И ещё одно видение

Целая неделя. Казалось, для родственников она пролетела так же незаметно, как пролетает один день, как утро сменяется вечером. Работа, отдых, снова работа... Бруно просто наблюдал за ними и этим наслаждался. У него было немного другое восприятие времени. Самому ему работать строго-настрого запретили, настолько строго, что над головой Пепы появилась тяжёлая туча в тот момент, когда он попытался возразить. Так что пришлось волей-неволей смириться. Правда, он и не знал, сколько бы людей к нему пришло в ином случае. Вернуться-то он вернулся, но его предсказаний побаиваться люди не перестали. Да и его самого иногда всё же остерегались, завидев на улице. И это, кстати, было взаимно. Все, включая сестёр и мать, считали, что он слишком переутомился из-за... Видений. Хотя не знали, сколько их он делал на протяжении тех прошедших четырёх дней до рокового обморока. И именно из-за этой таинственности, как начал подозревать провидец, ему верили с не особой охотой. Переутомился. Видения утомляли его и раньше, но никогда не было такого ряда побочных эффектов. Раньше они ограничивались головной болью, иногда обмороками, но сейчас всё было хуже. Гораздо хуже. Он проявлял себя, как самый хороший дядя, который только мог существовать. Чаю сделать? Одну минуту. Сказку рассказать? Конечно, Тонито, твой дядя здесь, рядом с тобой, специально и исключительно для этого. Ему, честно говоря, даже немного понравилось проводить больше времени в гостиной, чем как раньше в своей комнате. В гостиной всё время кто-то находился, и ему нравилось пересекаться с родственниками хотя бы взглядом или парой слов. Для Бруно неделя тянулась медленно. Мучительно медленно. – Я помогу! – заявил Камило, просто забрав у дяди тазик с бельём, которое ему, по правде говоря, даже не поручали повесить. Бруно сам захотел, сам вызвался сестре на помощь. А что? Пепа с Джульеттой и без того очень устают, в то время как Бруно всей семьёй решили устроить " внеплановые выходные". Он хотел помогать, хотел даже попросту занять себя чем-то. Но, похоже, племянник думал иначе. – Камило, я мог и сам... – Не за что, дядя! И просто уносится. Несносный мальчишка. Бруно всегда удивляло, как ему удавалось сочетать в себе достаточно противоречивые качества – беззаботность и любовь к сатире и в то же время заботливость, чувствительность к окружающим. В этом он, пожалуй, походил на свою маму с её переменчивым настроением. Бруно помнил, каким считал его Камило. Высоким и коварным злодеем, похожим на тех, что описывались в байках, дабы дети не ходили гулять в лес или что-то тому подобное. И да... По правде говоря, старшему было обидно такое слышать. Ведь он помнил, как его любили крошки-племянники в раннем детстве, и сколько себя он вложил в их воспитание. Но об этом в семье благополучно забыли. Поначалу Мадригаль думал, что это и к лучшему – во всяком случае, лучше, чем видеть их слёзы. Уж лучше его собственные, которые никто не услышит и не увидит за ограждением стен. Но сейчас Камило решил помочь своему дяде. Парень тащил бельё, немного нагинаясь к земле – видимо, для него это тоже была задачка не из лёгких. – Пф, – фыркнул он пареньку вслед, с саркастичной ухмылкой наблюдая за тем, как подросток пытался собраться с силами и донести таз. Сам же посчитал дядю слабым и немощным. Это было зря.

