я думаю, это бесы

— Да почему так холодно?! — А ты что хотел? Ясное небо в ноябре?       По грязной улице среди людей, лица которых никто не запомнит, шли двое. Один из них — тот, который, как ходячая книга жалоб, ворчал и жаловался на свою плохую судьбу — всё зарывался в тёмно-серый шарф от осенней стужи. Тощий и рыжий, если бы не шапка, то волосы бы точно стояли колом. Вторая из них одета была теплее и всё судачила первому под нос, жалуясь уже на свою тяжёлую ношу. Говорила же! Говорила! Матвей, возьми перчатки. Матвей, возьми перчатки! Ну, холодно же! А толку-то? — Надо было… — она почти начала свою заботу, как названный Матвей остановился и закатил голубые глаза. Руки тем временем от возмущения чуть не вывалились из карманов лёгкой куртки. В таких фланельках обычно ходят либо в марте, либо в Сочи, но, похоже, сам хозяин вещицы об этом не задумывался. — Жень, надо было дома остаться, а не таскаться в какую-то дыру, чтобы поболтать с кучей дол…придурков! «Приветики, я Матюша, мне девятнадцать, пробовал я с шестнадцати, торчал с восемнадцати, приятно познакомиться! Надеюсь, мы подружимся и будем жить в мире розовых пони и фиолетовой блевотины»! — говорил он это с таким наигранным и театральным тоном, что соседняя бабуля ненароком остановилась посмотреть, что произошло. — Корецкий, не делай вид, что это к тебе не относится! — Женя возмущённо разводит руками, — Я не хочу снова искать тебя по притонам и умолять пойти лечиться, — Матвей дёрнулся. Козырь, чтоб его. — Слушай, если тебе с Ритой эти анонимные общества с мозгоправами помогли, то с чего они мне помочь должны?       Сказал он и уже после осознал, что именно ляпнул. В ответ ничего не послышалось: Женя замерла. Уходя в себя, она даже не заметила, как Корецкий застыл вместе с ней. Вот же идиот: знает, что больная тема, мало того для Жени, так и для него самого, а всё равно лезет. Лезет, лезет, лезет и будто совсем забыл, как они вытаскивали друг друга из той ямы, в которую их загнала эта тупая и жестокая жизнь-судьба-волябожья.       Рука осторожно тянется к Жене. Она уже явно не тут, вон, губы дрожат, а взгляд пустой-пустой, будто совсем ничего не произошло. По правде говоря, ничего и не случилось. Не сейчас уж точно. В голове Жени остались только воспоминания. Жалкие, совсем непорочные отрывки памяти о том, как всё было хорошо.       За костлявой рукой тянется и тело, и вот они уже обнимаются среди грязной улицы среди людей, лица которых никто не запомнит. Матвей утыкается носом в чужую подмышку, дышит глубоко и медленно, как когда-то его учили. Куртка у Жени холодная и его лицо совсем не чувствует тепла. Об этом Корецкий не особо не заботится: лишь бы снова ожила, лишь бы не пришлось снова Татьянсанне…       Кто-то сзади шепчет про надоевших парочек, и Матвею остаётся только усмехаться. Если бы они были просто парочкой, которая поссорилась из-за невесть чего, было бы гораздо проще. — Прости, Лунь, — начинает совсем тихо, — я снова сначала говорю, а потом думаю, я…конченый, Лунь, пожалуйста, — шепчет куда-то в левое плечо. Вокруг идут люди — Женя не двигается. Лишь постепенно отмирает и неведомо смотрит в большие голубые глаза. Матвей виновато быстро ими хлопает и думает о чём-то своём, ну…виноватом.       Когда она размыкает губы, чтобы что-то сказать, Матвей ожидает всего. Но не того, чтобы та улыбнулась, потрепала через вязку шапки его по голове и совсем нежно прошептала: — Ты конченый.       Щёки Матвея краснеют ещё сильнее. — Я конченый.       Объятия становятся крепче.       Так мы вас и познакомим с двумя первыми героями нашей истории. С Евгенией Лунёвой: старшей сестрой троим — младшей сестрой двоим, отличницей, будущей надеждой ведущего филологического факультета страны. И Матвеем Корецким, о существовании которого помнит только мать, и то не далеко не факт. У которого первый курс оказался последним. И который не помнит свой девятнадцатый день рождения из-за мощного прихода героином.       Или не героином.       Матвей-то не помнит ничего с того дня, кроме весёлых картинок.       Спустя время весёлая вывеска «Распродажа 90%» поменялась на совсем невзрачную. Белыми буквами выведено «Наркологический диспансер имени…». Матвей охватил взглядом белую дверь с большими жёлтыми кругами на стекле, ещё одну вывеску, повторяющую смысл первой и шаткую лестницу из бежевой плитки. На доске объявлений, которая охраняла решётку окна, висела красочная бумага.

