Годжо Сатору долго искать не приходится — он сидит на лестнице перед входом в обманчиво небольшое здание. С опущенной головой, сгорбленными плечами и широко расставленными ногами, с правой рукой на колене и левой, сжатой в кулак у виска. Меж длинных пальцев болезненно смята повязка, а обычно растрёпанные «бодрые» волосы свисают сосульками, будто поникли.
Есть что-то неправильное, изломанное в фигуре Годжо-сенсея. Есть что-то трагичное, горькое в его проклятой энергии. Что-то, что заставляет Юджи застопориться у подножия. И начать панически задыхаться от чужой разрывающей сердце боли.
«
Ну, заплачь ещё», — из ступора хладнокровно выводит Сукуна. — «
А лучше соберись. Слишком много тряпок на квадратный метр». Голос у соулмейта рокочущий, гулкий, властный — такому волей-неволей внимаешь и слушаешься беспрекословно. Учитель, в свою очередь, отходит от некого транса. Вздрагивает, приподнимает острый подбородок и переводит на Юджи куда более осмысленный взгляд.
Годжо выглядит плохо. Хуже, чем когда-либо позволял себе выглядеть на людях. Нездоровая бледность лица омрачается выраженными синяками под глазами, неглубокими царапинками на щеках и потрескавшимся губами. Всегда яркие голубые радужки словно померкли, остекленели. Шары со снегом, которые вместе с подставкой приклеили намертво — не сдвинуть, не перевернуть. Пушистые белые хлопья больше не кружатся в танце вдоль глянцевых стенок. Никакого праздника жизни. На дне зрачков только потерянность — стылая вода и рыхлая муть.
Сильнейший похож на живой труп. Зомби, если угодно. От осознания Юджи становится страшно, дурно и тошно.
— Йо, Юджи-кун! — Весёлые ноты пробираются в звонкий тенор.
И от них правда легчает, даже если угадывается притворство.
— Годжо-сенсей, — правая рука приветливо взметается на автомате, — выглядите… хреново.
— Пф, неправда, завистник. Я всегда выгляжу на все сто.
«
Разве что на сто лет», — злорадно фыркает Сукуна. Он бы сказал это вслух, но Юджи научился иногда предугадывать и пресекать дерзкие выпады концентрацией на контроле.
«Ты вообще-то старше».
«
А выгляжу в тысячу раз лучше».
«В моём теле?», — улыбается Юджи.
«
Ну и? В чём я не прав?»
Неуместный комплимент от Сукуны. Однозначно не в то время и не в положенном месте. Щёки Юджи всё равно заливаются краской, каждый раз — как в первый. К Сукуне невозможно привыкнуть.
— Эй, чему ты там улыбаешься? Я сейчас не шутил.
— Извините, сенсей. Я… своим мыслям.
— Знаю я твои мысли… колись, что у тебя?
— Нет, не буду, — активно мотает головой Юджи, — секрет!
— Секрет? От любимого Годжо-сенсея?!
Он возмущённо надувается, как рыба фугу, но это безобидное ребячество и притворство. К счастью для Юджи, сегодня Годжо не в настроении докапываться до правды. Он стучит ладонью по ступеньке, едва ли высохшей после дождя. Юджи покорно садится. Краем глаза осторожно смотрит на чужой неестественно пропорциональный профиль. Слишком красивый. До приторного идеальный, даже когда человек, его обладатель, сильно измотан, расстроен и вообще почти не пытается быть «стандартным» собой.
Ночь потихоньку вступает в свои владения. Облака растворяются, обнажая звёздное небо и диск луны. Постепенно рассеивается и туман, как мираж или эфемерный идеал, стоит лишь оказаться рядом. Прохлада сырого камня пробирается сначала под пациентский халат, а затем и под тонкую кожу. Юджи неуютно ёрзает, сцепляет руки перед коленями. Всеобъемлющая, заразительная энергия Годжо-сенсея сегодня совсем не греет. Скорее наоборот — ещё больше леденит душу, сковывает мысли, опутывает по рукам и ногам. Такие вещи, как настроение, Юджи угадывает чутко, поэтому он подступается издалека:
— Как ваши дела?
