Каждый берег новый мой Прошлое несёт с собой; От него не убежать— Разорвётся круг опять. Каждый берег новый мой Прошлое несёт с собой; От него не убежать— Разорвётся круг опять.
Санкта. Она была той самой Санктой Алиной, чьё сердце пронзили клинком сотни лет назад. Она была той самой девушкой, которая дарила свет и порабощала тьму, но сама умерла от руки последней. Она была спутницей Беззвёздного Святого, который погубил её. Это всё была она, Алина Старкова. Санкта-Алина, Солнечная Святая, Заклинательница Солнца и многое другое. Всё это — её имена, которых существует бесконечное множество. Всё это — её истинная сущность, от которой она бежала и пряталась, сама того не подозревая. Она переродилась, как и все остальные, но почему именно сейчас? Почему все они оказались здесь, в одно время и в одном городе? Неужели каждый из них погиб после неё? Неужели все погибли в один миг? Слишком много вопросов и всё также мало ответов. Алина в горячей воде лежит, пытаясь унять холод, что всё её тело сковал и дрожь от предстоящего ужаса. Он нашёл её, чтобы снова убить и подчинить себе свет. Он нашёл её, чтобы закончить то, что началось сотни лет назад, но она не позволит. Сама всё сделает за него, отомстив за отобранную жизнь. Слёзы тихо по щекам скатываются, теряясь среди воды, когда Алина с головой в неё погружается, задерживая дыхание. Глаза обжигает от кипятка, в котором она пытается заживо свариться, чтобы хотя бы капельку такого нужного для неё тепла ощутить. Алина под водой их трёт, пока лёгкие жгучей болью пронзает от недостатка воздуха. Она устала и вымоталась от всего происходящего. Она хочет самой себе сердце вырвать, когда его болью простреливает, когда оно к теням, притаившимся в углах, взывает. Она хочет взвыть, ломая себе рёбра, пока физическая боль не задушит моральную. Он убил её. убилубилубилубилубилубилубилубилубилубилубилубилубилубилубилубилубилубилубил Он вырвал всё её существо, разорвав на мелкие кусочки. Он кинжал в самое сердце вонзил и провернул, чтобы мучилась, растягиваясь по мраморному полу в лужи собственной крови. Алина помнит, как рёбра трещали, а пальцы вязли в тёмной жидкости. Она помнит, как запахом металла пропиталась вся, пока за окном настоящая буря ревела; пока её тело медленно покидала жизнь, которую она ему на блюдечке преподнесла. Помнит, как холод поселился в ней, растекаясь по леденеющей крови инеем. Помнит, как тянулась к тёплым пальцам в попытке согреться. Помнит, как золотое кольцо в палец впаялось, срастаясь с нежной кожей. Оно клеймом осталось, проклятье запуская. Её собственное проклятье, червоточинами прожжённое. Она всё помнит и от этого хочется в белоснежной ванной утопиться, чтобы всё это забыть. Чтобы глаза серые из души выцарапать, потому что они опять на неё смотрят, пытаясь глубже и глубже пробраться. Алина с шумно выныривает, глотая воздух и убирая мешающиеся пряди с лица. Вода по кафелю растекается и выплёскивается на холодный пол, когда босые ноги по нему скользят, подрагивая от холода. Она так и не согрелась. Махровый халат мокрую фигуру с ног до головы обволакивает, пока Алина, не осознавая как, создаёт маленькие солнышки, вокруг неё крутящиеся и скользящие. Больше никакая темнота не подберётся к ней: на самых подступах испепелит любые зародыши проклятых теней. Алина быстро в комнату забегает и в кресле утопает, кутаясь в пушистый плед по самый нос. Невидящим взглядом в окно смотрит, наблюдая светлую полосу рассвета за целым районом многоэтажек. Там её солнце тихо к ней взывает, молит снова единым целым стать, чтобы она больше не мучилась, не ломала саму себя. Пальцы к первым лучам тянутся, пуская их хаотичными мазками по прозрачному тюлю. Алина любит солнце. Любит купаться в нём