«Вам некуда идти и вы не чувствуете поддержку в попытке бросить яд? ОБЩЕСТВО АНОНИМНЫХ НАРКОМАНОВ вы не одиноки»

      Корецкого с последней же фразы вмиг бросило в смех. Женя его радости не разделила и, наоборот, глядела на него, будто говоря: «Дурачок, ты там долго бумажки на этой доске разглядывать будешь?» Дурачок этот хихикнул со своего предположения и протянул руку в сторону цветных букв на бумаге. — Они не думали, что это немного глупо? «Вы не одиноки», — он смешно вторит листовке в нос, — Откуда вам знать, господа мамины маркетологи, одиноким ли я себя считаю? — Мне кажется, в этом и суть, знаешь, — Женя быстро пробегается по красочным словам. — Да какая разница! Всё равно бред.       Подруга снисходительно вздохнула и прошла ближе ко входу в здание. Матвей последовал за ней. Белая дверь с жёлтым кругом на стеклянной вставке хлопнула. Внутри оказалось тепло и пахло чем-то приятно сладким. «Частная клиника», — Матвеев моментальный вывод. В центре комнаты находился стол регистрации во главе с высокой блондинкой, в углу охранял своё место вялый фикус. Корецкий расстёгивал куртку и рассматривал небольшую книжную полку с книгами за Женей и плакат «Мы выбираем жизнь». — Ты как это место откопала? — тихо спрашивает. — У меня девочка с потока сюда ходит, — Женя пожала плечами, — вот я и решила, что и тебе лишним не будет.       Чужие возмущения она решила проигнорировать. Пройдя мимо вялого фикуса и окна, из которого виднелась та самая стойка объявлений, она подошла к девушке за стойкой и мило улыбнулась. — Мы пришли поговорить, эм, анонимно, — начала, — точнее не я, а вот этот гражданин, — и показала на друга слева от себя. Матвей скептически нахмурился, когда девушка с «Ядвига» на груди что-то быстро проверяла на своём дряхлом компьютере. И какой придурок назовёт свою дочь Ядвига? Не имя, а какая-то запланированная психологическая травма из-за издевательств со стороны одноклассников! — Всё готово, — Ядвига подняла голову на гостей, — Вы, Евгения, можете остаться на диване, а мужчина…вы же ничего не брали с собой «такого», да? — Матвей удивлённо раскрыл глаза, — похоже нет, тогда он самостоятельно может пройти дальше по коридору. Кабинет семнадцать. Врач: Варчук Антон Евгеньевич. Не ошибётесь.       Матвей долго шёл и оглядывался на Женю, пока та медленно садилась на своё место. Глубины коридора оказались не такими страшными. Пока он шёл, то слышал только собственные шаги и стук сердца. Плакаты «Наркотики — яд» и «Последствия героина» сменяли одни за другими. Корецкий снова им улыбался. Кто из них бесполезнее — плакаты или он сам — ещё нужно поспорить.       В названном кабинете никого не нашлось кроме одного мужчины сомнительной наружности. И, честно говоря, он не выглядел особо погибающим от наркотической дряни: сидел ровно, лицо у него даже немного отдавало благородной приятностью. Отдавало бы больше, думал про себя Матвей, если бы побрился и состриг густые патлы на голове.       Корецкий, не здороваясь, сел рядом с ним. — Новенький? — Матвей на слова мужчины удовлетворительно забурчал, — Видно, что новенький: тут остальные с пустыми совсем глазами приходят, а у тебя, видно, надежда есть. Похвально.       Матвей не ответил, только быстро глянул на своего собеседника, и отвернулся в сторону окна. Пошёл снег. Белые хлопья порывались от каждого укуса ветра. Люди на тротуарах даже не останавливались, чтобы пожаловаться на несчастную долю жизни в холодной столице: доставали телефоны и говорили прямо так. Что похолодало резко, что удивлены такой смене погоды, что в прошлом году было иначе. Наблюдая за рассматривающим прохожих Матвеем, Володя недолго молчал в ответ, а после продолжил: — Меня Владимиром зовут.       