спасение (salvation)

      С Чемпионата мира по шахматам 1980 года прошло пять лет.       Как бы удручающе это не звучало, мало кто мог взять на себя ответственность за весь тот балаган, в который превратился тот год. Но жизнь продолжается. Продолжаются и жизни тех, кто был тогда вовлечен во все те события, — до сих пор они сталкиваются с последствиями политической борьбы и запретной любви.       Есть и то, о чем пресса вам никогда не скажет.       Но Фредди Трампер — ныне журналист, в какой-то степени достаточно успешный, работающий на The New York Times, — заинтересовался одной фигурой из всей той кучи пешек, над которыми он возвышался. Раньше он был королем, умеющим только убегать.       И он убегал. Все время.       До тех пор, пока не покинул третий чемпионат в самый последний момент.       Анатолий Сергиевский — тот самый, который покинул тогда Бангкок с жаждой новых побед — внезапно просто так отказался от своего титула. Снялся с участия в турнире. Он отказался, а Фредди запомнил заявление, что было напечатано в газете. Его это огорчило, мягко говоря.       Если он и знал что-то об Анатолии, так это то, что тот никогда не отказывался от матчей еще до их начала. Он погружался в них полностью, окончательно и бесповоротно. Первой об этом Фредди рассказал Флоренс, но та, похоже, не разделяла его опасений. — Почему тебя это удивило? — спросила его Флоренс. — Может, он просто устал от шахмат. — Он не мог устать от шахмат. Как вообще можно устать от шахмат? — Флоренс бросила на него такой многозначительный взгляд, что Фредди оставил попытки убедить ее в том, что что-то не так. У него не было доказательств. Возможно, Анатолий замечательно жил в Советском Союзе, и Фредди мог бы не беспокоиться, но он чувствовал, что что-то было не так. Это ощущение терзало его, словно едкая горечь на языке.       Что-то не так.       Но что он мог с этим сделать?       Въезд в СССР был хуже, чем чертова головная боль, — куча бумажной волокиты, получение разрешения и вся прочая морока. Он даже слышал об обысках, которые проводил КГБ, но не собирался с головой погружаться в очевидно безнадежные поиски человека, которому, возможно, его помощь не нужна была с самого начала.       Если это хоть что-нибудь значит, Фредди до сих пор играл в шахматы. Но уже далеко не так, как было тогда, в Мерано. Его рейтинг сильно упал, но Трампера уже не заботили эти цифры так, как раньше. Ведь он все равно мог победить большинство людей, гуляющих по парку Вашингтон-Сквер, и, может быть, преподать детям парочку уроков по шахматам. Кто знает, может, кто-нибудь из них однажды взойдет на вершину.       Фредди пришел в парк, чтобы написать статью о нем, ведь здесь он практически вырос. Уличная еда здесь была просто потрясающая, а еще была возможность поболтать с людьми о жизни. Такие разговоры были для Трампера стимулом задуматься, а на что была бы похожа его жизнь, если бы ничего не произошло? Вообще ничего? Если бы он остался чемпионом и сохранил свой титул, если бы Анатолий его тогда победил, но он не ушел бы из шахмат. — Не хочешь сыграть? — ставя чашку кофе на стол, спросил Фредди у одного человека, что сидел в одиночестве за доской.       Мужчина с каштановыми и явно сильно отросшими взлохмаченными волосами даже не взглянул на него, а только опустил голову еще ниже и махнул на стул, что стоял напротив него. Фредди дважды спрашивать не пришлось, поэтому он быстро уселся — мало ли чудаков в Нью-Йорке, он встречал множество таких.       Фредди аккуратно коснулся всех фигурок, переставляя их. Этот своеобразный ритуал каждый раз доставлял ему удовольствие, помогал глубже погрузиться в игру. Его всегда интересовала психология шахматистов и, возможно, когда-нибудь он написал бы об этом неплохую статью.       Мысли вылетели из головы Трампера, когда незнакомец сделал первый ход.       