Идеальный брак

-      К сожалению, больше ничем не могу помочь, - с ледяной вежливостью ответил Тео.       Если до этого Гарри казалось, что он бьется в каменную стену в три фута толщиной, то теперь ощущение складывалось такое, будто его об эту стену хорошенечко повозили лицом. Руки так и чесались вытащить волшебную палочку и бросить в этого наглеца чем-нибудь стимулирующим. Но, как ни крути, он был при исполнении, так что приходилось держать себя в руках - и в рамках должностных полномочий.       Поначалу все шло довольно гладко: Теодор Нотт и не думал отрицать, что получил в Министерстве артефакт, некогда принадлежавший его семье, после чего, как выяснилось, почти сразу же продал его в Лютном переулке скупщику. Скупщика описал очень подробно, вспомнил дату и точное время - и на этом разговор завяз и не продвинулся ни на дюйм. Нотт категорически отрицал, что кого-то просил о помощи с возвратом артефакта, утверждал, что не помнит, кто выдал ордер, и вообще, если верить его словам, такая щедрость родного Министерства оказалась для него полной неожиданностью. И ни капли не смутила - ведь, если само Министерство сочло, что он вправе распоряжаться этой вещью по своему усмотрению, кто мог предполагать, что это не так?..       Как Гарри ни бился - сдвинуть с места этого упрямца не выходило. Теодор стоял на своем, как скала. Правда, Гарри и сам не вполне понимал, чего добивался - такая сдержанность Нотта его более чем устраивала, но бесил сам факт. Сын осужденного Пожирателя смерти, подозреваемый в причастности к серии ограблений - как он смел быть таким спокойным и уверенным?!       Когда за разъяренным аврором захлопнулась дверь - от души захлопнулась, так, что аж стекла затряслись, Тео наконец позволил себе сесть и выдохнуть. Показное хладнокровие далось ему огромным трудом: руки, которые он на протяжении всего разговора прятал в глубоких карманах халата, мелко тряслись, рубашка на спине промокла. Странно, что к нему пришел сам Поттер. Странно, что не спросил о том, что он делал в приемной Гермионы. Странно, что поверил… или только сделал вид? И все только начинается?..       Было время, когда Теодор Нотт ненавидел Гарри Поттера всей душой. Не сразу, нет - поначалу ему было все равно. Обычная межфакультетская неприязнь, не более того. Но после той статьи на пятом курсе, когда все узнали, что его отец - Пожиратель Смерти, он впервые почувствовал, что это такое: злость, которую можно сдерживать лишь огромным усилием воли, желание причинить боль, затолкать в глотку слова, растоптать, уничтожить!.. И, как будто этого было мало, именно Поттер со своими дружками был виноват в том, что отца полгода спустя посадили в Азкабан. Все они - Малфой, Гойл, Нотт, - лишились тогда отцов, но Теодор был единственным, кто остался фактически сиротой. Ему не было и шестнадцати!.. Старая кухарка, что жила у них тогда, собрала вещички и исчезла через полчаса после того, как сова принесла "Пророк" с сенсационными новостями. Когда несколько дней спустя юный Теодор приехал из школы, он обнаружил брошеный дом, пустой, как голова Гойла, ящичек с наличностью в отцовском кабинете да гнездо крыс в кухонном шкафу. Так начались его летние каникулы после пятого курса. Два с половиной месяца одиночества в огромном каменном мешке, два с половиной месяца тревоги, неизвестности и страха. В семейном сейфе в Гринготтсе оставалась жалкая кучка золота, которой едва хватило на то, чтобы купить все необходимое к школе и как-то протянуть до конца лета. Он не умел готовить, не знал, с какой стороны подойти к плите, понятия не имел о стирке и уборке сортира. А еще боялся - каждую минуту боялся, что за ним придут. В лучшем случае из аврората, а в худшем… Об этом даже думать было страшно. Однажды кто-то постучал в ворота Нотт-мэнора, и Тео так испугался, что спрятался на чердаке и просидел там до самого вечера - в компании докси и летучих мышей. Полусырая или подгоревшая еда, кое-как очищенные с помощью магии простыни, страх и тотальное одиночество - таким было его лето, и все это - благодаря Гарри Поттеру. Ненависть копилась в нем каждый день, каждый час, по капле - и очень быстро её стало столько, что, казалось, еще чуть-чуть, и перельется через край.       