841 год
Штаб разведкорпуса
— Леви, зайди. Нужно поговорить. Капитан Эрвин Смит приглашающим жестом указал на дверь своего кабинета. Его подчинённый, окликнутый и обернувшийся почти у самого лестничного пролета, тихо цокнул языком в раздражении и вернулся скорым шагом. — Всё ли у тебя хорошо? Эрвин разливал свежую заварку по двум чашкам, сосредоточив взгляд на носике чайника. В это время младший лейтенант Леви хмурясь ерзал задом в мягком кресле, устраиваясь поудобнее. Он ожидал подобного начала разговора, но совершенно не был готов к нему. — Всё нормально. Почему спрашиваешь? Обращение на «ты» не задевало капитана Смита. Напротив, в самом начале их знакомства он попросил Леви об этом. — Потому и спрашиваю, что уже долгое время вижу незнакомца в твоей телесной оболочке. Эрвин придвинул блюдце с наполненной чашкой к краю стола, уселся в кресло и отпил глоток. Леви заметно напрягся, поправил жабо нервным движением пальцев и устало вздохнул. — Честно? Дерьмово всё. Я и сам теперь не понимаю, кого вижу по утрам в зеркале. Он не притронулся к чаю, не закинул в привычной манере ногу на ногу, лишь угрюмо опустил взгляд. Эрвин убедился в своих опасениях: его сильнейший воин полон холодного отчаяния. Нужно срочно что-то с этим делать. — Поделишься со мной? Чаепитие затянулось на долгие два часа, по окончании которых оба его участника покинули кабинет в глубокой задумчивости.***
22.04.858
Сегодня будет небольшой праздник.
Побалую себя напоследок,
как завещал когда-то командор.
Настроение появилось, хандра ушла.
Оливия
Оливия поступила в наш легион, переведясь из военной полиции. Сперва многие сочли её странной: кто в своём уме будет покидать тёплое и сытное местечко? Она была учёной. Так и представилась на построении: «Капитан Оливия Бюллер, ученая. Бросила столицу ради крыльев свободы! Не самые высокие боевые навыки, но море проницательности. Буду исполнять обязанности санинструктора». Честь кулаком к сердцу — очень размашисто, с глухим стуком. У неё не было силы и тела воина. Только высокий рост. Она, скорее, казалась мягкой, фигуристой, крупной. Не полной, но пышущей крепким деревенским здоровьем, взращенном на парном молоке и сдобном хлебе. Волосы ее горели расплавленной медью на солнце, невольно привлекая моё внимание. У базы легиона имелся тогда свой мобильный медицинский пункт, в котором она и стала работать. Конечно, тогда и снабжение пожирнее было. Потом уже его расформировали, и навыки оказания первой помощи пришлось осваивать всем разведчикам. Оливия быстро сдружилась с Зоэ и чем-то очень заинтересовала Эрвина. На меня же поначалу не обращала внимания, хоть я и был почти всегда рядом с ними.Я никогда тебя не забуду
(первая)
В один погожий скучный день я сидел на парапете за старой конюшней, в самом дальнем углу базы, и штопал свою рубашку. Отчего-то захотелось позагорать и просто побыть в одиночестве. Я не стал прятаться в тень. Жара плыла, пот быстро выступил на коже и полз по спине тонким противным ручейком. Макушку головы ощутимо жгло и уже захотелось пить. Я собирался опрокинуть на себя ледяное ведро из колодца перед тем, как нацепить починенную вещь. — Хочешь? Она появилась слишком внезапно, ниоткуда. Я даже вздрогнул от неожиданности. Почти всегда ощущал появление посторонних, а её вот почувствовать не смог. Слишком напекло голову, или орущие цикады заглушили все звуки вокруг? Это бесило. Оливия протягивала мне свою походную флягу и расслабленно улыбалась. Её волосы, собраные в толстенную растрепанную косу, пушились воздушными кудрявыми завитками вокруг висков и лба. Было заметно, что ей тоже жарко. Форменная рубашка расстегнута глубже, чем велел устав, а бинтов для утяжки груди она, судя по всему, не носила принципиально. По её шее, тускло блестя на солнце, катилась маленькая бусинка пота. Я тогда впервые разглядел вблизи её лицо и цвет глаз. Гречишный мед. Такой же, как подавали на торжественном приёме по случаю повышения офицеров в звании. И такой же, как приносил для маленького меня в трущобы Кенни. Я никогда не видел такого цвета глаз раньше, а Оливия, заметив, что я так пристально на неё пялюсь, неожиданно зарделась. Жажда действительно пробралась в горло и, не увидев ничего подозрительного в ее предложении, я пригубил