Фредди сделал свой ход. Потом еще один. И еще.       У него было достаточно матчей, чтобы знать, что обычно они не длятся дольше двадцати-двадцати пяти ходов. Но этот человек явно хорошо умел играть. Его движения были точны. Казалось, словно бы он читал своего соперника еще до того, как тот сделает свой ход.       Вокруг них уже собралась приличная толпа.       Фредди не помнил, когда он в последний раз испытывал такой азарт от игры.       Вопреки своим ожиданиям, Трампер признал поражение, когда увидел, что шансов на победу на доске нет. Он протянул руку своему сопернику и, встретившись с ним взглядом, почувствовал, как что-то замерло в его груди, когда он увидел лицо, ранее скрытое за волосами. — Анатолий..?       За это короткое мгновение Фредди заметил остальную часть лица, скрытую старыми бинтами с запекшейся кровью в том месте, где должен быть глаз. В следующую же секунду Анатолий вскочил и понесся прочь — убегать у него всегда получалось лучше всего.       Фредди рванул за ним. Что же еще ему оставалось делать? В конце концов, все его мысли уже долгое время были об Анатолии. Он думал о нем с того момента, как проиграл, а теперь шанс получить все ответы наконец-то замаячил на горизонте ярким светом. Как же не воспользоваться этой возможностью?       Анатолий бежал совсем не быстро. Он явно сильно похудел, поэтому одежда висела на нем мешком. Фредди быстро его догнал и схватил за руку, останавливая. Сергиевский вырвал руку, но остановился, еще раз глядя на Трампера.       В этот момент он был похож на дикое испуганное животное, сжавшееся и широко распахнувшее единственный глаз. Фредди снова было потянулся к нему, но тот вздрогнул и отвернулся, словно ждал от прикосновения чего-то плохого. — Это ты, — сказал Фредди. — Что ты хочешь? — Анатолий впервые что-то сказал ему за это время. Его голос был слишком хриплым и дрожащим, таким, будто вот-вот треснет и разобьется в дребезги. — Это я, Фредди. — Я помню, кто ты. Что ты от меня хочешь? Пытаясь казаться дружелюбным, Трампер отпустил его руку, но это, похоже, не успокоило Анатолия, поэтому тот отошел на два шага от него, создавая некую дистанцию. — Хорошо сыграли, — по-доброму сказал Фредди. — Я не знал, что ты все еще играешь.       Единственный глаз Анатолия метался из стороны в сторону, словно он боялся, что Фредди бросится на него в любой момент. — Я и не играю, — похоже, он не хотел продолжать разговор дальше. Но Фредди был журналистом, а все журналисты — раздражающие любопытные придурки, не знающие границ. — Ты живешь где-то здесь? Я был бы не прочь еще поболтать с тобой. Флоренс тоже здесь. И Светлана. Ты можешь встретиться с ними, я уверен, они по тебе скучали, — плечи Сергиевского напряглись, и Фредди понял, что совершил ошибку. Он отшатнулся назад. — Я имею в виду, если ты этого захочешь. Это возможно, но сначала мы с тобой. Как в старые добрые. — А ты… С тобой еще есть кто-то? — спросил Анатолий оглядываясь по сторонам. Фредди смотрел на него и видел в нем параноика. Это было написано на его лице, лице человека, убегающего от чего-то или кого-то. — Здесь только я. Никаких подслушивающих устройств и чего-то подобного, — для наглядности он вытащил все из карманов и распахнул пальто. — Если ты так беспокоишься, мы можем пойти к тебе. — Я.., — Сергиевский сжал пальцы в кармане. Его голос стал еще ниже, чем был до этого. Он почти шептал. — У меня нет дома. Я приехал всего несколько дней назад.       Фредди еще не до конца понял все масштабы проблемы, особенно то, в какую переделку попал Анатолий, но судя по старым повязкам, запекшейся крови, шраму на брови и странному поведению, с ним произошло что-то не из приятных. — Хорошо, — сказал Трампер. — Я отвезу тебя в свою квартиру. У меня есть чай… Если тебе хочется, — ему не нужно было принуждать его. Анатолий кивнул один раз.       