Тридцать первого августа Теодор запер ворота и двери дома, аккуратно сложил немудреные пожитки в чемодан и отправился на вокзал Кингс-Кросс. Его сердце не сжималось от радости в предвкушении теплой постели и горячей вкусной еды. Комфорт стал чем-то далеким, неважным, малозначимым. Все, чего он хотел - это перестать быть одному. Оказаться среди таких же, как он - большего было не надо.       Но никто, ни один из них не был таким, как он. Это Тео понял сразу же, как только увидел румяные щеки еще больше округлившегося за лето Крэбба, сидящего бок о бок с ним Гойла и Малфоя в костюме с иголочки. У каждого из них кто-то был. Был дом, где о них заботились и ждали. И никто не вспомнил о нем. Ни учителя, ни товарищи отца, ни его собственные приятели - всем было все равно. Ни один человек не подумал о том, как он жил эти летние месяцы. Никому не было до него дела. Он сидел за праздничным столом в честь начала учебного года и отчаянно пытался понять: как же так?.. За что?.. Почему?.. Если чистокровные лучше, чем магглорожденные, полукровки и предатели крови, то почему он, чистокровнейший волшебник, провел два месяца в аду одиночества и страха, почему сейчас отпрыски всех этих древних и благородных семей сидят, как на похоронах, опасаясь сказать лишнее или неосторожное слово, а его враг - Гарри, Гарри Поттер, сирота, которого растили магглы, сидит сейчас напротив рядом с подружкой-грязнокровкой, которая беспокоилась о нем и искала его даже тогда, когда он просто опоздал на пир?.. Что с ними со всеми не так? Что не так с этим чертовым миром?!       Эти вопросы занимали Теодора Нотта не один месяц. Он видел, как слетает с Малфоя вся его бравада, уступая место страху, буквально ужасу загнанного в ловушку зверя. Видел, как рвутся дружеские и романтические связи. Видел, как волком глядят друг на друга бывшие влюбленные и друзья. Видел, как медленно, постепенно, но неуклонно страх пропитывает и отравляет все вокруг. Он знал запах страха слишком хорошо, и мог учуять его везде - и сейчас весь Хогвартс буквально провонял им. И только Поттер, как ни странно, не боялся. Ни Поттер, ни его рыжий друг, ни их вездесущая и везделезущая подружка, которую он почему-то больше не мог называть грязнокровкой даже в мыслях.       А потом закончился шестой год. Погиб Дамблдор. Вернулся, точнее, сбежал, из Азкабана отец - но этого Тео почти и не заметил, потому что теперь он так редко бывал в их доме, что, казалось, не жил в нем вовсе. У него были дела поважнее, чем почти взрослый и самостоятельный сын, и Тео был благодарен отцу уже за то, что тот не таскает его с собой на все их сборища. Как он слышал, Малфою в этом плане повезло меньше.       Прошел еще один год, и все закончилось. Школа, война… все. И Тео вновь остался один - на этот раз окончательно и бесповоротно. Некуда было вернуться. Некуда было идти. У него не осталось ни семьи, ни надежд, ни иллюзий. Все, что твердо усвоил к своим восемнадцати годам юный Теодор Нотт - это простая истина: "Ты не нужен никому, кроме себя".       