— Нормально, вышел немного проветриться. — Говорить о себе Годжо явно не хочет, и тут же меняет тему: — Быстро же ты очнулся! И восстановился, смотрю, практически… учитывая, каким я видел тебя в последний раз, ты молодчина, Юджи!
Юджи искренне удивляется, полностью поворачивая лицо к учителю. Он не видел себя со стороны в тот злополучный день, но по рассказам других подозревает, что выглядел очень плохо. И по человеческим меркам, конечно, восстановился он быстро — а всё же прошло три дня.
Целых три дня. Достаточно много, чтобы похвально-поражённый тон Годжо-сенсея показался не слишком уместным.
— Я так не считаю, — мягко уворачивается от комплимента Юджи, — за время моего беспамятства произошла куча всего, и без меня. Я совсем не помогал. Стыдно.
— Да? Значит, мне тоже должно быть стыдно. Вообще без понятия, что здесь творилось, — беспечно пожимает плечами Годжо, взмахивая свободной от повязки рукой. Юджи напрягается ещё больше.
— Вы… не в курсе?
— Не-а. — Громкая пауза. — Я был
у себя. То есть, на территории Тенген, просто… хм… как бы точнее сказать…
Годжо резко задумывается, будто подбирает слова. А он за словами обычно в карман не лезет.
— Фушигуро мне рассказал о пленниках. — Любезно задаёт нужный вектор беседе Юджи. — Может, вы были с ними?
— Да, я был
с ним.
— С Гето Сугуру. — Кивает подросток.
— И да, и нет. Не совсем.
Снова пауза, говорящая о многом, но ни о чём конкретном. Возможно, это было слишком бестактно и прямолинейно — припечатывать собеседника именем так-себе-соулмейта, но юлить и «смягчать обстоятельства» Юджи не видит особого смысла.
Вряд ли он может сделать ещё больнее. На самом деле, в глубине души, его собеседнику
это нужно. Юджи же чувствует. Но Годжо по-прежнему не хочет говорить о насущном.
Тогда Юджи медленно склоняет голову набок — в знак заинтересованности и непреклонности в собственных намерениях. Сканирует взглядом учителя, не отступается, не отводит глаза. Учитель, в свою очередь, капризно отворачивается, поджимает губы и морщится — тема ему неприятна, но она неизбежна. Юджи пришёл за правдой — Юджи правду получит. И Годжо быстро сдаётся под натиском малолетнего упрямца
от кого только нахватался?:
— Просто это не Сугуру.
— В смысле?
— От Сугуру лишь оболочка. Полностью его тело, сбивающее с толку любого, наверное… кроме меня. А в голове — не он. — Длинный палец стучит по виску. Сжатая в руке повязка беспомощно трепыхается. — Потому что, на самом деле, Сугуру давно мёртв. Я это знаю, как никто другой — я его убийца. Пускай все видят Сугуру, но это не Сугуру. Это не он. Не он…
Речь Годжо-сенсея сбивается, мысли повторяются, словно у умалишённого, а звуки проглатываются, застревая в саднящем от отчаяния горле. И Юджи
понимает:
— Зная всё это, вы всё равно пытались убедиться в обратном?
— В какой-то момент мне показалось, что Сугуру — прежний — подавал мне сигналы… но то оказались простые рефлексы. Посмертная имитация жизни. — Болезненная улыбка на лице собеседника — красноречивее любых подобранных им слов.
Юджи правда не уверен, что должен сказать в ответ. Он и представить не может, каково это — видеть воочию мёртвого соулмейта. Знакомый образ напротив:
его запах,
его голос,
его фигуру и каждую чёрточку в ней, каждый прямой взгляд —
его — и движение с одному
ему присущей грацией, каждое случайное прикосновение —
его, его — и родное тепло, исходящее от
его любимой кожи. Видеть и чётко осознавать — это совершенно
не он.