Фредди много узнал о своем бывшем сопернике во время прогулки только по языку тела. Сергиевский ни разу не позволил Фредди идти позади него — специально притормаживал и отставал, чтобы тот прошел вперед. Когда они стояли у дороги и ждали зеленого света, он не переставал наблюдать за происходящим вокруг, словно стремился запомнить, где что находится. Наверное, это утомительно — быть всегда начеку.       Даже когда они добрались до квартиры, Анатолий прислонился спиной к стене. Он ни разу еще не повернулся спиной к Фредди. — Мой диван не слишком уж удобный… Но ты можешь сесть, — Фредди ничего не сказал, когда тот молча отказался. — Мы давно не виделись. Я видел, что… Что с тобой случилось в 82-м. Мне было интересно, чем ты занимаешься. Я скучал по тебе.       Трампер начал теребить одну из пуговиц на своем пальто. Его рука была худой — он мог видеть свои же кости, что остро выступали из-под кожи. Он не знал, как спросить еще мягче, поэтому спросил по-другому: — Где ты был? — Где? Я… Я был занят, — ответил Анатолий.       Занят. В принципе, это было ответом на вопрос, но было очевидно, что он пытался уйти от ответа. — Ты сказал, что приехал пару дней назад. Ты..? Снова? Ты понимаешь, о чем я.       Сергиевский побледнел еще сильнее, поэтому Фредди решил, что снова задал неуместный вопрос. — Почему ты так сильно хочешь это знать? — резко, словно огрызаясь, спросил Анатолий. Трампер поднял ладони вверх в знак мира. — Я не знаю. Просто ты выглядишь напряженным. Кстати, тебе не нужно их поменять? — он указал на бинты. — Так можно подхватить инфекцию.       Анатолий переминается с ноги на ногу, но молчит. Фредерик счел это за ответ и пошел в ванну за аптечкой. Чувство вины невидимой тенью скользнуло за ним вслед.       Он должен был что-то сделать. Хоть что-нибудь.       Разве он не мог?       Прямо сейчас Сергиевский стоял в его гостиной как бездомная собака, дрожа от пережитых ужасов, а Фредди даже не было рядом, чтобы помочь ему, когда он понял, что что-то не так. Он снова ощутил горечь, едко разливающуюся по языку. Он должен был хоть Советский Союз разорвать на части, чтобы найти его, но он этого не сделал.       Что он мог сделать, чтобы все стало иначе?       Фредди вернулся в гостиную. Анатолий уже сел на диван, а его пальто покоилось у него на коленях. Он дергал край рукава, но в остальном оставался абсолютно неподвижен, словно статуя. Если бы Фредди сейчас впервые увидел его, то подумал бы, что он не дышит. — Тебе нужна помощь? — спросил Трампер, положив аптечку перед ним. — Все в порядке, — он ответил слишком быстро. — Спасибо тебе.       Фредди чуть улыбнулся и подвинул стул поближе, чтобы сесть, но никак не мешать. Он молча наблюдал, как Анатолий распутывает грязные бинты и складывает их на стол. Трампер смотрит на его лицо всего мгновение, и от увиденного зрелища его чуть не затошнило — слава богам, той капли самообладания, что у него была, сейчас хватило. Ему казалось, что это небольшая травма — рана, ссадина или что-то вроде того. Но там была большая рана, а глаз… Его не было, только выколотая и окровавленная глазница. Фредди бросился к нему. — Анатолий.., — он протянул руку, чтобы коснуться его, но тот резко отстранился. — Не прикасайся ко мне. — Тебе нужно в больницу, — почти шепотом произнес Фредди.       Сергиевский резко сжал кулак так, что побелели костяшки пальцев. Этот страх, внезапно охвативший Анатолия, заставил Трампера задуматься: что, черт возьми, произошло? — Я не могу, — сказал Анатолий. — Я не… Я не должен быть здесь. — Ты можешь, — начал настаивать Фредди. — Тебе не откажут. Я заплачу за тебя, за что угодно, что бы это ни было. Я хочу помочь. Это все, для чего я здесь. Я не буду тебя заставлять. Я не могу. Но я здесь, если что. Я хочу, чтобы ты понял по крайней мере это.       