*************

В семье не придавали значения тому, что время от времени он поднимался и уходил. В принципе казалось чем-то чудесным вообще уже то, что Бруно взаимодействовали с членами семьи. Альму это радовало особенно. Но иногда он уходил, на часок другой, якобы немного отдохнуть, "побыть наедине с собой", подумать над спектаклем, продолжение которого особенно ждала его племянница Долорес. На самом же деле у него не было на сценарий ни сил, ни вдохновения, ни, по правде говоря, особого желания. Его силы уходили на то, чтобы скрывать недомогания и боли в голове, которые продолжали нарастать. И скрывать их приходилось труднее. Но даже не это так донимало провидца, сколько забота его дорогих родственничков, которая всё больше походила на гипер-опеку. Он мог понять, когда Луиза вызвалась помочь с чем-то тяжёлым, но когда это делали Исабелла, Камило или Мирабель – это уже весьма странно. Он не настолько стар, чтобы быть не в состоянии поднять мешок с мукой и донести его парой шагов для кухни. Когда Долорес перестала спрашивать его о продвижении в спектакле и стала часто появляться неожиданно тихо, будто бы только и ждала, когда дядя сконцентрирует своё внимание на чём-то так, что не сможет замечать больше ничего вокруг себя. Один раз она буквально прибежала, когда ночью он во время сна ненароком грохнулся со своей кровати. Бруно по весу очень лёгок, и как такового шума потому не воссоздалось. Однако Долорес так сбежала в его комнату, словно что-то взорвалось. Мужчина тогда посмотрел на неё в удивлении, потирая свою ушибленную (и больную) голову. А девушка, осознав, что её застукали, в свою очередь вопросительно склонила голову, произнеся привычное "хм!", после чего спешно удалилась. Джульетта всё пыталась накормить его, хотя и тут можно было понять: мужчина действительно очень худой и лёгкий по весу для своих лет. – Ты слишком худой, Бруно, – приговаривала она, пододвигая обратно брату отвергнутую им дополнительную порцию. – И тебе нужно есть больше, чем раньше, уж будь добр к этому привыкнуть. Долорес, в это время занятая мытьём посуды, переметнула взгляд на дядю. Она словно бы соглашалась с этим, припомнив недавнее Ночное Падение. Но Бруно проигнорировал это, как и Камило, что в это время так же уставился на старшего родственника, но по немного другой причине – его взгляд привлекла очаровательная, изумительная еда. – Я не голоден, Джул, – он притянул к себе чашку кофе, которая сейчас им была более желанна и облюбована, нежели дополнительная порция блинов. – Вон, лучше пареньку отдай. Он тоже тонкий, как стручок, – большим пальцем он указал на стоящего в стороне изголодавшегося племянника. – И то верно, хм, – живо согласилась Долорес, единственная, кто способна была слышать разговоры за столом невзирая на шум воды. – Эй! – лицедей скрестил руки на груди, недовольно оглядев каждого из выступивших в его сторону и щенячье посмотрев на тёту, как на единственное своё возможное спасение. – Таз с бельём не может поднять, – продолжил пророк, отпив немного из своей чашки и ощутив характерное, приятно разлившееся по всему телу тепло. Женщина покачала головой, но улыбки не скрыла. – Ешь, – она настойчиво пододвинула тарелку к Бруно, и тот вздохнул, ибо не мог больше спорить. Создавалось впечатление, что его, как маленького ребёнка, наказали, оставив после завтрака на дополнительный разговор. Казалось, единственным, кто не принимал участия во всём этом, был малыш Антонио. То ли от того, что младший из племянников не до конца толком понимал суть происходящего, то ли ему реально уже становилось жалко наблюдать за ущемлением прав дяди буквально во всём. А ещё он был единственным, кто не знал его прежде. И единственным, кто не