Лучше звоните Томе

Когда Тома вернётся в Лондон по окончании семестра и однокурсники, сгорая от зависти, спросят, чему он научился за полгода в Токио, Тома поклонится, сложит ладони лодочкой и даст им самый ценный жизненный урок: Имитируйте труп и не записывайтесь ни в один общественный кружок. Потому что Тома в первую же неделю, стремясь урвать от семестра по обмену в Тодае как можно больше, записался во все. И, будто этого мало, успел себя в каждом зарекомендовать. Звучит так, будто он довольно надёжный человек, на которого не стыдно взвалить работу старостата (он не староста, но), совета по качеству образования (он сдал японский на N2, но), творческого союза (он даже не умеет петь, но), комитета по организации мероприятий — вы уловили суть? Звучит классно, да. Куча новых знакомств, вечеринки, афтерпати, афтерпати, чтобы отпраздновать афтерпати — Тома вполне представляет горящие глаза друзей, если завернуть рассказ в эту колею. На деле же его расписание просто не оставляет времени на вечеринки. И этот факт бьёт по его чувствительному сердцу куда сильнее груды бумаг от всех организаций сразу. Что Тома успел понять за пару месяцев в Тодае, так это то, что японцы очень серьёзно относятся к своим обязанностям. Поэтому выйти хоть откуда-то, чтобы разгрузить плотный график и урвать квоту здорового человека в целых один свободный вечер, у него получится, только когда семестр закончится и он получит свой билет до Лондона… или когда он умрёт. Тома склоняется к тому, что умрёт: учитывая, как проходят его дни и вечера, однажды он просто рухнет в кровать и не проснётся. Даже в обед (священное время любого загруженного студента, когда он получает порцию якисобы в столовой, покупает молоко в автомате и маскируется под траву) Тому не оставляют в покое. Ёимия, порхая мимо, будто невзначай укладывает ему на газон пачку цветных флаеров, поясняет: — Это первый анонс для праздника фейерверков, нужно раздать на большом перерыве, — и убегает раньше, чем Тома успевает её хотя бы окликнуть. Спустя пару минут появляется Кокоми: здоровается, кладёт сверху таблицу и улыбается: — График успеваемости по потоку. Передай старостам, как будет время, а то они не оставят меня в покое. И тоже уходит, прежде чем Тома успевает дожевать кусок. Следом за ней появляется Горо. Весело хмыкает, сверху на графики Кокоми и флаеры Ёимии опускается ещё одна кипа бумажек, и под мрачным взглядом Томы он считает нужным пояснить только: — Бланки заявок на аудитории от менеджеров. Не смотри на меня так, мне сказали нести тебе. И так весь обед. — Тома, здесь у спортивного накладки по тренировкам, нужно спросить про свободные залы… — Тома, творческим нужна световая пушка для репетиций, у нас есть лишняя? — Тома, вечером собрание по вопросам студенческого совета, ты же будешь? — Тома? Он поднимает голову, потому что злобно булькать пакетиком молока на каждого подошедшего уже не получится — оно закончилось, — а ещё потому что обладатель последнего голоса присаживается рядом. А это всегда означает Долгий и Обстоятельный Разговор На Тему Того, Почему Первокурсникам Нельзя Приходить в Клубы На Афтерпати. К счастью, у Аяки в руках нет никаких бумаг, которые она могла бы пихнуть в общую кучу (к концу обеда она вырастает до размеров самого Томы), и улыбка у неё скорее благосклонная, чем жалостливая. Тома успел подружиться с Аякой, потому что старостат оккупировал его просьбами через целый месяц после всех остальных организаций, и это. Ну. Отчасти располагает к его главе. — Привет, — улыбается он. — У тебя в складках юбки недельные отчёты, или ты просто рада меня видеть? Аяка пихает его носком туфли и фыркает. Тома уже успел уяснить, что у японских девушек всё не так хорошо с отвратительным юмором, как у студенток из Лондона, но это удивительным образом работает на него: по крайней мере, у него так завелась куча знакомых