Анатолий молчит долго, решая, принимать помощь или нет. — Расскажи мне, что случилось, — шепчет Фредди. — Не держи в себе. Эти мысли разрушат тебя изнутри. — Да какая разница? Я уже уничтожен, — Анатолий потянулся за чистыми бинтами. — Когда… Когда я вернулся в СССР, меня посадили в тюрьму. Они не забыли о Мерано, поэтому я пошел добровольно. И я просто… — он вытер внезапно хлынувшие из глаза слезы ладонью до того, как они скатились по щекам.       Фредди захотелось прикоснуться к нему — дать понять, что он не один сейчас. Впервые за все то время, когда его не было, он с ним здесь сейчас. — Совсем недавно только я понял, сколько времени я потерял. Годы… Годы я был., — он прерывисто вздохнул. — Я видел Молокова… И… Знаешь, что он мне сказал? Он сказал… По тебе никто не скучает. Никто не придет за тобой. Никто не будет тебя искать. И никому не будет дела, если я сживу тебя со свету. Ты сам вырыл себе могилу. Он повторял это снова и снова, как чертов..!       Анатолий наконец не выдержал. Не выдержал того бремени, что взвалил на себя и не смог удержать, срываясь в рыдания. И Фредди не может этого вынести. Он наклоняется вперед и обнимает Анатолия, крепко сжимая руки. Анатолия бьет крупная дрожь. Он воздух глотает ртом сквозь слезы. — Я не… Я… Я не хочу, чтобы он меня нашел.       Если его найдут, то в этот раз наверняка убьют. Каким бы незначимым ни казался Анатолий, он доставил столько проблем, что Молоков, возможно, готов был приложить все усилия, чтобы заполучить его голову. — Он не найдет. Ни он, ни кто-либо еще, я клянусь, — Фредди смотрел на Анатолия сверху вниз, аккуратно проведя пальцем по щеке, стирая слезы. Казалось, что Сергиевский вот-вот отстранится, но он не сделал этого. Он молчал, словно желал погрузиться в этот иной мир, где он желанен и нужен, где он может доказать Молокову его неправоту. — Он… Это он сделал? — Зачем мне нужны глаза? Мертвые не играют в шахматы, — Анатолий криво и слабо усмехнулся. Он попытался пошутить, но голос его звучал хрипло и устало. Он помнил, как было одиноко, холодно и темно. Как он долго ожидал открытие двери и еще час или два, чтобы пройти туда, где очередной взмах плети или тлеющая сигарета оставят след на его коже. Помнил, что обычный твердый пол был для него единственным утешением. — А это? — Фредди касается небольшого шрама у края брови. — Это ты сделал, — у Анатолия получилось выдавить слабую улыбку, когда он с нежностью вспоминает об этом. — Когда ты перевернул доску в Мерано, одна из фигур слишком сильно ударила меня.       Фредди удивленно моргнул, а затем ухмыльнулся: — Нет, этого не может быть. Я этого не помню. — Ты тогда был слишком зол, не так ли? Зато я все еще помню. Кровь не останавливалась несколько часов, — они секунду молчали, а затем одновременно хихикнули. Фредди внезапно понял, что ему нравится, когда Анатолий улыбается по-настоящему. И ему хочется, чтобы он улыбался всю оставшуюся жизнь. — Позволь мне помочь тебе, — сказал Фредди, аккуратно прикасаясь к руке Анатолия и успокаивающе сжимая ее. — Ты сможешь начать здесь новую жизнь, оставаться у меня столько, сколько захочешь. Ты можешь снова начать играть в шахматы. Или заниматься чем-то другим, чем захочешь. Я скучал по тебе, Анатолий. И я хочу видеть, как ты идешь на поправку.       Анатолий все еще разбит. И ничто, кроме времени, не может его исцелить. Но это не избавляет его от любви. И это не мешает Фредди знать, что во всем мире не найдется такого человека как Анатолий, который зажег бы в нем такое пламя.       Это был он. Это сейчас он. И всегда будет только он. Никогда не будет никого другого, кто бы вызывал у него такие чувства, какие вызывает он. — Позволь мне остаться, — произносит он.       И Фредди позволяет.       