Матвея всё так же больше интересовала женщина, которая прятала налакированную голову от непогоды. — Знаешь, правильно сделал, что завязывать начал. Ну, не надо тебе, такому молодому, та… — А может я сам решу, что мне надо, а что не надо, Владимир я-лезу-не-в-своё-дело-и-разучился-бриться Батькович? — Матвей огрызается и совсем не жалеет мужчину, когда тот с видом битой собаки закрывает свой рот.       Они так и ждали бы в полной тишине, если бы её не нарушили иные двое парней. Один из них, похожий на проходимца из 2007-го, весь ссутулился и смотрел на всех не иначе как через кромку своих чёрных волос. Другой, в тёмной водолазке и теплым взглядом, рассматривал уже пришедших в комнату.       Это оказались Владя и Дэмиен. Да, Дёму действительно так зовут, так, по крайней мере, Матвею это потом скажет Тама, которая пришла последней из десяти-пятнадцати людей в той группе. Выглядела она как совсем девочка и вовсе не верилось, что ей давно уже есть восемнадцать и что пробовала она не только жвачные «сигареты» из киосков. Варя, сестра её, тоже так изначально думала, вот только ошиблась, когда…а впрочем, Тама сама всё расскажет, только подождите немного. — И где же Антон Евгеньевич? — спрашивает какая-то щуплая женщина лет тридцати. На ней тонкий серый свитер и холодный синий шарф, который она почему-то не оставила в коридоре. — Помер, походу, где-то, — не задумываясь, ответил Владимир. — Ну, и слава Богу, — она смеётся, и Володя улыбается ей в ответ. Матвей глядит за этим зрелищем со стороны зрителя и уже мысленно порывается бросить всё, сказать Жене, что затея откровенно плохая и пойти спать домой.       Однако в этот же момент в комнату ворвалось нечто невероятно красивое в белом халате. На докторе, видимо, Антоне Евгеньевиче, очки. Он поправлял их параллельно с тем, как закрыть дверь за собой. Матвей зачем-то рассмотрел его с ног до головы и в голове проносится только «красивый», «почему он здесь, а не на подиуме», «кажется, тоннели в ушах не особо красят психиатра».       Антон Евгеньевич сел на последний свободный стул и быстро оглянул остальных участников группы, слегка приподнимая брови в задумчивости. Подле него лежал аккуратный чёрный блокнот на кольцах, почти не исписанный, судя по состоянии его обложки. — Вижу среди вас много новых лиц. Рад, что вы встали на правильный путь.       Матвей снова смеётся, но вмиг затихает. — И рад, что вы относитесь к этому с долей юмора, — Антон Евгеньевич обернулся к Матвей, и тот мгновенно стыдливо сжал плечи, — В любом случае, здравствуйте, меня зовут Антон Евгеньевич, я практикующий врач-психиатр и руководитель этого анонимного общества. Иногда меня будет заменять Ангелина Евгеньевна, но не в этом суть. Я очень рад, что вы все сегодня собрались в этой комнате, потому что это значит, что вы верите, что не всё потеряно.       Антон прокашлялся. Матвей глянул — снег уже успел закончиться, и никакие более люди не стояли, жалуясь на свою судьбу в холодной столице. Улица оказалась пустой и утруждающей, поэтому более Корецкому на неё глядеть не хотелось. — Для начала, как всегда, минута молчания в честь тех, кто сейчас в срыве, тех кто не получает помощи и поддержки и тех… — мужчина немного мешкает, — кого больше нет с нами.       Врач включил метроном, и комната затихла. Каждый думает о своём, каждый — о смерти. Матвей тихонько просмотрел людей вокруг под монотонное «тук-тук-тук». Тук. Женщина со странным шарфом закрыла глаза и что-то немо что-то шептала. Тук. Дёма и Владя взяли друг друга за руки. Тук. Сам Матвей задумывается о происходящем. Все они могли уже быть три метра под землёй, если бы не осознали свою (их общую) ошибку. Все они могли бы потерять последнюю надежду. Все они могли не сидеть здесь рядом с ним.       И…ха-ха.       