Миля растянулась в бесконечность, минуты превратились в дни. Неужели мистические пути сбили меня с пути? Мгновение длится вечно, по крайней мере, для меня, Пойманной между тем, что было, и тем, чего не случится никогда. «Way to Mandalay», Blackmore's Night
──────── ⋉◈⋊ ────────
Кладбище цилиндров — жуткое зрелище, думается мне, когда фильм заканчивается и пускает титры. Прикинув осторожно прикрыть крышку ноутбука, я хочу было соскользнуть с кровати и размяться, но синяки на пояснице протестующе умоляют о том, чтобы тело провалялось хотя бы ещё пару минут. Словно кости старого работяги, вымученного с расветом в тяжёлую пятидневку. На неделю выдалось достаточно приключений, и стремление сию же умчаться на следующее дело, развивая волосы по ветру, не вкладывается в программный комплекс. К тому же, братья сами, покамест подмастерье поколочен впрок, не отпустят ни на что, кроме поездки за продуктами. Я откидываю голову на подушку, похрустывая шейными позвонками, шумно выдыхая ртом, и шарю в округе в поисках телефона. Он, невзначай забытый в течение полутора часа, всё ещё подключён к ноутбуку на подзарядку. Пользуясь свободным временем, я от безделья роюсь в папке с художествами. Её дно приводит к скану реалистичного рисунка, выполненного акрилом, который не очень хотелось вспоминать. Истекающий кровью закат, бушующий океан, расходящийся гигантскими, неестественными волнами и… полноповоротный корабль, зависший на кончике хвоста огромного чёрного змея. Тварь разевает уродливую муреноподобную пасть в зловещей и игривой зубастой ухмылке. Чтобы собрать композицию по капле красно-чёрной краски понадобилось несколько бессонных ночей. Приходилось исправлять, а то, сломав пару кистей от злости, начинать всю работу с нуля: прорисовывать волны, блестящую чешую, гребень, детализировать корабль — малыша на фоне монструозного существа, готового проглотить его и не поранить глотку о мачты. Работа никак не связана со скандинавской мифологией и была создана в вызов самой себе, в поисках нового стиля. И, несмотря на отголоски боли просевшее портфолио, я без колебаний удаляю её, лишаясь напоминаний о Локи. Старый внутренний голос, с правым видом раскрывая залежавшиеся блокнотные заметки. Настырно талдычит, что вода приобрела мутный оттенок и благодаря мне, но он удостаивается мысленного жестокого удушения. Как рисованный персонаж мультфильма, которого хватает за горло такой же мультяшка. Мне уже десять раз сказали, что я тут не причём, и я сама должна это вдолбить себе в глупую голову. Извернувшись с тихим хрипом, я поднимаюсь на ноги. Ухожу под холодный душ, а потом рыщу по карманам джинс; проверяю наличие важных мелочей прежде чем отправить их в стирку. Оказывается, посреди остановились наручные часы. Нет, не потому что мелкие осколки задели механизм, я так думаю. Израсходовалась батарейка, которая, казалось, ну вот только совсем недавно была вставлена в них часовщиком за скромную плату. Большим пальцем оглаживая края разбитого циферблата, стекло которого совсем осыпалось, пока тот обтирался о ткань внутри кармана, я сразу же вспоминаю деда. За пару дней, как подарить часы мне, он заботливо реанимировал циферблат из примерно такого же состояния. Уже не припомнить, как он умудрился его разбить, но в жизни, как говорится, всякое случается. Странно, что такая маленькая вещица может иметь такую большую сентиментальную ценность. Часы деда всегда шли исправно, отмеряя минуты и секунды, на его запястье, постоянно присутствовали в детских воспоминаниях, а сейчас, когда они же, переданные по наследству в честь моего дня рождения, закончили свой второй век, я не в силах прогнать участившееся покалывание в груди. Чувство потери. Или родственное ему. Это не просто какие-то там обычные часы, купленные задёшево; они — одна из последних ниточек связи с родными людьми