флягу. Зря. Рот обожгло. Чертовка подсунула спиртное пойло. Я сплюнул мерзость в сторону, прочь изо рта, и посмотрел на нее одним из своих «убивающих» взглядов. Оливия заливисто рассмеялась, совершенно игнорируя мое очевидное недовольство. Меня пробрала злость. Приступы гневливости уже с пару месяцев как сменили апатию и хандру, после принятия горькой утраты. Я был не в восторге сам от себя, огрызался по мелочам на сослуживцев и старших по званию, за что не раз оказывался наказан Шадисом и упрекаем Эрвином. Ему тоже огрызался в ответ. Увы, не мог взять себя в руки, хоть и пытался сдерживаться изо всех сил. Злость на титанов, судьбу, разведку и весь мир лезла из меня, и сам себя я не узнавал в эти моменты. — Не вижу ничего смешного! — Я вколол иголку в ткань и быстрым движением заломил ее руки за спину. Не хотел вовсе причинять боль, только отпугнуть. Чтоб не лезла больше, оставила в покое. Пришлось привстать на носки сапог, чтобы грозно процедить в ухо: — Алкоголь, чтобы ты знала, меня не берет. Оливия замерла. Я увидел, как на ее шее и предплечьях поднялись мурашками тонкие прозрачные волоски. Боится, значит. Ну и замечательно! — А что же тогда берет тебя, Леви? Голос был далёк от интонаций страха. Я удивился: несмотря на скованное положение, она была расслаблена, и чуть ли не вжималась в меня спиной. Пока отвлекся на мурашки и очередную капельку пота, ползущую вниз, от её виска по щеке, Оливия резко извернулась, юркнула назад, пихнув бедром и уложила меня на лопатки. Удар о землю выбил воздух из легких. Трава немного смягчила падение, но неприятно вонзалась остюгами колосков в кожу. Бюллер самодовольно оседлала мои бедра, обдавая жаром тела и легким ароматом спиртного — сидя верхом, она сделала небольшой демонстративный глоток из своей фляги. — Нападение и рукоприкладство по отношению к старшему по званию — это неделя гауптвахты, лейтенант Леви. Она права. Злость, всплеснувшаяся в груди отхлынула. Я почувствовал себя бесконечно глупо и жалко. Всегда ведь, с самого детства, умел сохранять хладнокровие и сдерживать порывы. Но после того, как увидел мёртвые глаза друзей — внутри сломалось что-то. Треснуло, раскрошилось, и всё никак не желало обратно срастаться. — Я прошу прощения. Готов понести наказание. А что ещё я мог сказать? Оправдываться о своих душевных муках? Она даже не знала тех, по ком я всё ещё горюю. Да и не касалось это никого. Я ведь тоже какой-никакой, а офицер, должен обладать выдержкой. — Вечно ты то на полигоне, то за уборкой, то за книгой. Головы не поднимаешь от трудов. Когда же ты расслабляешься, а, Леви? — Она поерзала тазом, явно имитируя непристойные движения. — С чего тебе беспокоиться о моём расслаблении? — Попытался парировать, но вышло неуклюже. Она явно вела в этом поединке, и это снова злило втройне. — Я и сама давно уже напряжена. Вот и подумала, может расслабимся вместе? Наклонилась слишком близко - коса тяжёлой змеëй стукнула по моим рёбрам. Прошептала хмельным паром почти в губы: — Только не сейчас, ты весь грязный. И я такая же. Оливия рывком поднялась на ноги и отвернулась, бросив через плечо странный пронзительный взгляд. «Ах ты, дрянь!» — у меня хватило ума не ляпнуть это вслух. В её руках оказалась моя рубашка, которую я выстирал и десять минут назад зашил. Ткань снова была в пятнах от травы и грязи, и в мелких соринках. — Приходи сюда же, после отбоя. Постираю и отдам, не переживай, — она качнула вещью в руке. — И вымойся как следует. Не переношу потных мужиков. Я был зол и растерян одновременно на столько, что не нашёлся что ответить. Капитан-паршивка удалялась вприпрыжку, весело размахивая флягой и краденой рубашкой, а мне теперь светило идти через весь полигон, штаб и казармы раздетым по пояс. Уставом такое не запрещалось, вроде бы, но подобная перспектива казалась унизительной. Я твёрдо решил проучить эту рыжую занозу. Надавать как-нибудь в спарринге по вертлявому заду, к которому до самого вечера от чего-то всё возвращались и возвращались мои мысли. Отбой как и всегда пробили в десять. Поначалу, не собирался никуда идти, ведь мне было чем заняться: Эрвин с месяц назад начал подкидывать мне небольшие бумажные поручения — переписывать для него отчёты. Хотелось оправдать его доверие, не только