Жестокая насмешка судьбы. Достойное испытание для Сильнейшего? Испытание ли? Или просто попытка добить лежачего, доломать без того поломанного?
— Мне жаль, — зачем-то выдавливает из себя дежурную фразу Юджи.
— Ме, — отмахивается Годжо.
А потом вдруг выпрямляется, как по струнке, и плавно откидывается на ступеньки. Его руки безвольно ложатся на живот, взгляд бесцельно устремляется в небеса, на тусклые звёзды. Почему-то кажется, что вот-вот пойдёт снег. Юджи совсем замёрз? Из солидарности, он хочет лечь рядом с сенсеем, и поддаётся мимолётному соблазну.
Между ними повисает молчание, почти осязаемое. Кажется, протяни и сожми ладонь, чтобы оно — хрупкое и неказистое — тут же треснуло, впилось в пальцы до крови острыми осколками. Молчание — не тишина. Остальная жизнь на территории магического техникума идёт своим чередом. Её ничего не колышет, какие бы трагедии из года в год не сокрушали каждого отдельного обитателя. Ночные зверьки продолжат шуршать в кустах, а деревья продолжат шуметь листвой, не смотря ни на что. Поколения продолжат сменять поколения. Ничто не вечно под луной.
Лежать на лестнице мокрее и холоднее, чем сидеть на одной ступеньке. Контраст температур в конечном итоге бросает Юджи в мелкую дрожь.
— Встань, Итадори-кун. Застудишься и заболеешь. — От Годжо ничего не укроешь.
— Как и вы?
— Нет, мне не грозит. У меня обратная техника.
Юджи красноречиво фыркает:
— Вы подаёте пример ученикам, Годжо-сенсей. Я всего лишь повторяю за вами.
— Вот в кого ты такой упрямец?
— В деда.
— Это был риторический вопрос.
Наверное, в любой другой день Годжо Сатору ещё бы поспорил, но сегодня он только тяжко вздыхает и наконец садится, дабы подавать соответствующий пример.
Ветер треплет отливающие серебром в свете луны волосы и ещё больше морозит продрогшего до костей Юджи. Подросток вдруг понимает —
холод заставляет его чувствовать себя живым. То, как мелко потряхивает тело, как стучат зубы, как немеют раскрасневшиеся кончики пальцев и попеременно сводит мышцы — урон пока не фатальный, но красноречиво напоминающий о простой человеческой уязвимости.
Юджи — не Сильнейший, да и на титул такой никогда не метил, не только потому что физически («магически») не способен, но потому что никогда
не хотел бы им быть. Не по душе ему это — слишком большая ответственность. Если
можешь спасти весь мир — значит,
должен спасти весь мир, а Юджи объективно
не может, и, от осознания такого простого факта, на душе сразу как-то становится легче. То ли дело быть Сильнейшим… интересно, каково самому Годжо Сатору? Владелец нескольких клановых техник, одарённый с рождения без права выбора — проклятое способностями дитя. Если он неуязвим для боли и холода по желанию,
чувствует ли он себя живым хоть иногда?
Годжо, будто подслушав мысли, оборачивается через плечо и, впервые за вечер, сверкает голубыми радужками почти как прежде.
Он живой. Рядом с близкими людьми всегда выбирает быть живым — и щеку под удар подставит, и в объятиях сожмёт крепко-крепко, без малейших «пустых» зазоров. Задницу отморозит на лестнице и свалится в лазарете с простудой за компанию, если потребуется.
— А теперь ты. Давай-давай, вставай. Нечего здесь дрожать.
Юджи прикрывает глаза и дарит сенсею самую широкую из своих улыбок. Когда поднимает корпус и садится подле, плечом к плечу, чувствует чужую ладонь, зарывающуюся в волосы. Годжо мягко треплет ученика по обросшей макушке.
— Спасибо, Юджи.
— Не понял сейчас. За что?
Но учитель, похоже, постепенно возвращается к собственным отложенным в долгий ящик проблемам — взгляд снова меркнет, будто догорает свеча.
