✹
Капли дождя стекали с купола усталыми струйками, а это значило, что через сорок пять минут стеклянная крыша его автомобиля, который он ласково зовёт Наби, с удовольствием раздвинется в стороны, и солнечные лучи пробьются сквозь облачную завесу прямо ему в салон. Если повезёт. Тучи стальным полотном накрывали город, а туман расплывался вокруг, настойчиво понижая видимость. Под Наби три полосы трафика расползались по городу и обрывались на парковках километровых небоскребов. Хозяин автомобиля терзал радио, пока тот рассекал плотный воздух застывшего в сери города. В подстаканнике медленно стыл старый добрый американо. Из грустного поколения со смешными картинками они превратились в грустных людей с грустными реалиями и грустным, совсем-совсем не завидным будущим, которое, увы, имело свойство лишь сокращаться. На радость рядовому служителю закона, Чон Чонгуку, гражданину с изуродованной памятью и шрамом под глазом, что тянулся от нижнего века по щеке и так же неожиданно обрывался у носа. Пшш- — С вами радио «Кибертрындец», — салон заполнил искусственно-радостный голос ведущего. — Слушай, Геко, погодка сегодня шикарная, я, кажется, даже приметил солнечный зайчик, просто нечто. — Не ври, дорогой Су-су, — ответил тому, судя по всему, Геко. — Сказки это… про ваших солнечных зайчиков. Сложно сказать, кто в самом-то деле верил этим двум металлическим подхалимам. Меж жителей современного Ккум-тощи ходила вера лишь об одном — о планете Аспан. Рай, в который космической пылью, собираясь по частицам и вырываясь из пучин Млечного пути, попадала каждая истосковавшаяся душа. Люди слишком очевидно избегали реальности и умирали столь же тихо, что и бабочка, приземлившееся на лист неважно какого грабинника. Они умирали, не зная точно: существует ли Аспан на самом деле, и этого незнания им было достаточно. У них не было Бога: Иисуса, Будды или Аллаха; лишь холодная, безразличная ко всему материя. И в безразличии её — величайшая из возможных… мудрость. Чонгук ту видел во снах. Он во снах видел и вспоминал многое, чего наяву припомнить не смог бы. И сны эти его нередко пугали. — Нам поступил звонок: «Мой пьяный друг решил взвеситься, и теперь у меня больше нет робота-пылесоса!». Чонгук не стал дожидаться искусственно вызванного смеха и снова переключил волну. Пшш- — Новый вид наркотика распространяется по Ккум-тощи, — бесцветно, почти загробно констатировала репортёрша из сводки новостей. — Этим занимается пятое подразделение полиции, — пауза. — Новые выборы пройдут в столице. Главным кандидатом на пост премьер-министра выступает Бан Шихек, предвещая уже пятое своё главен… Чонгук раздраженно растёр переносицу и настроился на «Идиллия в мелодии». Индустриальная революция, собранная в ритмичную композицию, щедро долбилась в уши. Металло-мусорные мотивы — так сейчас звали подобного рода музыку. Карту-накопитель с Вагнером Чонгук по невнимательности и, справедливо заметить, злому року судьбы оставил дома. Да и ему, в любом случае, не осталось ничего иного, как терзать магнитолу с излюбленными толпой волнами. Тридцать третью же он избегал намеренно — шумела себе постоянно, никто и не думал снимать с эфира. Пусть себе шумит. Чонгук с щелчком откинул дверцу бардачка и принялся искать что-нибудь съестное, ведомый урчанием в животе. Обнаружил свои таблетки — тоже, разумеется, съедобные, но порция, способная унять его голод сейчас, унесёт офицера прямиком на Аспан к забытым предкам. Сегодня подобные авантюры в его планы не входили. Он видел свой идеальный день следующим образом: 1. Прийти на работу, помахав перед носом улыбчивого робота своим аврай-пропуском; 2. Приземлиться бесшумно за свою перегородочку и, закинув ногу на ногу, провести так остаток дня; 3. Заявиться в бар «Гнездо» и ни-о-чем-не-переживать. Кончать с таблетками, отчаянно сражаясь с девочкой-психотерапевтом из отдела