И так мы пылали

м! Хоук/Андерс Храмовники расступаются перед ними. Медленно пятятся один за другим, опуская мечи и не отрывая взглядов от того куска породы, что недавно был их рыцарем-командором. Сука мертва. Наконец-то сдохла, остались только переломанные, искаженные клочки, которые понемногу трескаются. Андерсу все еще мало, в груди голодно горит жажда боя, он был бы не прочь, если бы на них напали и попытались покарать за убийство Мередит — или за что-то еще, неважно. Он чувствует пламя в своих жилах, которое успокаивается не сразу. Целитель понятия не имеет, было ли это желанием Справедливости, получившего свое, или его собственным пылающим гневом. Мысли духа ревут в его голове, довольные, яростные, и полностью совпадают с мыслями самого мага. Но храмовники отступают, и приходится опустить оружие. Андерс смаргивает пелену с глаз. Пальцы, сжимающие посох, ощутимо трясутся — от страха, от усталости, от непередаваемой, всепоглощающей тоски. Все закончилось, им позволят уйти. Но куда идти тому, кого станет ненавидеть и преследовать весь мир? После шума битвы, после грохота шагов оживших статуй, которых натравила на них безумная Мередит, становится даже слишком тихо. Где-то вдалеке слышатся крики и плач, невыносимо воняет гарью, палеными трупами и кровью. — Никто не против, если я отойду ненадолго? — светским тоном осведомляется вдруг Варрик, слишком уж бодрый для того, кого чуть не расплющила статуя бронзового раба буквально полчаса назад. Гном вскидывает на плечо арбалет и тяжко вздыхает. — Мне надо присесть, но сперва как следует блевануть. Хоук слабо усмехается. Он бледен как полотно и явно вымотался больше, чем все они вместе взятые. И все же у него хватает сил, чтобы придержать гнома за плечо. — Погоди, — советует он. — Отойдем от города подальше, и я к тебе присоединюсь в ближайших кустах. Ох, во имя Создателя, ну и дерьмо! Строго говоря, его определение было еще вполне мягким. На выходе из Казематов их встретили развороченные ворота. Около них валялся труп какого-то молодого храмовника без головы. Труп слегка дергался, потому что на нем сидел верхом искаженный, исковерканный одержимый и старательно то ли питался, то ли просто рвал бывшего тюремщика на куски. Андерс брезгливо запустил в него конусом холода, а Варрик стукнул получившуюся глыбу льда прикладом арбалета, экономя немногие сохранившиеся болты. Замороженное тело разлетелось на куски, окрашенные гнилой кровью. — Прости, что опоздали, — прошептал Андерс, переступив через останки того, кто еще недавно был магом — может, учеником Круга, может, полноправным чародеем. Шли медленно, приходилось иногда добивать немногих уцелевших одержимых, которые еще буйствовали на улицах. На площади Верхнего города наткнулись на молодую женщину, полумертвую от ужаса. Какой-то храмовник, полураздетый и похотливо ухмыляющийся, гнался за ней, уговаривая подождать, мол, ей понравится. Хоук всадил ему стрелу точно в горло, потенциальный насильник ничего не заметил, пока не упал на и так залитую кровью мостовую. Женщина глянула безумными глазами, вскрикнула и поспешила вверх по лестнице, торопясь, видимо, вернуться домой. — Большое спасибо, Блондинчик, — горько бросил Варрик, покачав головой. Андерс поджал губы. Он понимал, что его станут обвинять все до единого бывшие друзья, но в глубине души надеялся, что хотя бы гном, всегда тепло к нему относившийся, проявит снисхождение и поймет. — Не моя вина, что кто-то из этих уродов решил воспользоваться безнаказанностью и отсутствием руководства, — резко откликнулся он. — Лучше вспомни, кто виноват в том, что у них больше нет ни руководства, ни половины города, — Фенрис не преминул вмешаться. Ну конечно. От тощего злобного альбиноса Андерс ничего иного и не ждал. Отвечать на нападки маг не стал. И без того в жилах еще гудел боевой клич Справедливости, а все тело трясло от усталости и прошедшего гнева. Сейчас бы упасть и проспать часов этак двадцать, но кто ж ему даст такую роскошь? Он часто моргал, глядя себе под ноги. Чувствовал острую ненависть Фенриса, которого привязанность к Гаррету вынудила сражаться против храмовников, и неодобрение Варрика. Ну да, гном