Саши

«Ох уж эти Саши» — любимая фраза всех бабулек во дворе на улице Гагарина, где вот уже третий год рука об руку проживали два закадычных друга. И всё бы было, как обычно, но их обоих звали Сашами — такое вот, увы, распространенное имечко в те времена. Жили двое Саш просто по собственному принципу, имеющему название «ПНП», что в переводе означало — пакость на пакости. Продирает Леонтьев с утра глазищи, рыскает рукой по тумбочке, нащупывает очки и понеслась... Кашу набегу съел, рубашку с собой взял, тапочек один надел, второй к рубашке в руки сунул и поскакал на этаж выше к другу. Сашка то там его поди и заждался, родители то у него полчаса назад ушли, когда Леонтьев дома ещё очки свои нащупывал спросонья. Веселуха сплошная! Сейчас сядут, варенья навернут, которое родители его вчера от бабушки привезли... А варенье то, разное! Сидят ведь и не знают какое выбрать — тут тебе и клубничное, и вишневое, и повидло яблочное, и даже что-то жёлтенькое, красивое такое. Младший Сашка банку открывает, мажет пальцем по засахарившейся верхушке и в рот кладёт. — Ну и гадость! — плюётся. «Странно» — думает второй, и тоже суёт палец в ту же баночку и облизывает. И правда гадость! Это же лимон с сахаром и травами, который мама Сашке во время болезни постоянно запихнуть пытается! Он его и так не ест, а сейчас дурак взял и просто так попробовал. — Тьфу блин, ты лучше вишневое открой, — командует Щиголёв другу, отрезая хлеб и толсто обмазывая его клубничным вареньем. Понятное дело, что родители застукают его рано или поздно за открытием всех банок разом, но разве ж это так важно, когда оно вкусное? И правда ж, неважно вообще, главное смотреть, как лакомство аппетитно пропитывает мякиш хлеба, а потом начинает капать на скатерть и течь по рукам... — Саша, ты посмотри только, — младший Сашка ужасается, стараясь сквозь толстые стекляшки очков рассмотреть всё то, что происходит со скатертью, — Теперь ещё и стирать! И правда, прийдётся после плотного перекуса превратиться в прачек и постирать обляпанную, некогда белоснежную скатерть. А то мама не поймет, подумает ещё, что дома свиньи завелись, и будет их травить! А Саше жалко было свиней придуманных, которых его мама могла бы потравить. Хотя, он, честно говоря и понятия не имел, можно ли вообще избавиться от этих животных, и как они появляются дома. В ванную пришлось притащить шаткую табуретку с кухни, потому что даже Леонтьев, которого близкие за свои габариты называли Лосиком, сейчас не мог достать до полки, где должен стоять порошок для стирки или лежать хозяйственное мыло. А когда он всё же залез туда, то ни того, ни другого не обнаружил — досадно. Зато обнаружил несколько бутылёчков и пузырьков с длинными, сложными названиями. Как выяснилось при их изучении, ни один, ни второй не знал что такое «Бриллиантовый зелёный» и «Фукорцин», который старший Саша вообще обозвал «Фу...чего-то там». Было решено постирать ими, ну, раз не нашли больше ничего. Нашли тазик, налили горячей воды, положили скатерть. Смотрят на неё оба и никак не поймут, чего ж всё-таки налить туда... — Слушай, ну раз пятно красное, то наверное вот эту штуку добавлять не будем, — Лосик показал на Фукорцин, крышку которого он открутил и глянул туда. — А я наоборот думаю, что надо её добавить, наверное, это против красных пятен! Красновыводитель называется — во как я придумал! — Старший Сашка выхватывает оба бутылька и выливает в воду всю малиновую жижу, а затем второй Сашка выливает и зелёнку тоже. А что? Может так сработает лучше! — Пусть полежит теперь, отмокнет и отдохнёт. Пошли вон на балкон, будем как вчера воду из банок на других лить! А потом повесим туда скатерть, — Щиголев бежит за трёхлитровой стеклянной банкой на кухню, по дороге наступает на кошку, развалившуюся в коридоре и долго извиняется перед ней, прежде чем пойти до цели. Когда бежит назад уже с банкой, перепрыгивая всё через ту же кошку, чуть не врезается в дверной косяк, а потом направляется дальше — в ванную, где вдвоём они наливают туда воду и несут на балкон. Вот это веселье, обливать идущих внизу пацанят и девчонок, которые визжат как мышки и не понимают, откуда это на них вылилось три литра воды! Младший Сашка опять несёт стул, на который они залазят сразу вдвоём. Вид на двор конечно что надо, с щиголёвского то пятого этажа. Все ма-а-аленькие такие, а Леонтьеву ещё и расплывчатые — даже в очках все какие-то подозрительно одинаковые. — Слушай, а давай мы сейчас не будем смотреть кто идет, а просто выльем, а? — предлагает гениальную идею старший из них, и уже готовится выливать, как второй вдруг останавливает его. — Ты чего? А вдруг там никого нет! И мы получается просто так воды нальём что-ли? Нет, Саш, давай я гляну, а выльешь ты, — он свешивается через балкон почти наполовину, и видит снизу чью-то голову. Этот кто-то, вроде бы девчонка — белоснежные длинные волосы, а дальше то и не видно, собственно. Поэтому Леонтьев решительно молча кивает головой, и тогда второй выливает воду вниз, тоже свешиваясь туда, и глядя на то, как вода льётся на голову местному решале Балу, который считает там купюры награбленных денег. — Вонючий случай... — произносит Сашка, тут же засовываясь обратно в окно, дрожащим голосом произнося, — Там Балунов внизу стоял... — Серьёзно что-ли? Подумай