и воспоминаниями, которые с ними поделены. Нужно попробовать найти время починить. Скорее не в практических целях, а чтобы сохранить эту невидимую связь. Выдвинув ящик прикроватной тумбочки на пару сантиметров от края, я скидываю туда часы, и разминаюсь. Торс, медленно поворачиваемый то в одну сторону, то в другую до хруста, поддаётся, но как ржавая шестерня. Вот так надумал бы кто встретить мелкую пакостницу с крылышками, в красивом платье, с хорошей фигурой, которой позавидовали бы модели, а получил бы под дых не Дюймовочки. Тело, даже самое натренированное, после американских горок после такой поистине фееричной, в кавычках, помощи ныло бы не один день. Хотя бы кошмары ночью не роняли занавес и сердце под пробуждение не сжимало в тисках — принятое на грудь седативное помогло погрузиться во тьму без задних ног. На завтрак я строгаю салат из пары варёных вкрутую яиц, половины маленькой луковицы, нескольких капель майонеза вместо сметаны. В холодильнике, на удивление, мышь не совсем вешается, даже не залежалый хлеб в наличии. — Корневое пиво в твоё отсутствие кто-то стащил, но я всё равно собирался в магазин, — младший Винчестер вынуждает обернуться на него, от неожиданности захлопывая дверь холодильника, спустя секунду обработки пропажи трёх бутылок безалкогольного. Кухонные часы указывают на семь утра. Значит, охотник, как всегда, собирается на ежедневную пробежку. — И вам добрейшего утра, мистер Винчестер. Вам помочь написать список того, чего не хватает или сами этим займётесь? — усевшись за стол, я ковыряюсь вилкой в салате и ловлю себя на мысли, что за пару дней я отвыкла от хаотичного, но при этом устроенного расписания в жизни бункера. Тоскую по тем дням, когда могла просыпаться и неторопливо завтракать, ни о чём не беспокоясь. Начало дня давит на затылок с присыпочкой выветривающегося успокоительного, а ведь нет и девяти часов. Если младший Винчестер не лезет с допросом по поводу раскопок души, боязнь, что с этим обратиться старший, что только забивает места в печёнках. Вдруг повезёт, он с братом будет слишком занят своими делами, чтобы беспокоить меня сегодня? Понятно, что я поскорее хочу выдать желаемое за действительное и получить это таковым, но мне позволено надеяться. Молитвы чуть не разбиваются, когда салат заканчивается, младший Винчестер доедает свой диетический, а к кухне приближаются шаги. Не старшего Винчестера, а всего лишь Джека. Всколыхнувшееся ложной тревогой сердце не мешает приветственно кивнуть ему. Стоит продолжить попытки размышлять с того, что в незнакомом городе мне было не так некомфортно. Я хотя бы примерно знала, что делать по приезде. Тем более, со мной в провожатых была Клэр, а два молодых охотника всегда лучше, чем один. И всё бы ничего, но подвывающие синяки на спине говорят о том, что ещё пара подобных дел и я скорее убьюсь, так что пора согласиться со скамейкой запасных. Окончательно срастись с ролью книжного червя, когда время от времени подташнивает от чтения, трудновато, но что остаётся, чтобы совсем не вылететь? Так-то я всё ещё держу в голове предложение мистера Рамоса как крайнюю возможность отступить на задний план. Может быть, я не бесполезна, а всего лишь неопытна, а синяки и раны сопутствуют любому делу, но глубоко задумываться об этом не хочется. Да, страшно совершать ошибки, глупые особенно; страшно серьёзно пострадать, страшно опозориться, боязно стать окончательно бесполезной. Достала постоянная борьба между желанием проявиться и необходимостью защищаться. Чиркнув объёмный список под диктовку младшего Винчестера, кое-как одёргивая себя от старой привычки, потому что буквы выводить нужно по-английски, а не по-русски, румынски, или вперемешку. Вежливо прошу дать право посетить архив и, стащив с собой кружку с чаем, скрываюсь из всякого виду. За дверями вновь встречает запах пыли