говорил о нём гадостей, не пускал жутких сплетен и не дрожал при случайном упоминании его имени, наверное, во всей деревне. Но нет, Бруно не любил его больше остальных. Он любил всех, абсолютно всех в своей семье, ведь на ошибки право имеет каждый. Однако этот мальчишка с кучерявыми волосами и милой шипелявостью всегда вызывал в нём непонятное тепло и чувство раслабленности, облегчения, схожее с отдыхом после тяжёлого рабочего дня. Перед ним и притворяться было намного легче. – Дядя Бруно! Он снова радостно бежит к своему дяде, увидев его в коридоре. – Что такое, малыш? – названный уже машинально улыбается, нагибаясь к ребёнку. – А что ты делаешь? – вопрошает малыш, с интересом в глазах, чуть наклонённой головой и прижатой к груди игрушкой от Мирабель. Ничего. Он не делает ничего. Ему просто всё запретили. – Да так, – он лишь пожал плечами. – Ничего особенного. Может, хоть провести время с племянником ему нормально удастся? Бруно был бы счастлив. Уж этого ему точно не должны запретить. Во всяком случае, Антонио со стороны не кажется тяжёлым, да и совсем не просит, чтобы его поднимали. – Может, тогда сходишь со мной к реке? Паренёк делает глазки голодного бездомного котёнка, которым Бруно в принципе не собирался отказывать, но ребёнок, похоже, решил предостеречься. Интригующая просьба без должного объяснения. – А зачем тебе к реке? – Я покажу тебе кое-что. Пойдём. Он мягко, очень осторожно взял дядюшку за руку и потянул на себя, в то время как сам стремился к лестнице. Сопротивляться было очень сложно. Старший с ухмылкой последовал за любителем животных, как будто Антонио был намного сильнее него и действительно мог утянуть. Во всяком случае, упрашивать он умел. – Я хочу показать тебе одну птицу... Она любит сидеть возле реки, почти всегда. Ты её точно ещё не видел, – сообщал Тонито с хитрой ухмылочкой и прищуром. – Но ведь в твоей комнате тоже есть река, разве нет? – Да. Но эта птица пока не пришла ко мне. Я ещё не приручил её. Но она так красива! Я хотел показать её тебе сначала! Ты будешь первым, кто увидит её! Он улыбнулся во все молочные, и Бруно в очередной раз не смог сдержать ответной улыбки. Польщающе. Этот ребёнок так честен, так искренен со всеми, словно самое настоящее маленькое солнышко. И он хочет поделиться с дядей тем, что для него действительно важно, именно с ним и ни с кем другим. Бруно мог позволить себе немного гордости. – Но... Ты ведь предупредил родителей? – мужчина чуть нахмурился. – Не-а. Но не думаю, что они заметят. Мама сейчас с посевами помогает, а папа с дядей Агустином. – С твоим дядей? Последнее как-то по-особенному заинтересовало Бруно. Феликс и Агустин вместе? Без него? До своеобразного "ухода" Бруно они втроём пару раз собирались втроём... И провидец помнит один нелепый случай, когда с выпивкой они немного переборщили. В тот раз Бруно, наверное, впервые обрадовался отсутствию жены, глядя, как приходится расхлёбывать последствия его товарищам. Правда, сёстры и ему тогда пригрозили на случай возможного повторения, однако Феликсу и Агустину досталось куда больше. Было странно и немного даже обидно, что в этот раз он об этом ничего не знал. – Да. И просили их не трогать. – Ясно, – провидец вздохнул, чем вызвал непонятливость на лице ребёнка. – Ну что, пойдём? Во всяком случае, у него есть Антонио. Вот, кто его никогда не предаст, никогда не станет беспокоиться за него так, что лишит права на любую деятельность. Но родной голос заставляет его испытать лёгкое внутреннее разочарование. – Бруно! Куда вы? – голос Пепы, как всегда звонкий, звучный, очень чётко слышимый даже на расстоянии. – Мама? – даже Антонио удивлённо захлопал большими глазками, уставившись на властительницу погоды. Порой