Птичка

— Душа Птицы оказалась в теле Человека, но все равно рвется в полет. Фархад Джураев. Птичка. Часть 1. Глава 18.

Двадцатого декабря 2004 года у Ваганьковского кладбища остановилось несколько машин, безропотно нарушая здешнюю тишину в этот холодный, но солнечный день. Один за другим заглушились моторы, двери почти синхронно открылись, а затем так же, как музыканты в оркестре вступают в игру, закрылись по очереди. Под ногами заскрипел снег, послышались мужские голоса и звук крепких рукопожатий. Они давно не виделись. Непозволительно давно. Но в этот день, как и всегда, четыре друга детства оказывались в одном месте, неважно, в какие части света их заносило до этого. Кожа Валеры была бронзового оттенка, кубинский загар лёг ровно, придавая его все еще осунувшемуся лицу более здоровый вид. Он шёл с тростью из дорогого дерева, чуть подволакивая правую ногу, но самостоятельно, хотя за рулем была Тома. Женщина в свою очередь все еще оставалась в машине, давая парням возможность поздороваться и перекинуться хотя бы парой фраз. Борьба за здоровье мужа отразилась и на ее лице, под глазами пролегли морщины, что ей были не по возрасту, но округлившийся животик всё равно делал её непозволительно хорошенькой. УЗИ в новом столетии с точностью определяло пол ребенка, и то, что у них будет мальчик, сейчас и рассказывал друзьям Фил. Они раскричались от радости, хохотали, обнимали будущего папашу и хлопали по плечу, радостно запрокидывая головы к небу. Тома улыбалась, глядя на них. Её глаза горели. Космос слегка набрал вес, из-под темного пальто не было видно мягкого живота, совершенно не привычного ни самому Холмогорову, ни тем, кто долго его знал. Кос ведь всегда был худым, как шпала. И хотя пузо скрывала маскировка в виде одежды, щеки его было трудно не заметить, и Пчёлкин сразу от души схватился за них, на ходу подшучивая. С ростом Космоса этот вес был не критичный, да и выглядел он куда лучше и здоровее, чем когда-либо, но как Витя мог промолчать? Шутки про его многочисленные мясокомбинаты и разрастающуюся сеть фешенебельных ресторанов напрашивались сами собой. Сам он почти не изменился. Виски его, правда, прорезала первая, едва заметная седина, но на неё никто не обращал внимания, отвлекала та самая ребяческая, абсолютно обворожительная улыбка с прищуром, на которую засмотрелась даже сама Шерон Стоун в одном из пафосных клубов Лос-Анджелеса. Дальше приятное знакомство не продолжилось, но сейчас, как писали в модных журналах со сплетнями, она развелась с мужем, так что Пчёлкин был готов попробовать снова. Всё-таки, давняя мечта, а Витя привык добиваться того, чего хотел. Русский бизнесмен, владелец горнодобывающего предприятия и крупнейшей ювелирной сети и американская актриса — отличная пара. В драгоценностях Витя разбирался, и она бы стала хорошим дополнением коллекции. Депутатский срок Саши подошел к концу чуть больше года назад. И хотя крест этого решения, что было на самом деле просто блажью, он нес достойно, совершив не мало хороших дел, ни на день не забывая, в память о ком он должен стараться, Белов был рад вернуться в большой мир бизнеса абсолютно открыто, без посредников и левых схем. Ему, как и всегда, в силу характера, было нужно завоевывать новые вершины. Только вот в глазах его тяжелым осадком опустилось спокойствие. Не было больше дикости, одержимости. Из мечущегося по суше гепарда он словно переродился в акулу. Саша все еще был опасным хищником, но знал, что добьется всего, и спокойно плыл по течению, будучи на вершине пищевой цепи. — Вань, выходим, — мягко сказала Оля, обернувшись на заднее сидение. Светловолосый мальчуган кивнул, натягивая шапку и, придвинувшись ближе к переднему сидению, спросил с надеждой тихонечко: — А Соньку будить? — в понимании мальчишки София должна была уже увидеть могилу своей тёти, которую его семья сделала не местом скорби и слез, которую она сделала местом радости, теплых воспоминаний, местом какого-то невероятного света, которого, как оказалось, в их отравленных сердцах оставалось сполна. Ему очень хотелось поделиться с сестрой частичкой этого всего, даже несмотря на то, что она ничего бы толком не поняла. Ваня не забывал Соню, воспоминания о ней мальчик с трепетом хранил. Он очень её любил, и покойная Елизавета Андреевна всегда говорила, что именно его задача сохранить о ней память навсегда. Поэтому, когда Беловы узнали, что у них будет девочка, Ваня тут же предложил назвать её Соней. Никто и не рассматривал другое имя с тех пор. — Нет, пусть спит. Лера