— Мне нужно работать.
— Вам нужно отвлечься и отдохнуть, — возражает Юджи.
— Опционально, — Годжо поднимается на ноги и решительно разворачивается в сторону барьера Тенген, — но перебьюсь пока.
— Не хотите узнать, как там остальные? — заходит Юджи с другой стороны. — Фушигуро, Кугисаки? Маки, Инумаки? Может быть, Нанамин?
Годжо Сатору замирает. Думает. И пожимает плечами.
— Полагаю, не очень? В любом случае, сейчас это забота Сёко.
— Вам что, серьёзно наплевать? — Юджи выпаливает довольно резко.
Теперь Годжо в смятении. Он недоумённо косится на взбрыкнувшего собеседника и почему-то начинает оправдываться:
— Но я же ничем не могу помочь! Я — Сильнейший на поле боя, Сёко — лучшая в лазарете. А поставь нас наоборот, мы оба почти бесполезны. Чем заниматься малоценной беготнёй, я лучше продолжу допытывать пленников. Они у нас, знаешь ли, неразговорчивые и-…
— Вы сказали, что совсем не в курсе последних новостей… — вслух рассуждает Юджи, перебивая.
Годжо хмурится. Не догоняет, но честно старается.
— Ну, полагаю, я быстро восстановлю события прошедшего дня? Он, конечно, кажется длинным, и всё же за сутки их должно быть не так уж много.
— Годжо-сенсей, вы, кажется, не понимаете. Я ведь пробыл в отключке почти
три дня.
Теперь на лицо Сильнейшего ложится тень смутного осознания. Светлые брови приподнимаются в удивлении. Догадка бьёт по вискам.
— Ох… прости,
сколько? Подожди-ка, прошло уже столько времени?
Трое суток?!
Юджи кивает:
— Ага.
— Похоже, я совсем потерялся… так вот почему я так сильно устал!
— Если вам всё-таки интересно, — продолжает Юджи. — То все идут на поправку.
— Как там Нанами?
— Спросите у него, он в сознании.
— Да, ты прав, лучше я сам…
Годжо торопливо достаёт из кармана мобильник, зажимает кнопку. Телефон послушно включается, светит экраном несколько секунд, жалобно пиликает и неминуемо затухает. Разумеется, он давно разрядился.
— Ох… твой телефон с собой? — сенсей как никогда похож на беспомощного котенка. Он вновь переводит растерянный взгляд на Юджи. — Я могу позвонить?
Юджи отрицательно мотает головой. Мобильника у него сейчас нет, а если бы и был — этому безответственному взрослому не дал бы.
— Лучше поговорите с Нанамином лично.
— Ладно, разберусь позже. — Неуверенно отмахивается учитель.
— Нет уж, идёмте, Годжо-сенсей.
Сейчас.
Прежде чем Годжо Сатору успевает понять что к чему и бабочкой упорхнуть на территорию барьера, Юджи резво вскакивает, цепляет его за руку мёртвой хваткой и утягивает в противоположную сторону.
— Итадори-кун, помилуй! Я не готов… — сопротивление, но неактивное.
— Нанамин думает, что Гето Сугуру живой, — безжалостно хлещет словами Юджи, — и что вы —
всё это время — были со своим истинным. И больше к нему не вернётесь.
Годжо сдавленно крякает.
— Это ведь неправда…
— Так идите и скажите ему в лицо как можно скорее! И ещё скажите, что любите. А дальше… вообще-то сами разберётесь, я вам обоим не нянька! — возмущённо заканчивает Юджи.
«
Ты — нянька, сопляк». — Вставляет Сукуна. Затем, видимо, сверившись с внутренними часами добавляет: «
И долбоёб».
«Ага, я тоже тебя люблю», — мимолетно кривится Юджи.
«
Я знаю».
Итадори готов поклясться, что слышит чужой довольный оскал.
Сукуна просто рад началу нового дня. Дня без тупых обещаний.