потому, что он позволил мне здесь остаться и даже походатайствовал о моём повышении, но ещё и потому, что я прекрасно видел, насколько выматывают его бессонные ночи за кипами документов. Личного кабинета я ещё тогда не получил, писать в казармах было невозможно, а светиться после отбоя в коридорах и библиотеке штаба сегодня мне совсем не хотелось. И так, днём побыл уже голым посмешищем, собравшим кучу скабрезных комплиментов от каждого встречного. Убедив себя, что просто иду забрать свою вещь, я всё же прокрался мимо дремлющих часовых и вышел на улицу. Летняя лунная ночь приносила облегчение после дневного зноя, а лёгкий ветерок приятно холодил мой влажный после мытья затылок. Чувствуя себя последним дураком, и всё больше предполагая, что меня никто и не ждёт вовсе, по тёмным теням деревьев я добрался до старых конюшен. На удивление, Оливия уже была на месте. Памятуя об поутихшей злости на нее, я подкрался сзади, и ничего лучше не придумал, чем слегка дёрнуть её за косу. — Будешь ещё лезть ко мне — отрежу к чертям твои лохмы! — Ай! Тебе что, десять лет? Она немного обиженно буркнула ругательство и обернулась. В свете блеклой луны её медные волосы казались тёмными, а глаза чёрными. Выглядело немного жутковато. — Моя рубашка. — Я протянул руку и сделал требовательный жест пальцами. — Идём, она там, — Оливия неопределённо махнула кистью куда-то в сторону сенника. В сеннике пахло, что логично, сеном. Его до сих пор хранили здесь в летнее время. Оливия прошмыгнула вперёд, за большой тюк, туда, откуда разливался тусклый свет. За тюком я нашёл её, поправляющую фитиль в масляной лампе. — Что за потайные убежища у тебя тут? Она не ответила, встала с корточек и принялась расплетать свою косу, зыркая напряженным взглядом. Я только тогда, в тусклом свете разглядел, что она одета по гражданке: в светлые, но не форменные брюки с отглаженными стрелками, какие обычно носят мужчины, и комплектный к ним строгий жилет. А под жилетом, который она уже успела снять — форменная белая рубашка разведки. Моя рубашка. Ожидание и её молчаливость меня утомили. — Рубашку верни. — Забирай. Она начала расстегивать пуговицы на груди, всё так же не отводя глаз. — Ч… что ты делаешь? Я от неожиданности даже сделал шаг назад, но зрительный контакт прервать не смог. Женская нагота была не в новинку для меня, успел в своё время насмотреться в борделе. Но в этом неверном свете лампы, в этой слабой прохладе летней ночи, от которой её соски остро выпирали под каскадом распущенных волос, я ощутил всем телом странную и до ужаса знакомую дрожь. Ту самую, от которой бежал всю юность. Ту, что всегда перерастала в горячечный зуд в паху. В круговороте дней на поверхности и трагических потерь, я совершенно позабыл об этой части себя. Горюя об Изабель и Фарлане, переживая за Эрвина и Зоэ, натирая до блеска казармы и тренируясь до потери пульса, я, казалось, сумел избавиться от старых подземных демонов. Ошибся. В брюках вмиг стало тесно, а сердце слишком шумно погнало кровь в виски. Оливия приближалась медленным шагом. Её рука с зажатой в ней рубашкой, на ощупь отыскала на стене маленький загнутый гвоздь. — Мне лучше уйти. Я отвёл глаза, чтобы прекратить разглядывать её. Поистине, там было на что смотреть. — Останься. Я капитан, а ты младший лейтенант, так что, считай, это приказ. Ох, как же я ненавидел тогда вот эту часть жизни вояк! Приказ, субординация, звания, старшинство… Дерьмо собачье, а не правила! Утренняя злость вспенилась в груди с новой силой, и, вкупе с возбуждением, смешалась в чудовищном коктейле. — Чёрта с два! Мой капитан — Смит, и я не обязан выполнять твои прихоти! — Тогда сочти это за просьбу. Она приблизилась вплотную, овеяв запахом лавандовой отдушки. Не простая штучка, эта Оливия. Мы все довольствовалась обычным мылом, а у нее, оказывается, лавандовое… Где денег то взяла, на эту роскошь? Я мысленно отбивался от неизбежно растущего возбуждения, пытаясь переключиться на запахи сена и мыла, на собственные ногти, впивающиеся в ладони, на… Горячие руки легли мне на грудь, прогревая озябшую кожу сквозь ткань кофты. Ноги стали ватными, во рту собралась слюна и я громко, уязвимо сглотнул. Оливия чуть наклонилась и прижала свои губы к моим. Я резко отпрянул, рефлекторно почти