Птичка

На дворе стоял август 1989 года, лето еще пару недель должно было радовать свободой и теплом, долгими вечерами и розовыми закатами, но в воздухе уже застыл запах осени: прохладный и сухой. Первые пожелтевшие листочки, оторвавшись от веток, грустно лежали на лесной дороге. По дороге этой, что была неровной и ухабистой, не замечая начинавшейся осенней меланхолии природы, бодрым шагом шла девчонка в модном спортивном костюме. У нее были светлые волосы, убранные в два дракончика, что она усердно заплетала еще утром, на плече она тащила темную сумку, из которой торчало острое лезвие конька, поблескивающее на солнце. Услышав шум мотора, девчонка отошла в сторону, прижимаясь к ряду высоких елей, упирающихся своими верхушками в голубое, как и ее глаза, небо. — Подвезти, малая? — водитель притормозил рядом, в салоне авто играла музыка, что-то из современного попа, на иностранном языке, которого девочка не знала. Без страха она взглянула на молодого человека, что с ожиданием смотрел на нее через приспущенное стекло автомобиля, крылья которого были расписаны языками пламени. Красиво. — Я тебе не малая, — ответила она, прищурившись. — Не по пути. Космос Холмогоров аж присвистнул, стукнув длинными пальцами по рулю. У него сегодня было какое-то необъяснимое желание всех спасать (а ведь ехал он из милиции, где уже вдоволь наспасался Саню Белова, не краснея, обманув товарища следователя примерно раз сто, пока давал показания). Короче, хотел как лучше, сумка у девчонки явно была тяжелая, а нарвался на хамство. Не делай добра… — А мама с папой тебя вежливо разговаривать не учили? — на вид ей было лет пятнадцать, не больше. Захотелось пожурить маленькую козявку. — Учили с незнакомыми дяденьками в машину не садиться, — она быстро нашла, что ответить. — Ну и черт с тобой, тащись дальше. Не став дожидаться колкости, которая почти сорвалась с ее пухлых розовых губ, Холмогоров дал по газам, и его Линкольн умчался вперед, оставив светловолосую девчонку в клубе дыма и дорожной пыли. Закатив глаза, она торопливо помахала ладонью у себя перед лицом, горло слегка сдавило от выхлопных газов. Прокашлявшись, она поудобнее закинула сумку на плечо и продолжила свой путь. Вскоре Соня Сурикова дошла, наконец, до своего дома, а прямо напротив заметила ту самую черную машину, с хозяином которой обменялась любезностями по дороге. Хмыкнув, она покачала головой, а губы ее даже тронула полуулыбка, что случалось с ней редко. Невольно она подняла голубые глаза на дом Царёвых, которые явно не имели никакого отношения к иномарке, припаркованной у их дачи. На втором этаже явно кто-то был, но из-за занавесок и бьющего в глаза солнца было не разобрать, кто именно. Подозрительно. Девчонка прищурилась, взгляд у нее был пронзительный, и Космос, что как раз выглянул в окно, почувствовал, что глаза эти впиваются ему будто бы в душу. Глупости. Не могла юная соседка его видеть, да даже если бы и могла — что с того. От разглядывания чужих окон Соню отвлек писклявый звук скрипки. Девочка вся съежилась, вся скорчилась, так были противны ей уроки музыки старшей сестры Оли. — Ну сколько можно-то? — она раздраженно рыкнула и быстро забежала в дом, скидывая сумку с коньками прямо в прихожей. — Бабуля! Я дома. Елизавету Андреевну внучка нашла на кухне за готовкой. От писка скрипки было нигде не скрыться, и Соня включила радио погромче, злобно взглянув на потолок, словно могла прожечь в нем дыру и непременно полоснуть сестре по ноге огненным лазером. — Сонечка! Как тренировка? — Супер, — ее нельзя было назвать многословной, особенно в общении с бабушкой. Попробуй только скажи что не то, Елизавета Андреевна начинала охать и ахать, поражаясь, как в их интеллигентной семье могла вырасти такая сорвиголова. «Оторви, да выбрось», — говорила бабуля Оле шепотом и грустно качала головой, совсем не понимая, что это вовсе не дерзость и грубость, а выточенный большим спортом, что не прощал слабости, характер. После нескольких часов упорных прокатов, есть хотелось невозможно. Соня тащила со стола все, что видела и глотала, почти не жуя. — До обеда подожди. Ну Соня… — Да не могу я ждать, желудок к позвоночнику прилип. — Помогла бы лучше, картошку надо на салат порезать. — А Оля что не помогает? — с сарказмом спросила девочка, однако оглядела кухню в поисках ножа и разделочной доски. Бабушку она очень любила (хоть и редко говорила об этом вслух) и не могла ее просьбу проигнорировать. — Она занимается. Скоро концерт, ты забыла? — Да забудешь тут, пиликает сутками, тошно уже. Елизавета Андреевна Олю всячески поощряла, стать музыкантом, как погибшие родители, было лучшим решением старшей внучки, служило даром памяти, к тому же, было куда безопасней, чем Сонины коньки. — Поддержала бы лучше сестру. Она вон на все твои соревнования ходит. У девочек, как это часто бывает в таком юном возрасте, отношения складывались непростые. У Сони вовсю бушевали гормоны, нынче это было модно называть переходным возрастом, спортивная нервотрепка тоже не облегчала ей жизнь. По мнению младшей сестры, Оля вела себя как мама, вернее, пыталась ей быть, и это жутко раздражало. Много нравоучений, непрошеные советы, томные вздохи… Да и бабушка старшую внучку откровенно выделяла. Короче, мрак. Оля рано повзрослела, потеря родителей сильно по ней ударила. В Соне, отчасти по настоянию бабушки, она видела ребенка, который все делает назло и жаждет внимания, но при этом отчаянно пытается показаться взрослым и самостоятельным. У нее был несносный характер, дерзкий язык, все это Оле претило. Она-то знала, мама бы хотела видеть младшую дочь кроткой и воспитанной, а потому старалась направить сестру на путь истинный, каждый раз встречая отпор. — А что у Царёвых за гости? — Соня тактично перевела тему, начиная ловко нарезать картофель. Пальцы у нее были длинные, музыкальные, но за инструментом она не могла и получаса высидеть, сколько ни пытались ее приучить к музыке, все без толку. Поэтому и отдали в спорт, чтобы выматывалась к вечеру. — Да шпана какая-то. Я думала в милицию звонить, но Оленька отговорила. — Ну и правильно, не выносят же вроде ничего.