и старой бумаги, когда дверь открывается и я устраиваюсь на своем обычном месте за одним из крайних столов, окружённая полками с древними текстами, дневниками и рукописями, досье Хранителей Знаний. Правда хочется рычать от досады, швырнуть последнюю взятую в руки папку куда-нибудь в дальнюю груду, неубранную, но я останавливаюсь в последний момент. То ещё блядство. И будь оно неладно. На этих полках практически ничего нет о Соломоне, а документов, отрытых старшим Винчестером во время поисков печати недостаточно. Искать ритуалы на просторах сети самая тупая вещь, до которой только дойдёт туго грузящий мозг. Просматривая бумаги, в третий раз подряд расчихавшись от пыли, словно нюхнув молотого перца, я чувствую разочарование в коктейле с негодованием. Как может быть так мало информации о такой важной персоне? Соломон, вы действительно тёмная лошадка, или я гончая, потерявшая обоняние и след? Тут в самых закромах на глаза попадается тоненький журнал в истрёпанном кожаном переплете, покрытый пятнами. Спрятали на самой верхней полке крайнего шкафа. Трудно разобрать почерк дрожащей руки автора, но последние страницы, которые несильно пропитались кофе, или чем покрепче, и пятнами перьевых чернил, заполнены описанием пары заклинаний. И устаревшими анекдотами собственного сочинения. Что же. Не верится, что повезло расколоть первую ракушку. Вытащить карликовую жемчужину. По крайней мере, теперь в наличие полное знание, как засадить демона в бутылку. Я переписываю заметки, копируя заклинания на отдельный обрывок листа, задумываясь, что пора бы завести свой приключенческий журнал. Страницы дневника жёлтые, хрупкие, чернила выцветшие, но даже с ними удаётся спасти то, что можно спасти. А как зовут автора, в каком году велись записи и Хранителем ли… Жаль, не выяснить. При виде вырванного титульного листа накатывает лёгкое разочарование, даже если имя давно умершего человека вряд ли бы что-то дало. Кстати, о птичках: вынуть отсюда связку испорченных страниц и обновить бумажные листы, и журнал можно заполнять вновь. Больше ни черта полезного. Вздох. Закончив копировать заклинания, я рассеянно осматриваю архив. Классика поисков — воцарён бардак, который надо разгребать обратно. В процессе на глаза попадаются старые карты. И в их числе карта Лебанона, которая, по всей видимости, относится к переходу между семидесятыми и восьмидесятыми, судя по соответствующим пометкам на ней. Не исключено, что кто-то из Хранителей Знаний прошлого был картографом. Конечно же, у них же всё, должно быть, регулярно записывалось в хроники: кто был завербован, кого отстранили, кто отправился в последний путь, и так далее, и всего поштучно до последней точки. Я скручиваю карты в один общий рулон, как те лежали, и кладу на место, отряхивая руки. Винчестеры не откусят голову за любопытство в рамках разумного, но всего понемногу. Забрав кружку и замкнув архив, как должно, я ухожу. — Мистер Винчестер, у меня к вам… Господа, не стоит верить стереотипам, — я встреваю вперёд кухонного разговора, передавая ключи младшему охотнику в протянутую руку, присаживаясь напротив старшего. Мужчина, отодвинув от рта кусок подсохшей мясной пиццы, выламывает бровь, косясь на меня с видом, мол, ну чего ещё поведуешь. Вздох. Как же я не перевариваю грёбаные, во все щели, стереотипы. — Большая ошибка считать румын и цыган одним народом. — Вообще, так и не скажешь, что ты с родины Дракулы, — он откусывает кусок выпечки, и начинает жевать, вынуждая в непонимании откинуться назад, потому что я не понимаю: он сейчас серьёзно, или растягивает подколку. — Выкладывай, чего хотела? — Не все румыны жгучие брюнеты со смуглой кожей, и, к тому же, во мне, как минимум, две национальности понамешано, — я пожимаю плечами, прикусывая нижнюю губу, и складываю руки на столе, нервно барабаня по светлой поверхности. Мне