с ног до головы. Любит каждую его частичку. Тени кругом патокой растекаются, а потом рассеиваются, подрагивая перед могущественным светилом. Алина к тишине в квартире прислушивается. К мёртвой тишине. Ничего нет. Даже малейшего шороха. Но больше всего пугает покой в ней самой. Покой в её голове, который толстой коркой льда покрывается, тишину запечатывая. Она больше не слышит ту, другую Алину. Они воссоединились? Наконец-то стали одним целым? Алина не знает и снова часть происходящего не понимает. Воспоминания вернулись, но ведь не все. Почему в памяти до сих пор пробелы мелькают? Почему она не помнит, как к Дарклингу попала? Почему плохо помнит всех остальных? Алина и этого не знает, но уверена только в одном: чтобы не задумал Дарклинг, у него это не выйдет. Теперь они будут играть по её правилам. Пора Беззвёздному Святому познать свою мученическую смерть.***
Алина лениво вилкой по яичнице водит, размазывая желток по тарелке. Аппетита нет совсем. Грустный взгляд на поджаренные тосты с творожным сыром кидает и должна бы ощутить голод и услышать протяжное урчание на всю кухню, когда Женя любвеобильно кусочки красной рыбы на них укладывает, облизывая испачканные пальцы. Но ничего. Алина лишь затравленный взгляд на окно переводит и морщится от третьей кружки кофе; от него уже желудок в трубочку скручивается и рвотные позывы вызывает, но она на это лишь рукой машет и продолжает дальше им давиться. Алина практически не спала этой ночью, судорожно прокручивая в голове всевозможные планы мести, когда на телефоне прозвонил будильник. Противная трель пронзила голову насквозь, а мобильник чуть не улетел в стену, на которой причудливыми узорами расползалось морозное солнце — редкость для Лондона. Она в очередной раз встретила рассвет в этой квартире, больше на склеп похожей. И в очередной раз пожалела об этом. Когда в последний раз хотя бы час нормально спала? Не знает. Кофе никак не помог, поэтому скрип от барного стула, на котором она сама по себе крутится, только сильнее раздражал расшатанные за последнее время нервы. Где-то в стороне мельтешит Женя, раскладывая косметику на туалетном столике и параллельно съедая приготовленные тосты. Подруга внаглую пришла к ней около полудня, чтобы помочь со сборами на главное событие их фирмы — Зимний бал. — Показывай мне своё платье! Я же должна знать, иначе достойно тебя не соберу, — Женя волосы назад откидывает, а потом шторы в стороны отдёргивает, с радостью подставляя лицо чуть тёплым лучам. — В этом городе даже простое явление, как солнечное утро, стало такой редкостью, что я порой ощущаю себя под землёй. Алина молча с места поднимается и в сторону шкафа скользит, продолжая кутаться в тёплый халат. Она не просила приходить и помогать ей со сборами. Сама бы причесалась и накрасилась, но присутствие подруги слишком приятно в этой пустой квартире, отчего по губам мягкая улыбка скользит. Но Алина ей об этом не скажет, как и о том, что вспомнила, кем была в прошлой жизни. Она умолчала о Дарклинге и том, что он сделал. Умолчала, потому что не хотела тревожить вновь обнажившиеся раны. Женя слишком многое пережила, пока была рядом с ним, поэтому Алина сделает всё возможное, чтобы в их настоящем прошлое больше никогда не пересеклось после сегодняшнего дня. Женя наконец-то сможет жить нормальной жизнью без этих уродливых шрамов, которые, словно сама червоточина этого мира, испестрили когда-то её лицо и тело. Алина же перережет ту самую переливающуюся между ними с Дарклингом нить; она спокойно сможет держать холодную руку Мала и отвечать на тихие зовы сердца. Больше не будет бояться темноты и боли в груди. Больше не будет видеть кварцевые глаза и чёрные, словно крыло ворона, волосы. Он умрёт сегодня. Она