***

Саша Белов наблюдал за таинственной соседкой в свой телескоп, невольная улыбка застыла на его губах, а в глазах горел юношеский азарт. Он торопливо искал в телефонных книжках номер телефона, надеясь вскоре услышать не только звуки скрипки, которые, признаться, поднадоели, но и ее голос. Он почему-то был уверен, это будет самый нежный голос на свете. — Завязывай уже, — ночь была теплая, а потому окна распахнуты настежь, девичий голос раздался будто бы в паре метров, но на самом деле Соня просто старалась перекричать ненавистную скрипку и говорила очень громко. — Тебя не спросила, — в тон сестре ответила Оля, продолжая играть. Настроения любезничать и быть хорошей старшей сестрой сегодня не было. Сашу отвлекла от поисков забавная картина, в его тонкую, элегантную незнакомку прилетела подушка, смычок выпал из ее красивых рук, и музыка, наконец, прекратилась. Белов глухо рассмеялся, поменяв обзор телескопа. В другом конце комнаты, победно улыбаясь, лежала на раскладном диване девчонка лет пятнадцати. — Ты сдурела? — Оля подскочила с места, схватив несчастную подушку за уголок до побеления костяшек. Делить комнату с сестрой становилось уже невозможно. — А если бы я инструмент уронила? — Я бы порадовалась. Мне на тренировку вставать в шесть утра, ты заколебала со своей скрипкой! — У меня завтра концерт, мне надо заниматься! — Эгоистка, вот ты кто! А притворяешься святошей, когда удобно! Фу. — Сама эгоистка! — Оля бросила подушку в Соню, что хоть и лежала на своей кровати, спать еще явно не собиралась, обнимаясь с любимым плеером. — Тебе лишь бы назло сделать. У Сони было еще ой как много чего сказать старшей сестре, но их прервала бабушка, появившаяся из неоткуда: — Девочки, прекратите немедленно, шум на всю улицу стоит, мне за вас стыдно. Ее появление на втором этаже спутало Белову все карты, ведь именно старушка ответила на телефонный звонок молодого человека. Когда он попытал счастье во второй раз, Оля злобно уставилась на сестру. — Ответь, тебе ближе. Аппарат действительно был у Сони едва ли не под боком. Она театрально медлительно взглянула на него и ядовито улыбнулась: — А я не слышу ничего, — как все глуховатые люди, она заговорила нарочито громко. — У меня барабанные перепонки отсохли от твоей чудесной игры. Оля была готова запустить в сестру что-то потяжелее подушки, но только лишь яростно взглянула на нее и подошла к телефону. Кто же тогда знал, каким судьбоносным окажется этот короткий разговор...