оттолкнул её от себя. — Разве у тебя есть жена, или возлюбленная? — Её лицо выражало смущение и растерянность, а руки всё ещё тянулись ко мне. — Причём тут это? Нет никого, — пробурчал я в не меньшем замешательстве. — Тогда в чем дело? Я не знал что ответить. Что сказать? Выложить, что я всё детство слышал и смотрел как другие трахаются? Что меня воротит от всей этой потной лицемерной возни. Понятно, если за деньги — сам жил на харчи с материнского унижения. А просто так — зачем? По любви? Так нет её между нами. Мы вообще, считай, незнакомцы. Я просто молчал и смотрел в её глубокие глаза, увязая в неприятных мыслях. Оливия вздохнула и задумчиво оглянулась на соломенную подстилку, которую, видимо подготовила загодя. — Ты что никогда не был с женщиной? Вопрос прозвенел в тишине. Вот уж действительно — в ней море проницательности. А может быть, это у меня, дурака наивного, всё на лице написано? Выдохнув и решив, что дно достигнуто, я отвёл взгляд и пробубнил: — Да. Мне это неприятно. Девушка прыснула в кулак, качнув своими длиннющими рыжими локонами. — Ты ведь не пробовал, откуда знаешь? Я снова не нашёлся что ответить. Мне было невероятно странно, что эта красивая взрослая женщина, не связанная никакими обязательствами хочет этого. — Иди ко мне. Вдруг, тебе понравится? Я не стал сопротивляться, увлекаемый на солому безумицей. Злость на неё сменилась постепенно расчётливым запалом: убью двух зайцев сразу! В позапрошлом увольнении новоиспеченные лейтенанты настойчиво приглашали меня посетить местный бордель, нахваливая наперебой умения тамошних девочек и пойло. Они слишком панибратски вели себя, пока мы прогуливались по городской площади, и успели порядком мне поднадоесть. Наш отряд направился прямиком в обсуждавшееся весь вечер заведение, а я оцепенел, стоя на пороге. Запахи вина, секса, пота и табака, доносившиеся из-за дверей окунали в мрачные и непотребные воспоминания детства, грубее и резче, чем некогда Закариас макал головой в грязную зловонную лужу. Я так и не вошёл. Малодушно, с комком тошноты в горле и дрожью в коленях, убрался подальше в первый попавшийся кабак и попытался напиться. И этого не получилось: разум и тело ни на йоту не расслабились, не затуманились и не развеселились. Только тошнота и рвота настигли после третьей бутылки портвейна — на что-то более приличное жалования не хватало, а надраться до забытья было очень нужно. Так я и просидел там до самого утра, то проваливаясь в тяжёлую беспокойную дрëму, то страдая от приступов головной боли и тошноты. После того дня про меня поползли слушки самого разного рода: мол, Леви — больше по мальчикам; Леви скрывает жену; Леви — импотент; у Леви любовница — знатная Фрау. Или Герр. И это только самые реалистичные. Зоэ имела глупость спросить у меня что из этого является правдой. Я со злости предложил ей трахнуться и проверить пару гипотез самолично. Конечно же, она обиделась и до сих пор со мной не разговаривала. Оливия, своим приглашением на мягкое душистое сено, подкинула мне замечательную возможность попробовать наконец-то то, от чего я всё время бежал. И заодно отвадить болтливые языки от моей персоны. Всё равно наша самоволка быстро окажется на слуху у главных сплетников легиона. Я и сам, неся дежурства сотню раз уже вольно и невольно становился свидетелем чужой страсти, и не сомневался, что за нами, с высокой вероятностью, тоже кто то следит. Пусть теперь судачат про неё. Расправившись с моей кофтой, и отбросив её в сено, Оливия принялась рассматривать. Я неловким колченогим истуканом сидел перед ней, подавляя желание протянуть руку к её налитыми грудями, очерчивающимся под густыми рыжими прядями. — Днём не насмотрелась. — Подметила она и потянулась к поясу моих брюк. — Сам. — Я остановил её руки и принялся снимать остатки своей одежды. Оливия фыркнула и тоже решила окончательно обнажиться. Очевидно, она готовилась к нашему свиданию заранее, потому что белья под её светлыми брюками я не разглядел. Зато, когда мы раздевшись до гола, предстали друг перед другом в жёлтом свете лампы, я смог увидеть её всю. Она нарочно откинула густые длинные волосы за спину, выгнулась в талии и протянула ладонями кверху руки ко мне. Кожа ее была светла, почти прозрачна, я видел как сквозь