***
Нанами Кенто сомневается, стоит ли ему возвращаться на скамейку и дальше ждать. Юджи-кун куда-то запропастился, а он уже успел немного замёрзнуть и сходить за халатом в палату. На улице явно не теплеет, мнимое ощущение жары отступило несколько минут назад — покинуло тело вместе с сигаретным дымом или болезненным откровением перед подростком, может. В любом случае, прямо сейчас Нанами немного жалеет. Он наговорил много лишнего, дал слабину, на которую не имеет права. Итадори Юджи — всё ещё ребёнок, пускай и смышлёный, и добрый, и эмпатичный. Хороший малый, заслуживающий весь мир, но сам мир определённо его не заслуживает.
Возвращаться или не возвращаться… вот в чём главный вопрос. С одной стороны — Юджи просил никуда не уходить. Нанами на крови не клялся — с другой стороны. Он имеет полное право уйти на покой, как больной, — с одной стороны. С другой стороны — чего ему стоит выполнить просьбу, дождаться?
«Вот так и теряют доверие к взрослым, которые не держат обещания перед детьми. Тем более, такие простые», — мысленный укол отрезвляет и мотивирует Нанами окончательно взять себя в руки. Пара разминочных движений, и он перемахивает через оконную раму обратно на улицу. Расскажи кому-то, что Нанами Кенто пренебрегает правилами хорошего тона, пользуясь окнами вместо дверей, — вряд ли поверит. Такой уж сегодня день, видимо. Никто не в своей тарелке.
Нанами возвращается к месту встречи — обшарпанной скамейке на краю
мира территории магического колледжа. И как раз «вовремя». Сложно не заметить присутствие Годжо Сатору, когда тот его не скрывает. Проклятая энергия Сильнейшего так и сочится, затмевая своей полновесностью всё остальное. Нанами закатывает единственный оставшийся глаз. «Нужно было догадаться, чего добивается Юджи-кун», — первая заполошная мысль. «Нужно было не возвращаться», — следует сразу за ней. И инстинкт самосохранения бьет тревогу на подкорке, рефлекторно заставляя мышцы напрячься, но сбегать уже поздно: сначала до ушей доносятся отголоски ленивой перепалки, а потом вдруг ладошки подростка быстро выталкивают Годжо Сатору из-за поворота, и так же проворно исчезают за углом.
Всклоченный и бледный, как сама луна, он смотрит на Нанами с настороженностью дикого зверя. Нанами поздно понимает, что сам не отводит пристального взгляда от Годжо. Просто не может, потому что под сердцем не осталось места для сдержанности или гордости, только зияющая пустота. С каждой секундой она всё больше, расширяется подобно Вселенной. Иронично, что даже «пустота» напоминает о Годжо Сатору, как будто весь грёбанный мир об одном — о нём. Или это только в восприятии несчастного от любви Нанами Кенто? Как-то несправедливо, получается. Очередной парадокс:
всё — о Годжо Сатору, и
ничего — о Годжо Сатору тоже.
В горле першит от обиды, а слёзы душат — давно
незабытое чувство потери близкого человека. Подумать страшно, как же Нанами безбожно накрутил себя за последние три дня… будто истинного хоронит, в самом деле. Хотя, откуда ему-то знать?
— Йо, Нанами! — Весёлые ноты пробираются в звонкий тенор.
И от них нихрена не легче, фальшь — всё равно что наждачкой по ушам. Нанами не отвечает. Только смотрит так отчаянно, будто в последний раз. Секунда-другая, и Сатору растворится с вечерним туманом…
— Кажется, нам нужно поговорить. — По мере приближения Годжо явно старается не падать духом. В каждом движении — нарочито грациозном, в стиле сильнейшего-выпендрёжника-двадцать-первого-столетия — читается неуверенность, и
это выбивает из колеи во сто крат больше. Сам Годжо Сатору не в порядке? Значит, миру точно пришёл конец.
— Говори, — хрипло соглашается Нанами. Терять уже нечего, он ведь морально готов. Подготовился в тот момент, когда впервые увидел
воскресшего Гето Сугуру.