за что-то до сих пор любил этот прогнивший насквозь мерзкий город. Теперь все равно. Волна мести поднялась, и пожар Киркволла распространится на весь Тедас. На миг Андерс представил, как падут Круги, как люди, которых мучили, пытали и калечили в застенках, станут снова свободны. У него сжалось горло от бесслезного плача. Они сумели. Не идеально, с кучей жертв, но они справились — он и Справедливость. Большой переворот начался, дальше будет еще сложнее, еще больше жертв, но свобода стоит того. Церковь должна если не пасть окончательно, то хотя бы выпустить из своих когтей торговлю лириумом и магов. На обломках старого мира нужно начинать строить новый, лучший. Но он так устал! Вся мана до капли ушла на сражение, горло драл сухой кашель, глаза слезились от дыма пожарищ, а уши забивали чужие крики. Андерс с тоской вспомнил их с Хоуком кровать в особняке. Он успел соскучиться по этому просторному одеялу и горячему боку Гаррета, который порой наваливался на него во сне и так упоительно храпел в ухо. У дверей особняка Хоука они остановились. Андерс привалился к стене, якобы небрежно опираясь на посох — на деле он лишь старался не упасть. — Составишь мне компанию, эльф? — вздохнул Варрик. — Надо дойти до «Висельника», посмотреть, что там еще осталось, и собрать вещички. Чую, нескоро мы сюда вернемся. Фенрис только кивнул. Судя по его взгляду, с куда большим удовольствием он был сперва собрал трофей на память — например, мятежную голову одного мага. И все же воин не стал задираться снова — наверняка тоже с ног валился, даже сутулился сильнее обычного. — Пошли, — согласился он скрипуче. — Займемся делом, пока Хоук опять будет тащить на себе этого… Он не договорил. Махнул рукой и пошел следом за гномом, волоча в опущенной руке меч, вдруг ставший тяжелым для него. Они остались вдвоем — не считая пары тел, которые валялись на противоположной стороне улицы, придавленные упавшими камнями. Особняк напротив частично рухнул, верхний этаж был сметен напрочь, и дом скалился в черное от гари небо обломками некогда роскошных комнат. Андерс до боли стиснул пальцы, заметив, что в проеме сломанного окна виднеется тельце ребенка — может, сын хозяев дома, может, просто молоденький слуга. Хоук ухватил его за плечо, втолкнул в дом. Их особняк почти не пострадал, поскольку находился чуть в стороне от волны взрыва. Правда, внутри было пусто и тихо. Бодан и его сынок давно уже собирались уехать, так что их отсутствие не удивляло, гномы отлично чуяли опасность и вовремя убирались. — Орана! — позвал Хоук, прокашлялся и попробовал еще раз: — Орана, ты здесь? Нет, тишина. Эльфийка, видно, тоже перепугалась до смерти и поторопилась убраться. — Ладно, — выдохнул Гаррет, — может, она с другими эльфами в эльфинаже побудет. — Надеюсь, она не наткнулась на демонов, — вздохнул Андерс. Девушка, в сущности, была хорошая, хоть и робкая. За последний год она немного отошла от своей рабской привычки кланяться всем встречным, и Андерс правда надеялся, что с ней все будет хорошо. Видит Создатель, на его совести и так чересчур много безвинных жертв. — Подождешь в спальне? — Хоук на миг сжал его руку. — Надо собрать что-то из вещей, да и деньги не помешают. У нас есть пара часов, пока храмовники перестанут глазеть на своего командора, вплавленную в плиты двора. — Приготовлю поесть, — устало кивнул Андерс. — Тебе бутербродик сделать? Гаррет уставился на него, и у Андерса все внутри оборвалось. Взрывать проклятую Церковь было легче, чем смотреть в глаза Хоука, почти желтые, с сузившимися зрачками. Быть может, он сейчас ударит его или накричит? Было бы справедливо, в общем-то. Андерс был не против получить зуботычину или пару матерных определений за свою отчаянную миссию. Но Хоук только глубоко вздохнул — и, как-то дергано подавшись вперед, привлек его к себе. — Не было возможности спросить, — шепнул он, горячо выдохнув Андерсу в ухо. — Как ты? — Лучше, чем твои соседи, — горько усмехнулся целитель. Бить его не собирались, и Андерса затрясло еще сильнее прежнего. Он вжался в Хоука всем телом, обхватил руками его широкие плечи, наконец-то роняя посох и позволив себе обмякнуть. Хоук опять