контроля качества сотрудников, ему подсказывал внутренний голос. Они из офицера делали беспросветный овощ, а ему ещё на грядку, надо было думать, рановато. Только вот… с понижением дозы, как бы выразиться корректнее, резко возрастали ясность снов и видений, которые Чона откровенно замучили. Неведомые обрывки всплывали на поверхность разума и, недолго покружив, снова уходили на дно. Бегущая строка за окном, окольцовывающая небоскребы, заботливо делилась сводкой прогноза погоды. Самое важное — уровень кислотности дождя на ближайшие сутки. Норма. Понятие нормы немного искажалось с истечением своего срока годности, но люди изобретут новые козырьки и зонтики, выработают терпимость и снова пустят бегущую строку. Прогнозы Чонгука же непоколебимы. Непогрешимы. Чонгук откровенно ненавидел эту тонкую сеть неоновых огней и трасс, воздух, отравляющий тех, кто не сумел к нему приспособиться, каждого, кто завалил тест естественного отбора и самоотверженно мечтал об андроидном теле, мечтал о жизни в этой тухлой консервной банке, в которой они же сами предпочли коптиться. Смотря на город, в котором лишь претящие ему черты, он видел свои собственные — в отражении запотевшего с краев окна. Волосы небрежно зачесаны назад, а рубашка с серийным номером на предплечье была расстегнута и без особой заинтересованности смята в локтях и на спине. Офицер Чон — воплощение нерушимости, которая парадоксально трескалась изнутри; как колонны древних строений держали собой своды крыш, пока не осталось иного, как в одиночестве стоять на руинах и по-прежнему наблюдать разрушительность времени. Рядовой полиции с патрульным номером девять-семь-ноль-один родился в столице, здесь же вырос, а после автомобильной аварии в тринадцатом году просто обнулился. Бывает. У мальчика по имени Чонгук, возможно, были любящие мама и папа, школьные друзья, желтые ланчбоксы и игры по вторникам, возможно, но знать наверняка Чон не мог. Его, как рьяно утверждали, вернули домой. Ни друзей, ни семьи, лишь дядя-социофоб с нездоровыми попытками в агорафобию. Единственное, что мальчишку и взрослого двадцатишестилетнего мужчину связывало — снова сны. Этой ночью Чонгуку впервые снилось что-то помимо бессвязных кошмаров: нежные каштановые пряди, которые он пропускал сквозь пальцы грубых ладоней. Приковавший взгляд к колоссального размера экрану, он придавил педаль тормоза, и Наби послушно застыла на уровне двенадцатого этажа одной из высоток. Сон столь быстро обратился явью — Чонгук видел в нем это исполинского размера лицо, сопровождающее ныне его автомобиль безразличным взглядом. Американо шершавым комом застыло в горле. Лицо, которое звало Чонгука по имени сквозь пелену небытия, без интереса смотрело на него с рекламного баннера. И у этого лица даже было подобие имени — Чи. Его полуобнажённое тело украшало тридцать этажей бизнес-центра «Астра». Автомобили то и дело замедлялись, пролетая мимо чужой рельефной фигуры, и Чонгук не хотел знать, какими мыслями заполняли свои салоны эти случайные наблюдатели. В лёгкой предрассветной дымке капли скатывались по стеклу его так и не отворившейся крыши. Спустя минуту Чонгук наконец избавился от купола над головой, позволяя себе окончательно закостылеть в воздушном трафике. Он впитывал бирюзовый отлив чужих волос, пока гость его снов несмываемой краской ложился на лицо. Автомобили объезжали Наби, сигналя и выплёвывая ругательства, кто-то даже продемонстрировал Чонгуку красоту своего среднего пальца и скрылся в тумане. Четкая закономерность прослеживалась между снившемся ему парнем и этой моделью, но какая именно — неясно, хоть тресни. Чонгук испытал необходимость запомнить каждый миллиметр этого «ол-лэд» экрана, каждый пиксель мягкого, словно комья ваты, лица. Но он тут же оттянул себя, размещая озябшую тушу в мягком кресле автомобиля. Чёрт-те что… Уже модели из рекламы сниться