Лучше звоните Томе

Среду из его репетиторского графика приходится вычеркнуть, потому что у Аято там репетиции с группой, и Тома на самом деле только рад. У него на час больше свободного времени, чтобы не проводить его с персональным квартирантом собственного мозга, потому что, когда они с Аякой окончательно договариваются на этот вторник, Тома понимает, что думает о её брате слишком большое количество времени. Которое не получается списать на банальное волнение. — У меня просто никогда не было учеников, окей? — почти запальчиво признаётся он Ёимии в очереди за кофе. Ёимия находится в категории тех друзей, куда попадает восемьдесят процентов окружения Томы: мы друзья, но до тех пор, пока у тебя в руках нет клубных бумажек. И на этот раз у Ёимии их нет. У неё есть телефон, загруженный поднос, бутылка лимонада и улыбка от уха до уха, которая не проходит с того момента, как Тома рассказал ей о старте карьеры репетитора. (на самом деле с того момента, как он показывал ей фотки своей семьи и экс-бойфренда и случайно камингаутнулся) — У тебя не было учеников из богатой семьи, — поправляет она. — Ты же рассказывал про младшеклассников. Тома едва не стонет в голос: — Им было по шесть лет, это категория людей, которые радуются сказкам про бобовый стебель!.. С Аято такое не прокатит. Понятия не имею, как мне учить взрослого человека. — Попробуй не сказку, а бульварный роман, — советует Ёимия, укладывая себе на поднос сразу две булочки. В очереди она стоит после Томы, поэтому ей прекрасно видно его компрометирующе трясущуюся спину, в которую она тычет и отметает: — Ты волнуешься, потому что не каждый день тебя просит о помощи сын члена столичного правительства… — Прости, сын кого? — …и это нормально! Но посмотри на Аято — он абсолютно простой парень, вы с ним похожи! Что с того, что за ним бегает половина кампуса? Тебе вообще нужно радоваться, что он не пошёл к самому крутому репетитору в Токио, а выбрал тебя, — Ёимия умудряется обвести его руками, и Тома не знает, как ей с набитым подносом это удаётся, — красивого, умного, талантливого англичанина. Тома полыхает почти как её фейерверки. Маячащий на горизонте член столичного правительства делает ситуацию только хуже. — Всё, кроме англичанина, мимо, — бурчит он, чтобы выдавить хоть какой-то ответ — и чтобы не заострять внимание на «половине кампуса». — И он меня не выбирал, ладно? Выбрала Аяка, только потому что мы друг друга знаем… — И сегодня вечером ты докажешь им обоим, что это был лучший выбор, — утешает Ёимия. — Во сколько вы встречаетесь? — В семь, — вздыхает Тома. Звучит так, будто старшая сестра печётся об удачном свидании, не меньше. — Я зайду к нему в общежитие. — Так ты ещё и дома у него побываешь, — улыбка Ёимии физически не могла стать шире, но она снова доказывает невозможное. — Обязательно расскажи, как всё прошло! — Я не… — Тома не знает, что он там «не», но подходит его очередь расплатиться за обед, а пока он ждёт Ёимию, тема разговора переключается на праздник фейерверков и становится уже как-то не до карьеры репетитора. Которая, почему-то кажется Томе, закончится блестящим провалом. До самого вечера он уверяет себя, что готовился почти как уважаемый преподаватель к открытой лекции: он изучил пару методик, принёс распечатки заданий, первичные тесты по всем уровням английского, потому что он всё ещё не знает, насколько Аято плох, темы для устных разговоров… Он (не без помощи Ёимии) откопал его профиль в Инстаграме и может представить плитку с закрытыми глазами, составил психологический портрет, возможно, поспрашивал пару знакомых… И ровно в семь ноль-ноль, стоя у входа в общежитие, думает, что к встрече с Аято он готов хотя бы процентов на семьдесят. Но Аято решает его проблему репетиторства проще, чем казалось Томе с самого начала. Он просто не приходит. Тома мониторит каждую светлую макушку в рваных джинсах, но минут через десять ему надоедает просто околачиваться у входа. Через пятнадцать даёт о себе знать вечерняя прохлада, через двадцать — волнение под видом узла в животе, через полчаса он пишет Аяке. К этому моменту Тома уже сидит в кофейне возле общежития, грея руки о чашку кофе в компании других студентов и сотен извинений, разрывающих его телефон. Аяка: Прости-прости-простииииии Я сейчас позвоню У него были дебаты, мог немного задержаться Мне очень стыдно Мы тебя так подвели У тебя, наверное, не так много времени осталось, да? Тома только вздыхает. Тот факт, что у него до сих пор нет хоть каких-то контактов ученика, он засчитывает за собственное поражение, а не за чужую оплошность. Он мог бы выяснить всё сам, но не писать же Аято в директ, верно? Сообщение «Где, нахрен, тебя носит», во-первых, воспримется невежливо, а во-вторых, наверняка затеряется между подкатами от всех девчонок кампуса. Наконец телефон вибрирует снова. Аяка: Две минуты, не сердись, пожалуйста И Тома, подхватывая стаканчик, слегка недовольный, выходит из кофейни навстречу… …худшему, что могло с ним случиться. Потому что под входом его ждёт не бэдбой в рваных джинсах и с логотипом «Металлики» на футболке, а закованный в деловой костюм пижон с зализанными набок волосами, кожаным портфелем и… боже, это галстук. Тома сглатывает. Идти он себя заставляет почти машинально, пока ритм марша в голове отбивает навязчивое «У него костюм чёртов костюм а ещё галстук кто ходит на пары в галстуке почему у него банка лака на волосах помоги-» — Привет, — улыбается эта катастрофа, подавая Томе руку. Стоило бы отдать ему должное, улыбка больше заискивающая, чем располагающая, но Тома на данный момент слишком занят тем, что неприкрыто таращится, поэтому руку даже не замечает. — Ты ведь Тома, да? Прости, что задержался, дебаты сегодня вышли слишком жаркими, я даже не рассчитывал… Ты долго ждал? Тома очень хочет ляпнуть: «Всю свою жизнь». Но озвучивает только: — Чслосьжисми? Воображаемая Ёимия аплодирует его гению в экстазе, и Тома чувствует, что знакомство пошло как-то не по плану. Раньше, чем он начинает краснеть, Аято сводит брови: — Прости? — Что случилось с джинсами? — владеть голосом получается уже лучше, молодец, продолжай в том же духе, и никто не подумает на трисомию по двадцать первой хромосоме. Но раз позориться, то уже до конца. — У тебя только одна пара, и они в стирке? Аято в явном замешательстве оглядывает свой наряд. В выглаженном костюме посреди улицы, забитой студентами, он смотрится так же нелепо, как Тома в своей толстовке смотрелся бы на приёме у политика. А пока Аято занят тем, что не сканирует взглядом Тому, сам Тома жадно разглядывает его лицо. Оно не рассказывает ему ничего нового, о чём уже не сообщили фото в Инстаграме: резкие черты, острые скулы, узкий подбородок, изящный разлёт бровей, тонкие губы с вечно приподнятыми уголками и… красивые, очень, блин, красивые синие глаза. Синий у японцев вроде бы считается редким цветом, но у Аято и волосы светлые, ему простительно быть… немного другим. Они с Аякой похожи настолько, насколько вообще могут быть похожи брат и сестра. — Мои джинсы… — Аято, кажется, понимает и даже в качестве вежливого жеста не пялится на Тому как на придурка. — На дебатах очень просят соблюдать дресс-код, но я сейчас выберу какие-нибудь, если это поможет с английским. — Не то чтобы джинсы как-то влияли на твой английский… — пытается Тома, но тут ему снова протягивают руку. Если это тест на внимательность, то Тома его больше не завалит. Ладонь у Аято сухая, жилистая, и жмёт он не очень крепко. — Камисато Аято, — представляется он наконец. Тома не очень разбирается в этикете у японцев, но он хотя бы не попытался поклониться — а ещё, кажется, эта часть с рукопожатием должна идти до осуждения чужого гардероба. — Можно просто Аято. — Тома, — улыбается он. — Можно просто Тома. — Хотя бы с этим решили, — Аято посмеивается. Выглядит вполне дружелюбно, и смех у него тоже… ничего такой. — Так. Много я времени у тебя украл, пока отстаивал честь либеральных ценностей? — Либеральных… а, нет, — Тома машет рукой, — я свободен весь вечер. — Супер! Тогда