amaranthine

Она не часто слышит голос отца. Это бывает только в худшие моменты, когда ее бдительность ослабевает, когда она потеряна или счастлива, чувствует себя бодрой, наслаждаясь искрами и раскаленными стрелами, пронизывающими тело. Только тогда появляется Вандер, истекающий неоновой кровью, его вены набухают и багровеют, слишком яркие слезы стекают по его лицу. «Я не хотел этого для тебя.» Его гнилую печаль прерывает неуклонно нарастающее тепло в ее животе, внезапно превращающееся в пустую ледяную яму. Это так несправедливо. Джинкс растянулась на столе Силко. Ноги расставлены так далеко, как только могут, косы свисают через край и оседают на пол под ней. Это так приятно. Дурманящее хихиканье вырывается из нее с каждым толчком его пальцев, ее бедра покачиваются в легком ритме, который он задал. Это приятно. Так почему? Почему бы ей просто не наслаждаться этим? Силко движется в ровном, любящем темпе. Его длинные пальцы проникают глубоко. Она чувствует каждый сустав. Она такая мокрая. Влага пропитывает его руку, скользко прилипает к ее бедрам и, вероятно, пачкает бумаги под ней. Он знает каждую часть ее тела, с голодным удовлетворением наблюдает за тем, как она извивается под ним. Офисные огни образуют ореолы вокруг его головы. Но над ней парит с горящими глазами фантом, вспыхивающий от изображения к изображению, от отца к сестре и… «Шлюха» Джинкс вздрагивает. Майло висит над ней, пронзенный, сверкая ледяными белыми глазами. «Позволить первому человеку, похвалившему тебя, вот так залезть тебе между ног? Если бы я знал, что это будет так просто, то тоже солгал бы тебе в лицо.» Джинкс задыхается. В любом другом месте она бы ответила, выплюнула бы ответ ему в лицо, заткнула бы этот проклятый призрак, чтобы она могла сосредоточиться, но не может позволить Силко понять, что она ускользает. Она не может испортить то, что должно быть таким прекрасным моментом. В глазах Силко столько любви. Любовь, которая зарезервирована для нее. Любовь, которую она заслужила, ради которой много работала, принесла в жертву многое… «Принесла нас в жертву» — рычит Майло. Она снова вздрагивает. Сердцебиение учащается, мысли кружатся, внезапно ей становится плохо, она кружится и кружится на американских горках, несущихся прямо к обрыву. Она должна попросить перерыв. Не может. Она не может сказать «нет», не может сказать «стоп», не хочет, чтобы Силко останавливался. Определенно не хочет, чтобы Силко останавливался. Хочет улыбаться и просить его сладко, как он любит. «Ты хоть пыталась отбиться от него?» Нет, потому что она хочет этого. Всегда хотела. «Ты хоть пыталась сбежать?» От единственной привязанности, которую она когда-либо получит? В этом мире для нее ничего не было. Она не могла быть одна. Другого варианта не было, другого выбора не было… «После всего, что он сделал с нами.» Кровь капает ей на живот, на обнаженную грудь, на нижнюю губу. Она задыхается. «После всего, что он сделал со мной.» Призрак мутирует, фигура отца искажается, кричит, ревет, а затем какофония звуков растворяется в стоне Джинкс, когда Силко опускается вниз и проводит языком по влажным складкам ее влагалища. Боже, как хорошо. Это приятно. Они ей не нужны. У нее есть Силко. Силко касается ее, будто она хрупкая, и обнимает ее, когда она слабая, и хвалит ее, когда она сильная, и говорит, что она способная, поэтому способна на большее. Силко — ее отец, ее лучший друг, ее защитник, любовь всей ее гребаной жизни. Он ее семья. Ее семья… Глаза Джинкс дрожат. На самом деле, это должна быть Вай. Ее пальцы должны ублажать ее, ее рот должен пробовать ее. Мысли о ней снова успокаивают, приятные воспоминания анестезией проносятся по ее венам, снова погружая во что-то далекое и уютное. Она представляет, как Вай целует ее, ее пухлые губы касаются ее, ее тело, такое крепкое и сильное, прижимает ее к себе. «Ты облажалась, Паудер.» Ох, она вообще не должна думать о своей сестре так. Она знает, что не должна. Она знает, но представляет. Вай на ней, Вай трогает ее, Вай заставляет произносить ее имя, когда ласкает ее, как будто от этого зависит ее жизнь. Кончик языка Силко скользит по ее клитору, его пальцы глубоко погружаются в ее влагалище, скручиваясь и трясь о ее внутренние стенки, и все ее тело нагревается, все ее тело поет, мечась между его изображением и ее, ее спасителем и тем, кто проклял ее, ее родственной душой, ее любимым человеком… «Ты все проебала, Паудер.» Все ближе и ближе, превращаясь в молниеносную синеву, ее стоны были такими чертовски громкими, что их должно было слышать все здание. Это почти слишком. Это слишком, ее взгляд ярко вспыхивает, ее тело извивается, Силко с внезапной безжалостностью сжимает ее узкие бедра, скручивает пальцы и тычет в одно и то же чувствительное место, снова, снова и снова. «Ты мне не сестра. Моя сестра не стала бы этого делать. Ты ненормальная. Ты отвратительна. Ты проклятие. Ты Джинкс», — кричит призрак Вайолет. Ногти царапают собственное лицо. Спина Джинкс изгибается над столом, глаза закатываются, собственные руки обхватывают ее шею и сжимают, душат, наказывают, когда она кончает так сильно, что мир исчезает с ядерным взрывом, стирая все, кроме одной проклятой вещи… «Ты Джинкс, ты Джинкс, ТЫ…» — Джинкс? — спрашивает Силко, его лицо заполняет мерцающее видение. Он убирает челку с ее лица, заставляя сосредоточиться на нем, пока она задыхается, задыхается и смаргивает слезы. — Ты в порядке? Джинкс заставляет себя немного хихикнуть. Ее тело дико гудит, когда она опускается. Руки отбрасываются от кровоточащего горла, пока она дергается и содрогается, удовольствие умирает внутри нее. — Персиковая острота и клубничный крем, — шутит она, наполняя свой напряженный, хриплый голос солнечным светом и весельем, прежде чем одарить его усталой улыбкой. — Хорошо, — бормочет Силко и внезапно входит с такой силой, что перед ее глазами вспыхивают звезды. — Потому что я еще не закончил с тобой.