начали. Чонгук совсем умом тронулся — пристегните ремни безопасности и в путь! В мир безумия и лёгкого головокружения. Всё дальше и дальше… Чонгуку бы домой, где его давным-давно ждут, а незаинтересованный туман уносил его по ведомым лишь ему одному направлениям туда, где ему удобнее всего Чона дислоцировать. На работу. Под офицером, мотаясь по городу, люди боялись того, кем могут стать. А Чонгук боялся лишь того, кем он был. Он знал, что люди древности предсказывали эти страдания. Они о них молили, пока эпоха не стёрла их с фотокарточек и милых коробок того же сухого завтрака. В кислотном дожде и запахе людского неудовольствия родилась эра, которая была давно предсказана. Эра Киберпанка. Так они её называли. Чонгук тоже своего рода панк, ему пох… Пшш.✹
— Не думаю, что это повод для переживаний, — рядовой Ким Сокджин запустил в рот горсть жаренных орехов. — Звучит как пустяк. Очередные солеварщики вывели синтезированную смерть. Школьники побалуются и спрос унесёт с первыми нотками мая. К тому же, этим занимается пятый департамент. Столы в участке железными рядами устанавливали порядок жизни. Перегородки — иллюзию личного пространства. Кнопочная доска у основной стены — единство. Ким Сокджин — дружелюбие. Сокджин присвистывал себе что-то под нос, немного фальшивил, но Чонгук привык. В его коллеге качества истинного даосиста сладко и без зазрения совести дремли. Чонгук почти дремал тоже, разместив голову на сложенную в кулак ладонь. — А с андроидами чего делать-то будем? — спросили Кима из-за перегородки. Явно говорили об андроидах, что на днях скоммуниздили несколько упаковок сухой лапши из супермаркета. Электронные маргиналы, которым и понятие коммунизма-то чуждо, как бьющегося в груди сердце. — Не усложняй, пока не требуется. — На Кимовых зубах треснул очередной орех. «Не усложнять» — золотое правило тринадцатого участка. Его распечатанным разве что на стеночку рядышком с изображением Аспана не повесили. С большой вероятностью бы да повесили, не водись в участке рядовой Ким Сокджин, который любезно напомнит об этом в любое время дня и ночи. А что касается андроидов… Андроиды сейчас так же пили пиво в трактирах на цокольных этажах, так же гуляли и засматривались на чужие задницы, плевались у входов в клубы и перебирали свой уникальный список ругательств. Имитировали жизнь, не более. — Ким, новое выступление Оду-Дзи смотрел? Как тебе? — Оду-Дзи? Неинтересно… Да у неё же богатая интимная биография, — Посмеивался Сокджин, упаковка орехов уже опустела. В участке тихо, слишком тихо. Чонгук, готов поспорить, слышал, как стягивались проводки в стенах, как трещали принтеры, а машинописные андроиды били по клавишам сверхкомпьютера. Кофеварка пыхтела на убой. Чонгук чувствовал, как нагреваются лампочки, как воздух оседает на поверхностях, подтверждая их существование. Тишина, почти накопившаяся до нестерпимых показателей, разорвалась под треснувшей сигнализацией и орущей головой сержанта Шина за окном своей конторки: — Подъём! Подъём! Вы чего, барышни, расселись? Мигом на второй выход.✹
Выход на «второй» означал подрыв. Не самое лучшее начало недели, как думалось Чонгуку, пока служебный автомобиль нёсся по городу, лавируя между небоскрёбами. Их небрежно выбросили в районе Б-семнадцать, ровными рядами они понеслись на шестой этаж новенького человейника и уже несколькими минутами позже стояли бесшумно (как полагалось при взрывах) перед нужной квартирой. Покрывая испариной щит перед собой, Чонгук очень хотел, чтобы всё это оказалось каким-то неудачным экспериментом с мефом. Сержант Шин отворил дверь — пустая квартира уже демонстрировала прелести эвакуации, из коридоров приглушенно послышалось его: — Ничего. Группа опустила випоны, осмотрелась по сторонам, прислушиваясь и надеясь на красивый конец этой некрасивой истории. К-пт- Уборка зав- Д-добро пож- Сбивчивая речь