с ней останется, — молодая няня кивнула в подтверждение слов Беловой, прекрасно зная, с каким трепетом к малышке относится старший брат. Ваня еще раз окинул взглядом крепко спящую в детском кресле девочку в желто-розовом теплом костюме и вздохнул грустно, но не стал сопротивляться и вышел на мороз. — Не переживай, — Оля приобняла его. — Мы расскажем ей о Соне, когда она немного подрастет. — Хорошо, — хмуро сказал юный Белов, и от какого-то абсолютно детского разочарования, не глубокого, не ранящего, такого, о котором забываешь через пару минут, его действительно отвлекли радостные приветствия от лучших друзей папы, что пожимали ему руку так по-взрослому, крепко. Ваня был доволен и уверенно жал руку в ответ. Он действительно настоящий взрослый. Тома вышла из машины, едва Оля с Ваней показались на горизонте. Белова улыбнулась с сестринской ласковостью, обнимая ее, приветствуя и вновь поздравляя с грядущим пополнением. То, что после всего произошедшего, в них продолжала зарождаться жизнь, не могло не радовать, не могло не дарить чувство покоя. Свою беременность она в свое время приняла за настоящее чудо, ведь узнала о ней почти сразу после смерти сестры. Ольга выглядела хорошо, как жена депутата, (так шутила Регина, пока снова не уехала в Америку после развода с мужем). Белова долго держала этот статус перед собой, словно щит. Но в сентябре 2002 года Оля открыла частную музыкальную школу, где стала не просто проходящим мимо добрым инвестором, а директором. Теперь ее щит не был связан с мужем, и от этого она чувствовала внутри огромную силу. Она никогда еще так твердо не стояла на ногах. Атмосфера была семейная. Такое обычно чувствуешь, когда приезжаешь на новый год из мегаполиса в родной город. Какое-то бесконечное тепло в груди, и оно всё рвется наружу то слезинками в уголках глаз, то желанием прикоснуться к родному человеку. Объятия, улыбки и смех заполнили пустоту, что была здесь, на кладбище, полноправной хозяйкой. Зазвонили колокола храма, который выстроили из руин и осветили буквально за день до первой годовщины Сониной смерти, что все тоже приняли за хороший знак. Звук был такой приятный, бодрящий, веселый, и все как-то синхронно, не сговариваясь, двинулись вперед к кованым открытым воротам. Снег переливался на солнце, словно здесь рассыпали сотни тысяч превратившихся в мелкое крошево бриллиантов. Он приятно хрустел под ногами при каждом шаге небольшой толпы людей, каждый из которых неосознанно старался держаться поближе к другому. На небе не было ни единого облачка, казалось, несмотря на прочно установившуюся морозную зиму, сегодня солнце все-таки немного пригревало. Каждый раз, приходя сюда, было дико видеть под её именем две даты — рождения и смерти. Рано или поздно магический набор цифр появится у каждого из них, но то, что ей было отведено так мало, всегда казалось несправедливым. Но все знали, что это была цена, уплаченная за их жизни. С совестью была эта сделка или с дьяволом? А может, с ними обоими. Так или иначе, не оправдать такой жертвы они не могли себе позволить. Поэтому жили. Так счастливо, как могли без нее. Так правильно, как могли, учитывая свое прошлое и то, кем они быть не перестали, несмотря на в секунду переменившееся столетие и резко поменявшуюся страну. Всё действительно было по-другому. Начиная с уклада жизни вокруг, заканчивая тем, что внутри навсегда поселилась пустота. Её нельзя было ничем заполнить. Она ощущалась одновременно как приятная невесомость, как обезболивающее, и как опасный яд — одно неверное движение, и он смешается с кровью, и тогда — конец. — Ну, привет, Сонька, — хрипловато произнес Валера, коснувшись памятника свободной от трости рукой. Они смотрели на светлую надгробную плиту, на серебряные буквы, складывающиеся в её имя. Оно было похоже на молитву. Успокаивающую, дарящую безмятежность, разливающую по грудной клетке свет и тепло. Смотрели на её фотографию. Соня улыбалась. Холодный камень, на котором была высечена фотография, не делал её глаза ледяными, безжизненными, они все так же горели. Так, будто она что-то задумала. Так, будто вот-вот снова что-то выкинет. Соня, казалось, никуда не исчезла. Казалось, они не хоронили ее холодным декабрьским днем, омывая промерзшую кладбищенскую землю горячими слезами. Не выжгли дотла воспоминания о тех, кто был виновен в ее смерти. Это была почти физическая потребность — стереть их со всех страниц истории. И они действительно исчезли, словно их и не было вовсе. А Соня продолжала жить. В спортивной