от неё не знаешь, каких эмоций и какого прогноза ожидать. – Ты уже вернулась?.. – Да, и я хотела бы знать, куда это вы собрались. Женщина скрестила на груди руки, уставившись на брата и сына тем самым взглядом, с каким аристократы смотрят на нищих. В её взгляде было осуждение, но всё же Бруно находил успокоение в том, что не мог обнаружить тёмных туч над её ярко-рыжей головой. – Я... Попросил дядю сходить со мной к реке... Хотел показать ему... – Тонито, ты проводишь со своим дядей очень много времени. Взрослым тоже нужен отдых, понимаешь? Это был вроде как и укор, но в то же время Пепа говорила с нежностью, сохраняя спокойствие и ясность неба. Антонио опустил голову, отпустил руку дяди. А потом поднял вновь прямо к его лицу, уставившись в самые глаза, словно безумно жаждал увидеть в них что-либо. – Извини меня, дядя Бруно... Он ничего не ответил. Антонио выглядел действительно виноватым, как запуганный зверёк. И Бруно чувствовал стыд, хотя не он заставил его эти извинения произносить. Но почему Антонио вглядывался? Неужели даже он заметил не лучшее состояние взрослого дяди? Бруно сильно сомневался, что кто-то из сестёр, зятей или племянников рассказывал ему о том, что произошло с Бруно недавно. Пепа берёт лицо сына в обе руки и поочерёдно целует в щёки. После того, как мать что-то прошептала ему на ушко, малыш сорвался с места и поспешил к дому, радостно улыбаясь. Бруно оставался в полнейшем недопонимании. – Кто сказал, что я устал? Он подошёл к сестре, и теперь уже он скрестил на груди руки и надменно вскинул брови. Пепа поднялась на ноги, отряхнув подол платья, хоть и не присаживалась на колени и тоже сразу посерьёзнела. – Ты и раньше не говорил. Вот и довёл себя. – Но я не устал, Пепа, мне скучно! Даже Феликс и... Он мгновенно замолк, почувствовав ускоревшееся сердцебиение. Вот и всё. Выдал. Правда, если это и так, то он, в свою очередь, имеет право быть обиженным. Его не позвали – а значит, тоже предали, не так ли? Однако старшая сестра оставалась спокойной на удивление. – Да. А ты хотел как в прошлый раз? В последний раз одарив брата фирменным осуждением перед тем, как развернуться, Пепа неторопливым шагом победительницы направилась к дому. Вот этого Бруно совсем не понял. Ещё секунд пять обдумывая сказанное оппоненткой, он кинулся ей вслед, когда отставал уже на несколько метров. – Что это значит, Пепа? Он не сразу осознал, что пересёк порог дома. Не сразу осознал, что они оказались на кухне, потому что Пепе захотелось чашечки кофе. Она уже сидела за столом и делала первый глоток только что заваренного напитка, когда Бруно появился в помещении. Даже Джульетта оторвалась от готовки, с небольшим удивлением на него, всего запыхавшегося, посмотрев. – Да, – спокойно, тихо, непринуждённо ответила средняя, не отрывая глаз от своей чашки. – Мы разрешили им, но с одним условием. – Что я ничего не узнаю? – неуверенно высказал первую пришедшую ему в голову догадку, и увидев непринуждённость на лице Пепы и тревожность в лице Джульетты возмутился. – Да... Да как вы..! – Прости нас, Бруно, – теперь вступила в разговор и Джульетта, оторвавшись от жарки-варки и посмотрев на братишку с виной, но в то же время и чем-то ещё. Чем-то приторно-нежным, странным... Неужто с жалостью? – Мы просто беспокоимся о тебе... – Вы слишком обо мне беспокоитесь, – мягко замечает Бруно, скорее с обидой, нежели яростью. – Я не могу делать буквально ничего. Ни-че-го. Вы мне запретили всё. – Не запретили, – встревает Пепа; пока кофе помогает ей сохранять прежнее спокойствие, но тело, кажется, немного напрягается, – а ограничили. Ты не умеешь дозировать. И, кстати, это также причина, почему мы не отпустили тебя с Феликсом и Агустином. – Но мне