скрежетом пробралась в Чоновы уши. Крохотный бисер скатывался холодными струйками по его спине и скапливался на висках. Чонгук обернулся, но все по-прежнему молчали, вылавливая в тишине признаки опасности. Ч- мы зд-десь. Никто не слышал. Никто, кроме Чонгука. Даже закричи эти голоса, все по-прежнему бы глупо хлопали глазами. Это даже не голоса вовсе: думалось, что сами стены хотели одному лишь Чону рассказать свою историю, рассказать все те страшилки, которые они видели изо дня в день, но вынуждены молчать. Чонгук двинулся на, как ему казалось, источник шёпота: — Сюда! — позвал он своих коллег. И сам направил тринадцатых, сам опустил руки, до боли сжимавшие випон, сам же замер при виде творения искусства. Сам Поллок побывал здесь раньше отряда спецслужбы, предвещая беду. Однако пользовался он не краской, а людской кровью. В мёртвой тишине различим был лишь ужас Сокджина: — Вот срань… В самом центре квартиры — воспламенившийся андроид с разбухшим ядром, опустился на колени, чуть ладони не собирая в молитвенной позе. А члены его семьи, которые сжалились над этим чудовищем прогрессивного общества, люди, в которых ещё бежала когда-то эта сама кровь. Взрослые и дети. Они капельками. На лиловых обоях в цветочек. — Приём, офис, — кто-то вынул рацию. — Группу судмедэкспертизы на Б-семнадцать. Чонгук не должен был сегодня приходить на работу, ему не стоило идти в полицию, ему не следовало сегодня просыпаться. На столе, тоже в красных подтёках, стыл недоеденный ужин, на холодильнике разноцветные магниты и внеклассные расписания пестрили своим разнообразием: танцы в четыре, уроки фортепиано до обеда, кружок робототехники по субботам. Жизнь застыла, смялась, как лист только-только распечатанной бумаги и повисла в воздухе, рассыпаясь пеплом и пылью. И пыль эта где-то на пути к Аспану, где её уже давно ждал добрый дядя Джексон Поллок. Интересно, сколько бы он прожил, не осуждай люди его искусства? Чонгуку к ним нисколько не хотелось, но застывшее время когтями скреблось по внутренним стенкам. Это точно его последнее дело, потом он уходит. Точно-точно. Правда-правда. — А это что за дрянь такая? — спросил всё тот же Сокджин, но голосом уже совсем неузнаваемым. Чонгук проследил за маршрутом чужого взгляда и застыл холодным мраморным изваянием. Показалось, что резкая боль пронзила его насквозь, но даже оглянуться, чтобы посмотреть — не застрелили ли его случайно, сил у него не оказалось. Стоял, пошевелиться не в силах, словно залитый свинцом. Его без спросу пустило в сон, но ведь он, определённо, поклясться мог, не спал. Только клясться уже давно было нечем. Коридоры витиеватые, трубы перекошенные, всё побывало тут… и трубы эти разносили гнилую воду и чьи-то заунывные всхлипывания. У лабиринтов не было конца, а чей-то низкий мужской голос скалился сквозь ряд острых зубов: — Мое сокровище принесло папе подарок? Что это, снова звёздочки? На стенах в квартире. Звездочки, тоже кровью.✹
Квартирой на Б-семнадцать займутся судмедэксперты, здравомыслящие ребята, у которых для подобных дел с психикой ситуация — что надо. Говорят, туда уже приходят немного не в себе. Чонгука же допытывали до позднего вечера, он долго и браво сопротивлялся. Спрашивали, как понял, где искать причину взрыва, отвечал — не знаю, чутьё, возможно, полицейское. Ему не поверили. Чем выше становились небоскребы, тем невзрачнее делалась низменность, и низменность эту заполняли всё более невостребованные кабаки, закусочные и лавчонки. К вечеру моросило сильнее, оттого все толпились под козырьком лапшичной. Раздача работала на убой, а вымотанные посетители лишь хлюпали своими порциями. Чонгук заказал лапшу в одной из забегаловок и очень надеялся получить её тёплой. Пока противный дождь бил по карнизу над головой, он задумался: что в частности представляла из себя его жизнь? Работа в самой неблагодарной