только... — удивляется Лосик, и боясь охватить за это, несётся с балкона, забегая и запираясь в ванной. Пулей за ним летит и второй Сашка, но не успевает даже подсунуть ногу меж дверью и косяком. Зато ему чуть не отхлопывают пальцы, за что он долго кричит на друга сквозь дверь всеми не очень приличными словами которые знает. С другой стороны в ответ смеётся Леонтьев, залезший в шкафчик и нашедший там одеколон дяди Толика — отца второго Сашки. Нехорошо, конечно, получается, но он берёт в руки пузырёк, долго занюхивая его до дыр. Ему всегда нравилось, какой запах исходил от дяди Толи, да и других взрослых мужчин тоже. Не всех, конечно, хотя бы по причине того, что многие вовсе ничем не пользовались, или пахло от них только перегаром, но в общем то, как пахло от большинства — уже не очень маленького Сашку устраивало. — Не трожь одеколон! Меня батя пришибёт! — кричит так же сквозь двери Щиголев, догадавшийся, почему же друг там подзатих. — Ага, щас прям! — в руках мальчишки по-прежнему бутылёчек одеколона «Саша», и всё бы хорошо, если бы не шатающая по кафельному полу табуретка, так не вовремя подводящая его. На полу лежало двое — Саша, открывающий глаза после падения, и «Саша», которому в жизни своей не повезло. Как же он разбит... Да и вообще, на один квадратный метр ванной комнаты было слишком много лежащих Саш. Грохот падающего тела, что называется «до усрачки» напугал младшего хозяина квартиры, и открыв замок обратной стороной чайной ложки, он увидел всю картину произошедшего. Честно говоря, за дверью всё казалось менее плачевным. — Ох ты ж, ёшкин-кот... — Лежащий на полу Сашка думал, что дружище кинется «соскребать» его с пола, но вместо того, тот бросился к осколкам разбитого одеколона, а глаза его заполнились слезами. Каких же он получит от отца люлей вечером! Просто невиданных! И ведь не скажешь же, что это не он — ещё запретят общаться с единственным другом. — Ой-ой-ой... Мамочки! — снова запричитал Щиголев, собирая с пола осколки голыми руками, пока совсем маленькие частицы впивались ему в ладошки и пальцы. — Может быть, ты мне хотя бы встать поможешь?! — возмущённо встрял Леонтьев, самостоятельно поднимаясь с пола, и в ступоре, обречённо разглядывая друга. Кажется, это было действительно настоящее «Ой-ой-ой, мамочки». Второй раз в жизни он видел, как глаза Щиголева наполнялись слезами. Впервые это произошло несколько лет назад, когда они были едва знакомы. На тот момент Сашка, что помладше, жил здесь уже около полугода, и был знаком со всеми дворовыми собаками, и излазил всевозможные заброшенные здания и подъезды. А вот второй из них, робко прогуливался по улице от домика к домику, и переходил на другую сторону, выглянув издалека облезшую кошку. Бабули во дворе говорили, что Леонтьев испортил его, ведь из скромного парня он превратился в настоящего хулигана, но Лосю было всё равно, зато теперь они пакостили вдвоём. И вот, тот самый первый раз, произошедший на памяти Леонтьева, когда Сашка заплакал, был всего лишь оттого, что ему не разрешили забрать с улицы четверых котят. Они вдвоем обнаружили их в коробке, исследуя мусорный контейнер на предмет чего-нибудь интересного. — Они... они же умрут, если их никто не заберёт! Мама не разрешила взять даже одного, — он кулаками потёр глаза, размазывая по щекам слезы. Сашка одарённый обострённым чувством справедливости просто плакал от ненависти к людям, выкинувшим их и немножко матери и её аллергии на кошек. — Но и я не могу взять их, — Леонтьев так же нахмурился, потирая лоб, и поглаживая одного из котят по голове. Конечно, ему тоже было очень их жаль, но не настолько, насколько другу. — Даже одного? — со всхлипом спросил тот. — Даже одного... И вот сейчас, убирая с пола стёклышки, Сашка плакал прямо как тогда, только на этот раз не решался потереть руками глаза. Одеколон было жалко не меньше котят, судьба которых была неизвестна им обоим. — Как же мне отец... По шапке надаёт. Сашка! Одеколон. Что же я родителям скажу? Он же... Он же стоит как паровоз! — Не плачь, ну не плачь, ну... Давай им не расскажем, а если что, скажем, что это не мы, — Пытающийся найти выход из ситуации Лосик был просто смешон, но так искренне, что хотелось смеяться. Идея была более чем глупая, но поскольку выбирать не приходилось, остановились на этом варианте. Это были не они! — Саш, а что там со скатертью? — вдруг вытягивает голову Щиголев, вглядываясь в глаза напротив. — Да неважно, — получает он в ответ, ведь Леоньтьев сквозь цветную воду в тазике уже понимает масштаб этой трагедии — а друг и так расстроен, какой же смысл расстраивать его ещё больше? Да, скатерть теперь очень и очень красивая, только вот не белая совсем! Потому как он вспомнил измазанные зелёнкой колени и тот самый бутылек, который плавал в тазе вместе со скатертью. — Ой! — вдруг вскрикивает старший, облизывая палец, — Порезался, Саш. Больно! — вытаскивает палец изо рта и видит, как течёт кровь. Кажется — глубоко. — Фигня! — кричит ему в ответ Лосик, и убегает на кухню есть варенье, перепрыгивая на ходу через кошку Мусю. И вот бы так всегда — кушать варенье, гладить кошку, сидеть с единственным другом на кухне и ждать родителей домой. Хотя, всё это когда-нибудь, конечно забудется — а вот шрам от «Саши» на память Саше — останется.