и он популярен. Достаточно популярен для европейца, который всего-то приехал на семестр по обмену и окунулся в совершенно другой мир. — Я не с отчётами, расслабься. У меня личная просьба. Тома смотрит прямо на её — чуть-чуть смущённую — улыбку, потом оценивает спрятанные глаза… и понимает, что попал. Потому что если Аяка позовёт его на свидание, он не знает, как ей объяснить, что он не… чёрт. Не по девушкам. Даже по таким хорошеньким, добрым, умным, трудолюбивым и всепрощающим, как Аяка. — Погоди, — вспоминает он совершенно внезапно и вовсе не для того, чтобы увильнуть от разговора, — у меня тут где-то для тебя… Кокоми передала… — он ныряет в кучу бумаг с отчаянным рвением самурая, вспарывающего себе живот, копается во флаерах, бланках, таблицах и расписаниях, параллельно пытаясь придумать достойное оправдание. — Да где же… только что здесь было… Аяка задумчиво подбирает распечатку, которую Тома вышвырнул из кучи в самом начале, и улыбается: — Это искал? Тома выпрямляется. Он не успел. Не успел ничего придумать. — Да, график успеваемости. Кокоми просила передать в старостат, но раз уж ты здесь и раз уж ты старостат… — Спасибо, — Аяка кивает, что с её осанкой и манерами почти можно счесть за царский поклон, и сгребает остальные растерзанные бумажки в кучу. Флаеры смешиваются с заявками, график творческого падает куда-то в график спортивного, и Тома думает, не потратить ли на разгребание этого остаток перерыва как предлог не отвечать, но Аяка трогает его за плечо: — Насчёт просьбы… Она запинается, а Тома всё ещё не успел ничего придумать. — Да, — вздыхает он, — да, я слушаю. — Если у тебя в расписании найдётся время… — Аяка снова опускает взгляд. О нет. — Скажем, просто пара свободных часов в неделю… — нет-нет-нет. — По вечерам, например, было бы идеально… — Тома в ужасе жмурится, готовясь послать умение формулировать мысли к чёрту и выпалить первое оправдание, что придёт в голову. — Ты не мог бы помочь моему брату с английским? Стоп. Тома с опаской открывает глаза. Что? — С английским, — тупо повторяет он. Аяка мученически возводит глаза к небу: — На международном слишком высокие стандарты языка, я говорила ему взять хоть какие-то курсы перед тем, как идти в дипломатию, раз уж в школе он не учил, но он такой упрямый! Ты же коренной англичанин, и если бы ты просто немного его подтянул перед экзаменами, я… да и он тоже… мы были бы очень благодарны. Тома медленно возвращает челюсть на место. Спокойно. Ему не придётся травмировать девушку с (предположительно) консервативными взглядами на жизнь новомодными европейскими ужастиками про парней. Это не так страшно. С этим можно жить. Томе говорят, что он добрый. Говорили в Лондоне, говорят в Токио. И обычно никто не трудится объяснить, что это абстрактное «добрый» должно означать: что он надёжный? Милый? Дружелюбный? Отзывчивый? Что нет такой проблемы, с которой он не справится, если проспонсировать ему энергетик на бессонную ночь разгребания клубных бумажек? Тома — средоточение святой простоты, попроси его что-то сделать, и он сделает, и эта слава, кажется, укоренилась в головах у половины студактива Тодая за поразительно рекордный срок. Раз уж теперь Аяка просит его разобраться с такой глобальной проблемой, как целый английский язык собственного брата, и смотрит на него как на последнего героя Вселенной. А потом Тома вспоминает. И давится смехом. И чем больше вспоминает подробностей, тем труднее становится смех сдержать — до тех пор, пока он, полностью красный, не роняет голову на грудь, принимаясь задушенно хрипеть. — Твой брат… — Тома фыркает, ловя взглядом лицо Аяки, которая явно не знает, звать ли на помощь врачей, — он учится… на международном?.. О боже… Аяка хлопает его по щеке. Недостаточно, чтобы сошло за оскорблённую пощёчину, скорее просто опасаясь, что его сейчас хватит солнечный удар. — Это же не такая