этот нежный пергамент просвечивают тут и там тонкие, еле заметные голубые венки. Плечи и грудь были усеяны тысячей мелких веснушек, словно кто-то смочил кисть в охряной краске и щедро на неё побрызгал. В порыве немого любования я неловко положил ладонь на её колено, и она, чуть сменив позу, раскинула бёдра, открывая передо мной невероятное. Я многое повидал за годы жизни в борделе, но такого близкого и будоражащего зрелища, пожалуй, припомнить бы не смог. Её пышные бедра и контрастно к ним тонкий стан, манили смять, впиться, прижимать и забирать. Коротко стриженный треугольник волос, и нежные складки под ним приковывали всё внимание. — Сколько тебе лет? Около двадцати? — она подаётся вперёд, наседая, а я, опять инстинктивно, отстраняюсь. Кретин. — Двадцать. Будет двадцать один в конце года, — язык болтает сам по себе. Ну вот зачем ей эта информация? Точно кретин… — Ты же недурен собой и силён. Отчего же женщин не было? Она опрокидывает меня на сено, забираясь сверху и снова открывая моим глазам свои божественные красоты. Возбуждение стучит в висках и паху, заставляя снова и снова судорожно сглатывать. Дали бы мне сейчас озеро — выпил бы до дна, настолько сухо в глотке. — Рост? Нет, это ерунда, в этом деле не имеет значения, — она болтает, как бы сама с собой, и мне становится предельно неуютно. Ну вот, по росту моему решилась пройтись. Что ещё скажет? Наверное, что слишком дерзок или взрываюсь на пустом месте? Так ведь и не был я никогда таким. Она меня не знает. Сейчас просто такой период, который я отчаянно пытаюсь завершить. Как глупо… — Наверное, слишком уж суровый и нелюдимый. Но такое, скажу тебе по секрету, многим дамам даже нравится, — она проводит своим указательным пальцем по спинке моего носа, к кончику, и мне по-глупому хочется фыркнуть. Оливия простая, как медный пятак. Ее тонкий палец опускается на нижнюю губу, и я не зная сам зачем, ловлю его зубами и слегка сжимаю. Пусть не думает, что совсем уж главная тут! Её рот приоткрывается, выпуская розовый кончик языка, и она облизывает свои пухлые губы. — Коснись меня, — тон её голоса совсем иной, чем в глупой болтовне секунды назад. Он пробирает до мурашек, склоняет к земле офицерским приказом, и одновременно выжигает все робкие преграды самоконтроля, горячим воском капая прямо в низ живота. Такое со мной впервые. Мне хочется подчиниться этому повелению, и я не нахожу причин отказать. Рукой, осторожно веду от талии, по рёбрам, к тёплой округлости её груди. Мягкая, упругая и горячая… Она заполняет мою ладонь, давя в ямку между средним и безымянным пальцем плотностью соска, и я чувствую как горят мои уши и напряжённым колом окончательно встаёт член. Я упираюсь в её лобок, короткие волоски покалывают гиперчувствительную плоть, но это только больше подстегивает возбуждение. Она, от моего лёгкого сжатия, прерывисто выдыхает и начинает покачивать тазом. Проклятье… Всё как-то иначе, чем я думал, тут, с ней, на чертовом колючем сене… Все мысли о неправильности, грязи и уродстве соития постепенно испаряются, как кровь мерзких титанов. Воздух из моих лёгких со свистом вырывается наружу, тело скрючивает, а глаза распахиваются сами собой, когда она садится прямо на меня. Я не ожидал, совсем не был готов, и теперь, медленно, сантиметр за сантиметром, дразня и сжигая, её горячая глубина затягивает мой член внутрь. Наверное, выгляжу жалким в её глазах… Плевать. Я задыхаюсь — настолько это странно, мучительно, хорошо и приятно. Словно мощным механизмом закручивают тугую, влажную, огненную пружину, там, внизу… Она замирает, приняв меня целиком. Я ловлю себя на том, что сжал её грудь слишком сильно. — Тебе не больно? — язык снова бежит вперёд разума, и я покрываюсь ещё более ощутимым румянцем. — Мне хорошо, Леви. Она произносит это с таким волнующим придыханием, что волосы на моём затылке встают дыбом. Словно в подтверждение своих слов, она сжимается внутри, обхватывая меня мягкой упругостью. Я на грани. Всё тело пронзает горячий озноб, в висках ещё резче стучит, а на спине проступает пот. Оливия движется на мне, тягуче, выпуская из себя и проталкивая обратно. Нужно что-то сделать, как-то следовать за ней, иначе я просто умру, здесь же, в этом проклятом колючем сене. Я тоже толкаюсь, неумело и