Матвей тоже мог смотреть на это действо уже с небес. «Интересно, а наркоманам есть дорога в рай?»       Корецкий сглатывает вместе с последним стуком метронома. — Итак, кто хочет начать? — после тишины голос Антона Евгеньевича кажется неродным ему. Пока Володя вставал, он оглянул каждого зрителя своего монолога. И женщину с шарфом, и зевающую Таму, и заинтересованных Дёму и Владей. На Матвея он так и не посмотрел. — Здравствуйте, я Владимир, и я в завязке уже…– в раздумьях он поднял голову выше, — девять лет.       Люди хлопают всё сильнее, пока Матвей сильнее только хмурится. Сам он в завязке только год и вовсе не хочет быть здесь из-за ненадобности. Зачем? Он уже вполне представляет себя без этого всего! Наверное. Может быть. Ладно, в любом случае, девять лет! За это время ребёнка почти вырастить можно, между прочим! Бесполезного, не способного даже нормально сходить в поликлинику, но ребёнка же! — Я пришёл сюда, потому что… В общем, в самом начале моей «ремиссии» я обратился в эту клинику за помощью. Благодарю всех, я действительно из этого выкарабкался, — Володя отцовски улыбнулся Антону Евгеньевичу — психиатр подмигнул в ответ, — мало того, что выкарабкался, так ещё и влюбился в женщину, которая всем этим заправляет. Ангелина, она…знает, что я не переношу никаких разговоров о смертельных исходах у её клиентов, поэтому не говорит обычно о работе дома. Но вчера вечером я совершенно случайно застал, как она говорила с кем-то по телефону про мальчишку, который сбежал отсюда и вернулся обратно в старый притон. Нашли его уже обколотым до смерти. Без понятия, сколько он в себя влил, но этого оказалось достаточно для счастливого билета на тот свет. — И что вы чувствуете в связи с таким событием, Владимир? — Антон Евгеньевич склонил голову набок и записал что-то в свой блокнот. Наверняка, для этой самой Ангелины. — Не знаю, если честно…страх, наверное. Я задумываюсь о том, что произошло «если бы не…» и эти мысли убивают меня до сих пор почти ежедневно. Но я стараюсь с этим справляться. Уже не с Ангелиной, было бы странно, если бы мой психиатр и моя жена были бы одним лицом, — Володя хихикнул, — но стараюсь. Пришёл сюда скорее чтобы выговориться и рассказать эту историю другим. Дай Бог, поможет встать на нужный путь. — Спасибо, мы вам очень благодарны. Хотите что-то добавить? Володя мотает головой. — Раз нет, то можете идти или остаться с нами и послушать других. Помните, вы можете выйти и зайти сюда в любое время встречи, — Антон Евгеньевич говорит скорее не Володе, а всем остальным. Тем самым «новеньким». — Нет, я послушаю, — последние его слова прерывались небольшим покашливанием слева от Матвея. Тама, о которой мы уже говорили, кивнула Володе и Антону Евгеньевичу, привстала и принялась за рассказ: — Привет всем, меня зовут Тамара Леска, и я наркоманка, — аплодисменты заполнили комнату, — В первый раз я попробовала лет в четырнадцать интереса ради. Совершеннолетие уже встретила с ломкой от мефа. Здорово, правда?       По людям прошлись смешки. — Согласна. Так вот, то, о чём я хотела поговорить, — Тама пробежалась взглядом по Володе, — я была в завязке около восьми месяцев, но, — глубокий Тамин вздох был слышен даже в коридоре, — сорвалась два дня назад.       Искреннее сочувствие проникло в комнату. Щуплая женщина грустно вздохнула, а Владя раздосадовано поднял свои брови. Дёма выдохнул ровно вместе с Леской, а Володя, кажется, совсем поник: склонил голову вниз, сложив руки перед собой, и с трудом о чём-то думал. Каждая проблема здесь ощущалась и своей, и чужой, и от этого чувства Матвею было трудно избавиться. Даже он (он!) проявил сострадание где-то в глубине. А ведь при просмотре «Титаника» он не проронил и слезинки. — В квартире, где живу я с сестрой (вы могли её видеть: она сидит в коридоре и ждёт меня), уже давно