Левая рука отдаёт, правая — забирает.
Перед каждой тренировкой Олег аккуратно и туго забинтовывал обе. Как будто ему снова четырнадцать и как будто его снова ебёт, кто там что подумает про то, что две его метки повторяют друг друга точнее, чем зеркальные отражения. Серёжа при Лере старался коротких рукавов не носить, а на крайний случай заказал в интернете какие-то корейские наклейки специально для этих целей — они пахли синтетическим персиком и неприятно стягивали кожу, но Серёжа, даже не рефлексируя, что снова скребёт ногтями зудящее правое запястье, уверял, что он этого почти не замечает. На его левом запястье — волк, коронованный полумесяцем, овитый табачным дымом и пятью алыми нитями, склонился над путаницей изящных и угловатых линий (Серый уверял, что это ветви бузины и ключи, хотя Олег, хоть убей, не видел там ни того, ни другого). Левую метку Серёжа никогда не пытался скрыть. Её он носил с гордостью и с испуганным благоговением: не любил прятать и не позволял себе этого делать. В его левой метке Олег угадывался так легко, что, наверное, учитывая Серёжины, кхм, нестандартные увлечения и, ммм, эксцентричный характер, эта по-детски упрямая привычка выставлять её напоказ подвергала Олега опасности. Олегу было похуй. Ему уже давно было поздно чего-то бояться. Лера, наверное, поняла, что они прячут запястья не в принципе, а именно от неё. Ей тоже было всё равно — ну, или по крайней мере она успешно делала вид, что ей всё равно. Своих она не прятала. Слева у неё были какие-то золотые пятна, наверное, соцветия — он не всматривался. Разглядывать чужие метки неприлично, а Олегу ещё и неинтересно. В случае с её правой — и вовсе не нужно. Он и после взгляда вскользь понял, кто у Леры на правой руке. Она сама ещё не знала. Олег с Серёжей это никогда не обсуждали. Путаница символов для них — times new roman, 14 шрифт, чёрным по белому. Самый обыкновенный смертный приговор, в самом деле, что тут обсуждать. У Леры на правом запястье полыхает «Сергей Разумовский»? Как оригинально. Она даже не третья. С Громом и его подружкой — пятая, и только из тех, про кого Олег знал точно.И ладно бы ещё была последней.
Альби, для скольких же ты особенный? Значит, отомстишь за меня, да? — думает Олег, скалясь, и сплёвывает кровь Дракону на ботинки. На глаз сразу опускается алый занавес — жаль, что это ещё не конец ёбаного спектакля, — но это уже не важно, он успел хорошо разглядеть обе. Олег видел Дракона и бухим, и спящим, и отрывисто матерящимся от боли сквозь зубы, но настолько беззащитным с голыми запястьями — только сегодня, пока сам висел на крюке и глотал кровь. Когда-то он сам учил его так перевязывать метки, чтобы бинты не мешались, но не съезжали. Дракон уже давно этого не делал. Не стал даже для того, чтобы спрятать от Олега левую метку. Пытался показать, как ему похуй? — …ты конченный псих, — сообщает Олег доверительно, здоровым глазом косясь на изображение волка в пяти алых нитях на левой руке Дракона, подбрасывающей нож. — Я? Это не я продолжаю, — Дракон делает драматическую паузу, — работать на парня, который выпустил в меня целую обойму. — А ты, я вижу, предпочитаешь быть тем, кто стреляет. — Мне казалось, выбор очевиден, — ржёт Дракон, но резко меняется в тоне, с наигранным безразличием пожимая плечами: — Впрочем, мне не в первый раз что-то кажется. — Мы оба понимаем, что у тебя нет никакой необходимости меня пытать. Просто тебе всё это по кайфу, да? Олег много раз видел у Дракона такое выражение лица ровно перед тем, как тот шёл блевать. — Так ты хочешь сказать, что тебе не нравится, как я с тобой разговариваю? Вот уж извини, неловко получилось. Я, признаться, думал, что ты именно такое любишь. Нож мотыльком крутится в воздухе. — Или я хуже справляюсь? — щурится он, перехватив рукоять. Хочется расхохотаться почти так же сильно, как не хочется снова получить в живот ногой. Статист номер три правда верит, что может что-то сделать, чтобы Олегу было не похуй? Как мило. А разговоров-то было: когда-то — про какую-то, блять, дружбу (это сейчас обоим кристально понятно, что Дракону была нужна не дружба, а Олегу и дружба-то особо нужна не была); сейчас — про отсутствие личного интереса в смерти Разумовского. Может, Олег тоже может стать тем, кто стреляет? — Он дал тебе такую фору, что ему впору быть слева — а ты всё равно даже рядом не стоял. Подумай об этом на досуге. У Вадима были такие глаза — оно того стоило. В конце концов, разве Дракон может сделать ему по-настоящему больно? Разве ему вообще можно сделать больно? Всё, что болит, ему давно прострелили. Когда в ушах перестаёт звенеть, Олег слышит из трубки Дракона отчётливое «у тебя нет пяти косарей». — Ты работаешь за еду? — Олег поднимает бровь. — Нет, конечно, — возвращает ухмылку Дракон, — за отсос. — Много себе позволяешь, Вадюш. Совсем не боишься начальства? — Не особо, — перекатывает зубочистку во рту, — у моего начальства дракон на левой руке. Олег запрокидывает голову и хохочет потолку в лицо. Разумовский и Дракон, встретившиеся на запястьях Дагбаева — это такая злая шутка, но оказывается,может быть ещё хуже.
Олег втягивает воздух сквозь стиснутые зубы. Дурацкий проёб, она могла лучше. Устала? Рано. Лера сильная, — иногда казалось, механическая. Сдалась? Дагбаев снимает с неё маску, — Л е р а, — катаной об пол, громко, Олег морщится. У неё глаза широко распахнутые, как будто ей потребуется ещё пара секунд, чтобы осознать, что удар был смертельным. У Дагбаева глаза испуганные, как у мальчишки, который слишком поздно понял, что заигрался. А они ровесники. Где только познакомились? В университете? В кофейне? В клубе? В Таврическом саду? Лера, наверное, любила цветы. У неё даже на левой руке были… Олег резко перекатывается, хватает катану за рукоять, — и мысль ускользает. — Её кровь на руках Разумовского, — выплёвывает Дагбаев. — Она бы с тобой согласилась, — кивает Олег, замахиваясь.Серый хорошо умел побеждать, проигрывая.