Кто его знает? Он мудр был иль глуп?
Сколько воды с того утекло
Иные говорили «семь пядей во лбу»
Конечно, коль сам государь входил в него
Эксперимент — 12 — «Опричник Фёдор Басманов»
Кравчий тихонько вошёл в опочивальню и притворил дверь да так на пороге и остался. Локоны золотые по плечам змейками бегут; спина прямая, словно венец на голове держит, а вот взгляд. Совсем не тот, что ещё четверть часа назад был. Не мог Федя понять — то ли кручинится девонька, то ли думу тяжкую думает. Голову на руку уронила, вздыхает. Осторожной поступью подошёл к ней, за плечи обнял, наклонился, ласково в висок поцеловал: — Отчего же печалишься, царевна-несмеяна? Сказать или нет? Довериться али сохранить тайну? Нет, Феденька вспыльчив и горяч. Всю слободу перевернёт и ладно, если сам на плаху не опрокинется. Записку уже давно свернула и убрала в ларец. Ладно, завтра Алёне покажет. Та ведь к ней сегодня приходила, сказывала о беспорядке в комнате. Может, и послание от того же человека? В любом случае, лучше с ней обсудить. Утро вечера мудренее. А пока обдумать надобно. — Оттого, что с пидором царским покои делить приходится, — на устах девицы появилась лёгкая усмешка. Федя задохнулся от возмущения: — Так виноват я что ли, что вы с Вяземским носитесь, как бояре от кола? — Федь, так не об том же речь, — опричница обернулась и встретилась взором с кравчим. — Света, будто я того желаю. Была бы моя воля на то — ни ногой бы не ступил в его покои! — на лице Феди отразилась горечь и печаль. Бедный, травмированный ребёнок. Как бы ему мой психиатр обрадовался, однако. Однозначно его пациент. Сошлись, значит, как-то два больных человека. — Может, после свадьбы всё изменится? — Так ты ж католичка. Хуичка. Нет, надо конспирацию держать. Здесь атеистов не жалуют. — Так ведь веру и сменить можно. — Ты ради меня даже на такое пойдёшь? Знал бы ты, что я ради тебя всю жизнь свою с ног на голову перевернула. — А отчего же не пойти? Ты ведь у меня один такой. С придурью, с выебью, но родной. — Вот знаешь, за что люблю? — М? — Да ты одна и придурь, и выебь мою ценишь, ласточка шизокрылая.***
— И почто за мной прёшься, окаянный? Нет, не пизди, что заблудился — начальной точкой маршрута были твои покои, — Алёна остановилась у двери своей опочивальни и повернулась назад, подпрыгнув от неожиданности, увидев перед собой княжича. Взгляд Афони был тяжёлым. И почему она такая? Неприступная, ага. Всё играет, вертит, крутит. Нет, сначала это было забавно, даже чем-то увлекало. Токмо не было её играм конца. Надоело руками воздух ловить. Те уже покои делят, а она лишь фигу ему показывает. То греет, светом пламенным озаряя, то обжигает своим холодом. Ему нужен ответ. Не даст он более собою крутить. — Почто я тебе? Что за игры ты устраиваешь? Не люб — так и скажи, отпусти с Богом, а коли люб — почто смеёшься? Ведь не шут я тебе какой. Али ты токмо о своём благе думаешь? Люблю я тебя, но не понимаю совсем. Иной раз взглянешь — не знаю этой девицы… — в голове княжич раз за разом прокручивал разговор с Басмановым у реки. А ведь прав кравчий. — Афоня, ну что за глупости, что за вздор? Вроде не пил. Пока до слободы бежал, в овраг какой свалился да головой приложился? — И снова одни усмешки да издёвки. — Ты чего взбеленился-то, шельма? Коли не люб был ты мне, не были б нашими дни слободские. А что поддеваю тебя, так я ж любя! Дорог ты мне, балбес, дорог. А смеюсь оттого, что не привыкла я привязываться. Не знаю, как любить правильно нужно, боюсь я чувства этого. Не серчай ты на меня за то, — в голосе девушки сквозила усталость и… сожаление? — А ты не боись. Лишь подпусти ближе, откройся мне, доверься; я ведь не обижу, знаешь, — оружничий ступил к комнате девушки. — Так, стоп! Этот слезливый монолог сейчас был нацелен исключительно на мою опочивальню? А не охренели ли Вы, сударь? Вот, отпускай его потом с этим кравчим. Явно ведь не сам додумался. Басманов научил? Так и думала. Всё, катись винипухом! Ступай в свои покои. Я-то думала, он тут душу изливает. Эй, и микробами обмениваться не лезь! Афоня! — оружничий изловчился и поцеловал девушку в губы, а та лишь пихнула его в бок. — Уматывай! Уходил княжич всё же довольный. Любит, зараза, любит. Ничего, он с Басмановым на неделю спорил. Переедет к ней в покои. Не дождётся Федька его поражения.***
