Революционные этюды

Привычные звуки ничуть не заглушали горькие мысли. Звон стаканов и бутылок, громкие разговоры, споры, брань, крики, пьяные песни... Все смешивалось в один бесконечный шумный фон, который не мог помешать предаваться отчаянию. Очередная бутылка дешёвого вина, очередной стакан абсента — и отчаяние притупляется, сменяется тупой горечью, а затем переходит в вялое безразличие. — Месье! Неужели это ваше? — мягко окликнул его чей-то голос. Грантер с трудом поднял тяжёлый мутный взгляд. Совсем молодой, красивый юноша со светло-русыми кудрями и смеющимися серыми глазами внимательно разглядывал картину, стоящую на полу у Грантерова стола. Тонкие музыкальные пальцы изучающе касались грубой, наспех сколоченной рамы. В нижнем углу картины, как подпись на смертном приговоре, краснела большая буква «Р». «Отказано». — Красиво... — задумчиво произнёс юноша и протянул руку. — Будем знакомы. Жан Прувер, но лучше зовите меня Жеан. Грантер сжал пальцы юноши нетвердой рукой. — Грантер. Можно просто Эр. — О, приятно познакомиться! — Жеан мягко улыбнулся. Заплясали и засияли веснушки на его щеках. Казалось, его совсем не волновало, насколько нетрезв его собеседник. Он присел за стол напротив Грантера. — Так вы прекрасно рисуете! — восхищенно продолжил Жеан. — Странно, что картину не приняли. Ведь вы отличный художник! — Вы, верно, ничего не смыслите в искусстве, — устало возразил Грантер. — Картина ужасна. И не пытайтесь со мной спорить. Сам не знаю, зачем поддался уговорам и послал её на выставку. — Не смыслю? — скулы юноши заалели от возмущения. — Чтоб вы знали, я поэт, мсье! И в музыке кое-что понимаю, на флейте играю! И в живописи, пожалуй, разбираюсь. Грантер пожал плечами. — Даже если и разбираетесь, что с того? В галерее картину не одобрили. Хорошо, хоть вернули, а не выбросили на свалку. — Вы из-за неё так расстроены? — проницательно заметил Жеан. — Да не слишком я расстроен... — Грантер врет самому себе. Хотя знает, что из-за этого отказа он и пришёл сюда напиться до беспамятства. Боль, уже притупившаяся от изрядного количества алкоголя, внезапно вспыхнула с новой силой. Неудавшийся художник вздохнул и потянулся к бутылке. Жеан нервно дёрнул рукой, но отодвинуть бутылку подальше не решился. Грантер молча отхлебнул прямо из горла. Задумался. — Я знаю, почему её не приняли, — наконец вдруг произнёс он, пьяно бегая глазами. — Она банальна. Банальна до ужаса. Обычный парадный портрет, каких свет видывал в несметном количестве. Галерее нужно что-то... Более возвышенное, нежели мадемуазель с цветами. Что-то оригинальное. Что-то, что может удивить мир. А я, увы, не знаю подобных примеров, и не имею ни малейшего представления, как можно это сделать. Великую Картину я, очевидно, не напишу в этой жизни. «Удивить мир...» Жеан зажмурил глаза, задумвашись. «Изменить мир... Удивить мир...» Жеан осмотрелся по сторонам и тихо, чтобы не привлекать внимания произнёс: — Пойдёмте сейчас со мной в одно место. Возможно, вы найдёте там вдохновение. Как раз скоро все начнут собираться. Грантер пожал плечами. — Куда я пойду? Я отвратительно пьян, не стоит мне появляться в культурном обществе. Но Жеан был настойчив. — Я пойду с вами. Скажу, что вы мой новый друг, вас примут. Напиться ещё вы успеете, а сейчас нельзя упускать шанс. Юноша потянул Грантера из-за стола, свободной рукой отодвигая бутылку в сторону. Тот поднялся, пошатываясь и держась за угол столешницы. Жеан крепко ухватил художника за локоть, повёл его, не давая ему упасть. Люди, занятые своими разговорами и стаканами, не обращали на них внимания. Тесным пыльным коридором поэт вывел Грантера в заднюю комнату «Мюзена», широкую, но кажущуюся тесной из-за большого количества молодых и не только людей, увлечённо беседовавших меж собой. Взгляд художника упал на карту республиканской Франции на стене. Грантер не был профаном в вопросах политики. Она его не интересовала, это верно. Но придя сюда, он сразу догадался, что здесь происходит. Грантер вздохнул. Уходить у него не было сил, ноги заплетались, ещё немного — он это знал — его начнёт отчаянно клонить в сон. Увидев недалеко в темном углу маленький свободный столик, он, шатаясь, доковылял до него и тяжело рухнул на обшарпанный табурет. Студенты и рабочие вокруг бестолково галдели, что-то обсуждали, пили, спорили друг с другом. Грантер решительно не понимал, зачем он здесь. Да и Жеан куда-то запропастился, как назло. Намереваясь заснуть прямо здесь, Грантер уронил голову на сложенные на столе руки. Внезапно голоса стихли. Тишину прорезал один строгий юношеский голос, обращавшийся, казалось, не только к сидящим здесь, а ко всему Парижу, ко всей Франции. — Граждане! Сколько же еще это можно терпеть то, что происходит в нашей стране? Наш французский народ страдает, и мы обязаны чем-то помочь ему. И ради этого придётся пойти на крайние меры. Возможно, очень скоро нам придётся вооружиться и подняться с колен. Без жертв, увы, не обойтись. Но все ради свободы нашего народа. Раз власть придержащих не заботит благосостояние народа, значит, придётся озаботиться нам. Граждане, нам предстоит тяжёлая борьба, но прежде революция должна произойти в наших умах, и уже потом — в государстве. Не будем же бояться грядущих перемен, а примем их с радостью и открытым сердцем! Комната одобрительно загудела. Юноша сумел увлечь даже тех, кто до этого не заботило ничего, кроме стакана или домино. Общая сумбурная беседа помчалась уже в одном направлении. Очевидно это и было то, что объединяло всех этих людей, собравшихся здесь. На Грантера эта пламенная речь не сумела произвести должного впечатления. Наивными, глупыми, невозможными казались ему мысли о счастье, свободе, революции. Слишком много печалей было в его жизни. А эти юнцы... Они, верно, совсем слабо представляют, чем эта затея кончится, небось, росли, как оранжерейные цветы, в богатых домах, слез, пота и пороху не нюхали сроду. Грантер приподнял голову, пытаясь разглядеть говорившего. В голове промелькнула мысль, что с этого юноши стоило бы написать картину. Чуть растрепанные светлые кудри, бледное одухотворенное лицо с едва проступавшим румянцем, который, однако, совсем не портил его красоту. Неужели он и в самом деле верит в то, что говорит? Похоже на то. Грантер ищет во взгляде голубых глаз хотя бы намек на какую-то надуманность, выгоду, которую можно было бы извлечь. Ищет — и не находит. В этих глазах — одна бесконечная вера в глупые идеи. Такая вера, что Грантер невольно чувствует какое-то уважение к этому вдохновленному, пламенному юноше. Грантера не замечают, приступают к обсуждению очередных планов. Тот уже не чувствует, как пьяное, усталое забытье накрывает его с головой. Голова его безвольно опускается на сложенные на столе руки.