смешная специальность? — почти обеспокоенно интересуется она. Тома смаргивает слёзы. И качает головой: — Нет-нет, дело не в этом… Слушай, я с удовольствием найду на него пару часов… — Правда? — радуется Аяка. — …у меня как раз сегодня в плане собрание студенческого совета по его вопросу, — Тома смеётся в кулак. — Ребят очень заинтересовал его клуб по подпольным боям роботов-пылесосов. Тома всё ещё не знает японский в совершенстве — и сейчас подозревает, что сказал что-то не то. Потому что даже если бы в голову Аяки ударила молния, она выглядела бы гораздо менее удивлённой, чем прямо сейчас. — Какой клуб? Он что сделал? — Роботов-пылесосов, — повторяет Тома севшим от смеха голосом. — Они с каким-то парнем из спортивного, оказывается, уже пару месяцев принимают ставки. — Как… господи, как роботы-пылесосы вообще могут драться? — О, ну, знаешь. Они привязывают к ним ножи и оставляют кататься по полу. Кажется, даже устраивают гонки с людьми, пару раз не обошлось без травм… — Тома с улыбкой качает головой. Исходя из того, что он ещё успел услышать про Камисато Аято до того, как сегодня утром вскрылась его подпольная деятельность, он полный псих, и, очевидно, об этой части его студенческой жизни младшей сестре знать было не положено. — В общем, в совет доложили, когда там пошли серьёзные ставки на деньги. Вечером будем решать, что с этим делать. Аяка, как громом поражённая, молча мотает головой. Тома тормошит её дружеским тычком в плечо: — Понимаю, горько слышать о предательстве тех, кому доверяешь сильнее всего. Просто для справки — мне этого парня учить английскому? Я не против выкроить пару часов, но если он попытается привязать нож ко мне… — Я поговорю с ним, — решительно отметает Аяка. Ого. Сжатые губы, ультимативный тон, суровый огонёк в глазах — с таким она вычёркивает из списка посещаемости похмельщиков наутро после вечеринки, а не идёт линчевать старшего брата. — Бои роботов-пылесосов, с ума сойти! Что ещё он творил за моей спиной? Тома хмыкает. Он мог бы рассказать, что именно, потому что четыреста сообщений в беседе совета, обсасывающие главную звезду сегодняшнего дня, дают ему составить об Аято примерную картину и даже прикинуть срок его тюремного заключения, если бы Тодай не был университетом… — Спроси у него, ладно? — усмехается Тома. — Я посмотрю в расписании, в какие дни смогу выделить пару часов. У него с английским всё так же плохо, как с остальными предметами? Аяка, всё ещё наполовину оглушённая, пожимает плечами. — Судя по графику, нет. Он в начале списка по успеваемости, к нему нет никаких нареканий. И тем более так нелепо, что он!.. Посмел! И это после того, как я пообещала найти ему репетитора! Она машет рукой в досаде типичной французской миледи, и Тома давит смешок. Не был бы он слегка полярной ориентации — на Аяку бы только слепой не посмотрел. Она красивая, утончённая, похожая на фарфоровую куклу с боевым характером. И Тома, который просто добрый (он искренне считает, что однажды это прилетит ему бумерангом по голове, так почему не сейчас)… внезапно понимает, что подписался проводить несколько часов в неделю с её старшим братом. Ой. Вот это уже пахнет катастрофой. — Я поговорю с ним, — слегка успокаивается Аяка, — думаю, не проблема тебе заплатить… — Эй, это необязательно! — Считай это страховкой, если его боевой робот-пылесос проткнёт тебя ножом, — фыркает Аяка, поднимаясь с колен. На этот аргумент Томе нечего возразить. — Напиши мне, в какие дни сможешь, хорошо? А я пойду выясню, в каких ещё прегрешениях мне его выгораживать. Она отряхивает юбку от мелких травинок, машет напоследок рукой и, прихватив графики, убегает куда-то в кампус. Тома смотрит вслед её осанистой спине, боевому шагу и светлым волосам и очень мучительно думает. И приходит к выводу только о том, что Аято, которого он ни разу в жизни не видел, лучше бы оказаться уродом.