Он выбрал свой путь, наметил цель и двинулся к ней. В его жизни поначалу не было ничего, кроме цели - и Тео научился жить так, чтобы цель заполняла его дни и ночи, не оставляя времени ни на раздумья, ни на бессмысленные сожаления. Он был не нужен никому, и сам ни в ком не нуждался. Но однажды - случайная встреча. Так в его жизнь вошел Блейз Забини и почему-то решил в ней остаться. Потом к ним присоединился Малфой - потерянный, разбитый, жалкий. С каждым днем цель становилась немного ближе, но была еще далека - до того дня, пока не появилась Гермиона Грейнджер. Эта девушка и не подозревала, что однажды уже перевернула его жизнь, заставив задуматься о таких вещах, о которых до этого Тео не думал никогда. И сделала это еще раз, когда за одну ночь вдруг заставила пропасть, отделявшую его от цели, просто исчезнуть - по щелчку её тонких пальцев.       Теперь он был должен Гермионе Грейнджер. Дважды, пусть даже она об этом и не подозревала. И это пробило брешь в его броне, сломало основополагающий принцип: рассчитывать только на себя. И катастрофа не замедлила последовать. Помощь - это не благо, как привыкли думать идеалисты вроде Поттера и Грейнджер. Помощь - это наркотик, на который подсаживаешься с первой же дозы, это твоя слабость, твоя уязвимость, твой путь к крушению. Стоит лишь единожды поддаться соблазну и принять её, узнать сладкий, дурманящий вкус поддержки - и все, шаг в пропасть сделан. Ты обречен ждать и надеяться на повторение, и с каждым разом будешь становиться все слабее, все зависимее. Он расслабился - и немедленно получил удар. Такой, который поставил под вопрос то единственное, чем Теодор дорожил: его дело, его цель.       Долг Гермионе он выплатил молчанием. Что будет теперь с ним? Обвинение в нарушении закона? Соучастии? Суд? Азкабан?.. Что бы ни было, он справится. И ничья помощь ему не нужна. Никогда больше.

***

      Гермиону выписали из Мунго на следующий день. Если бы она могла, она бы осталась здесь навсегда: здесь ей вечером приносили в числе прочих фиал с темно-синим, как ночь, зельем сна без сновидений, и здесь она наконец-то могла спать, не боясь возвращения кошмаров. Но целители сделали все, что было в их силах, и больше причин оставаться не было. Организм, истощенный отсутствием нормального сна и еды и избытком бодрящих эликсиров, не реагировал ни на зелья, ни на магию так, как нужно. Пролежи Гермиона хоть месяц под присмотром целителей, тонкие белые линии, паутиной расчертившие её лицо, никуда уже не исчезнут. Они останутся с ней навсегда, как свидетельство и вечное напоминание о её глупости. Её слабости. То, что было скрыто от посторонних глаз, теперь вышло наружу, и любой желающий мог увидеть это так же ясно, как слово "Ябеда", сложенное из прыщей на лице Мариэтты Эджкомб. Что ж, справедливо. Жизнь вообще, кажется, справедлива, как бы ни хотелось хоть немного снисхождения, хоть каплю милосердия к самим себе - и неотвратимого возмездия для всех остальных.       Из лечебницы её забирали старшие Малфои. Она могла бы справиться и сама: всего-то дел - спуститься в холл к камину и переместиться по нужному адресу. Но, видимо, так было не принято. Гермиона ждала их, не желая признаваться самой себе в том, как жадно ждет реакции, как замирает сердце от страха, как внимательно она всматривается в их лица в ожидании приговора. И она увидела то, что искала: то, как раздулись ноздри Люциуса и чуть-чуть, едва заметно, поползла вверх левая бровь, подметила и то, как горько опустились уголки губ Нарциссы, а в голубых глазах, несмотря на бодрый и приветливый тон, мелькнула жалость и капелька отвращения. Привыкай, Гермиона. Люди не любят чужой слабости и чужой боли, а шрамы - неопровержимые свидетельства и того, и другого.       