поможет, и никто никогда не узнает, что случилось. Все чудовища должны быть в сказках. Все чудовища должны покинуть реальный мир. Даже святые. — А вы с Малом же вместе идёте? — со стороны кухни слышится копошение, отчего Алина мягко улыбается. Женя слишком любит чай. — Надеюсь, что вы договорились хотя бы о цвете. Нет, не договорились. Мал вообще из головы вылетел за последние сутки. Алина даже его сообщения стороной обходила, а на телефоне поставила режим «не беспокоить», в котором исключением стала лишь Женя. Внутри что-то неприятно скребётся, и дверцы шкафа распахиваются слишком резко. Не хочется сейчас вспоминать о нём; не хочется думать. Они в любом случае встретятся на балу, а там уже не сбежишь. Придётся прояснить всю ситуацию и наконец-то хотя бы к чему-то прийти. — Белый? Ты серьёзно? — Женя с грохотом на каменную столешницу чашку ставит, подходя ближе. — Алина, ты же знаешь, что в нашей фирме нет белого цвета? Я думала, что бы будешь хотя бы в синем. Да, она тоже об этом думала, но в последний момент решила, что не относится к их коллективу. Алина другая, не такая как все там. Она всегда ходила в белом или близком к нему. Зачем же тогда изменять что-то на один вечер? Она ведь должна отличаться от черноты Дарклинга и его разноцветного сборища гришей. На лице подруги сначала вырисовываются досада с разочарованием, но потом что-то резко меняется — по пухлым губам расползается довольная улыбка, а пальцы по ткани нежно водят, словно неизвестные узоры рисуют. — Хотя знаешь, ты должна быть в белом. Ты должна отличаться от всех, Заклинательница Солнца. Особенно от Заклинателя Теней. Алина громко сглатывает, вешалку с платьем в руки Жени отпуская. Слышать в этом веке такое обращение от неё подобно удару. Подобно разрезу. Слышать прозвище и статус Дарклинга подобно настоящей пытке, которой только можно себя подвергнуть. Оно плетьми бьёт и патокой на губах оседает. — Ну что, приступим? — улыбается так загадочно, словно задумала что-то. Алина кивает и в мягкое кресло погружается, довольно выдыхая: рядом с этой рыжей красавицей все страхи на задний фон отходят. Даже если эта рыжая красавица сама их создаёт. Мягкие ладони, словно бабочки, вокруг неё парят, укладывая волосы в аккуратный пучок. Алина воздухом давится, когда видит, как пряди темнее становятся, а потом своеобразной дымкой покрываются, словно в блеске звёзд сверкают. Точно. Женя же была портной где-то там, в их прошлой жизни. Видимо, сейчас она снова начала обращаться к своему дару, раз решила применить его к ней. — У тебя не возникает некого чувства дежавю? — тихий шёпот касается её уха и чуть щекочет, но Алина лишь головой в ответ мотает. Нагло врёт, потому что именно дежавю сейчас и испытывает. Когда-то давно такое уже было. Когда-то давно Женя причёсывала её, собирая волосы в причёску, иначе она просто напросто не помнила бы этих прикосновений. Когда-то в прошлой жизни это точно было. Алина глаза прикрывает, полностью отдаваясь в нежные прикосновения к голове; они расслабляют, в долгожданную дрёму погружают, вызывая мурашки по всему телу. Алина плечами ведёт, чтобы укутывающую дымку сна с себя согнать, но потом ошарашенно глаза распахивает, когда слышит: — Я не рада всему происходящему, и ты это знаешь, — лёгкие прикосновения на затылке, а потом что-то холодное кожи в волосах касается и чуть царапает её. Алина на саму себя смотрит и видит белоснежный каскад, который Женя аккуратно гребешком сзади закалывает; волосы спереди убраны в косу, что по всей голове, словно змея, ползёт, платинной переливаясь. Женя, испещрённая шрамами, по всей её длине цветы вплетает, чередуя между собой незабудки, ромашки, васильки и даже крошечные бутончики роз. Женя с чёрной повязкой