государственной структуре, крохотная квартира в безликом районе, никакой личной жизни, а с недавних пор ещё и психологические проблемы. Спустя пару минут, поглощая стабильно остывшую пищу, Чон то и дело поглядывал на парочку андроидов, зазывавших в ночной клуб несчастных прохожих. — О, душенька, не желаешь расслабиться? — ласково промурлыкал один из них в ухо какого-то сморщенного старичка, мало чем напоминающего «душеньку». Чонгук невольно отвернулся, зубы разве что не трещали. Ему совсем не хотелось верить, что эти куклы созданы намеренно, храня в себе все низости человеческой сущности. Они, радуясь отсутствию мозга, всем нутром мешали ему травиться своей едой как полагается. Ему бы по-хорошему встать спиной или закрыть глаза от ужасов, которые новый дивный мир для него затаил. Но этим вечером планы были иными: он робко искал своё видение, которое эфемерно носилось вокруг да около и сводило с ума, как дурманящие рассудок травы. Кажется, вытяни ладони и зацепись за воздух, Он окажется в руках… какая-то из его рук, может даже та, что заменена на «умненький» протез. Однако Чонгук ещё не настолько переел лапши, чтобы размахивать руками, стоя в забегаловке. Дождевые капли разносили неоновые отблески по всему городу, заполняя собой и так же удаляясь прочь, а небоскрёбы всё тянулись-тянулись ввысь, не зная меры. Люди, тоже не зная меры, жили: поглощали лапшу и грезили о лучшем будущем; жили на этой планете с мыслями об иной. Автомат с напитками тоже о чём-то грезил — стоял раздавал анекдоты, чтобы очередному био-мешку в очереди не было скучно в ожидании сдачи: — Непьющий, некурящий, образованный, законопослушный, трудолюбивый — вот идеал гражданина для государства. И это робот. Наше сознание настолько привязано к миру бытия, что мир небытия — нечто из арсенала Станислава Лема. Любое мизерное, несчастное и жалкое существование — лучше, чем несуществование вовсе. Что в понимании современного человека могло быть большим примером силы и мужества, чем движение вперёд по этому смехотворно тонкому лезвию жизни, чувствуя, как оно режет ступни? Прыгая в объятия пучины, пахнущей формальдегидом, он становится лишь смутным воспоминанием, двухмерным отражением себя на фотокарточках, когда находящиеся в пути связаны тонкой нитью кандаты. Живые всё ещё осязаемы, ощутимы, их можно потрогать, понюхать и самое главное — понять, и им на самом деле нет дела до мёртвых, как и будущим живым не будет дела до них, премертвых, находящихся между миром полным необходимого, лишнего, противоречий, конфронтаций, наномиров, китайских игрушек и абсолютным ничем. Необязательно играть героя, можно оставаться засранцем, в мире столько определений, которым он готов тебя оклеймить, возненавидеть форму твоих бровей и ласково пожелать смерти, а в смерти ты будешь просто мёртвым засранцем. Очень и очень долго. Не очень. Чонгук осознал, что пора кончать с лапшой, иначе он совсем поедет кукухой. Но дело, разумеется, было не в ней. Он закинул остатки в урну и взял курс на свою зону комфорта, медленно, но верно давя в лужах отблески потустороннего мира. Ккум-тощи был единогласно разделён на четыре района, не автономных, но вполне взрослых и самостоятельных: Сано, который служил Чонгуку домом — обитель строившихся прямиком друг на друге административных центров; Мулл, где сохранились все традиционные храмы и молитвенные дома, куда люди занесли новую религию, согревая её в своих ладонях; Занд — пожиратель зелененьких, главным украшением которого являлось здание Соуль-интерпрайз. Кишел андроидами, ресторанами А-класса и прочим богохульством. Чонгук его намеренно избегал, объезжая всеми возможными путями; На Хуге самая лучшая медицина и биопластика, самый завидный в стране университет и академия робототехники. Всех наполняющих эти районы людей: бедных и богатых, объединяли, как и тысячи лет назад, лишь религия и