вперёд. К счастью, в этой части их знакомства Томе не нужно ничего делать: он просто идёт за Аято, пока тот бросает пару слов каждому проходящему мимо студенту, чинно поднимается за ним по лестнице — даже не пялясь на чужой зад в узких брюках — и позволяет запереть за собой дверь без единой неправильной мысли в голове. И всё это время молча радуется, что Аято достаточно тактичен, чтобы не спрашивать, что за пункт у него на джинсы. И почему это стало первой вещью, которую он решил выяснить. — Дай мне пару минут избавиться от этой удавки, — просит Аято, дёргая галстук, — и начнём. Чай? — Я… — Тома косится на свой стаканчик с кофе, но в этой стране не принято отказываться от чая, а его английская душа взбунтуется. — Да, давай. Он оглядывает комнату, прежде чем сесть на краешек кровати, и не отмечает для себя ничего, что кричало бы о том, что Аято «богатенький мальчик». В ней есть тот самый минимум мебели, которым обходится каждый студент — стол, стул, кровать, шкаф и маленькая кухня, — и Аято даже не пытается в ней ничего трогать. Комната одноместная, без мусора на полу и горы посуды в раковине, но выглядит так одиноко, будто Аято в ней не живёт вообще. Единственная вещь, которая выделяется из череды безликой кампусной мебели, — это его фотография с Аякой во время ханами, которая стоит в рамке на столе. А ещё у него всё-таки нет стереосистемы. Что ж, жаль. Аято возвращается через пару минут с двумя чашками чая, и Тома вздыхает не то с облегчением, не то с сожалением. Аято избавляется от костюма, теперь на нём действительно джинсы и действительно футболка с логотипом «Металлики». Он даже вычёсывает лак из волос, и они оказываются достаточно длинными, чтобы собрать их в смешной низкий хвост. Тома смотрит, и… если бы Ёимии после этого пришлось передавать оценку катастрофичности его положения по десятибалльной шкале, он поставил бы одиннадцать. — Итак, — весело объявляет Аято, передавая чашку, — ты собираешься пытать меня до конца семестра, или я просто открою рот, и ты тут же сбежишь? Тома смотрит на него в полном замешательстве. — Я уверен, что свой худший в жизни английский я уже слышал. Ты меня не удивишь. — О, я человек многих талантов. Значит, ты правда из Лондона? По обмену? Аято смотрит пытливо — и, кажется, вполне миролюбиво. После случая с джинсами самооценка у Томы слегка поднимается. — Да, я здесь до конца семестра, — кивает он. — Но хочу сразу предупредить: до этого я учил английскому только первоклашек, поэтому ты мой первый подопытный кролик на этом поприще. — Правда? Ну, мне тоже никогда не приходилось нанимать репетиторов. Аято выдерживает паузу, делая глоток, и Тома получает свой шанс о чём-нибудь спросить. Но пока он выстраивает в голове идеальную детективную схему, как потактичнее спросить про Инцидент с Роботами-Пылесосами, и открывает рот, Аято уже с дружеской улыбкой интересуется: — А почему Тодай? Если ты смог вырваться сюда, то тебе, наверное, весь мир открыт. И необязательно было выбирать страну, в которой почти никто не знает английского. Тома смеётся в чашку: — Это долгая история, которая включает в себя все сезоны «Наруто» подряд. Мне нравится Япония, у меня был шанс сюда попасть, так что почему бы… — он осекается. И смотрит на Аято с подозрительным прищуром: — Ты просто меня отвлекаешь, да? Развалившись в кресле (и выглядя при этом как модель на фотосессии для журнала «Вог»), Аято мнётся. Но поднимает руки в защитном жесте: — Виноват. Пытаюсь оттянуть момент, когда коренной англичанин услышит моё произношение и сбежит. Тома фыркает: — Я не сбегу. — Сбежишь. — Вот и нет. — Вот и да. — Слушай, я твой репетитор, так что рано или поздно услышать мне всё равно придётся. Их с Аято улыбки почти одинаковые, и Тома уже чувствует, что с этим парнем ему… на удивление комфортно общаться? Он думал, что на основании слухов вышел вполне подготовленным, но скрестивший ноги в кресле Аято, в домашней футболке, с низким хвостом и чашкой чая в руках, оказался… в общем, точность попадания у Томы