на глазу, посреди которой в свете золотом переливается маленькое солнце, ей на голову кокошник, больше похожий на сотни лучей, стремящихся в небо, аккуратно водружает и чуть хмурится. Следом за ним прикрепляется почти прозрачная, но всё равно такая же белая, как и платье, фата. Женя с чёрной повязкой на глазу, где сверкает солнце. Её солнце. Её знак. Алинин знак. — Я не понимаю, как ты вообще могла на такое пойти, но уже поздно, — подруга вздыхает и снимает платок с её шеи, чтобы оголить ошейник, который когда-то на неё одел Дарклинг. — Но не переживай. Ты будешь самой красивой невестой. Невестой. Слово болью по телу проходится, кожу заживо сдирая. Невестой. Алина на себя в зеркало смотрит, с восторгом скользя взглядом по белоснежному платью, которое чуть напоминает кафтан. На нём вышивка золотом по корсету вьётся, а потом к подолу лучиками струится, словно солнце олицетворяет. Рукава невесомо плеч касаются, а потом разрезом, как в древних традициях, вниз падают, оголяя чуть загорелую кожу рук. Оголяя на одном из запястий браслет из чешуи морского хлыста. Алина к другому взглядом скользил и нервно кистью встряхивает, а потом пальцами её окольцовывает, представляя ещё один усилитель из костей. Его костей. Она в белом. Она в своём любимом цвете, который когда-то любил Мал. Любил на ней. Любил и её саму. Восторг от собственного отражения жаром в груди разливается, пока пальцы судорожно прокручивают золотое кольцо вокруг безымянного. Вот и настал тот самый день. Настал день, когда над Равкой взойдёт Сол Королева рядом с ним — с её Беззвёздным. Алина довольно Жене улыбается и от всего сердца благодарит её, пресекая подступающие слёзы, готовые обжигающими дорожками по щекам скатиться. Она не будет плакать. Сейчас не будет. Равка получит себе свою Святую, а Дарклинг получит свою невесту. Она слишком долго к этому шла, чтобы сейчас всё разрушить. Нет, она закончит начатое и наконец-то наберёт в лёгкие достаточно воздуха, чтобы с упоением смотреть на цветущую зелень кругом. Всё будет так, как и должно быть. Она освободит эту страну от чудовищ. От главного монстра, за которым тени шлейфом тянутся. Это её судьба Это её проклятье. Алина моргает так редко-редко, словно в замедленную съёмку попала. Головой чуть крутит, взглядом по комнате проходясь. Пора бы уже привыкнуть к таким внезапным видениям и их последствиям, да не может никак, сколько бы времени не проходило. Тишина вокруг противно трещит и разрывается только сиплым дыханием за спиной. Алина на Женю через зеркало смотрит и отмечает потемневшие волосы. Они так и остались каштановыми, не выцветая, как когда-то столетия или тысячелетия назад. Так и не узнала, когда они жили, хотя записи в книгах гласят, что Санкта-Алина и Беззвёздный существовали приблизительно в тринадцатом веке, только верится в это с трудом. Они будто бы из другой вселенной, из другого мира так до боли похожего на этот. Женя случайно её волосы сильнее сжимает, когда очередную позолоченную шпильку — ей их подарили когда-то родители — в высокий пучок втыкает. Алина тихо шипит, но взгляда не отводит, наблюдая за осознанием подруги. — Ты была его невестой, — шепчет и в собственные слова не верит, пока очередную прядь чуть подкручивает и в причёску аккуратно убирает. — Я тебя на свадьбу с ним собирала! Видит, как руки у подруги тихо потряхивает, но ничего не делает. Губы только поджимает и пальцами в халат впивается. Да, Алина за него замуж собиралась, даже не подозревая о дальнейшей своей судьбе. В груди болезненно ноет и вниз тянет, а в голове гильотина со скоростью света летит, готовая в любой момент раздробить хрупкие кости. Что-то не так во всей этой истории, конец которой она прекрасно знает из собственных