закон. Самым главным во всём городе являлось место, куда всё стягивалось и откуда всё вытекало, центр, в котором сохранялся неустойчивый мир. Великий и ужасный! Бар «Гнездо» под лав-отелем «Соли-Ди». В действительности же, бар находился на цокольном этаже небольшой старой телебашни и никому, ни единому району не принадлежал. Совсем никому не нужный. Чонгук его чувства разделял. — Виски… и виски, пожалуйста, — Чонгук опёрся о стойку и окинул «Гнездо» взглядом старожилы. Впервые он пришёл сюда в подвешенном состоянии. С каждым годом он всё больше терял былой свой энтузиазм; с каждым выпитым виски он всё чаще замечал, что находится в замкнутом круге. Чонгук приходил сюда немного по-человечески пострадать и отвлечься от ужасов работы в полиции. Люди тряслись в повышенной близости, словно консервированные сардины во время землетрясения, но оставались по-прежнему представителями людской расы, так что можно было и потерпеть. Сидящий неподалёку Джад чувствовал эмоциональные волны самых разных диапазонов и поворачивался к Чонгуку, движимый его приливами: — Коп, ты чего размяк? — хозяин заведения довольно заулыбался, наслаждаясь присутствием Чонгука: ему и виски с добавкой налить не жалко и подыскать, в зависимости от настроения, лучшую девочку или самого нежного мальчика. — Всему виной — чудеса жизни, — ответил тот, запивая свой усталый вид. — Чудеса, говоришь, — глаза Джада засверкали сводническим блеском. — Смотри, та девчонка определённо положила на тебя глаз, — произнёс он вальяжно, чокая своим брэнди его, материализовавшийся в руке, стакан. Чон воссоздал образ кривой улыбки и спрятал её в лабиринтах алкоголя. Джад же обратился к столпившимся за его спиной дамам с фразой: «Лет’с попляшем» и устранился. Девушка, о которой предупредил хозяин, без промедлений заняла его место. — Выглядишь неважно, — она провела ногтем указательного пальца по тыльной стороне его ладони. Чонгук в самом деле старался сымитировать интерес к девушке — расслабиться ему ни на унцию не мешало. Он был готов на любые лишенные содержания фразы и уже открыл было рот в попытке одной из них даму соблазнить, как взгляд унесло к крохотному столику под миниатюрной копией фрески «Крещение Эдвина». Его видение, закатив рукава нежно-розовой рубашки, выискивало нечто на поверхности стола, под тем и вокруг. Призрак сновидений что-то явно потерял и никто, ни единая душа ему, кроме Чонгука, очевидно, не в силах была помочь. Чон пришел в себя: смотрел он, как оказалось, долго и бесстыдно. — Ты что, совсем меня не слушал? — девушка, которая подошла к нему познакомиться, ранее выглядела куда более дружелюбно. — Извини, — ласково произнёс он и отдалился от стойки. — Сегодня не комильфо, дорогая. — Вот козёл, — сказала она достаточно громко и убедительно, но офицер уже пробирался сквозь толпу к дальней стене бара. — Что-то потеряли? — спросил он, пристыковав себя к чужому столу. Парень бросил уже заведомо обречённые поиски, вытянулся во весь рост и медленно помотал головой, разминая шею: — Смысл жизни. Чонгук наблюдал за плавностью, с которой ткань безупречно сидевшей рубашка то спускалось по коже, то снова поднималась, и представлял, как растягивает её у самой шеи и до невозможно близко приближается к выступающим венам. Чонгука такая одержимость кем-то приводила не столько в ужас, сколько в потрясение. Эмоции, манипулируя его руками, вынули пачку сигарет из нагрудного кармана. — Курите? — спросил он, протягивая пачку. Ему кротко кивнули, они вышли из бара. Чи зажал меж зубов сигарету и позволил поджечь ту, осветив лицо огоньком с фитиля зажигалки. В отблесках живого пламени оно вносило нечто неземное в их незамысловатый перекур. В лужах отражались неоновые вывески, ядовитыми красками растекаясь по асфальту. Километрами выше носились автомобили, каждый управляемый своими желаниями — сколько желаний столько