грубовато, навстречу её разведённым в стороны бёдрам, с громким влажным звуком, и она прижимается ко мне. Своим горячим влажным лобком — к моему, дрожащим животом, мягкой грудью, проминает меня в солому, обхватывает руками, сжимая крепко-крепко. Оглушающая, пьянящая, терпкая, она стонет самым распутным и сладким пением сирены, какого я не слыхал ни в одну ночь в борделе, обдавая жаром своего дыхания моё ухо и шею… Взрыв, падение в пропасть и разряд молнии разбирают меня на пыль и пепел. Совсем иначе, чем при самоудовлетворении… Роза, Мария, Сина… В глазах темнеет… — Эй, мы же ещё даже не начали, — она с лёгким упрёком легонько похлопывает меня по щеке. Дрожь наслаждения все ещё пронзает моё тело, выталкивая из пересохшего горла клокочущие стоны и заставляя пальцы на ногах подгибаться. Дышать тяжело, и я всё ещё барахтаюсь на пульсирующих волнах, всё ещё внутри неё. Она прижимается всем телом, снова, и на удивление, её лицо не искажено притворным сладострастием, скрывающим под собой омерзение. Непривычно. Я не такого ожидал. Это… Нежность? Приятно. Тепло и последние отголоски разрядки растекаются по рукам и ногам, расслабляя и усыпляя. — За тобой должок, — игриво шепчет мне прямо в ухо, и по моей коже вновь бегут острые мурашки. Она так солнечно улыбается, что я непроизвольно дёргаю уголками рта в ответ. В голове так пусто, а между нашими телами, плотно прижатыми друг ко другу так тепло. Оливия всё что то лопочет: про свои безопасные дни и про мои габариты, про преждевременность и невинных юношей с отсутствием опыта. Я же ничерта не понимаю: что происходит, как мне себя вести, что делать и чем это всё обернётся. Она чуть приподнимается, упираясь руками мне в грудь, и её волосы, струящиеся шёлковым пологом, окружают нас. Теперь мне уже самому хочется касаться её. Немного несмело обхватываю её талию ладонями. Кожа нежная-нежная, бархатом скользит под пальцами, опускаюсь ниже, на мягкость ягодиц. Сжимаю крепко, кончиками пальцев — в мягкую плоть. Хочется сжать ещё сильнее, но понимаю, что ей может быть больно. Она прогибает спину, снова туго сжимается внутри, и я ощущаю вновь накатывающее возбуждение. — Ох… Леви! — стыдно признаться, но мне так понравилось, как звучит из её рта на выдохе моё имя. Член твердеет снова, и я пытаюсь двигать бёдрами под ней. Внизу, там где наши тела слиты в один горячий клубок — жарко, мокро, липко… Её таз снова прижимает меня к подстилке, да так, что я плотно упираюсь в неё изнутри. Она запрокидывает голову назад, издавая шипение и сдавленные всхлипы. Прямо перед моим лицом колышется её грудь, большая, красивая, сочная, чуть сбрызнутая веснушками, с нежно-розовыми пухлыми ареолами сосков. Нестерпимо хочется сжать её, одну и другую, ощутить их нежную мягкость и… вкус? Позволишь? Она осоловело смотрит на меня сверху вниз и запускает свои пальцы в волосы на моём затылке, притягивая ближе. Позволяет. Не разрывая зрительный контакт с затуманенными похотью медовыми радужками, я втягиваю прохладность соска в рот. Она снова протяжно стонет, вызывая каскад новых мурашек на моих предплечьях, но глаз не отводит. Только сжимает ладонь на моём затылке и шепчет: «Ещё…» Я наслаждаюсь, искренне и ненасытно, лавандовым ароматом чистоты и сладостью её тонкой кожи, ласкаю языком затвердевшие холмики, смакуя жадными губами и прикусываю, посасываю и влажно целую. Ей нравится, не могу сказать, откуда знаю, но чувствую — по сбитому дыханию, по беспокойным рукам, лапающим меня везде, где можно дотянуться. Осознание того, что я своим членом, ртом и рукам даю удовольствия этой невероятной девушке, накрывает меня с головой, провоцируя ещё большее возбуждение. Я снова твёрд и разгорячен донельзя. Оливия мелко подрагивает, то шипит, то всхлипывает, когда я наращиваю темп бёдер и языка. Её плечи резко дергаются, голова вновь запрокидывается, открывая тонкую, сильно покрасневшую шею, и ключицы. Грудь девушки, покрытая иголочками мурашек, с набухшими соском, выскальзывает из моих губ с негромким, но очень смущающим звуком. Сладкая, нежная, горячая, во мне и вокруг меня. Вот за что мужчины ежедневно просаживали в «Тигровой Лилии» свои скудные гроши. Никаких денег не стоит… Я вижу, что оставил на одной из грудей слабые бордовые отметины. Больше