держал его, надежно обняв за пояс, и его борода привычно щекотала шею. — Я думал, ты меня убьешь, — признался целитель. — Боялся этого, но и хотел. Чтобы вот так, лицом к лицу, чтобы твой кинжал пронзил меня в самое сердце и последним, что я увижу, стало твое лицо. — За столько лет, — в голосе Хоука была обида, — ты так и не усвоил, как я люблю тебя. Думаешь, я не понимаю, зачем ты сделал все это? Он отстранился, и Андерсу стало очень холодно, даже зубы застучали, как будто ледяной хваткой прихватило. Он протестующе охнул и потянулся к Гаррету, но тот уперся руками в его плечи. — Я понимаю, — четко, раздельно сказал он, ухватив слегка расфокусированный взгляд мага своим. Андерс растерянно поморгал. У него дрожали губы, когда он ответил: — Чтобы спасти тех, кто стал рабами… Хуже, чем рабами, Гаррет! — Так считает Справедливость, — Хоук взял его лицо в ладони извечным жестом ласки и защиты. — А ты действовал как целитель. Ты раньше всех нас увидел, что в этом городе зреет кошмарный нарыв ненависти, боли и несправедливости. И в нужный момент вскрыл его, как положено доктору. Все, что сейчас происходит на улицах — это как тот гной, который должен выйти наружу. Этого могут не понять, но я думаю, ты сделал все правильно, жизнь моя. Мы уйдем — на год, два, как получится. Уведем за собой погоню Церкви и ненависть храмовников, чтобы город мог исцелиться и вернуться к жизни. Пусть хоронят мертвых, пусть лечат раненых, пусть строят то, что еще можно восстановить. Андерс смотрел на него и видел теплую улыбку бесконечно усталого человека. — Прости, — пробормотал он, голос срывался от слез, которые никак не могли пролиться. — Из-за меня ты лишишься всего, что тебе дорого… — Моя сестра жива, — напомнил Хоук, — и наверняка не пропадет в компании других киркволльских магов. Варрик и Фенрис тоже живы, и я уверен, что наш замечательный гном приложит руку и задействует все свои связи, чтобы помочь городу. И ты жив, Андерс. Мне жаль всех погибших, даже владычицу Эльтину, но я смирюсь с этими потерями. Вот потерять тебя было бы невыносимо. Невозможно. Андерс поцеловал его. На губах горчил пепел, они оба были в крови и грязи, но он просто не мог удержаться. Хоук, которому, по совести, полагалось бы его убить или изгнать, принял его. Даже теперь. Даже после того, что они со Справедливостью натворили. Даже несмотря на то, что теперь на них обоих откроют охоту. — Я люблю тебя, — яростно выговорил Андерс, сам не свой от горечи и боли в груди. — Ради Создателя, ради Древних богов, ради чего угодно, Гаррет, о, я так тебя люблю! — Я знаю, родной, знаю, — Хоук позволил ему эти мгновения слабости, он сцеловал его дрожь с мокрых губ и выпил его страх, взамен отдав часть своего вечного тепла. — Прости меня. Я должен был понять, должен был лучше заботиться о тебе, чтобы ты доверял мне. Я буду стараться больше прежнего, обещаю тебе. Андерс хотел бы стоять так вечно, обнимая его и чувствуя, будто из его позвоночника выдернули огромный штырь. Облегчение накатило такой огромной волной, и целитель слушал, слушал и не мог наслушаться того, как Хоук шепчет ему о любви, о прощении, о поддержке и своей вине — будто она была, ха! Это будет долгий побег — сперва из Киркволла, на Рваный берег, вслед за другими беженцами и магами, которые станут спасаться из разрушенного Круга. Долгий путь… куда-нибудь, где их не станут искать. Они могли бы отправиться на север, в пустыни Андерфелса, на родину предков Андерса. Могли бы поселиться там, где нет ни одной живой души, кроме них, и ловить обрывки слухов о том, как отзовется их революция в мире. Или могли бы остаться и возглавить этот поход, возглавить тех, кто станет драться за свою свободу до конца. Может, даже умереть в этой борьбе — вместе, как сейчас, глаза в глаза, держась за руки. Андерса прошило дрожью возбуждения при одной этой мысли. Да, это снова побег — не из Круга на сей раз, а от всего мира. Но рядом будет Гаррет, ради него оставивший всех и вся, шептавший о любви, преданный и все простивший. Значит, не страшно. Значит, можно продолжать бороться. Андерс закрыл глаза и содрогнулся от своей великой, всепоглощающей, болезненной любви.