кажется, если им показать мои фотографии двухгодичной давности, до смены имиджа, они бы не признали, что та мелкотня и я представляем собой одного человека. — Научите меня водить. Старший Винчестер, вняв предложению побыть автоинструктором, кажется, не ожидает иного с моих слов. Одна из причин вполне понятна, покуда замечал он меня маячащей лишь около машин. Ни разу за рулём. В этой стране либо умело крутишь баранку, либо путешествуешь лихим автостопом, потому что с общественным транспортом, мягко говоря, беда. Между прочим, не так уж легко ввернуть нескромную просьбу в разговор за чашкой кофе, а то и стыдливо, особенно с подтверждённым фактом наличия поддельного удостоверения, покрывшегося пылью за бессрочной ненадобностью. Соглашаясь, не забыв пропитать последние слова каплей профессионального скепсиса, что не странно, мужчина прогулочным шагом провожает меня, нерешительно плетущуюся за ним, до гаража и подрубает за собой свет. Крылья автомобилей, как и было обещано днями ранее, начищены до блеска за какую-то пару часов, сверкают в свете потолочных ламп. Взгляд мажет по скудным рядам маслкаров, рассматривая сияющие корпуса, в которых можно разглядеть своё отражение, и пропускает момент, когда охотник равняется со мной. — Можешь выбрать любую бесхозную, — предлагает старший Винчестер, обводя помещение рукой в широком жесте. Таким образом он огораживает меня от «Шевроле Импалы», которую, как святую, я и своими осквернёнными руками лапать посторонилась бы. — Одного не понимаю, ты же, вроде бы, жила с отцом, так? — Что с того? Считаете, каждый отец считает важным научить своё чадо водить? Мой, боясь за меня, к лошади подпускать побаивался. О каком вождении идёт речь? Да и я сама не очень-то и тянулась… — на секунду вглядываясь в неразумение в лице мужчины, которого, вероятно, отец лет с пяти приучал к рулю, с малого натаскивая к будущему охотника на нечисть, я приподнимаю брови. — Каюсь, тоже хороша, предпочитала просто халтурно наблюдать. — Так ты у нас и бывшая спортсменка? — интересуется охотник, в чьём вопросе не чувствуется издёвки, только обывательский интерес. — Обучение верховой езде не обязательно приравнивается к конному спорту, мистер Винчестер, — поворачиваясь к парковочным местам, без наездов поправляю его я и осматриваю бесхозные автомобили, готовые обрести владельца, понимая, что глаза разбегаются в разные стороны. Нескромный вопрос, который я не озвучиваю, но: он бы меня пристукнул, если бы я заявила, что предпочитаю автомат? Полагаю, что да, но на деле я всеми руками и ногами за механику. Учиться водить, не чувствуя машину, как по мне, нет никакого смысла. Картинно тыча в наручные часы, надетые на левую нерабочую руку, в отличие от меня юродивой, мужчина поторапливает меня без слов. Выбор падает на графитно-чёрный двухдверный седан, именумый «Плимутом», на первый взгляд, родом из семидесятых. Внешний вид маслкара, на первый взгляд невзрачный, привлекает к себе чёрными полосками, протянутыми по бокам и закругляющимися крыше, что делает его самую малость похожим на невзрачный автомобиль, тень ночных уличных гонок. Не мудрствуя лукаво, скорее уважаю вкус прошлого владельца, чем нет. Будь покрытие вырвиглазно жёлтым, белым или светло-салатовым, у меня бы появилось скребущее желание перекрасить его в более тусклый, как и сменить обивку салона, чего не требуется. Он сплошь обит чёрной кожей, соответствуя полюбившейся проверенной временем классике. Рука, нежно проходящаяся по крыше автомобиля, забивает последний гвоздь в возможность распутать клубок чувств, что подкинул автолюбитель, засевший глубоко в душе, бьющийся о глухие стенки в тихой истерике, и вычленить определённые. С позволения старшего Винчестера, сдерживающего улыбку в наблюдении за метаниями, я ныряю на переднее пассажирское и вынимаю ключи из