***
Было то первое утро июня: петухи глотку дерут, солнце глаза сквозь веки жжёт, пьяный Грязной под окнами голосит почище кочета — красота! Проснулся наш кравчий, а голова-то словно чугунная — меньше пить надобно было на пиру разгульном, меньше. Делать нечего. Долго ли, коротко ли собирался опричник, а из хором своих таки вывалился. Сшиб Скуратова меньшого, головой стену расписал, но во двор выкатился. Оседлал наш добрый молодец коня, молясь на дорожку ровную да поездки завершение спокойное (а не как в прошлый раз, вниз головой), да скачет на Резвом к Агафье. Была то травница в местных кругах знатная и почитаемая. Завоевала сия персона уважение и у земских людей, и у опричников. Знамо дело, Илюшу приворожить — к Агафье, заговор наложить на пса царского — к ней, родимой. Езжал Федора к старушке той не в первый раз — настойка васильковая да зелье зверобоевое службу кромешнику хорошо служили. Плетётся конь по дороге, клюёт опричник носом, да как взбрыкнёт Резвый, наездника скинет! Упал наш горемычный, встал с болезненным стоном да увидел перед собой бабу. — Ты куда плетёшься, загузастка старая?! Неуж-то жить тебе надоело, безпелюха ты проклятая! — от возмущения Федя даже протрезвел. — Вижу, жисть твоя круто изменится. Русалочьей встречи остерегайся. Знаю, много пролил ты крови и столько же прольёшь. Да не видать тебе счастия мирского, коли мар в Ирий не возвратишь. Много было вопросов у Феди, да отвечать на них более некому было. Расстаяла баба, словно видение. Примерещится же такое! Сколько раз себе обещал с Грязным не пить!***
Возвратился кромешник восвояси, туда, где черти проклятые, псы царёвы да разбойники лютые обитают. С княжичем Вяземским о делах слободских потолковал, Ваньку Разбитного делу ратному, правому поучил, Мишу на Скуратова старшого натравил, за девками в бане подглядел да царю-батюшке, на коленках его сидя, на люд окаянный нажаловался. Так и кончил день наш кравчий удалой, опричник молодой да содомит окаянный.