воспоминаний и икон? Одной иконы из детства, чьё изображение покоится в дальнем углу, чтобы глаза больше на свои же слабость и ничтожность не натыкались. Любила ли его тогда Алина? Сложно сказать. Она любила Мала и полостью в этом уверена, но почему тогда сердце так болезненно тянет, словно вот-вот на клочья разорвёт? Больная привязанность или что-то большее? Головой мотает и получает больной тычок в плечо; Жене не нравится. — Пусть я и ненавижу его в той жизни, но невесту из тебя сделала прекрасную, — даже смотреть не нужно, чтобы улыбку на пухлых губах увидеть. — Вот тебе и чувство дежавю. Хотя бы понятно, откуда оно взялось. Алина кивает и в очередной раз получает в плечо. Скоро там будет красоваться синяк или рана, потому что Женя тыкает её острым кончиков ногтя. Безумно хочется спать, поэтому глаза прикрывает, вслушиваясь в тихие мотивы старых советских песен из новогодних фильмов. Там нежные голоса между собой переплетаются, душу давно ушедшим детством радуя. Сон снова не идёт, но разрывающие на части мысли наконец-то плавно воспалённый мозг покидают, улетучиваясь. Алина в лёгкие больше воздуха набирает и расслабляется, ведь сегодня всё наконец-то закончится. В этой многовековой истории будет стоять жирная точка, и она сделает всё возможное, чтобы там никогда не появились запятая или многоточие.***
Ей кажется, что пальто ничуть не согреет в этот ледяной день, когда она из такси выползает, сильнее кутаясь в тёплый шарф для вида. Мал тут же подаёт руку, утягивая в объятия, у которых даже никакого особенного запаха нет. Алина ласково ему улыбается, пробегаясь кончиками пальцев по выбритой щеке. Сердце чуть свой ритм ускоряет, что несомненно радует, когда влажные губы её быстро чмокают в кончик носа и скулу. Миленько. Алина за Малом под руку следует, кивая знакомым из фирмы. Они приехали в специально забронированный зал, где старинные лестницы из мрамора уходят куда-то глубоко, а ковровые дорожки цоканье каблуков заглушают. Алина вокруг себя вертится, от Мала в сторону отходя, чтобы масштабы рассмотреть. В груди всё от восторга вниз ухает, а она продолжает крутиться, отмечая всё новые и новые детали: золотые люстры с капельками хрусталя всеми цветами радуги переливаются в пламени настоящих! свечей. В маленькие подрагивающие огоньки всматривается и писк с трудом давит. Самая настоящая сказка! Ей осталось только туфельку, одна из которых покоится в сумке, чтобы переобуться, потерять и всё. Вот вам современная золушка, а сзади принц стоит, готовый к розыскам. Алина всё дальше проходит, замечая гардеробную, к которой тут же стремится, мысленно вздрагивая от того, что произойдёт дальше. Она последние часы себя пыталась подбодрить и закалить перед необратимым, но не смогла. Могла бы отказаться от этой глупой затеи, но не смогла. Могла бы не трепать себе и окружающим нервы, он не смогла. Не не смогла, а не захотела. Не захотела, потому что глубоко в душе именно этого желала. Мал ближе подходит, помогая молочное пальто с плеч стянуть, когда такого же цвета сапоги отставлены в сторону, а ноги облачены в элегантные туфли на высоком каблуке. Алина от гуляющего ветерка чуть ёжится и чувствует, как мурашки по телу расползаются, словно в догонялки играют. Она длинные перчатки выше локтя натягивает и к зеркалу подходит, поправляя тонкие лямки платья. Шёлковая ткань слишком приятно к телу льнёт, морозом по коже проходясь и тут же её согревает. Кончиками пальцев, в перчатки заключённые, по платью ведёт, выставляя вперёд левую ногу, которая тут же оголяется из-за большого разреза. Алина никогда не считала себя красивой девушкой, ограничиваясь одним понятием — «хорошенькая», но этим вечером глаз самой от себя отвести не может; перед зеркалом