ага. Как я ошибся, решив, что ты всё-таки не будешь снова ко мне идти. — Да. А… Стой. Или ты хотел, чтобы я к тебе зашла? И ты просто ради интереса решил не продолжать сидеть у двери, потому что захотел посмотреть, что я буду делать? — спросила Френки, от чего Ник молчал несколько секунд. — Мда. Я был прав. В конец деградирую. Всё, иди спать. Только три ночи, а ты не спишь. — Как? Подожди. Мы же… — Нет. Извини, мам, но на этом всё. Наш сеанс закончен. Военные увидели, что я не такое агрессивное говно, ты больно рискуешь даже своим здоровьем, а Иван Львович получил материалы для работы. — А… Так… Они всё это время за нами следили? — А хрен их знает. Сторожилы на камерах точно есть. Скоро всем разошлют нашу встречу и будут работать дальше. Поэтому да. Лучше иди спать. На сегодня рисков с тебя достаточно. — Так… Рисков не было. Я знала, что ты ничего плохого не сделаешь. — А я нет, поэтому всё. Иди к себя, пожалуйста. С тебя сегодня хватит приключений. Жди приход или звонок Ивана Львовича, где он скажет тебе продолжать в том же духе, — сказал Ник, а Френки хотела сказать, что ещё хочет остаться и поговорить, но решила послушаться сына, доверившись ему, поэтому она вздохнула и напоследок крепче обняла руку Ника. — Ладно. Только… Не глупи, пожалуйста. — Как ты сейчас? — Это не глупость, но всё равно не глупи. Ладно? — Не обещаю. — Ой… Вот… Вредный. — Зато для меня ничто не вредно. Не факт, что даже ядерная бомба вредна, — высказался Ник, от чего Френки вздохнула и встала, но потом не удержалась, наклонилась и быстро поцеловала сына в щёку, что хотела сделать уже очень давно. — Я люблю тебя. Спокойной ночи. — Спокойной ночи, — просто ответил Ник, решив напоследок не умничать, а Френки даже с радостью вышла, закрыла дверь, вернула нож на кухню и ушла в гостиную, а Ник после ухода лисы посмотрел на работающий без звука телевизор, по которому шли ночные новости. — Ну, чё, извращенцы? Насмотрелись киношки на ночь? Идите спать. Или опять какие-нибудь непристойности включу, — сказал Ник тем, кто сейчас следит за ним, на что ему не ответили, а он решил вернуться к работе на электронике, потому что снова хотел утонуть в интернете.