Может, поэтому она не стала возражать, когда Нарцисса попыталась научить её заклинанию, создающему иллюзию идеальной фарфоровой кожи, хоть в глубине души и считала свое приобретенное уродство справедливым наказанием за глупость и беспечность. И наверное, поэтому из этого ничего не вышло: как она ни старалась, заклинание не получалось так же безупречно, как у её наставницы, а если результат и был более-менее удовлетворительным, то держался совсем недолго. Наверное, она совсем никуда не годится, ведь даже у Эмили, которая, как всегда, помогала ей собраться на работу утром, все получилось отлично и с первого раза. А может, все было проще: ведь во время выполнения заклинания нужно было внимательно смотреть на свое отражение в зеркале, удерживая в фокусе то, что хотелось скрыть. Это было как раз тем, чего Гермиона сделать не могла. Не могла.       На работе все было по-прежнему: не осталось ни следа ни крови, ни осколков. Ничто не напоминало о том, что произошло, разве что легкий беспорядок, оставленный чужими людьми, да небольшая коробка на столе Астории.       Гермиона не сдержала любопытства и заглянула внутрь: кофейная чашка, письменный прибор, блокноты… Мысль об уходе помощницы не вызвала ни удивления, ни мстительного удовлетворения - только небольшое, едва ощутимое облегчение. Одним поводом для беспокойства меньше, только и всего. Все остальное отошло на второй план, как будто все чувства, все эмоции оказались заперты в стеклянной банке. Эта банка увеличивалась в размерах, все росла и росла, превращаясь в огромный аквариум, в котором она была одновременно наблюдателем - и экспонатом. Словно со стороны она смотрела на то, как пришла Астория, принесла какие-то совершенно необязательные извинения - а может, она говорила о чем-то другом, она толком не разобрала, - забрала свои вещи и ушла. Её даже не уволили - перевели в другой отдел. Вот так просто. Как будто ничего и не было.       Гермиона коснулась щеки и медленно провела подушечками пальцев по коже. Она чувствовала каждый бугорок, каждое уплотнение - как тактильная плитка на тротуарах для слепых, они расчерчивали какие-то дороги и маршруты на этом с виду гладком, безупречном благодаря чарам иллюзии лице. Никто не виноват. Они сделали ровно то же самое, что делала она сама: они сделали вид, что ничего не произошло. Ничего не изменилось - хотя на самом деле ничто уже не будет прежним.       На этом новости не закончились. Вскоре её вызвал к себе министр, и, хоть он старательно пытался прикрыть красивыми формулировками неприглядную правду, Гермиона все поняла. Кто-то докопался до того ордера, о котором говорил Нотт, и за это её отстраняют от работы. Но у неё ничего не спросили, а значит, не дали и шанса оправдаться. Да и что она могла бы сказать в свое оправдание?.. "Простите, я этого совсем не помню?.." Пожалуй, не самый лучший и убедительный вариант.       Конечно, это называлось заманчивым словом "отпуск". Конечно, это только потому, что она пережила сильное потрясение, и ей необходимо отдохнуть и восстановить силы. И все же на прямой вопрос: "Вы меня увольняете?" министр Бруствер на секунду отвел глаза и помедлил, прежде чем дать отрицательный ответ.       Её аквариум не защитил её. Он лишь замедлил нанесенный удар, но не смог поглотить его - и, собирая теперь уже свои вещи, передавая дела второму помощнику министра, запирая дверь в кабинет, Гермиона понимала, что это конец. Даже если она вернется - если ей позволят вернуться, - больше не будет ничего. Ни проекта по освобождению домовых эльфов, ни преобразования законодательства, ни реформы образования. Точнее, что-то из этого, конечно же, будет - но уже без неё. Ей останется лишь самая незначительная, самая безопасная и скучная работа - иными словами, совсем не то, ради чего она так стремилась работать в Министерстве магии.       Гермиона чувствовала себя так, будто часть неё, самую главную, самую важную, ту, что делала её именно той, кем она была, вырвали и растоптали. Внешний мир, всегда такой огромный и интересный, остался где-то там, за стенками аквариума, тогда как она была заперта внутри, каждую минуту ощущая, что её придавливает ко дну огромная, непреодолимая толща воды.