нет ничего запрещённого. Варя выбросила в первый же день, как узнала. Но эти два дня назад мы приехали погостить у родителей дома, и я нашла таблетки, спрятанные у себя под матрасом в старой комнате. Я уже думала их кинуть или закопать где подальше, но поняла, что в условиях родительского контроля не смогу сделать ни того, ни другого. Так что оставила я их там же, где они лежали. И в этот же вечер моя дорогая матушка довела меня до истерики. В итоге, я вернулась в комнату, и… — Тама замолчала, — выпила их всех залпом. Только потом осознала, что натворила и пошла в ванную блевать. Варя мне в этом помогала, ну, волосы там держала, сами понимаете…       Последние её слова уже были еле-еле разборчивыми. Удивительно, но все действительно слушали трогательную историю. Кто с досадой, кто с разочарованием, кто с пониманием, однако никого это не оставило равнодушным. Общая проблема сказывается или всё-таки люди, прошедшие настоящий ад, становятся гораздо добродушнее? — Надеюсь, что в следующий раз ты справишься с порывом, Тама, и вы с сестрой окончательно забудете об этом кошмаре, — Антон Евгеньевич коротко кивнул ей, и та села совершенно бесшумно. Она почти повторила позу Володи за пару минут до этого, только ноги закинула на стул и уронила голову в острые колени.       Матвей наблюдает за этим уже скорее с интересом. Публика тут явно интересная, а ораторы ещё более увлекательны. Погружённый в мысли, он даже не заметил, как Антон Евгеньевич рассматривал его внимательнее обычного: — Не хотите рассказать о себе…не знаю, как вас зовут, — Антон Евгеньевич неловко улыбается. — Матвей. Матвей Корецкий, — он привстаёт и так же охватывает свою аудиторию, как и все до него. Тама уже вышла из мандража и внимательно разглядывала его кроссовки, остальные же оказались больше зациклены на его конопатом лице. Корецкий чувствовал, как краснота пробегалась по щекам и прыгала на нос, но отводил мысли об этом куда подальше. Он не рассказывал о чём-то на публику, наверное, со времён читки стихотворений в школе. Руки произвольно от этого сжимались в свой витиеватый замок: — Привет, меня зовут Матвей, и я… — он замирает, — а что делать если мне нравится слово «зависимый» или «наркоман»? Я не ощущаю себя таким: я в завязке! — Можете называть себя любым словом, которое опишет вашу проблему, Матвей, — Антон Евгеньевич снова улыбается, отчего Корецкому стало немного жутко. Слишком приветливый. Когда это к Матвею были просто так приветливы, верно? — Привет, меня зовут Матвей, и я… «такой же как вы», — в голове мелькнул портрет Жени, — Я тоже попробовал случайно, но, хах, если честно, всё в моей жизни к этому и шло. Моя семья даже не сильно удивилась, когда узнала.       В этот момент Антон Евгеньевич вмиг перестал скучать. Он медленно открыл свой блокнот, который оставил в покое ещё до рассказа Лески и принялся за какие-то заметки. Тревога достигла, кажется, даже пальцев ног Корецкого. В горле вставал огромный ком, поэтому Матвей старался смотреть куда-угодно, только не в содержимое трудов врача. — Она будто из «Мужское-женское» вышла, в самом деле, — он смеётся. Никому больше не смешно, и Матвей затыкается, будто ничего и не произошло, — Отец-алкаш мать избивал на глазах своего ребёнка, а этот ребёнок…понятно кто это именно, я думаю… не понимал куда себя деть, отчего приходил просить еды у соседок. Я жил в деревне тогда, а там с этим гораздо проще. Когда оттуда сюда, пока что в область, переехал, то заселился в общаге в Зеленограде. Сначала было даже неплохо, я учился на…кого-то там, познакомился с Женей и Ритой, а потом кто-то из соседей по комнате принёс то ли таблетки, то ли порошок, не помню точно. Тогда я впервые попробовал. Антон Евгеньевич неосознанно наклонился ближе в сторону Матвея. Прикусив