бардачка. Предшественник, может, новобранец какой, оставил самодельный памятный брелок в виде патрона девятого калибра. Деревянная приборная панель вводит меня в эстетической ступор. Умели же собирать красоту, да такую, что выдохнуть лишний раз побоишься не только потому что перед тобой раритет, которому не меньше сорока лет. Охотник, закончивший приготовления снаружи, падает на водительское, и свободной рукой я оперативно передаю ему связку, пристёгиваясь ремнём безопасности. Пробуждённый от долгого сна мотор, пожирая свежезалитый в бак бензин, вынутый из запасов, рычит, словно голодный тигр. — С деткой, конечно, не сравнится, но тоже неплох, — усмехаясь, комментирует мужчина, заставляя задуматься, что рано или поздно у меня тоже начнутся разговоры с машиной, обращаясь, правда, в мужском роде, как полагается по роду марки. — Довезу нас до неплохого местечка и сможешь опробовать его во всей красе. — Мне заранее по-новой внимать и запоминать, на что жать? — Это не так сложно, как кажется на первый взгляд, — вновь косо поглядев на меня, отвечает он. Слушая и внимая лекции охотника, подкрепляемой живой интонацией и действиями, я не свожу глаз с его рук, расслабленно держащих руль, тысячу раз сомневаясь в том, что получаемый навык не выгорит, так и не начав развиваться. Ничего такого, что сильно оттолкнуло бы от вождения, как и от верховой езды, за двадцать лет жизни не случалось — никаких аварий, никаких заносов, ничего подобного, разве что казусы, наблюдаемые случайно, на знакомом и ненавистном перекрёстке рядом с университетом. Полагаю, всё можно бодро валить на нерациональный страх, выплывший из внутренней пустоты, упрямство горного барана, и тот факт, что обучение с помощью знакомых не приравнивается к зачислению в автошколу, по окончанию которой человек получает заветные права. У придорожной закусочной, на чью вывеску я не обращаю внимания, мужчина оставляет роль водителя, залихватски кидая мне ключи от глушёного автомобиля. Их, к счастью, не позорясь с первой же минуты, удаётся поймать. Двумя руками, но с таким выражением лица, будто ещё секунда-две в нос впечатался бы кручёный волейбольный мяч. Комичного эффекта добавляет то, что голова невольно оборачивается к отражению в оконном стекле, и выглядит миниатюра так, словно я взаправду персонаж ситкома и смотрю в камеру, готовясь обратиться к зрителям с неловким комментарием. Пока обратно с трудом натягивается повседневная маска, как впервые прозванная кисло-протокольной, старший Винчестер, потирая руки, единожды зовёт меня за собой. Официантка приносит заказ в пару бургеров, свой из которых я пододвигаю мужчине, и большой картофель фри с острым соусом, который я клюю по одной соломинке. Уважение к фаст-фуду не пропало, но такое ощущение, что я старею, и прошлая любовь, как завявшие помидоры, угасла. В желудок, набитый холодным персиковым чаем, не влезает даже картошка, несмотря на свой аппетитный вид, однако я не хочу странно выглядеть в глазах старшего охотника. Возможно, потому что, и ста лет не прошло, начинаю принимать его за своего. Ведь более или менее порядок, чтобы днём не есть от бунтующей тревоги, вроде бы. Или же нет. Нутро и интуиция не свиваются в змеиный клубок и всё равно вычленяются завившиеся нервишки. — Константин, не пугай меня, — старший Винчестер стучит по столику пальцами, пытаясь отвлечь от рассматривания пейзажа за окном и редких машин, проезжающих вдоль пустынной дороги, окаймлённой высокой степной травой. — Ну не хочешь, как хочешь. Мне больше достанется. Забираясь в остывший маслкар, припаркованный за углом, мы, как молча договорились, наконец меняемся местами. Нерешительно обхватывая пальцами руль, я ощущаю прилив холода к мелко дрожащим от волнения рукам. В горло и позвоночник отстукивает больное сердце, от которого за последние дни больше проблем, чем спокойной