Как назло, Сатору садится рядом со «шрамированной половиной» Кенто, и осознание собственной неприглядности по новой заставляет всё внутри последнего натянуться струной. Не то что бы Нанами страдает лукизмом, но вот подозревать в этом кого-то красивого, вроде Годжо — более чем естественно. Впрочем, смазливым лицом Кенто никогда не отличался, даже будучи угловатым подростком без боевого крещения. Светлая чёлка никогда не скрывала его грубые, но выразительные черты.
Чем же он Сильнейшему приглянулся той самой первой совместной ночью?
Годжо почему-то молчит. Нанами осторожно поворачивает голову, чтобы иметь возможность
хотя бы видеть его — теперь угол обзора оставляет желать лучшего. Надо просто привыкнуть.
На Сатору лица нет. Он открывает рот, но звуков не издаёт. Снова закрывает, явно задумывается — об этом говорят красноречивые морщинки на лбу, — открывает и… бессмысленный цикл замыкается. Наконец Кенто фыркает, разрушая повисшее в воздухе напрягающее молчание первым:
— Я начинаю думать, что оглох. Не пугай меня так, говори.
И Годжо Сатору хрипло смеётся.
— Прости, я… не знаю, с чего начать.
— Давай с самого худшего. А закончишь чем-то хорошим, чтобы меня поддержать. — Нанами хочет добавить голосу мягкости, но притворство всегда давалось ему большим с трудом. Проще напрочь закрыть эмоции. — Мне так будет легче. Наверное. — Пауза. — Как видишь, я не очень уверен.
— Нет уж, лучше начну с извинений. Прости, что меня не было рядом последние три дня — я ушел с головой в работу и потерялся во времени. Думал, прошло всего около суток, когда вышел с территории Тенген чтобы проветриться, представляешь? Если бы не Юджи, так бы и оставался в неведении…
— Глупо извиняться за равнодушие. Ты не виноват, что тебе на меня наплевать.
Заявление выбивает почву из-под ног обоих шаманов. Сатору шумно выдыхает, пораженно скользя взглядом по собеседнику:
— Кенто, мне не-…
— Всё в порядке, не мне осуждать. — Без промедления перебивает Нанами. — Истинность — это святое, и я… стараюсь не винить тебя. Просто не надо оправданий про работу, ладно? Мне это совсем не нужно. Если «поговорить» тебя заставляет Юджи, то можешь уже поставить галочку рядом с пунктиком, и будь свободен.
Годжо поджимает губы.
— Я действительно не хочу оправдываться. И врать не буду, что думал о тебе всё время своего затишья, потому что мы оба прекрасно знаем — нет, вообще не думал. Но это же не значит, что
я тебя не
люблю!
Настаёт очередь Нанами Кенто рассмеяться в полный голос, до слезы в уголке целого глаза.
— Ты знаешь, это было жестоко.
— Что именно?
— Признаваться в любви вот так, чтобы снова уйти к Гето-сану.
— Что вы все заладили — Гето, Гето… ты-то знаешь прекрасно — он мёртв.
— Я видел его собственными глазами три дня назад, — шепчет Нанами.
— Поздравляю, глаза тебя обманули. — Годжо Сатору не пытается скрывать собственное разочарование. — Это не Гето Сугуру.
— Не понимаю…
И Годжо объясняет на пальцах, в общих чертах. Нанами видит — он старается быть беспристрастным и сдержанным в словах, но получается плохо. Интонации то и дело срываются в пропасть отчаяния, и Нанами не осуждает. В какой-то момент ему хочется лечь на плечо Сильнейшего, немая поддержка всегда давалась ему лучше всего, но проклятый Годжо Сатору всё ещё сидит не с той стороны, и Кенто попросту не решается — он сам-то пока боится касаться свежих шрамов на остатках изуродованной кожи, а подвергать этому испытанию посторонних ещё страшнее. Когда речь собеседника заканчивается, Нанами смотрит себе под ноги и собирается с мыслями.