нижнюю губу, он вырисовывал только ему понятные заметки и символы. Быть может, они и были понятны другим, но не кроту-Матвею точно. К окулисту ему сходить тоже бы не помешало. — Это было тогда баловством, не более! Всё стало хуже, когда Рита… — Корецкий замирает, — когда Рита. Женя ушла в полное отрицание произошедшего, а я, ну, ушёл в полное забытье произошедшего. Луня даже, кажется, со мной пару раз нюхнула, но быстро опомнилась и для неё это стало скорее знаком, что она больше не справляется. В итоге это всё вышло в такую степень, что я бросил универ и просто шлялся по каким-то притонам в поисках дозы и хоть какого-нибудь разговора. Как же я тогда хотел разговаривать со всеми!.. Приставал к абсолютно каждому, чтобы тот просто меня выслушал. А Женя искала меня по всем подвалам и квартирам, которые знала. И…Мне так стыдно за это, что иногда хочется стереть себя из её жизни только из-за этого. — Простите пожалуйста за бестактный вопрос, но Женя это ваша девушка или…? — Матвей оборачивается и видит, как одна из женщин смотрит на него в ожидании ответа. — Нет, просто подруга, она ле…а, впрочем, неважно, — Корецкий расцепляет нервный замок из рук, — В один день, когда она меня снова искала, то нашла уже без сознания со зрачками размером с кратер — классический передоз. Таким меня в диспансер и доставили. — Получается, вы уже прошли лечение, Матвей? — Антон Евгеньевич ворвался в монолог. — Ну да, я здесь просто потому что Женя попросила, а она…я, конечно, злюсь на её «люблю контролировать жизнь других людей и совершенно не спрашивать их об этом», но в то же время чрезмерно благодарен. Если бы не она, я… — Матвей замолк. Все и так знают, что обычно следует за этим «если». Зачем повторяться? Верно?       Больше он ничего не добавил. Однако Антон Евгеньевич его не усадил обратно, как делал до этого, а долго что-то вычитывал в своих записях, иногда поглядывая на Матвея. Вмиг уверенность в своих действиях у Матвея улетучилась, и «ручной» замок снова нашёл своего хозяина. Этот Антон Евгеньевич слишком долго следит за движением его бровей и ресниц. Слишком. — Если это всё, то можете садиться, Матвей, — Корецкий быстро повиновался. Снова уйдя в свои мысли, ему почему-то стало некомфортно о того количества раз, сколько Антон Евгеньевич назвал его по имени. Может, часть какой-то психологической практики? Или просто этот психиатр обожает чужие имена.       Кажется, Матвей даже спокойно отсидел вторую половину собрания. Антон Евгеньевич с момента окончания рассказа смотрел на него гораздо реже, отвлекаемый рассказом Дэмиена. Что-то про его сумасшедшую мать, Корецкий не сильно вникал. Зато вникал во внимательное выражение лица Антона Евгеньевича. Он действительно на него больше не обращал внимания: слушал Дёму, но совсем ничего не записывая. От осознания того, что среди всей группы в блокнот попал только он с тем Володей, становилось и жутко, и приятно. Притом от неизвестности содержимого записей, сердце билось сильнее. Что он написал там про него, Матвея? Какие-то чёткие выводы или простые заметки на всякий случай? Может, Матвей Антона чем-то заинтересовал? Чем? Так много вопросов.       Собрание уже подходило к концу. Последний человек, та самая щуплая женщина, уже выговорилась про своего мертворожденного ребёнка. Матвею даже стало немного мерзко: она не помнила, с кем спала на тот момент, не осознавала всей тяжести беременности и в итоге родила труп. Обычный труп. У ребёнка не было даже шанса.       