жизни. Во второй, или какой там, раз прихватило колющей, от привычных невидимых игл, болью, а приевшийся кошмар с тюремной камерой проявился ожидаемо, вызвав у меня чувство бдительности, сопровождённое усталым зевком. Повторяющиеся парасомнии не в новинку. С хорошим раскладом они теряют свой пугающий флёр после многих повторений, но всё так же оставляют за собой неприятный осадок. Современные исследователи сходятся во мнении, что в большинстве случаев повторяющиеся сновидения свидетельствуют об определённых проблемах, происходящих в жизни. Бессознательное будет искать собственный выход, вне зависимости от твоего настроя, даже если пытаешься их решить и стараешься настроить себя положительно. К тому же на практике большая часть хронических регулярных кошмаров связаны с психическими расстройствами или травмой, пережитой ранее. Так что дурные сновидения могут рассказать уж точно не об неудачной попытке переосмыслить неловкую ситуацию со школьно-выпускной скамьи. Наверное, речь в самом деле о проявлении отложенного посттравматического расстройства, которое, внимание, мог бы поставить только психотерапевт? Должно быть, бинго, и надеяться на то, что мозг выберет новую тактику, затолкает липкую дрянь на задворки, откуда она вылезла, и перестанет вытряхивать сор из пепельницы, глуп. Левая нога, плавно выжимая педаль сцепления, чуть-чуть тянется, и может быть вполне себе поставлена пяткой на пол. Рычаг коробки передач стоит на нейтрали. Отлично. Важно соблюсти последовательность действий, иначе, как любят пугать, одно неверное движение, и оно может стать последним. Исходное положение ключа заставляет работать оборудование, положение радиоприёмник. Пол-оборота отвечает за зажигание, приборы. Цельный оборот заводит двигатель, включает стартер. Ключ отпускается, чтобы тот вернулся в положение включённого зажигания. Вместе с выжатой педалью сцепления, переключаясь с нейтрали на первую передачу, автомобиль снимается со ручного тормоза. Я плавно отпускаю сцепление, при этом слегка придерживая до тех пор, пока не чувствуется, что машина пошла увереннее. Со лба, по брови, почти что затекая в глаз, по переносице скатывается капля пота. — Понятно, что ты боишься раздолбать машину, но расслабься. Погляди, на дороге ни единой живой души, — похлопывает меня по плечу старший Винчестер, на которого я и покоситься совести не нахожу, как и ослабить хватку побелевших пальцев. — Так и будем тащиться, как черепаха? Тебе нас ещё до бункера везти. — Что? Мистер Винчестер, надеюсь, вы шутите, — негодующие восклицаю я, резко останавливая автомобиль и, уронив очки на колени, таращусь на охотника во все подслеповатые глаза. Мне жить ещё так-то хочется. Пустоватый взгляд сползает с зеркала заднего вида на тахометр, показывающий меньше тысячи холостых оборотов в минуту. — Если бы я шутил, я бы сказал об этом прямо, Константин. Ты же внимательно меня слушала, так давай, — игнорируя всякий голос разума, мужчина подрубает радио, ворча на попсовую волну и продолжая покручивать приёмник. Бросив дурацкую затею, по совпадению, нащупывает в бардачке старую кассету с любимым исполнителем и вставляет в магнитолу. — Возьми и соберись. У тебя под рукой водитель с большим стажем. Не убьёшься. Смирившись с заявлением охотника, я трогаю машину с места. Немного более уверенно. Винчестер-старший, если какая установка наметилась, застолбит идею до последнего. Надо отдать должное, он не бросает вождение на самотёк и подрабатывает путеводителем до самого бункера, подсказывая дорогу и комментируя ошибки. В конце концов, с тысячной молитвой богам автомобилестроения, загнав выгулянный седан в гараж, я вываливаюсь с водительского сиденья неуклюжим пингвином и сверлю взглядом ключи в дрожащей руке. Коноёбит, словно прошло не вводное занятие, а итоговый экзамен и сдала с первого раза. Вроде