Значит, Гето Сугуру не воскрес. Вопреки ожиданиям, от новости Кенто не становится легче. Потому что Сатору по-прежнему несчастен до глубины души — был, есть и будет. Он потерял себя с тех пор, как лишился настоящего истинного. Таковы суровые законы мироздания, кто бы что ни заливал в современных псевдо-исследованиях нигилистов. Встретив соулмейта — ты обречён либо на счастье, либо на страдания до конца жизни, и золотой середины не существует. Так завещала природа, против которой не попрёшь, будь ты хоть трижды Сильнейшим.
Нанами качает головой.
— Не представляю, как ты всё это переживаешь, на самом деле. На твоем месте я, наверное, не смог бы. — Искренность с собеседником — всё что ему остаётся.
— У меня есть ты, а остальное не важно. — Вдруг признаётся Годжо. — Я такой дурак, что не проговорил вслух раньше. Кенто-кун, ты согласишься официально со мной встречаться?
Внезапное, пронзительное предложение, похожее на нападение исподтишка. Нанами ждал чего угодно в ответ, но только не этой «подставы». Кажется, у него слуховые галлюцинации.
— Обещаю, что не буду стоять у тебя на пути и мешать личному счастью, если ты встретишь истинного. — Выпаливает Годжо Сатору на одном дыхании, неправильно восприняв чужое молчание. — Да и я, наверно, не самый лучший кандидат для серьёзных отношений
с тобой. Мы иной раз как кошка с собакой, вечно спорим даже по пустякам, а я всё равно без тебя не могу и не хочу. Моя душа обречена, но только мне, как Сильнейшему, выбирать с кем «прочахнуть» остатки отведённых дней. И я хотел бы выбрать тебя, если ты согласишься.
Нанами наконец выходит из ступора, уцелевшая бровь выгибается:
— … что? Вот так просто?
Лицо Годжо задумчиво вытягивается в ответ.
— Хм? Этого мало? Чёрт, знал же, что нужно сразу вставать на одно колено, с кольцом.
— Годжо Сатору, ты-… Не смей!
— Кенто-кун, ты терзаешь мое сердце. — Умоляет Сатору. — Просто «да» или «нет»?
— Я… Ками-сама, ну посмотри на меня. — Под рёбрами Кенто ноет. — Ты действительно-…
Ладонь собеседника вдруг нежно ложится на обгоревшую щеку Нанами, заставляя его проглотить следующие слова и заткнуться.
— Ты спас меня! — Проникновенный шёпот вместе с дыханием опаляет лицо, и предательская слеза из уголка глаза всё-таки скатывается до подбородка. — Для меня не может быть никого прекраснее тебя. Если хочешь, я готов напоминать тебе об этом ежедневно. Только не отталкивай меня…
— Не буду.
—… и позволь остаться рядом. Будешь со мной?
Нанами растроганно всхлипывает.
— Буду.
***
Юджи облегчённо выдыхает и расслабленно скатывается по стене. Вскоре разговоры взрослых переключаются на отвлечённые темы, очевидно уже точно не касающиеся его ушей. Он поднимается и с чистой совестью направляется в палату.
— Моя работа здесь закончена.
— Но ты ничего не сделал, — ехидно замечает Сукуна с ладони.
Пускай они оба знают, что это неправда. Королю Проклятий просто нравится вредничать, а Юджи нравится иногда ему подыгрывать.
— Я ничего и не мог. Но, главное, что смогли они.
— Твой дурацкий сенсей обречён. Без истинной любви душа высыхает, как без воды.
— И всё же, он выбирает бороться за счастье, а ещё он делает счастливым другого человека! Всё будет хорошо, я верю.
— Без истинности — это «счастье» никогда не будет настоящим счастьем, сопляк. — Скептицизм Сукуны немного смущает, но не пошатывает уверенность Юджи. Просто консервативные замашки старенького Короля Проклятий.
— В любом случае, такое уже не тебе решать, а им.
Луна сегодня необычайно красива. Итадори Юджи улыбается в небо, зная, что завтра точно будет лучше, чем вчера.