И кому это раньше времени жить надоело? Ух, не понимает, луд, на кого нарывается. Вздумал здесь игры глупые устроить. Кто бы это мог быть? Так, Максимка позавчера почил, Прошка с Емелькой уж с седмицу на плахе. Голицын на кол был посажен. Может, за него кто мстит? Погружённая в раздумья, Света и не заметила, как дошла до Алёниной комнаты. А там, у покоев… — Да какого хера? Самый умный, да?! Почто к колдуну шатался, ирод?! Да тебя царь прибьёт прямо на месте и разбираться не будет! Да не вякай ты! Всё с тобой понятно. Мозги-то для чего даны?! Или мы только хуями думать умеем? Да я тебя вместо царя-батюшки сейчас же закопаю! Нахера тебе эта ладанка чёртова? Нет, ну если для тебя счастье и удача — это помереть в 20 лет по собственной дурости, то я тебе не завидую. Межеумок! Негорадок! Божедурье! — шатенка разражалась громом ругательств и била виновника своего скверного расположения духа по груди. Княжич оставил попытки её успокоить. Даже оттолкнуть не пытался. Ага, ещё прибьёт ненароком вздорную. Сделал морду кирпичом и молча выносил превратности судьбы. — Алёна, я правильно поняла, что этот придурок был у колдуна? — Света подошла ближе к эпицентру истерики. — О, дорогуша, а ты вовремя! Этот идиот сказывает, что и Федора с ним ездил! Да! Совсем не удивлена? Так верно, где один тупоголовый, там и второй безголовый. — ФЕЕЕЕЕДЯЯЯЯЯ! — Света заорала во всю свою адекватную мощь. Тут же раздался стук каблуков, послышался звон серёжек. Кравчий, околачивавшийся неподалёку, нёсся со всех ног. — Что случилось, краса моя ненаглядная? — Алёна, Дусю одолжи. — Зачем тебе Дуся, свет мой? — Я сейчас убивать тебя буду. Это кто тут семи пядей во лбу? По кой хер к колдуну шатался? Ладанку отдай, коли жить хочешь, лободырный! — ХВАТИТ! — терпение Вяземского окончательно лопнуло. — Думаете, вы самые умные? — Вот какова ваша любовь! Совсем о нас не думаете. Счастья нам не желаете. Завидно вам что ли? Хоть бы раз за нас порадовались! — Федя принял оборонительную позу: руки в боки, голову склонил, серёжками тряхнул. — Да чему радоваться? Смерти вашей? — Вот и пусть вас обоих казнят! Не жалко! Подохнете, так подохнете! Мне же все цацки достанутся, Феденька! А тебя, Афонасий, Алёна всё равно бы прибила! Не сегодня, так завтра. — Ну и пошли вы к лешему! Идём, Афоня, пусть друг на друга орут. Достали, нет уже мочи, — опричники развернулись и ушли прочь.***
Входила природа в самый расцвет, день был наполнен солнечным светом, нет по всей слободе места разладам и раздорам. Ага, квартет и тут проебался. Собирали молодцы хворост для костров, девицы росой умывались. По всей Александровке разговоров было только про Ивана-Купала. Смеркалось. Все люди добрые собрались вместе. Жечь костры начали, зверобой и иван-да-марью собирать. Света и Алёна уж стояли на поляне. Белые рубахи, красными льняными нитями расшитые; волосы распущены, венками из трав диких украшены. Ну точно, русалки. А венки-то косые. Не научились ещё плести, как Федора. Спустились кромешницы к реке с другими девицами. Два венка по воде пустили. Один васильковый, а другой — колокольчиковый. Побежали остальные девушки смотреть, кто же веночки подберёт, кто их судьбами станет? Алёна же со Светлою лишь вздохнули горько. Вот гады, такой праздник умудрились испортить. Не до веселья сейчас. Стоит только донести кому, и головы полетят. Развернулись девицы, покинули неспешно празднество.***
Плясало пламя костровое, вкруг огня дерзкого хороводы дружные водили. Тут же и кромешники, и люд простой. Афоня да Федя совсем позабыли утреннюю ссору с девицами. Веселились опричники, песни пели. — Ребят, а где же вы ненормальных своих потеряли? — А тебе какое дело, Ванька? — Да Иван-Царевич их спрашивал. Я уж почти всю округу оббегал. — Может, папоротник в лесу ищут? — Так их и девицы не видели. Переживаю я. Мало ли… Нет, они-то скорее всего в порядке. А вот слободу поджечь могут. Чёрт. Да от этих ненормальных всё, что угодно ожидать можно. А вдруг случится что-то? Они же в слободе ещё не до конца освоились. Могли заблудиться, потеряться. Лучше их найти, а то пизда всем будет.***
