Écoutez votre coeur

      Держать удар. Не сдаваться. Идти к своей цели.       Теодора всегда была девушкой упрямой и добивалась всего, чего хотела. Она мечтала стать известной журналисткой и вести репортажи с места событий, невзирая на недовольство мужчин, которые, открыв в удивлении рты, гневно думали, что это не женская работа.       Держать удар. Не сдаваться. Идти к своей цели.       Она повторяла как мантру, сидя в салоне своей машины и выпуская дым сигареты в потолок, пока по стеклу барабанил крупный дождь. Капли неаккуратно стекали вниз, оставляя разводы по ту сторону. Девушка хмыкнула, потушила сигарету и потянулась к зонту на заднем сиденье.       Где-то на задворках памяти мелькнуло слабое воспоминание призрачной дымкой, пытаясь унести её в свои объятия, подарить покой, а в области сердца предательски кольнуло. Она тряхнула головой, будто желая избавиться от наваждения и в то же время продолжая буквально ощущать его на коже всеми фибрами души.       Прошло сто пять лет с того злополучного года, когда Теодора получила бессмертие в погоне за исполнением своей самой заветной мечты. Была ли она рада этому? И да, и нет. За столько лет она написала множество статей о жизни людей и подвигах, отчего на сердце становилось тепло, но… Она стольких потеряла. Сотни людей поблекли на черно-белых фотографиях, как и в её памяти. Остались лишь нечёткие образы и едва различимые ощущения, да несколько мутных и не очень воспоминаний.       Теодора, ныне уже Одри, вышла из машины, громко хлопнув дверью, и раскрыла зонт, пробираясь на каблуках по холодным лужам к крыльцу. Погода оставляла желать лучшего, а порыв ветра словно пытался отогнать непрошеных гостей от особняка. Остановившись у двери, она позвонила, но ответа не последовало. Прошла долгая минута. В груди поднялось необъяснимое волнение. Одри потянулась к ручке двери, и та легко поддалась, приглашая гостью в свою обитель.       Сложив зонт, она прошла внутрь. Неожиданная волна спокойствия расслабила и придала уверенности. Так бывает, когда возвращаешься домой после тяжелого рабочего дня.       — Надеюсь, вы не промокли. Дождь не унимается весь день, — прозвучал бархатный голос откуда-то со стороны гостиной, и Одри невольно вздрогнула.       — Всё в порядке, я взяла с собой зонт, — отозвалась девушка, оставляя оный на специальной подставке. — Один мой… очень хороший друг всегда учил, что нужно носить зонт с собой. Так я даже полюбила дождь.       — Вам очень повезло иметь таких хороших друзей, — в голосе слышалась ухмылка и какая-то скрытая грусть, но Одри отмахнулась от этой мысли. Мало ли у людей личных трагедий?       Из-за того, что она вела диалог с человеком, которого не видела, создавалось впечатление, что она говорит сама с собой, повинуясь какому-то демоническому голосу в голове. Это одновременно пугало и пробуждало интерес. Скольким людям этот месье Лашанс отказал в интервью, но ей, почему-то, дал согласие. Ещё и с первой попытки!       — Проходите в гостиную, здесь будет удобнее, — мягкий баритон обволакивал, ласково обнимал и вёл за собой. — Прошу меня простить, что не вышел встречать вас лично. Я предпочитаю сохранять анонимность.       — Ничего страшного, — девушка улыбнулась, устраиваясь на диванчике и пробежав взглядом по интерьеру; даже на расстоянии почувствовала тепло от камина, но замерла при виде пианино в дальнем углу. — Вы играете?       Вопрос сорвался с её губ быстрее, чем она успела подумать, а ведь интервью официально ещё даже не началось. Повисла тишина, нарушаемая потрескиванием поленьев в камине и стуком её сердце, который, казалось, слышал и месье Лашанс.       — Время от времени. Музыка прекрасна, каждый способен уловить в мелодии что-то своё, родное. Не находите?       — Наверное, — Одри улыбнулась и достала диктофон. — Вы не против записи разговора?       — Нисколько.       — Что ж, почему вы согласились на интервью? — она долго задавалась этим вопросом, поэтому не стала упускать возможность, даже если это покажется бестактно.       — Большинству журналистов нужна сенсация, громкие заголовки и слава, они не боятся приукрашивать правду. Давайте будем честны, они лжецы и им плевать на тех, о ком они пишут.       — Думаете, что я не такая? — Одри вскинула бровь, а её тон прозвучал с неким вызовом.       — Нет. Вы явно романтичная натура, которой есть дело до чувств других, а писать статьи — связь с окружающим миром, пускай иногда и слишком жестоким.       — А вы очень загадочный мужчина, который помогает людям искусства, и… — Одри задумалась, подбирая нужные слова, — считающий себя человеком мира.       От её слов мужчина искренне рассмеялся, что вызвало улыбку у неё самой. Обстановка немного разрядилась, а неловкость ушла.       — Если подумать, у всех нас есть своя цель и причины тех или иных поступков, — добавила девушка.       — Не могу не согласиться, — силуэт в кресле в тени привстал, послышался звон хрусталя, в нос ударил терпкий запах дорогого виски. — Знаете, вы напомнили мне другую очень известную журналистку. Она писала во времена Первой мировой, невероятно талантливая и смелая девушка. Поехала на войну в качестве корреспондента.       Девушка затаила дыхание, расправив плечи и сидя с идеально ровной спиной, словно натянутая струна, которая вот-вот порвется.       — Как же её звали? — месье Лашанс сделал глоток из бокала, затем выставив руку и смотря, как янтарная жидкость переливается в свете пламени. — Вспомнил! Теодора Эйвери.       — Да, я о ней… читала, — Одри пыталась сесть поудобнее, но какой-то липкий страх нарушал хрупкий уют, которого она едва достигла, придя сюда.       Она не просто о ней читала, она была ей. Сегодняшний день грозился стать днем воспоминаний настолько далеких, что противиться было почти невозможно…       Химворде был маленьким, но очень приветливым городком, где все друг друга знали и при встрече дарили улыбки. Тихий островок счастья, вокруг которого развернулась жестокая война. Здесь казалось, что весь мир такой же добрый и светлый, а все те ужасы и смерти — лишь страшная сказка, о которой молчат и боятся произносить вслух. Люди предчувствовали неизбежное, но молились, чтобы это обошло их стороной.       Сердце Теодоры сжималось от осознания, что события развиваются слишком стремительно, — они с Лоуренсом и другими журналистами едва поспевали — а это значит, что всё больше городов захвачено и всё больше невинных людей убито. Ей хотелось помочь всем, но что может одна девушка?       Она не могла спасти весь мир, но помогла Йоке, и чувствовала маленькую победу и радость от воссоединения семьи. В этот момент все статьи и погоня за сенсацией потеряли свою важность, ушли на второй план. Совсем ненадолго она забыла, что привело её сюда.       Доктор Джон Робертс казался тем самым человеком, который не доверяет этому миру и пытается окружающих его людей даже оттолкнуть, но хочет помочь, и поэтому решил остаться на должности врача, пока его предшественник в панике сбежал. В нем чувствовалась какая-то печаль, её почти невозможно было уловить, он умело скрывал, но его улыбка… Джон улыбался редко, но когда делал это, его улыбка была самой доброй из всех, что довелось Теодоре встречать. Он спасал жизни в больнице, а по вечерам играл на пианино в местном пабе, и мисс Эйвери приходила послушать.       Джон не подпускал близко ни её, ни кого бы то ни было ещё, но Теодоре казалось, что она его понимает, чувствует настроение в каждой ноте прекрасной мелодии, которая заполняет все мысли и помогает забыться, не думать о плохом.       Огромным чудом и, наверное, всё же больше стараниями Томаса, ей удалось заманить Джона на ужин. Теодора не планировала лезть в душу и что-то выпытывать, она просто чувствовала, что должна сделать этот шаг в неизвестность. Серьезность Джона вызывала у неё искреннюю улыбку, ему, пожалуй, тоже стоило бы улыбнуться.       — Так вы и есть тот таинственный доктор с невероятными глазами? — прямо спросил Лоуренс, делая глоток из бокала и краем глаза смотря на Теодору, которой сейчас больше всего на свете хотелось пнуть его под столом, но он, предвидя это, отодвинул ногу.       Его улыбка не ускользнула от девушки, но она решила никак не реагировать. Хуже уже вряд ли будет. Джон же смерил присутствующих строгим взглядом и ответил:       — Вероятно.       — Теодора много о вас рассказывала. Вы играете на пианино? — спросил Лоуренс невзначай, теперь было видно, что он не шутил, ему правда было интересно.       — С юности, — ответил Джон. — Музыка прекрасна, каждый способен уловить в мелодии что-то своё, родное.       После этого все приступили к еде, не решаясь нарушить тишину, как будто от звука голоса произойдёт взрыв. Это угнетало и казалось бесконечным, словно в подтверждение домыслов за окном пошел дождь. Когда ужин подошел к концу, все разбрелись по своим делам, а дождь наращивал темп, отбивая свой замысловатый ритм. Он был похож на стук сердца или игру на пианино, клавиша за клавишей, отсчет и расстановка.       Джон собирался тоже уйти, но Теодора нагнала его, как и в их первую встречу, и предложила проводить, ведь смелости ей было не занимать. Мужчина хмыкнул, подмечая что-то про себя, но отказываться не стал.       Удивительно, но небо всё равно оставалось ясным. Несколько больших туч не смогли омрачить настроение, наоборот, вызывали детскую радость, какую Теодора не испытывала уже много лет. Вода стекала по лицу, волосам, платью, а она, казалось, была готова идти сквозь стену дождя и не боялась.       Джон удивленно смотрел на неё с минуту, а затем подошел ближе и протянул зонт в попытке укрыть бесстрашную девушку от ливня. Теодора взглянула на него, ступая под зонт. Во время ужина им толком не удалось поговорить, поэтому стоило бы сказать что-то сейчас, но слова не шли.       Капли становились реже, круги на лужах — всё меньше. В воздухе пахло озоном, а небо разделилось на светлую и тёмную сторону, не решаясь окончательно проясниться или продолжить ливень с новой силой.       — Вам стоит быть осторожнее, — произнес мужчина. — Я слышал, что вы сделали для Йоке. И ваши прогулки по коридорам больницы.       Теодора передернула плечами, словно от холода. Она не любила, когда ей говорили, что делать и как поступать. Лоуренс говорил в первую встречу то же самое. Девушка резко остановилась, кидая гневный взгляд на Джона.       — Считаете, что это не для меня? — она поздно уловила в его словах беспокойство, но отступать уже было некуда.       — Отнюдь, — мужчина произнес спокойно и бесстрастно. — Вы очень храбрая, и это достойно уважения, но, увы, не бессмертна.       — Все не бессмертны и рискуют каждый день, особенно сейчас, — Теодора опустила взгляд на мокрую каменную дорогу под ногами, не переставая думать над этим.       — Но и торопить время тоже не стоит, согласитесь.       Дождь сошел на нет, Джон сложил зонт, поднимая глаза к небу, и подал Теодоре руку, помогая перешагнуть через лужу. Городок снова наполнился спокойствием и, даже несмотря на сумерки, казался сказочным. Дышать было по-особенному легко, теплый ветерок касался сырой кожи, оставляя поцелуи.       Замедлив шаг, мужчина свернул в сторону, присаживаясь на ступеньки, и поднял взгляд на Теодору, которая возвышалась над ним в своем элегантном голубом шелковом платье, красоту которого не мог испортить дождь; а в волосах виднелась серебряная заколка, притягивая взгляд к своей хозяйке.       Теодора не решалась сесть рядом, но потом поняла, что терять ей нечего, всё равно платье промокло до нитки, и опустилась рядом. Удивилась, когда поняла, что ступеньки не холодные, но не проронила ни слова.       — Значит, я вам нравлюсь, — констатировал Джон, вспоминая короткий разговор за ужином, а в черных глазах плясали чёртики, словно открылась какая-то великая тайна.       В ответ Теодора лишь подвинулась ближе, положив руку мужчине на плечо, и медленно переместила её выше, касаясь щеки, но не целуя.       — Уверяю, я вас разочарую, — на выдохе произнес Джон шепотом, прикрывая глаза.       Она чувствовала его горячее дыхание на щеке, запах бергамота и мурашки по коже от каждого мимолётного жеста. В такой непосредственной близости можно было разглядеть морщинки в уголках его глаз и едва заметную седину в волосах, а черные глаза больше не казались такими пугающими, как многие говорили.       Очередное прикосновение, мягкий поцелуй в уголок губ, соприкосновение носами и его улыбка, самая добрая на свете.       — Очень жаль, что она не бессмертна, — произнесла Одри, прерывая поток своих воспоминаний. Одних из немногих по-прежнему самых ярких.       — Как знать, мисс Флеминг, как знать, — прозвучал голос, в котором чувствовалась та самая улыбка.