Со временем они добиваются прогресса. Чем больше времени проходит, тем менее беспокойным становится Анатолий. Менее, словно он верит, что Фредди не нападет на него в любой момент. Для Трампера это прогресс, пусть и незначительный. Однако Анатолий так и не выходит из квартиры. Не может найти в себе сил, но Фредди и не винит его за это. Сначала он водит его в парки, а потом и в продуктовые магазины, избавляя от забот.       Под всей этой болью все еще скрывался настоящий Анатолий.       Фредди вспоминает об этом, когда тот просыпается посреди ночи, чтобы разрезать тьму бесцельными шагами туда-сюда или ритмично барабанить пальцами по поверхностям. Он обнаруживает, что Сергиевский не выносит ни темноты, ни тишины. Он спит на диване с включенной лампой и светом на кухне. И это вовсе не помогает ему заснуть. Это придает ему то ощущение безопасности, в котором он так нуждается. Что Молоков не нависает над ним где-то в темноте в готовности нанести удар. — Шаг за шагом, — говорит ему Фредди. — Проще смотреть только на несколько ходов вперед и пытаться добиться равных позиций на каждом этапе.       Сергиевский смотрит куда-то в сторону, а затем спрашивает: — Ты только что перефразировал мне слова Ирвинга Чернева?       Фредди может только улыбнуться: это все еще Анатолий.       В конце концов Анатолий позволяет осмотреть и лечить глаз в больнице. И после этого на него ложатся все обязанности обычного взрослого человека. Они обсуждают возможность поставить протез, но это все потом. Больше нет никакой спешки. Больше нет необходимости наверстывать упущенное время. Анатолий вообще мало что упустил.       Однажды Фредди предлагает Анатолию лечь спать вместе с ним, в одной кровати, но и там он продолжает отдаляться. Продолжает до тех пор, пока они оба не тонут друг в друге окончательно, пока Анатолий не может не находиться рядом с Фредди и не касаться его, ведь ему физически нужно знать, что он здесь.       Анатолий не любит объятия, когда Флоренс и Светлана рядом. Он не может долго ужинать с ними, не выходя передохнуть, потому что его мысли все еще берут над ним верх, а пальцы дрожат от горя. Страдания и чувство вины. Он уходит в себя от них. Иногда на несколько дней. А иногда до тех пор, пока не вспомнит, что не ел уже больше трех дней.       Иногда он позволяет Фредди мыть его. Радовать теплой водой с пеной.       Его спина и руки усеяны шрамами и следами от ожогов. Один из них, на животе, похож на звезду, что взорвалась где-то во Вселенной и почти уже превратилась в пыль. — Откуда у тебя это? — спросил Трампер. — Это от пули… Русская рулетка, — тихо ответил Анатолий. — Я проиграл, очевидно.       Даже Ад был бы более милосердным, чем все эти жестокие игры судьбы, через которые он прошел. Но сейчас все это не имеет никакого значения, когда Фредди целует его в плечо и проводит по волосам так нежно, что он готов растаять от этого прикосновения. Фредди отдал ему так много своего времени. И своего терпения.       Анатолий поворачивает голову и касается своими губами губ Фредди. Он тянется к тому, кто отвечал ему взаимностью, так же сильно, как когда-то тянулся к мечте выбраться из-того затхлого подземелья, где он был. А теперь у него была новая мечта — оставить всю боль и страдания где-то далеко и просто держать Фредди за руку.       Губы Фредди на вкус как спасение. Как ласковый солнечный свет, касающийся его кожи, как теплый ветер, дующий в лицо. Как все то, чего он так долго ждал, и даже немного больше. Это Фредди. — Я люблю тебя, — бормочет Анатолий запоздалое признание. — Я любил тебя все это время, — говорит ему Фредди.       Сергиевскому предстоит еще много с чем справиться. С тем, с чем он до сих пор не знает, как примириться. Если вспомнить его жизнь, она состояла только из потерь и, возможно, капельки любви. Но эта любовь не была такой захватывающей, как любовь Фредди.       И он знает, что кем бы он не оказался на другой стороне, пока он касается руки Фредди, пока он может жить вопреки всему тому, что говорило ему, что его судьба умереть — он может исцелиться.