и путей, а они стояли и курили эти противные сигареты, скребущие Чонгуку внутренности, но это самое последнее, что его сейчас по-настоящему беспокоило. — Вы случайно не модель кибер-плюс? — Чонгук затянулся как можно сильнее в попытке заглушить наивность своего вопроса. — Звучит, как очень дешевый пикап-лайн, — не отвечая на вопрос, произнес парень. Тело, кажется, напряглось до трещащих (от нервозности ли?) зубов. Чон уже намеревался сказать что-то другое, может, даже пошутить, но его опередили: — Бывали на показах? — Я далёк от такого рода мероприятий. Всё куда проще, — Чонгук неумолимо тлеющей сигаретой направил взгляд парня на высокое здание позади него. Со стаэтажного здания за ними следил такой же Чи, только большой и светящийся. Волосы его, уже персиковым отливом, освещали город под собой. Положительная эмоция, выдрессированная. — Ах вот как, — произнёс парень, словно впервые видел себя в рекламе. — Милая улыбка. — Чонгук почти поверил, что настоящая. Джад отвел их, по просьбе Чонгука, в один из немногих своих вип-залов. Лампа, имитирующая лунный свет, парила, словно полярная звезда, над ними, освещая холодным отблеском гранённые бокалы и разноцветную в них жидкость. У Чи, как ни подсвети, лицо оставалось притягательным. Казалось, даже если выключи саму луну, обрати весь мир во мрак, Чонгук найдёт его и, пробираясь сквозь тьму, увидит. Он впервые подумал о том, каким видят его шрам окружающие, не слишком ли он отталкивает. — Что же офицер потерял в столь тухлом месте? — Чи не особо смущался — подпирал голову рукой и смотрел так… хитро, явно заигрывая. Какие они у него разные, эти улыбки. — У меня аналогичный вопрос к звезде местных билбордов, — руки сами просились прикоснуться, просились провести ими по чужим щекам. — Ох, поверьте, вы сильно заблуждаетесь, — парень нагнулся над дисплеем меню и выбрал себе коктейль с непроизносимым названием. — Как мне вас называть? Может… Офицер? — Если вам так угодно, — Чонгук опустошил свой бокал. — Что насчёт вас? — Чимин, — он робко, с толикой смущения, завел прядь волос за ухо, — просто Чимин. Чонгук видел руку и провода, которые обвивали твердую сталь, заменяя сосуды, заменяя живые стволовые клетки, заменяя жизнь в целом. Чимин же смотрел на полицейский значок тринадцатого участка и серийный номер: — Работа в полиции, должно быть, утомляет. Стенки бокала покрывались испариной, потея как не в себя. Капли стекали, а Чимин всё водил пальцем по ободку. Лёгкий скрипучий звук — всё, что их сейчас связывало. Две забредшие души, столкнувшиеся дыханием над остатками ягермейстера. — Работа в шоу-бизнесе, надо полагать, утомляет не меньше. Чимин склонил голову к тонкому плечу и лишь одним уголком губ потянулся вверх, нарушая любые законы гравитации: — Какие мы утомлённые. Но дыхание не единственное, что их так стягивало, даже не несколько бокалов крепкого алкоголя. Чонгука к Чимину тянуло чуждой тугой струной, как висельника к верёвке. Чонгук эти пухлые губы желал ощутить на вкус, и совсем не оттого, что они горели огнём на каждом втором здании Ккум-тощи. Кончики пальцев касались друг друга над столом, тоже в испарине. Напряжение сковывало в самом, как-то полагалось, нужном месте. Рука Чонгука опустилась на чужое острое колено, а голос подозвал Чимина склониться ещё ближе: — Я знаю, что в таком случае надо делать.✹