крайне низкая. С этим ещё предстоит поработать. — Да, но ты мне уже нравишься, — Аято вздыхает, а сердце у Томы пропускает лишний удар, — было бы неприятно терять тебя таким жестоким образом. — Я не буду смеяться, ладно? В Лондоне много туристов, и каждый из них думает, что знает английский лучше нас. Ты хотя бы признаёшь, что всё плохо, это уже достойно, — Аято скрывает необходимость отвечать за новым глотком чая, и Тома сжаливается: — Давай так: у меня с собой тесты на словарный запас и грамматику, ничего сверхсложного, просто оценим масштаб катастрофы. Ты сделаешь их молча, разговаривать не придётся. А потом подумаем. Аято делает ещё один очень медленный глоток, но в конце концов кивает. И пока Тома лезет в рюкзак за распечатками, интересуется в никуда: — И всё-таки, что не так с джинсами? О нет. Он всё же недостаточно тактичен. Тома радуется, что в этот момент его лицо наполовину скрывают бумаги, потому что щёки явно розовеют: мама всегда говорила, что для настоящего англичанина он слишком чувствителен ко всему, что идёт не по плану. И что-то ему подсказывает, что Аято из тех людей, на которых тактика «переходи в нападение, смущай в ответ» просто не работает. — Аяка показывала пару твоих фоток, — нет, мы с подругой насталкерили твой аккаунт и обсуждали целый вечер. — И ты на каждой из них… — возмутительно красивый, — …одет не то чтобы в костюм. Я ждал простого парня в джинсах, а не пассажира «Титаника». Аято задумчиво кивает: — Своей вопиющей воспитанностью я испортил тебе первое впечатление. — Посмотри на мою толстовку и скажи, что это не так, — ворчит Тома с улыбкой. Он подвигает к Аято свободный стул, кладёт перед ним распечатки и, желая наконец закрыть тему джинсов, кивает: — Вот. Здесь просто отметь слова, значение которых можешь объяснить. Или которым можешь подобрать синоним. А здесь выбери правильный ответ и вставь пропущенные. Аято подтягивает к себе распечатки, пробегается взглядом по верхним строкам, и в его глазах мелькает что-то… Тома не уверен, что именно. А потом Аято усмехается: — Ну, звучит довольно просто. Давай посмотрим. Вооружившись карандашом, он спокойно — для человека, который ныл, что не хочет заниматься — принимается за работу. Тома не следит за его пометками в листе, он пытается фокусировать внимание на выключенном ноутбуке, заправленной кровати или прикрытом шкафу, но… его взгляд так или иначе, как намагниченный, всё равно возвращается к Аято. Поэтому Тома смиряется. И смотрит уже на него. Аято работает молча, покусывая кончик карандаша. В профиль его лицо кажется выточенным из мрамора ещё больше, чем в анфас: весь из себя благородный принц в домашней футболке. Тома фиксирует его вздымающуюся грудную клетку, ровный ряд позвонков, жилистые руки — то, что он «в форме», они с Ёимией успели выяснить ещё вчера, но Тома только сейчас во всех подробностях может рассмотреть узор вен на запястьях и широкий разлёт плеч. — Сказать что-то хочешь? — зовёт Аято, не поворачиваясь, и так Тома узнаёт, что он, как минимум, ощущает на себе его пристальный взгляд. — Да нет, — звучать старается обыденно, но сотня отправленных Ёимии сообщений со вздохами и эмоджи уже встаёт перед глазами. — Не хочу отвлекать. — Тут лёгкие слова, — фыркает Аято, — не отвлекаешь. — Ладно. Я просто… — Тома не сильно думает, просто говорит первое, что приходит в голову: — Аяка ведь тоже живёт в общежитии, да? Почему? В смысле, вы оба выглядите как… Он неоднозначно поводит рукой, так и не выдавив из себя «богатенькие детки». Зато Аято со смешком качает головой: — Отец настоял. Сказал, что если я хотя бы на семестр перестану эксплуатировать его дом и поживу с другими студентами, то наберусь ума, но я воспринял это как разрешение закатывать вечеринки. — И все в плюсе, — хмыкает Тома, — никто не напьётся пива из вазы за пару миллионов йен. Так у вас строгий отец? — У него составлено расписание на всю мою жизнь, — теперь Аято смеётся полноценно и даже искренне. Ого, Тома его веселит, неплохо. — Согласно ему, я уже два