бы, мне даже понравилось. Получается… зря боялась садиться за руль? Машина не укусила? Губы невольно кривятся в неловко-радостной усмешке. Старший Винчестер, прежде чем силком вытащить из гаража, треплет меня по плечу. И, кажется, тоже прекрасно слышит, что из пустующей без дела библиотеки раздаётся гитарное брынчание. Баловство незнакомого охотника, остановившегося в бункере до момента, пока не заживёт растяжение лодыжки после неудачной охоты. Старший Винчестер представляет его, как Барри Леви, и мы с мужчиной пожимаем друг другу руки. Новый знакомый садится обратно в кресло напротив игральной доски, приобнимая шестиструнную гитару, чей светло-бежевый корпус изрядно потёрт, поцарапан снизу. Минуту погодя, мистер Леви проигрывает мягкую импровизированную мелодию снова и после предлагает сыграть что-нибудь, заметив бесстыдное наблюдение пальцами, умело скользящими по струнам. — Мистер Леви, вы мои руки видели? — качая головой, я отхожу от книжного шкафа, к которому приложилась плечом на время игры. Пожалуйста, нет, у меня не получится сыграть, тем более хорошо. Не из-за бесповоротно утраченного навыка. Я левша, хоть и частично обученная под правую руку. Вдобавок без двух пальцев. Кстати говоря, откуда взялась гитара, конечно, отдельная загадка. Возможно, братья оборудовали кладовку в одной из свободных комнат и она нашлась там, но также не исключено, что это личная гитара мистера Леви. Развязывать язык, уточняя, не стоит, дело неважное. — По искоркам в глазам вижу, что ты хочешь попробовать, а это самое главное, — он безапелляционно протягивает мне гитару с непоколебимой, просящей улыбкой, и ничего не остаётся, кроме как присесть в соседнее кресло, бережно принимая инструмент, укладывая его на коленях. — Ты не на сцене, мелочь. Играй, как умеешь. Я пощипываю струны левой рукой на пробу, чувствуя, как подушечки здоровых пальцев слегка пульсируют в знак протеста. Прошло достаточно времени с тех пор, как была хорошая возможность поиграть на радость себе и друзьям, так что да, стеснение недостаточного мастерства ручкой приветственно машет. Знакомость инструмента успокаивает, мышечная память рядом, похороненная глубоко под ржавчиной и запустением. Благодаря ей экспериментально набирается несколько аккордов, отдающих лёгкой фальшью. Вибрация от них проходит по коже лёгким разрядом, проникает в грудь. Она наполняет библиотеку, помогая забыться и выкинуть мысль о том, что всё выливается не в пустоту, что в комнате есть слушатели.«Идёшь ко дну, как тяжёлый камень Чрез мутные воды, что давно знакомы тебе. Тонешь и тонешь, день за днём, Никогда не признаваясь в том, в чём должен. Твоя ложь явна, как никогда. В любом случае, дай им уж знать, И расскажи, как тебе не хочется их любить, В любом случае, дай им знать, Скажи им, как тебе не хочется их любить. Ты растягиваешь сроки, как зима…»
Позволив последнему аккорду прозвучать, я заканчиваю играть с глубоким вздохом и, оглядывая травмированную кисть, ощупываю шрамы на культях. Неловкость в слиянии с накатившим смущением заставляют меня уткнуться лбом в корпус гитары, а затем молча всучить её обратно мистеру Леви. Мелодия без словесного сопровождения продолжает витать в мыслях эхом, призрачная и меланхоличная, преследуя меня и в комнате за поверхностным разглядыванием фотографий, вынутых из конверта, вручённого мистером Рамосом. Прикреплять для оформления, чтобы разбавить сплошной текст, если пойдут краткие записи, или хранить отдельно? Вопрос такой же весомый, как тяжёлый камень, тонущий в мутной воде, про который говорится в тексте песни. В груди что-то неистово бурлит, и я, уже в комнате, позволяю себе, наконец, вырвать из журнала испорченные страницы и раскрошить обрывки в урну. Пока не вылетело из головы, в который раз. Конверт с деньгами, после недолгих колебаний, отношу к младшему Винчестеру. Да, их