Неотправленное письмо

       «…Я касался руками тьмы, поначалу только кончиками: она казалась приятной, бархатистой. Чем больше я погружался, тем больше возрастало во мне ощущение исключительности, ведь мрак не показывает то, что вокруг, а являет только одного тебя — тебе же… Я почувствовал, что единственный, и был доволен до тех пор, пока не понял, что одинокий… А когда понял — тогда был уже с головой на самом дне этой жутко илистой реки; не было в ней ни твёрдой почвы, ни возможности выплыть — я просто не мог оттолкнуться от засасывающей жижи. И ничего не осталось в груди, кроме страха, сосущего и болящего беспрерывно.       Когда ты ранил меня, я вопил от боли, но глубоко внутри выдыхал с облегчением, ощущая освобождение. Я не видел возможности жить дальше так, как меня учили, — это оказалось слишком противоестественным. Так, как хотелось, — нереальным. Загнанным в угол зверьком смотрел в зеркало упёрто и отчаянно до тех пор, пока не увидел в углу отражения… тебя. Настырного, уверенного и… любимого. Всеми.       Зверёк оскалился и озлобился, и пытался обороняться, но всё это пустое. Я не хотел побеждать… Мне просто было стыдно быть слабым, мне было стыдно, что именно ты видишь меня таким: не приятели, не родители, а ты… Не знаю, как объяснить, но со временем я понял, что именно так и нужно было. Быть может, потому, что, если ты это увидишь, это не причинит настоящего вреда ни мне, ни моей семье. Как это странно… Но это правда. Потому что твой яростный взгляд оказался намного безопаснее воодушевлённого взгляда любого из Пожирателей…       Конечно, ты напал, но… Сколько было скоплено обиды, сколько палок я вставил в колёса — я бы тоже захотел отомстить. К тому же ты понял, кто стоит за всеми этими тёмными делами в замке, происходившими в течение года: я видел силу знания правды в темноте зрачков, потому не мог выносить твой прямой зелёный взгляд. У тебя не было доказательств, но это мало спасало меня от нарастающего ощущения вины. Ты напал, но я уверен, что мои слёзы остались между нами или, во всяком случае, не были преданы большой огласке. И да, того испуга, сожаления и шока от вида разливающейся крови я, пожалуй, совсем не заслужил. Спасибо, Поттер.       А после… после я совсем не мог себя выносить. У меня остались на теле шрамы; они первое время болели, напоминая о том, как унизительно моё положение; болели вместе с разумом, который не мог выдавить из себя подходящий план убийства; вместе с сердцем, которое и вовсе принимало происходящее в штыки. Мне не у кого было просить помощи. Я боялся и смерти, и предательства, и откровенности. Спал в Выручай-комнате, просто чтоб не видеть своих необременённых соседей. И чувствовал тебя спиной. Постоянно. Зелёный взгляд.       От страха и внутреннего сопротивления я мало ел, меня часто тошнило; и, когда час икс настал, измождение, особенно душевное, передавалось почти каждому моему вздоху. Я бы ни за что и никогда никого не убил! Я окончательно понял это только на Башне; наверно, стоило там покончить с собой… но мама… Когда Дамблдор предложил помощь, я так ликовал внутри, что ум еле держал мой язык за зубами, ведь я мог навлечь беду на свою семью… Мне кажется, Лорд, если он и впрямь так хитёр, давно разгадал мою сердечную слабость, потому оступиться хотя бы на волосок было бы убийственно.       Я так ликовал — а потом всё погасло вместе со смертью Дамблдора… Схлопнулось, как вспышка, — никакой надежды. Я ослаб телом и просто двигался в направлении с Пожирателями. Я потерял понимание вещей, будто попав в сход селя. Я совсем ничего не помню из того дня. Кроме пронзившей насквозь боли от потери света. Будто дно втянуло меня в своё бесцветное и вязкое нутро. Мне тяжело дышится. Тяжело видеть мир. Тяжело слышать разговоры о тебе и о том, как необходимо вычислить тебя и убить. Тяжело потворствовать: хоть я и избегаю действий, как могу, но, кажется, даже дышу в пользу Лорда.       Если бы я только мог поговорить с тобой, Гарри, я бы обязательно спросил тебя: в чём природа твоей храбрости? Я пишу это письмо, зная, что никогда его не отправлю: из страха запятнать и без того неоднозначную репутацию семьи. Вернее, «запятнать» — не совсем то слово в нашем положении; скорее, осветлить… Мерлин… Мне так ужасно… Я окружён страхами, моя мнительность распространяется иногда даже на воздух: кто докажет, что он не отравлен приспешниками переменившегося к нам Лорда?       Если бы я только мог бежать к тебе… Если бы только у меня была твоя смелость, или хотя бы капля… Но я думаю об этом, и моё сердце сжимается, а ноги обмякают до такой степени, что я не способен подняться с места. Ведь я не могу знать, что родные останутся в живых; я не могу знать, что я тебе нужен. Даже как орудие войны. Я заперт. Я только верю в то, о чём побоюсь здесь написать, — вдруг найдут; хотя я и так скомпрометировался достаточно, но я не умею быть прям. Верю не в того, в кого положено. И жду весны…       Я буду носить это письмо при себе, на всякий случай… Если бы я только чем-то мог тебя защитить…»