года назад должен был привести невесту знакомиться с родителями. И уже год как быть женатым мужчиной. — И где же твоя невеста по графику? — Ну, — Аято в извиняющемся жесте пожимает плечами, — к тебе я опоздал на целый час. Как ты мог заметить, я не очень пунктуальный. Они обмениваются одинаково широкими улыбками — достаточными, чтобы их можно было записать в категорию начинающих друзей. Тома удивлён тому, как идёт их разговор: легко и непринуждённо, хотя они знакомы буквально полчаса, а психологический портрет Аято он уже составил в своей голове, и… настоящий Аято разбивает этот портрет в пух и прах. Поэтому следующие полчаса, пока Аято занимается тестами и одновременно болтает с ним не по делу, Тома спешно комкает первый дубль и принимается рисовать заново. — То есть твой отец член городского управления, важная шишка при деньгах, — осторожно строит логическую цепочку Тома, — у вас на семью есть чёртово поместье… и ты живёшь в общаге и берёшь репетитора-студента. Аято мягко пожимает плечами: — Ну, в общем и целом. От меня никто не отказывался, если что, я всё ещё главная семейная гордость. — Даже запаздывая со свадьбой на два года? — Два года и четыре месяца, если быть точным, — Аято дарит ему улыбку поверх плеча, и Тома отводит взгляд. Он целовался с парнями, зудит в голове назойливая мысль, но это не значит, что он будет целоваться с тобой, прекрати-об-этом-думать. — У меня хватает денег, просто… когда Аяка узнала про мои проблемы с английским, я даже среагировать не успел, как она подсунула мне тебя, и у меня не то чтобы был выбор, — он задерживает на Томе взгляд, но, видимо, у него на лице всё написано слишком отчётливо. — Прости, «подсунула» очень грубо звучит… — Немного, — признаёт Тома. — Но я не в обиде. Ты справляешься с тестом? — М-м-м… — Аято косит на листок, ставит какую-то пометку (Тома почти уверен, что наугад), и продолжает: — В общем, Аяка сказала, что ты из Лондона, и я сразу согласился, так что не думай лишнего. Отец в своём расписании выстроил мне блестящую карьеру дипломата, и классно, что я смогу пообщаться с иностранцем. Даже если он будет поносить мой акцент. Аято смотрит на Тому так пристально, что его фырканье наверняка предсказывает: — Ты ещё ни слова на английском не сказал, мне нечего поносить, — Аято чуть закатывает глаза, Тома чувствует себя вполне уверенно, чтобы пихнуть его в плечо. — Ну, хватит. Дай сюда, проверю слова, — и загребает половину листов. — А ты сам вообще хотел на международное? И господи, как ты до третьего курса дожил без английского? Аято приходится снова пожать плечами: — Феноменальное везение и хорошая репутация. На самом деле тут интересно, так что, возможно, я не разочаруюсь в жизни. И за мной следит Аяка, — он смешным (не милым, смешным) жестом сдувает со лба упавшую прядь. — Младше меня на год, а ведёт себя более ответственно, чем наша мать. Тома не экстрасенс и не психолог, но он хорошо видит, как эти слова нагоняют на лицо Аято какую-то тень. И всё же, походя проверяя слова, спрашивает: — А ваша мать… — Почему бы тебе не рассказать о себе? — перебивает Аято. Слишком резко и наигранно, чтобы не уловить намёк, поэтому Тома забивается в заметки — и даже шею втягивает, мысленно спрашивая, кто его за язык тянул. — Расскажи про Лондон, про друзей, как тебе Токио… А то я себя какой-то звездой чувствую, когда перетягиваю одеяло. Тома кладёт распечатки на стол и хмыкает: — С одним условием. На английском, — Аято поднимает бровь, и этот жест у него выходит так отточено и преступно красиво, что грех действительно не попросить автограф. — А ты, если захочешь о чём-то спросить, делать это будешь тоже на английском. Аято тоскливо вздыхает: — А ты ведь показался мне хорошим парнем… — У тебя здесь, — обрывает Тома, тыча в распечатки, — по знанию лексики почти С1. Я в жизни не поверю, что ты не спросишь у меня, хотя бы как зовут мою кошку. — О, у тебя есть кошка? Тома смотрит на него. Прямо, в упор и в меру сурово для парня, признающего симпатию к другому