скучно! С детьми-то хоть бы пообщаться можно было нормально, так нет, я ведь, по-вашему, и этого не могу! Бруно злился. Очень мало можно было вспомнить случаев, когда он действительно на кого-то злился. Даже тогда, когда злились, в основном, на него, этого практически не происходило. Он скрестил на груди руки, хмуро смотря на обеих сестёр, внутри себя ощущая реальную обиду. Его что, считают настолько немощным? – Бруно, тебе сколько лет? – теперь голос Пепы повысился в тоне, заставив брата и сестру инстинктивно вздрогнуть. Она всё ещё крепко сжимала в руках чашку кофе, но над головой появилось лёгкое, пока не извергающее дождь облако. – Скучно? Серьёзно?! – Ну а для чего всё это, я просто понять не могу? – в этот раз он решил ответить; да, неожиданно, но решил, в защитной реакции тоже заговорив громче. Джульетта осеклась, в страхе наблюдая за двумя спорящими. – Бруно, мы делаем это для тебя... – Если ты не можешь о себе позаботиться, то это будем делать мы, понятно? – якобы продолжила мысль сестры Пепа, властно глядя на младшего брата, говоря приказно и совершенно не ожидая, что тот снова ответит. – Десять лет вам было всё равно, а теперь вы вдруг решили проявить заботу? Очень мило! – теперь он чуть ли не кричал. Так вышло, что внезапный прилив ярости сам вытолкнул эти слова, которые Бруно никогда бы не решился произнести. Им словно овладело что-то большее, что-то, что он не мог контролировать. Он не заметил теперь реакцию Джульетты, только Пепы, которая наконец-то, казалось, была шокирована и теперь обязывалась выслушать его внимательно. – Но знаете что? Раньше надо было думать, дорогие сёстры, если вам действительно на меня не плевать. Сейчас мне уже самому плевать. У вас семья, вам-то, конечно, легко говорить! Не вы все сорок пять лет были изгоями, не вы к пятидесяти годам жизни остались ни с чем! Что скажешь, Пепа, хорошо жилось без брата? С мужем, с детьми, так что же сейчас? Почему сейчас я вам так понадобился? Живите дальше, пожалуйста, я вам не мешаю! Нет, нужно забрать последнее, нужно добить окончательно! Женщины молчали, не сводя с него глаз. Глаз, полных шока, ужаса, страха. Они смотрели на человека со знакомой внешностью и не узнавали в нём Бруно. Их брат бы никогда так себя не повёл. Однако он прямо сейчас ведёт себя именно так. – Хотя бы то, – он продолжил, уже не мог остановиться. За десять лет накопилось слишком много слов, которым в голове уже становилось тесно, – что я имею сейчас... Я, чёрт возьми, стараюсь быть полезен хоть чем-то! Можно было хотя бы попытки мои оценить! Ты настолько меня ненавидишь? – он резко посмотрел на Пепу; та тут же отвела взгляд, словно бы боялась быть обращённой в камень. Пепа его не простила? Она злилась на Бруно, и, может, возненавидела настолько, что решила отомстить? – Вы настолько меня ненавидите, да? – Бруно... Голос Джульетты содрогнулся. Казалось, она готова расплакаться в любую предоставившуюся секунду. Бруно почувствовал стыд, заметив, что глаза сестры в самом деле уже практически на мокром месте. Но он не мог, не мог остановить монстра, который засел глубоко внутри и, увы, пока так и не собирался отпускать. – Не надо обо мне заботиться сейчас! Просто дайте остаток дожить так, как я хочу, и подохнуть без ваших указов, которыми я за свою жизнь насытился уже по горло! Я не инвалид! Сорвался. Он всё-таки сорвался, чего боялся на протяжении нескольких лет, на протяжении последних дней. Все эти годы он заставлял себя молчать, молчать под страхом смерти, просто молчать. Именно этого и хотели от него окружающие люди. Хотели, чтобы он молчал. Молчал о том, что видел. Молчал о том, что чувствовал. Молчал и не портил другим людям их счастливые жизни. И он исполнял