так не буду — слишком отчётливо вспоминаются такие же следы на теле Кушель. Её запутавшиеся пряди мешают, и я собираю их обеими руками за спиной, попутно принимая сидячее положение. Она легонько взвизгивает, обхватив меня ногами и руками, словно вьющееся растение. Наши тела снова плотно сжаты, раскалённые, влажные, с налипшей соломой. Шипение и чужой низкий голос-стон срывается с моих губ, когда она насаживается до упора, поддаваясь и подаваясь мне навстречу с остервенением и яростью. — Не смей кончать, Леви… Держись, ох… иначе я тебя отправлю через весь… Полигон! Через всю базу… Без рубашки и штанов! Болтовня разгоряченной Оливии, перемежаемая стонами и вздохами, слабо помогает держаться на поверхности. Вязкая огненная лава возбуждения тащит пудовыми гирями на дно, прямо в жерло нашего общего вулкана. Я стиснув зубы и зажмурившись, изо всех сил оттягиваю собственную разрядку. Этих самых сил почти не остается. В ушах гулко ухает, она извивается и дрожит постанывая в моих руках. Стены помещения, сложенные из грубых брёвен и вездесущая солома отлично глушат наш сладострастный унисон. Она сжалась внутри, сильнее, чем во все прошлые разы, напряглась, застучала зубами, будто в ознобе. Перестала дышать. Дёрнулась резко, ломанно. Согнулась, сутуло сгорбившись и дрожа. — Ещё! — ухо опалил влажный жар её мольбы. Я исполнил просьбу и своё давнишнее желание, прижав ее покрепче и легонько зажав зубами мягкое девичье плечо. Оливия рычала и стонала не замолкая, срываясь на хриплый забавный писк. Я понял интуитивно, что сейчас она совсем себя не контролирует. Толчок, другой, третий… Жарко, тесно, мокро, громко, нежно и яростно, и остро… я почти забрался на эту томительную вершину… Снова взрыв в низу живота, и молнии, пронзающие от пяток к паху и следом в голову — вдоль по позвоночнику. Дьявол, как же горячо… Я чувствовал то свою пульсацию внутри неё, то ее ритмичные сжатия, и это заставило и меня содрогнуться. Оливия уже с минуту как жалобно стонала и всхлипывала, а я с опозданием осознавал, что полноценно кончил. С женщиной. Впервые. — Ты чего? — Я судорожно хватал воздух в попытках отдышаться. Тоненькая иголочка страха и упрёка впилась слева под ребро: «Ты такой же как и те похотливые подземные свиньи. Ей больно, а тебе хорошо. Ты проиграл.» Она зашипела, мокро мазнула губами по плечу и ключице, отстранилась. Я посмотрел на её красное лицо, на налипшие у висков рыжие прядки, на приоткрытый рот, блестящий от слюны, и понял что она совершенно не в себе. Теперь был мой черёд легонько похлопать её по лицу. Оливия вернулась, затуманенный взгляд пояснел, а расслабившееся мягкое тело снова окрепло. Она, все ещё часто дыша, толкнула меня в грудь, обратно в горизонтальное положение и неловко подрагивая, слезла вбок. Мне тут же захотелось прикрыться — член, вялый и влажный, секунду назад с громким хлюпаньем выскользнувший из неё, теперь лежал безжизненным сморщенным слепышом. — Всё ещё неприятно? — она попыталась подлезть мне подмышку, но я не дал. — А тебе? — А ты не понял? Она взяла мою руку и просунула между своих ног. Я замер. Горячо, скользко, нежно — мои пальцы несмело перебирали лепестки её плоти, вызывая в ней слабую дрожь. — Урок первый. Запоминай. Если у женщины там мокро — значит она, скорее всего, хочет мужчину. Ну, или в моём случае — кончила, — она качнула тазом и одновременно с тем прижала мою руку сильнее к своей промежности, да так, что первая фаланга моего среднего пальца оказалась внутри. Её плоть снова чуть сжалась вокруг моих пальцев, а в ухо я получил тихое: «Ох…» Я бы сказал что это всё мерзко, но то сказал бы прежний Леви. Сейчас было только легко, волнительно и любопытно. — Урок второй. Помимо члена, мужчины могут баловать женщин разными способами. Если умеючи делать то, что сейчас делаешь ты — женщина может получить оргазм. — Кончить? — Да, выражаясь по простому. Она убрала мою руку и все-таки подлезла ко мне подмышку. Устроилась поерзав, смущая меня — я всё ещё был вспотевшим. — Помимо этого, можно ласкать друг друга языком. — Прямо там? — Угу… — Фу, мерзость. — Ой, ты просто еще не пробовал. — Тоже верно. Тишина и стрекот сверчков убаюкивали. Теплое, нежное тело Оливии приятно прижималось к моему боку. В голове стало так пусто, будто