парню. Приходится напомнить себе, что репетитор здесь он, а значит главный — тоже он. И занимаются они на его условиях. И у Аято симпатичная родинка в уголке губы. И… — Понял, — ломается Аято. Тома жмурится, пряча смешок в кулак, а он тем временем уже на английском повторяет: — И как, всё-таки, зовут твою кошку? Что ж. Что ж. Стоит отдать ему должное: для человека, который был в ужасе от перспективы разговаривать на другом языке, Аято делает это… довольно сносно. С высоты носителя Тома не назвал бы его английский хорошим, но Аято и правда старается. Тома охотно делится всеми прелестями жизни в Лондоне, начиная с «нет, мы видим солнце чаще раза в год» и заканчивая «в Тауэре нет привидений, ты правда в это веришь?». Аято расспрашивает сам — о городе, о культуре, о самом Томе, о семье, о кошке — и с каждым новым вопросом звучит всё увереннее. У него есть японский акцент — вполне выраженный, но доводилось слышать и похуже, — он забывает пару довольно очевидных выражений, постоянно уточняет перевод, иногда путает порядок слов и вставляет неправильное время… но в целом? Он старается слушать, задаёт встречные вопросы, и в итоге у них выходит что-то похожее на вполне обыденную беседу. Так что Тома даже забывает, что он здесь, чтобы чему-то учить, и что за галерею фоток его кошки Аято ему ещё и заплатит. В конце концов, Аято оказывается хорошим собеседником. Его искреннее любопытство… подкупает. — Что ж, — подытоживает Тома уже на японском, пока Аято, закинув ногу на ногу, рассматривает в его телефоне кошку. Он выглядит таким расслабленным и довольным, на губах играет лёгкая улыбка, из хвоста выбивается пара прядей — Тома с удовольствием завис бы над этим ещё на пару секунд, но они и так проболтали почти полтора часа. Время идёт к десяти, и Тома хотел бы ещё немного поспать. — Пока что могу сказать… — …что я просто ужасен и ты от меня отказываешься? Тома смотрит на Аято с всепоглощающей усталостью в глазах. Он наконец нашёл в Аято хотя бы один пункт, который его бесит: самоирония. — …что ты справляешься сносно, но есть, над чем поработать, — уклончиво бубнит он. — Теперь я примерно представляю твой уровень и могу подумать, что с тобой делать дальше. Аято возвращает ему телефон. — А какую оценку ты бы поставил мне за сегодняшнее занятие? — Тома поднимает бровь, и Аято отмахивается: — Ну же, не щади меня. Я выдержу. — Баллов пятьдесят-шестьдесят, так и быть. Пятьдесят пять. Он не знал, чего ещё можно было ожидать после слов «Я выдержу», но Аято зарывается пальцами в волосы, выдирая их из хвоста, и пока те (красиво) рассыпаются по плечам, меланхолично припечатывает: — Я ужасен. — Ты намного лучше первоклашек, — утешает Тома, игнорируя желание похлопать его по плечу. Минимум физических контактов, поменьше улыбок от Аято — и у них получится неплохое репетиторство. — Нет, правда. По рассказам Аяки я ожидал худшего. У тебя хороший запас лексики, хромает грамматика и произношение, но говорить ты можешь, если захочешь. Это уже… неплохой старт. — То есть Аяка выставила меня неучем, — уточняет Аято сквозь пальцы. Тома вздыхает. Ему не тягаться с таким драматизмом. — Нет, наоборот — она очень хорошо о тебе отзывалась, — «Он катастрофа, прости его заранее», — написала Аяка на выходных, но это педагогическая тайна, которую Тома унесёт с собой в могилу. — Правда, твою характеристику в моих глазах изрядно подпортили роботы-пылесосы. Он не знает, на кой чёрт полез в эту тему, но это берёт неожиданный эффект: Аято… смеётся. Запрокинув голову, от души и на всю комнату, едва не скапливая слёзы в глазах. — То есть ты… — он фыркает в ладони, силясь удержать себя в руках, — проторчал тут со мной… сколько — два часа… и всё это время был в курсе о роботах-пылесосах? — Я член студенческого совета, — мило улыбается Тома в ответ. «И ещё пары десятков других организаций». — В четверг мы успели обсудить все твои прегрешения, не только роботов-пылесосов. Плечи Аято уже трясутся от немого хохота. Японцы, знает Тома, чертовски вежливы в первые