можно было бы потратить на новые листы для журнала; на ремонт циферблата, новую батарейку для научных часов, но уж к чёрту выдумки. Собранные обратно фотографии вновь находят место своеобразной закладкой в журнале, теперь ожидающем обновления. — Корнел, как самочувствие твоё? Весь день тебя было не видать, — при столкновении в коридоре заговаривает со мной Кастиил. И опережает ответом на незаданный вопрос мне, открывшей было рот, будто мысли бесчестно прочитал, хотя это не так. Он исключает лишнее беспокойство. — Вчера я объяснил всё Дину с Сэмом. Приняли они ситуацию гораздо мягче, чем думал я. — Всё настолько хорошо, что получилось высидеть полдня в архиве и напроситься на урок вождения, — поднимая на ангела взгляд, я приоткрываю рот, на секунду зависнув в неловкой рассеянности. Только возникшая мысль норовит ускакать вдаль, но ловится лассо. — Кастиил, вы же вчера точно ничего не нашли? — Для беспокойства нет поводов. На душе твоей нет никаких следов магии языческой, — отвечает он, снимая груз с моих плеч, отчего я испускаю утяжелённый вздох. Отлично, теперь с Локи меня связывают не более, чем окислившиеся воспоминания, которые уже не сотрёшь. Но ангел с прищуром горечавковых сводит брови, склоняя голову набок, вглядываясь в моё лицо, будто на лбу написан чёткий ответ мелким корявым почерком и он пытается его разобрать. Взгляд сходится в одной точке, останавливаясь на тёмно-синем галстуке ангела, который так и хочется поправить, пока мозг проводит быстрый анализ внутреннего состояния. Мысленный процесс заходит в тупик озеленённого лабиринта средь звенящей пустоты. Не очень-то и понятно, что не так, и что говорить, если в самом деле что-то не так. Как-то раз один из преподавателей в университете поведал нам, как невзначай вывел из себя закостенелого студента магистратуры за счёт какой-то методики на практическом занятии. Мужчина тут же собрал свои вещи, встал и вышел из кабинета, а позднее, столкнувшись с преподавателем в коридоре, признался, что ему не понравилось думать. Миссия психолога и состоит в том, чтобы заставить клиента, да и себя, размышлять, спорить сложно. Кажется, я чувствую себя на месте этого студента, без прилива злости. Чтобы такой простой вопрос заводил в тупик? Однако. — Может, я слишком много думаю обо всём подряд, но в итоге ни к чему не прихожу, — выуживаю ответ я, облизывая пересохшие губы, в мыслях напарываясь на тему, которую отодвинула бы на неопределённый срок. Гавриил не сильно надулся из-за того, что его буквально сдали Кастиилу, который, как славный младший брат, первым принял на себя весь словесный поток старшего Винчестера? Ну, подумаешь, испугалась, душу под стёклышко микроскопа уложить не позволила, а испытав на себе эффект от действа, отбила всякое желание повторять. Обиженным отказом архангел, вроде бы, не выглядел. Правда, нечего рассуждать так, словно свершилось непоправимое преступление. Я старательно улыбаюсь по Кастиилу. Когда ноги только доносят меня к концу коридора Джек, вышедший навстречу, просит меня, как самую свободную, пересмотреть с ним «Звёздные Войны». Чем бы дитя не тешилось, старший должен немного уступить, так что остаётся кивнуть и поплестись за ним. Интерес к «Звёздным Войнам» у меня не просыпался со времён большей части фильмов; я смутно помню лишь магистра Йоду, но Джек так увлечённо поясняет детали, что нельзя просто не дать ему право голоса и хотя бы кивать в ответ. На титрах второго фильма я нахожу себя в задумчивости, уставившись на потухший экран ноутбука, с вволю съезжающими в сторону мыслями. Сложно не возвращаться к событию пары последних дней, что происходило в последнее время. Отбитая спина, шрамы на кисти, раскопки в душе, и прочее, прочее кладутся картой на карту, головной болью. Включая — сама не верю, что думаю об этом — Гавриила.──────── ⋉◈⋊ ────────