— Нет, ну вот что они за мордофили? Их же завтра казняяяят, — Света, всхлипывая, откупоривала новую бутылку фряжского. Девицы заливали горе в погребе. Благо, вин всяких да медовухи было много. — Ты понимаешь, ведь… Это… Они… Да, блять, с мысли сбилась! — Алёна уже не первый раз теряла нить своих рассуждений. Она сидела, навалившись на бочонок с брагой, и неспешно попивала пиво прямо с горла. — Вот знаешь, как всегда. Думают, что самые умные, а на деле… Ик! Идиоты. И слышать никого не хотят. Токмо поверхностно на ситуацию смотрят. А ведь есть какие-то… Ик! Аналогии. Вот ты. Пишешь красивые и большие главы, вкладываешь в них столько умных мыслей, а эти… «Тире недостаточно длинные; не может Миша быть таким плохим отцом; он изменится; а давайте-ка распишем ветку бокового персонажа, который нужен только для раскрытия главного героя». Федя и Афоня вломились в погреб. Перед их очами открылась невероятная картина. Пустые бутылки из-под вина да браги, две девицы. Пьянющие девицы. Сидят, ревут. Лоха да рюма. — И давно вы тут запасы опустошаете? Ключ где взяли? — Вяземский прикидывал цену ущерба. — Тебя-то почто черти лихие принесли? Ты ж на плаху собирался. Вот и шуруй. — Ну ты и пьянь. — А что, завидуешь упущенным возможностям? — Лучше замолчи, менее глупо будешь выглядеть. Я тут это, извиниться хотел. — Перед государем извиняться будешь. Грохнет он тебя. Ой, грохнет. — Да хватит дуться, праздник сегодня. Вон, смотри, Света с Федей уж милуются вовсю. Кравчий крепко обнимал плачущую девицу и прижимал к себе, по голове гладил. — Дурак. — Знаю. — Совсем головой не думаешь. — Так из нас двоих ты самая умная. — Казнят тебя, сдёргоумка. — Ага. — Сил нет на тебя злиться больше. — Вот и хорошо. Пойдём обратно, на праздник? Это ведь первый твой Ивана-Купала. Воротились к кострам, встали в хоровод. Только тут девицы венки на головах придурков своих любимых заметили. Васильки да колокольчики. Заулыбались, щёчки порозовели. Плясало пламя. Стали через языки огненные прыгать. Света с Федей, Афоня с Алёной. Аж дух замирает. В шутку заладили спор, кто же выше над костром пролетел. Смех лёгкий, чистый, юный раздавался над полем. Уж глубоко за полночь было. Побежали к Серой. Сами не поняли, как ноги к месту первой встречи вынесли. Воспоминания разум прорезали. Теперь это их место. Вот он, тот изгиб Серой, вот она, дорога. — Федька, ты меня понял? — Вяземский озорно сверкнул очами. — Агааа, — хитрым лисом растянул последнюю гласную кравчий. Крадучись направились к девицам. — Э, лиходеи! Вы чего там задумали? — девушки начали отступать к реке. — Топи русалок! — заорал Федя и первый побежал на Светлу, опрокидывая девушку в прозрачные воды реки. Тут же раздался и второй всплеск. Алёнка также полетела в реку, умудрившись утянуть с собой Афоню. Федька покатывался со смеху, стоя на берегу. — А этот что ржёт? Топи содомита проклятого! — Светла выпрыгнула из реки, утащив в Серую Басманова. Шуточно опрокидывая друг друга, заливисто смеясь, толкаясь и громко шумя, опричники устроили водные бои. Уж не слыхать было гула с поляны, токмо костры напоминали о буйном веселье. Вымокшие, разбалдевшиеся, наполовину пьяные кромешники разбрелись в поисках ивана-да-марьи. — Слушай, Федь, там в кустах шорох какой-то. — Ой ли, мало зайцев что ли? — А если волки? — Не боись, защищу. — Ага, от медведя ты тоже отчаянно защищал. Втроём тебя откачивали. — Смотри, рощица какая красивая. Пойдём, под берёзонькой приляжем. Развалились под деревьями, Федя крепко обнял девицу, прижал к себе. — Люблю тебя, шельма. — Ага, знаю. — Какой же ты самовлюблённый! Должен был сказать «А я тебя люблю». — Тебе под стать, вредина моя дорогая.***
Солнце приятно грело, тихо шумели деревья. Не мешал гул слободской, журчание реки успокаивало. — Мы на завтрак опоздали, — Афоня приоткрыл один глаз, перевернулся на спину. — Плевать, яблок позавчера напиздили на неделю. Посидим на фруктовой диете. Полезно, — буркнула Алёна, сладко потягиваясь.***
Воротились в Александровку к обеду. Встретились у забора слободского. Токмо вот Алёна с Афоней уж на конюшню собирались, а Федя со Светой ещё в слободу заползали. — И куда это вы, шиловжопные? Сколько бояр казнить успели, сколько самогону нагнали? — Света завершила расспросы протяжным зевком. — А у вас случаем не мелатониновый передоз, палочки Твикс? Идём с нами, Рарога проведаешь, — сил долго препираться и осыпать друзей колкостями после бессонной ночи не было. Нет, Алёна, конечно, за годы учёбы за 4 часа высыпаться научилась, токмо уж больно много сил пьянство да гуляния отнимают. Зашли на конюшню. Света Рарога по голове гладила, яблоком угощала. Федя своего Резвого по гриве трепал. Слободу пронзил громкий крик. У нового Алёниного коня была отрублена голова. А на месте убийства жестокого кровью начертано: «Следующая»..