дни, если не месяцы знакомства, и чертовски экспрессивны при настоящих друзьях — так что стоило бы воспринять это как комплимент. Если бы не опасения, что он сейчас сломал психику будущему президенту Вселенной, или кем там Аято планирует работать. — И ты после перемывания мне косточек всё равно согласился прийти и учить меня английскому? — фыркая, уточняет будущий президент Вселенной. — И зная о роботах-пылесосах, первое, что решил спросить, — это почему я не в джинсах? Знаешь, я разговаривал с Сарой после того собрания. Она уверена, что я рано или поздно попытаюсь привязать нож и к ней тоже. — Не бери в голову, она и без ножа прекрасно пускает всем кровь. — Чёрт… — Аято надрывно стонет, и Тома чувствует, что уж этого ему делать точно не стоило. — Это была даже не моя идея, понимаешь? Это всё Итто! Я согласился, потому что решил, что «подпольные бои роботов-пылесосов» — звучит достаточно глупо, чтобы мой отец разозлился. Так что я не псих… хотя бы отчасти. — Я тебе верю, — тоном психолога говорит Тома. — Слушай, вы подняли на уши весь студенческий совет, об этих боях ещё несколько месяцев будут говорить. А я… ну… давай скажем так: я просто хотел посмотреть в глаза человеку, который может строить карьеру дипломата на костях репутации в универе. — То есть ты всё-таки считаешь меня психом. — Я считаю тебя… — Тома кусает язык. Красивым? Странным? Очаровательным? Опасным для своей личной жизни? Подростком, который хочет ещё немного побыть подростком перед тем, как дипломатия закроет перед ним двери в парки развлечений? Аято наблюдает за ним с лукавым прищуром, будто подначивая. А вот и второй пункт, который Томе в нём не нравится: иногда в нём прорезается что-то такое… что буквально кричит о том, что Аято не такой дурачок, каким может казаться. — …способным к английскому языку достаточно, чтобы выполнить домашку, — выкручивается Тома с ехидцей. Он хотя бы добивается эффекта: ироничный блеск в глазах пропадает, его сменяет всепоглощающая тоска. — Ты ещё и домашку мне оставишь? — А ты как хотел? — Ты бесчеловечен. — А ты можешь сменить репетитора. Долю секунды Аято выглядит так, словно всерьёз раздумывает над таким вариантом. А потом, к счастью или несчастью самого Томы, решительно отметает: — Ну уж нет. Чего ты от меня хочешь? Сделать ещё какие-нибудь тесты? — Пойдём по пути, который порадует нас обоих. Посмотри какой-нибудь фильм — на английском. А на следующий раз я принесу тебе распечатки по тем местам, которые у тебя хромают, и обсудим сюжет. Идёт? Аято смотрит на него с подозрением, будто ожидает продолжения, но его не следует: Тома только дружелюбно улыбается. Если ему так хочется вести себя как ребёнок, Тома может подыграть… до поры до времени. Пока не раскусит это его подозрительное что-то в характере. Или пока не признает у себя проблему — одно из двух. — Ладно, — сдаётся Аято, — звучит вполне милосердно. Значит… сегодня всё? — Ага. Всё. Тома так и не разбирает, сожаление это или облегчение мешается и в его собственном голосе, и в чужом взгляде. Он смотрит на Аято ещё с секунду, фиксируя глубокую синюю радужку, и встаёт с места. — До пятницы? — До пятницы, — Аято лениво тянется в кресле, — только знаешь? Дай телефон, я тебя в контакты добавлю. Если в следующий раз опоздаю, — просто для справки: виноватым он ни капли не выглядит, — ты сможешь заранее приготовить мне орудие мести. Тома только усмехается, протягивая телефон. Аято доводит его до выхода из общежития — и на этот раз Тома видит, что их провожают любопытствующими взглядами. Он этому значения не придаёт, просто пожимает Аято руку у дверей, получает благодарность за урок и ретируется к метро, на ходу проверяя телефон. Помимо Аяки, которая спрашивает, как у них дела, и сотни сообщений в беседах кружков, ему пишет Ёимия. Всего одно сообщение, зато от него Тома моментально вспыхивает. Ёимия: Вы хотя бы целовались? Посылая в ответ набор гневных эмоджи, Тома ещё не знает, что назавтра, когда он появится в кампусе, всё станет намного, намного хуже.