Они ввалились в номер, судорожно бегая руками по шуршащей, ненужной одежде. Милое голосовое сопровождений что-то пролепетало о температуре и влажности номера, о преимуществах «Соли-ди» и почему пользоваться презервативами с экстрактом «де парфюм» — способ испробовать новые ощущения. Чонгука, однако, в последний момент волновали ароматические нотки, которые им так усердно рекламировали. Его тело и без контрольных показателей уже нагревалось до предела, а мозг закипал, как бульон на открытом огне. Запах Чимина его не на шутку сводил с ума, и Чонгук не был уверен, не течёт ли случаем у него с подбородка слюна. Он повалил того на спину, избавляясь от тканьевой оболочки, что никчёмным слоем отделяла их друг от друга. Чимин выгибался всем телом от одних лишь прелюдий, а простынь медленно пропитывалась потом. Воздух нагревался, складываясь на спину Чонгука горячими углями, а кровь, многоугольными звёздочками, лилась-лилась из его снов на постель. Всё смешивалось, втекало и вытекало… насильственно. — Ты моё сокровище, — вырывалось из его уст коридорами, самовольно. И отчего-то Чонгуку в Чимине становится двигаться труднее. Стенки сужаются, и Чонгука уже всего трясёт, а пот скатывается в бисер по всему телу. Он зубами хочет в Чимина вцепиться, всего полностью проглотить. В этой нездоровой зависимости от чужого тела его пальцы пробираются самостоятельно к основанию отвердевшего Чиминового члена и зажимают кожу у самого основания, вырывая из чужого горла громкий и хриплый стон, от которого Чонгука уже уносит на Аспан. — Тебе же это нравится? — спросил он, сам не осознавая по какой причине. И перед глазами яркой вспышкой: лабиринты, кровавые стены тех и крики, чьи-то знакомые. Крики самого Чимина и, возможно, даже его собственные. Эхом. Чужие руки сбросили его с постели, Чон ударился о что-то угловатое головой, в разные стороны полетели подушки, а бедное постельное бельё скатилось в белоснежные сугробы. Чимин разом натянул джинсы, запихав боксеры в карман, и дверь за ним со свистом заперлась. — Дверь закрыта, — учтиво оповестило его голосовое сопровождение. Чонгук приподнялся на локтях, стабилизируя своё шаткое состояние. Его, на самом деле, никогда уже не восстановить в изначальные показатели — данных для этого не хватает. Из ячейки над мини-баром услужливо выскользнула бутылка виски 2013-го года. Чонгуку очень кстати. В огромном панорамном окне — бескрайнее Средиземное море — запись 2026-го, когда в нём ещё не плавали нефтяные разводы и трупики тунца. Чонгук смотрел на море, на котором ему больше не суждено побывать. Рука потянулась к пульту отображения действительности. Он никогда не терпел вранья, и сладкая ложь — не то, что он издевательски хотел лицезреть за своим окном. Кнопка «дефолт» унесла его в привычную, немного паршивую, но всё же родную жизнь. Кущи отблесками заиграл в стенках его гранёного бокала. В здании напротив — представители модульного поколения водили телами в потоке танца. Чонгук давно устал определять к кому он себя относит в этом мире разноцветных субкультур, ни одна из красок на нём предательски не приживалась. Кем он был когда-то давно? Кем он был до аварии? Столько вопросов… и никаких ответов. Лёгкий звон прервал его размышления. Пак Чимин оставил свой аврай; тот пищал, напоминая о своём присутствии, и очень просил, чтобы его нашли. Чонгук смотрел на экран блокировки и пытался запомнить их с Чимином неудачный процесс соития. Чонгук хотел верить, что он не настолько плох в постели, и у Чимина произошел неожиданный зов природы или рожала сестра, а может, даже собака. Однако лёгкое жжение под рёбрами заполняло собой всё нутро и сверлило где-то в затылке. Тело Чимина… оно слишком родное и, казалось, знает Чон его не хуже своего собственного. Вспоминая чужие черты лица, вспоминая тело и кожу, пахнущую жасмином, он чувствовал, как напряжение снова сковывало в паху. Из колонок поступала какая-то вымученная, неизвестная Чонгуку грустная мелодия, настроенная поддержать офицера в сложный, по истине душещипательный момент одиночества. Он с полминуты рассматривал содержимое своего бокала, а затем поднял его, салютую плюшевому медведю на полке, в глазах которого, предположительно, камеры, а за ними — сонный охранник, который подпирал тяжеленную голову кулаком. Дрочить, жалея себя под грустную музыку, в его планы на сегодня тоже, стоит отметить, не входило.