бы ржавый кран, все мои двадцать лет перекрытый, выкрутили на всю мощность, и слили весь бурлящий напор. Ничего не осталось: ни ярости, ни горя, ни злости, ни раздраженности. Только тепло и покой. И сладкая вязкая ленность. Длинные пряди моей первой женщины беспорядочно рассыпались вокруг головы, легли на грудь. Я взял в руки одну, свернул в кисточку кончик. Припомнил хвостики коротких волос Изабель и кольца кудрей Рамоны. В странном секундном порыве нежности (я удивился, что обнаружил её в себе) пощекотал рыжей кисточкой остренький нос размякшей, дремлющей на моём плече Оливии. Она забавно поморщилась, нахмурила свои светлые брови и разлепила веки. Если бы я был поэтом, я бы написал целый стих о том, как умер, утонув в гречишном мёде. Мы долго молча смотрели друг другу в глаза, наконец она не выдержала: — Ты целовался когда нибудь? Снова эти вопросы. Когда же она угомонится? — Нет. — Дьявол, Леви, да что с тобой не так?! –Она приподнялась на локте, заглядывая мне в лицо. — Не мельтеши, пожалуйста. Оливия засмеялась, рыжие прядки защекотали мой бок и левый сосок. Её губы были мягкими и тёплыми. Я слегка опешил, когда влажный язык настойчиво проскользнул в мой рот. Странное ощущение, скользкое, но приятное. Руки сами собой вновь путешествовали по её телу обнимая и прижимая. Уже без отчаянного порыва присвоить, но лишь с желанием приласкать. Вот же смех — я впервые поцеловался по настоящему лишь после первого секса. Всё-то у меня в жизни с ног на голову. Что-то смутное, тревожащие засвербило холодком на затылке. — Оливия… — я коснулся её подбородка отстраняясь и прерывая поцелуй, — Мы горим? — Ого! Ты можешь и романтичным быть? О, да… Мы сгорели… — Да нет, же! Мы ГОРИМ! Палёным пахнет! Мы вскочили как по команде, хватая свою разбросанную одежду. Сено занималось быстро, и у нас оставались секунды на эвакуацию. Скорее всего наша возня опрокинула масляную лампу. Жилет Оливии пал жертвой огня как и моя гражданская кофта. Удалось спасти лишь наши брюки, обувь и пресловутую рубаху. Я по-джентльменски уступил последнюю обнажённой Бюллер, вновь, как и днём оставшись без верха. Полыхало знатно. Жар распалял воздух на добрых пять метров. Сено почти не коптило, устремляя к темно-синему небу яркий оранжевый столб, сверкающий отблесками в глазах и волосах моей спутницы. Мне не хотелось думать о будущем, спрашивать что-либо у неё, выяснять новый статус наших отношений. Всё потом. Мы просто сидели, любуясь на пожарище, она положила голову мне на плечо, а я продолжил играть с её длинной прядкой. Такими нас и застал Эрвин. Опомнившись, мы конечно же бросились тушить пожар. Общими силами всех дежурных управились всего за час. Теперь повсюду воняло копотью и потом. Не сговариваясь, лишь обменявшись взглядами, мы с Ливи (так она позволила себя мне называть) дождались пока разойдутся все участники тушения и отправились в её комнату. Там была личная уборная, как и у каждого капитана. В дотлевающем пожаре этой тёмной ночи мы использовали душевую не только по прямому назначению. На следующий день мои волосы слегка отдавали лавандой, и это, конечно же не преминули с издевкой заметить и Смит и Зоэ. Оливия только загадочно улыбалась и позевывала, прикрываясь ладонью. Веселье закончилось на послеобеденном построении. Мы оба получили неделю «губы» и вычет из жалования. Я снова ощутил порыв альтруизма и хотел взять всю вину на себя, но Ливи не дала мне этого сделать. По легиону теперь поползли новые слухи: про нашу связь, про диверсию поджигателей, и про мою извращенную любовь к щеголянию голым торсом. Недели жизни наполнились свежим воздухом. Внутри перестало быть пусто. Я стал спокойным, уравновешенным и флегматичным, как и раньше. Только оставаясь наедине с моей любовницей, позволял щепотку новых эмоций, ранее мне несвойственных. Её непомерно веселил контраст моей отрешенности в повседневности и горячечности, вызваемой её интимным присутствием. Мы отдавались друг другу самозабвенно. За конюшнями и в кладовке медпункта. Часто, громко и пылко. Без такого буквального пожара, конечно, как в первый раз.22.04.858.
«Алый будуар» — 19:40
Сегодня я увидел Оливию.
На полотне той картины была именно она.
Прошло пятнадцать лет, а я всё ещё помню её рыжие пряди и веснушки.