Все слёзы за сегодня уже выплаканы, и Антон Евгеньевич, снова всех внимательно осмотрев, заговорил: — Итак, сегодня каждый из нас выговорился о том, что его гложет. Поддержка в этом деле очень важна, и я счастлив видеть, что в ваших сердцах просыпается любовь к ближнему. То самое сочувствие, к которому мы стремимся. Также некоторые из вас говорили о Боге — это хороший знак. Религия хороший помощник в нашем деле, — он улыбнулся Дёме, — Перед прощанием скажу: на выходе новоприбывших будет ждать книга. Даже если вы больше никогда сюда не вернётесь, на что я очень сильно не надеюсь, она сможет вам помочь. — «Двенадцать шагов», что-ли? — Матвей спрашивает любопытства ради. Татьянсанна давала ему что-то подобное в качестве домашнего задания в своё время, но Корецкий не притронулся ни к одной из них. Неприятно, противно и совершенно нудно. Антон Евгеньевич приподнял левую бровь: — Рад, что вы уже знакомы с этой литературой, Матвей. И удалился из комнаты. — Нет, всё-таки этот психиатр очень странный тип, — размышлял Матвей уже дома, пока чайник порывался завыть своим противным свистом. Женя сидела напротив него и нарезала фирменный салат. Фирменный, конечно, не в плане «уникальный рецепт, придуманный моей бабушкой в Сибирской тайге», а в плане «что осталось в холодильнике и может нарезаться на кубики». — Почему это? — поинтересовалась. — Мы с тобой говорим о психиатре с тоннелями, Жень, ты шутишь? Я без понятия, как его в принципе на работу взяли, будем честны — Женя на заявление только закатила глаза. — Ой, видел бы ты старые фотографии нашей Татьянсанны, влюбился бы в неё во второй раз, — в этот раз очередь закатывать глаза предстояла Корецкому. Кроме того, он ещё и цокнул по дороге, чтобы не повадно. — Это было-то когда, а ты всё талдычишь: ой, влюблён в своего психиатра, ой, влюблён в своего психиатра! У меня уже всё прошло, а ты всё напоминаешь, — чайник взвыл своей песней, и Матвей привстал, чтобы выключить газ. — Может, ты в этого Антона Евгеньевича тоже влюбишься, во второй раз слышать «это, конечно, неправильно, но с этим можно работать» ни тебе, ни мне не хочется, — Лунёва отложила нож, и отправилась к холодильнику. Маленькое радио, которое стояло тут ещё от хозяев квартиры, играло что-то немудрёное. Когда-то давно Женя нашла эту станцию, больше и не меняла никогда. Корецкий об этом тоже мало беспокоился. Сейчас его возмущало другое: — Ой, она просто не оценила всей моей красоты! — Ты пришёл к ней в первый раз почти сразу после того, как от передоза оклемался, Моть. Я тебя, конечно, люблю и всё такое, но не признавать того, что выглядел ты тогда, будто умер час назад, глупо. — Так тем более! — смеётся, — она просто не видела меня во всей красе. — И когда эта краса уже наступит? — Женя улыбнулась в ответ. — Жди, скоро будет! — Матвей неожиданно затихает, — И вообще, я не думаю, что во второй раз туда пойду, мне не понравилось, да и рассказывать особо нечего, я уже и так Татьянсанне душу изливаю, в сорок пятый раз всё пересказывать вообще не хочется. Зачем каким-то тёткам и дядькам знать то, как мы с тобой из-за Ритки по всей Москве бегали? — Ну, мои ребята оценили, — Лунёва равнодушно вздохнула. — У твоих ПТСР было, Жень, а не наркомания, заметь. И вы делились этим не анонимно, и не было как такового психиатра, и… Хотя, чёрт их знает, может мои тоже с горя. Как и мы, как и я… — пакетик с каким-то безвкусным чаем вмиг отправился в мусорку, и Матвей разместился возле кухонной столешницы, откуда хорошо открывался вид на соседнюю многоэтажку. Брови его раздосадовано приподнялись вверх. — Учитывай, моё дело — предложить. Не хочешь не надо, — Женя подозрительно легко согласилась, и отправилась доставать тарелки.       Обед-ужин у них выдался на славу. Они смотрели какую-то там часть Гарри Поттера, ели, как говорит мама Жени, «салат из ничего» и танцевали под очередную лирическую мелодию, которую отрыла Лунёва. И кажется, что всё даже неплохо. Нет, даже всё даже хорошо. Да, хорошо.       Всё хорошо, но…       Как же легко забыться, если ты не один, верно?