это, как святую клятву, которую столь нелепо нарушил в один момент, буквально за три минуты. "Что я..?" Он сделал шаг назад, пошатнувшись. Бруно сам был в шоке, сам в ужасе и сам напуган. Что это было? Как? Почему? Почему он позволил себе сорваться, почему это произошло? Сёстры никогда не смотрели на него так, как смотрели сейчас. Даже раньше. Что, если местные были правы? Что, если он действительно монстр, который настолько жалок, что не знал об этом до сих пор? Он себя боится. Теперь больше. Он так кричал, как не ожидал сам от себя. Рефлекторно глубоко вдохнул, поскольку лёгкие после утомительной душераздирающей речи потребовали больше воздуха. Это было ошибкой. Кашель заставил тело согнуться пополам, и если бы не стол, на который можно было облокотиться, страдающий бы точно упал на пол. Он держался за этот стол трясущейся рукой и сильно кашлял, чувствуя в груди и горле невыносимую боль. И длилось это, наверное, на протяжении минуты. Сначала резко потемнело в глазах, и Бруно успел подумать, что снова потеряет сознание. Но этого не произошло. Он вновь видел свет, который непривычно болезненнно резал заслезившиеся глаза. Мебель и пол приобрели расплывчатые очертания. И руки, на которых ощущалась неприятная влага. Больше держаться не было сил. Он начал заваливаться в сторону, но был подхвачен ловкими, знакомо нежными руками. – Пепа, подай что-нибудь с кухни! Скорее! Бруно не мог сопротивляться в крепких объятиях Джульетты и позволил себе в них расслабиться. Руки старшей дрожали, ими она прижимала голову брата к собственной груди, невзирая на кровь, что пачкала голубое платье. Пепа вскочила, словно её ударило молнией, но нет, пока над ней только-только собирался дождь. Тем не менее, она выполнила просьбу сестры, схватив арепу и подлетев к обоим. Джульетта взяла целебную еду и только тогда сумела посмотреть на брата. – Бруно, подними голову... – она отпустила уже мужчину, но тот всё ещё слабо жался к целительнице, за волосами спрятав лицо. – Пожалуйста, съешь... Бруно её слышал и чувствовал. Тело сестры было тёплым, в то время как его тело дрожало, и даже руана не помогала толком согреться. – У тебя температура... Ешь, давай, осторожно... Руки Джульетты мягко подтолкнули ему арепу. Бруно почувствовал запах свежей выпечки, а затем и увидел, очень смутно, но увидел. Взяв в руки арепу, он понял, как всё это время сильно дрожали его пальцы и всё тело. Один кусочек – и боль начала постепенно утихать. Голову отпускает тяжесть, глаза начинают видеть относительно нормально. Во всяком случае, теперь ему удаётся разглядеть крайне встревоженное лицо Джульетты и крапинки слёз в уголках её глаз. А также Пепу, стоящую в стороне, под дождём, но текли ли слёзы – было неясно. А крови в этот раз было больше. – Как ты себя чувствуешь? – Джульетта была первой, кто решился спросить. – Лучше... Спасибо... – его голос был тихим, всё ещё немного дрожал, но больше не хрипел. – Простите, пожалуйста, простите... Я сказал вам столько ужасного, я... – Это мы должны извиняться, Бруно. Голос Пепы прервал его, заставляя провидца немного удивлённо вскинуть голову. Сестра подошла, села на колени рядом с ним и Джульеттой, а затем очень бережно взяла его ладонь в свою руку, посмотрев на Бруно с искренним сочувствием. И Бруно знал, что руки Джульетты мягкие и тёплые, но теперь оказалось, что у Пепы они тоже приятные. – Мне было очень больно, когда ты ушёл. И... Наверное, мне было легче забыть, чем признать, что это отчасти и моя вина... Прости. Я не заметила, как из-за моих страданий начал страдать и ты. Я не должна была настраивать против тебя детей... Прости, пожалуйста, если сможешь это сделать... – Я не злюсь на тебя... – мягко, спокойно ответил