~

Собрание тем же вечером дополняет мысленный портрет в голове Томы новыми красками. Он говорит мало, больше слушает, какой гвалт поднимается вокруг подпольных боёв, но всего за полтора часа открывает в своей жизни несколько новых фактов. И некоторых из них он предпочёл бы не знать. Оказывается, Аято — чуть ли не главная звезда международного. Тома и раньше знал, что они с Аякой из семьи, у которой… ну, скажем так: есть лишние деньги, но Аяка на юридическом на курс младше самого Томы, с ней легко общаться, поэтому Тому не особо заботит факт наличия у неё собственного поместья и миллионного состояния. А вот по репликам в сторону Аято складывается прямо образцовый портрет бунтаря, из которого пытаются лепить наследника семьи. Итак, у него превосходные оценки по всем предметам — кроме английского, к которому у него, кажется, что-то личное. Помимо организации подпольного клуба он, загибайте пальцы, славится регулярным участием в дебатах, нерегулярными выступлениями с группой, членством в кружке Расхитителей Караоке-Автоматов (оказывается, он существует и действует нелегально), парой выговоров за шумные вечеринки после отбоя, шумными вечеринками после отбоя, популярностью у девушек и… пьяными поцелуями с парнями на афтерпати. — Если мы обложим его пылесосную группировку штрафами, это будет считаться за то, что мы прессуем сексуальные меньшинства? — мрачно интересуется Сара в полной тишине, когда в архиве Инстаграма откапывают и пускают по рукам одну из последних фоток. Слышатся смешки, которые перерастают в бурное обсуждение, и в этот момент телефон доходит до Томы. Он открывает пост, выбрасывая из головы мысль о том, какие сюрпризы ожидают Аяку, если она вздумает обстоятельно допросить старшего брата, и очень долго пялится на фотку с таким усердием, словно его попросили запомнить личность серийного убийцы, не меньше. Фото смазанное, чего и стоило ожидать от клуба с ужасным освещением, но Аято Тома различает сразу же: там не из кого выбирать, целуются всего двое, и у второго рыжие волосы. Аято удивительно похож на сестру тем же редким цветом волос, напоминающим снежные шапки на вершинах гор, а ещё, кажется, у них одинаковой формы носы, но… на этом сходство заканчивается. Потому что если Аяка выглядит так, будто спит в деловой одежде, то Аято одет в потёртую футболку с логотипом какой-то группы, узкие рваные джинсы и кеды. Учитывая, что теперь Тома знает, на каком факультете он учится, вся эта фотка выглядит… как огромный такой плевок на свою карьеру политика и дипломата. — Ты закончил? — суётся под нос сосед. Тома быстро поднимает взгляд, пихает ему телефон и с вялым смешком открещивается: — Почему все так уверены, что это парень? Тут даже не разглядеть. — А ты был на той вечеринке? — Нет, но… — Они потом вдвоём танцевали полуголые на барной стойке, — у Томы вытягивается лицо, и его добивают простым: — Я там столько всего разглядел, что абсолютно уверен, что это парень. Огромный, размером с целый континент, плевок на свою карьеру политика и дипломата. Тома не знает, что с ним не так и где его жизнь решила подставить ему предательскую подножку, раз по одной фотке он практически видит человека, с которым ему предстоит коротать редкие свободные вечера… видит, как Аято посмеивается над собственным незнанием языка его будущей карьеры, как грызёт карандаш, закидывает ноги на стол, как подпевает какой-то панковой группе из динамиков своей стереосистемы — разумеется, у него есть стереосистема, он же богатый. У него нет пирсинга или татуировок (Тома очень надеется, что нет), он не выглядит как «плохой парень» из фильмов, в которого положено без ума влюбиться главной героине, пустив свою жизнь под откос, нет — он выглядит как типичный студент. Все студенты носят джинсы, пьют, целуются на пьянках и попадают в Инстаграм с тысячами лайков на случайном посте, в этом нет ничего необычного. Тома жил такой же жизнью на первых курсах и даже умудрялся сдавать экзамены на «отлично», поэтому не стоит судить книгу по обложке, верно? Верно? Тома знает, в чём у него проблема: к тем чертам характера, которые окружающие описывают как то самое абстрактное «добрый», у него прибавляется абсолютная наивность относительно других людей и быстрая влюбчивость, как следствие. Даже не влюбчивость в полном смысле этого слова, когда до бабочек в животе и вздыханий по ночам — Томе просто легко понравиться, при этом не сильно стараясь. Тепло улыбаться или быть красивым уже достаточно. Но этот факт Тома принимает легко и живёт с ним от одной случайной симпатии к другой. Он склонен думать, что именно благодаря этому у него так много хороших знакомых и почти друзей, потому что вспышка проходит, а отношение остаётся. И тем не менее… почему-то кажется, что с Аято так легко и безболезненно не прокатит. Аято уже одним своим существованием дарит мозгам Томы сложную моральную дилемму под названием «этично ли ловить моментальный краш в своих учеников, с которыми ты даже не знаком лично». Но Тома добрый со всеми вытекающими. И именно поэтому он собирается рискнуть. Когда собрание заканчивается решением выписать выговор, пока не узнал кто-то из преподавателей, и Тома приползает в комнату разбираться с бумагами и графиком… он не пишет Аяке: «Прости, я по одной фотке успел придумать себе собственного Аято и ухожу в свою голову творить вещи, о которых не говорят в приличном обществе». Он пишет, что свободен после шести по вторникам, средам и пятницам.