стипендии, названной в ее честь, которую учредил Ваня Соколовский. В бренде, который успешно развивался под руководством Насти, но до сих пор носил Сонино имя. Она продолжала жить в каждом из них — воспоминаниями и любовью, благодарностью и надеждой. Она продолжала жить и в маленькой девочке, что крепко спала сейчас на заднем сидении автомобиля, припаркованного у ворот. Соня, порой, появлялась в толпе прохожих. Космос однажды выскочил из тачки прямо посреди пробки и под гул рядом стоящих автомобилей, выбежал на тротуар, потому что ему показалось, что именно она идет мимо витрин магазинов. Вернее, он знал, что это не так, но ему слишком хотелось в это поверить. Он крикнул ее имя. Во весь голос, так громко, будто от этого зависела его жизнь. Девушка даже обернулась, но оказалось на нее совсем не похожа. Но когда она улыбнулась, он всего на мгновение рассмотрел в её улыбке Сонину. Извинился. И поблагодарил. Та девушка не поняла, за что, но он не ответил, вернулся в машину и поехал домой, чувствуя, как по грудной клетке неумолимо разливается свет. Она была лучом солнца, который порой будил Витю по утрам, нагло пробиваясь сквозь шторы. Луч был такой надоедливый, но одновременно с этим ласковый и нежный. Пчёлкин был большой любитель поваляться в кровати подольше, а Сурикова, которой шило в одном месте не давало спокойно жить, будто говорила: «Иди, займись делами, Шерон Стоун сама себя не завоюет!». И он вставал, чувствуя это трепетное прикосновение тепла и света на своей щеке еще минимум до обеда. Она была ветром в Олиных волосах. Он то шептал, что у нее все получится, то буквально толкал вперед резкими порывами, заставляя действовать, принимать решения, жить. Ведь такая она и была. Порой не щадила словами и действиями, но верила в сестру, несмотря ни на что, и всегда оставалась на ее стороне. Она была огнем в глазах Вани. Таким бойким, пытливым, может быть даже наглым. И огонь этот набирал в нем силу с каждым днем, и всем грозил дать жару. Соня была рядом. Каждый день. Нужно было только присмотреться. Прислушаться. Быть повнимательнее. Они клали цветы на мягкий снег по очереди, тихонько что-то приговаривая, то, что должна была слышать только она, и никто больше. У всех были свои секреты. Соня хранила их все до единого. И при жизни. И после смерти. Они вспоминали, как она танцевала на свадьбе Оли с Сашей. Как пришлось вызволять ее из ментовки за драку. Как она влетела, словно фурия, в больницу после той аварии в 97-ом. Как смешно она закатывала глаза, когда оставалась в меньшинстве. Как целый день играла с Ваней в прятки, догонялки, в машинки, словно ничего важнее в мире больше не было. Как в детстве угрожала выбросить Олину скрипку. Как она парила надо льдом, изящно выгибая руки, словно крылья. Как она шла по подиуму под звуки аплодисментов, когда очередная коллекция производила фурор. Как бесконечно кусалась словами. Каким хорошим другом она была. Какой прекрасной сестрой. Внучкой. Тетей. Девушкой. За двадцать шесть лет она успела сделать столько всего, сколько люди не успевают за шестьдесят, семьдесят лет жизни. Говорят, вечность — это лирика. Романтическое понятие, за которым ничего не стоит. Соня Сурикова собиралась доказать, что это не так. Она будто бы и была этой самой вечностью. Реально существующей. Наполненной счастьем и свободой. Пора была расходиться. Оля уже едва сдерживала слезы, а Соня бы точно не хотела громких рыданий здесь. И снова прощание. Обещание вернуться, что уже вот который год исполнялось беспрекословно. Они всегда оставались вдвоем дольше остальных. Два лучших друга, которых эта женщина одновременно соединяла невидимой нитью и разделяла высоченной ледяной стеной. Витя и Космос стояли молча, глядя на ее портрет, а она смотрела в ответ, все еще так заговорщически, словно через тридцать секунд им обоим добавится головной боли. На широко раскинутую ветвь высокого дуба, стоящего тут, вероятно, уже не одну сотню лет, вдруг приземлилась небольшая птичка. Она громко чирикнула, привлекая внимание мужчин, и они разом на нее обернулись. Птичка встрепенулась, кажется, довольная тем, что на нее смотрят, а затем взмахнула крыльями и легко взлетела вверх, к бескрайнему голубому небу, не забыв прокрутиться в воздухе почти показательно. Космос усмехнулся, покачав головой. Витя хлопнул его по плечу с улыбкой. Медленно развернувшись, они пошли следом за всеми, думая о маленькой птичке, в распоряжении которой было целое небо. Да что там. Целый мир. И это было хорошо. Как она и обещала… Всё было хорошо.