провидец, заставив себя слабо, с трудом улыбнуться. Женщина закусила губу. – Почему ты ничего не сказал нам? – Я... – на мгновение он замолчал, отведя голову. – Не хотел волновать вас, и... К тому же... Разве это не должно было уже зажить? Он тут же пожалел об этих словах, когда заметил сузившиеся зрачки в глазах старшей сестры. – Как давно это у тебя? – спросила Джульетта. – Если... Если ты про кашель, то... Как раз тогда, когда был обморок... – А было что-то ещё? Бруно отвёл глаза и задумался. Нет. Он не скажет про видение. Это только усугубит ситуацию, и если ему действительно суждено это, то пусть сёстры не знают об этом сейчас. Он чисто физически не способен видеть их перекошенные болью и слезами лица, не в силах их сейчас утешать. – Ещё голова болела... Иногда... – И ты ничего не сказал?! – всё-таки возмутилась Пепа. Бруно сглотнул. – Вы и так переживали очень сильно. Что бы было, если бы я сказал вам раньше? – задал он вопрос, вполне логически объяснимый. – Бруно, ты... Ты... – глаза средней заслезились, и Джульетта тепло обняла сестру, отводя её чуть дальше от пророка, чтобы его не замочило. – Да и вы ничего бы не смогли сделать... – забывшись, он снова вздохнул, чем вызвал очередной приступ кашля. Джульетта заметно напряглась, отпрянув от Пепы и кинувшись к брату, но в этот раз он быстро прекратил кашлять. – Если Джульетта не может это вылечить, значит... – Бруно, нет... – Что нет? Я говорю правду... Я просто... Просто немного завидовал вам, если честно... Я очень люблю ваших детей, и не могу сказать, чтобы не хотел своих... – послышались раскаты собирающегося грома, и тот вскочил. – Нет-нет-нет, всё в порядке! Я правда рад, у меня замечательные племянники, и вы... Вы не виноваты... Не ваша вина, что я родился с таким даром... И я рад, если вы действительно счастливы... А мой уход был моим решением. Я сделал это ради Мирабель и ни о чём не жалею. Джульетта больше не могла сдерживать слёзы. Она уткнулась в грудь брата, беззвучно, но продолжительно заплакав, сжав в пальцах родную, до боли знакомую тёплую ткань руаны. Бруно обнял сестру, поглаживая по мягким угольно-чёрным с лёгкой сединой волосам. Его грудь болезненно вздымалась, и женщине было очень тяжело слышать хрипы собственного брата так неожиданно близко. Было слышно, в каком отчаянии Пепа повторяла про себя "солнечно", пытаясь перенастроить погоду и саму себя. – Я очень люблю вас. Спасибо, что были со мной, мои сёстры. Я ни на кого не злюсь, правда, поверьте... Пожалуйста. Спасибо, что вы просто были в моей жизни... – Бруно, нет, нет! – Джульетта позволила себе закричать (или, точнее, говорить чуть громче привычного), кажется, впервые за жизнь. – Я тебя вылечу! Просто... Придётся провести чуть более долгое лечение... Но я вылечу тебя, клянусь, я тебя вылечу! Ты будешь жить, ты всё ещё успеешь, я вылечу тебя! Бруно поглаживал сестру, с трудом выдавил из себя мучительную улыбку, чтобы посмотреть на Пепу. За него действительно волновались. Он не то, чтобы особо верил в слова Джульетты и её обещания о чудесном выздоровлении, но просто даже тот факт, что его семья беспокоилась о нём, в одно время и тревожил и радовал Бруно. Он здесь нужен. И теперь на самом деле это чувствует. Именно сейчас, когда его жизнь в опасности, не забавно ли? – Только не говорите детям... – тихо попросил он, на что и сёстры дружно закивали. Племянникам уж точно знать не стоит. Не всё знать. Успокоившись, Пепа присоединилась к братско-сестринским объятиям, в которые была с радостью принята. Тройняшки могли продолжать так сидеть на полу, вплоть до тех пор, пока кто-нибудь не застанет их за этим несколько странным занятием. Никто из них не знал, что на самом деле разговор уже подслушали.