крутится, со всех сторон себя оглядывая, пока сзади Мал не появляется, пробегаясь глазами по оголённым плечам и ключицам. На нём светло-серый костюм, больше напоминающий два кварцевых озера, Алину преследующие; воротник рубашки в разные стороны топорщится, а пиджак и вовсе небрежно расстёгнут на все пуговицы. Никакого лоска. — Ты прекрасна, — он её чуть за талию приобнимает, к себе прижимая. — Даже в этом цвете неотразима. Алина на это только хитро улыбается, утягивая парня дальше, прямо к лестнице, в конце которой отдалённо слышится живая музыка и переплетающиеся между собой голоса. В лёгкие больше воздуха набирает, готовясь к неизбежному. Готовясь к тому, чего так долго ожидала и желала. Ладони от волнения подрагивают, когда Алина сильнее предплечье Мала обвивает, до боли сжимая ледяными пальцами. Они почти поднялись, а воздуха катастрофически не хватает; двери перед ними безшумно раскрываются и погружают в разноцветный калейдоскоп из красных, синих и фиолетовых цветов. Между ними затесались всевозможные оттенки серого, как и костюм Мала, которые могли надевать только приглашённые гости и компаньоны их фирмы. И только возле бара Алина видит единственное чёрное пятно в светлом зале, словно сама скверна в мир пробралась, сгущая все тени тишь в одном месте. Он мирно попивает, видимо, виски и общается с очередным партнёром, когда их взгляды пересекаются, а весь мир замирает на долгие секунды. Тишина окутывает их тенями, и лишь звук его судорожного вдоха касается её ушей. Нить, скрепляющая их, натягивается и колоколами звонит, оплетая каждый потаённый угол души, каждую кость оплетая. Она саму сущность из неё вытягивает, чтобы повернулась, чтобы с кварцевыми глазами встретилась. Алина чувствует, как на месте горит, словно нерадивый инферн случайно её поджог, сам того не желая; словно она к солнцу приблизилась и вот-вот сгорит до тла; словно она сама этим солнцем стала, испепеляя небосвод. Дарклинг её взглядом припечатывает, медленно по всему телу скользит, и на дне зрачков даже с расстояния видит его восхищение и тень самодовольной ухмылки, которая не касается губ. Алина секунду тушуется, а потом шагает вперёд с левой ноги, чувствуя, как платье своей жизнью живёт и бёдра обтягивает, пока обнажённая нога игриво из-под чёрной завесы шёлка выглядывает. Ещё одно чёрное пятно в этом светлом зале. Ещё один символ когда-то совместного прошлого. «Лишь один гриш носил чёрное… лишь одному позволялось носить чёрное». Это всегда был только его цвет, даже спустя долгие годы он один мог ходить в нём, как и тогда. Алина помнит ужас и трепет в душе от их первой встречи столетия назад. Такое даже при большом желании не забыть никогда. Оно клеймом на ней выжжено — и на теле и на душе. От него не избавиться. Только один человек мог носить чёрное, но теперь по светлому залу плывёт очередное доказательство того, что она равна ему. Алина в чёрном шёлковом платье с прямой спиной идёт в сторону открывших рот Жени и Николая. Где-то здесь маячит Зоя, но Алина об этом не думает. Она знает, о чём сейчас голдит весь зал, но и это пропускает мимо ушей, потому что все рецепторы работают на полную катушку только в одном направлении. В том, откуда её голые лопатки выжигаются узорами кварцевых глаз. Женя быстро отмирает и подлетает к Алине, хватая руку в перчатке. Кажется, она сейчас в обморок упадёт, но стойко держится, разглядывая её со всех сторон. Видит, что во взгляде подруги плещется удивление, отвращение и восхищение. Всё смешивается между собой и Алина совершенно не понимает, что на самом деле чувствует Женя, которая выглядит ничуть не хуже. Алебастровая кожа мягко сверкает в бликах свечей, а рыжие волосы теперь точно на настоящее пламя походят, чуть оттеняясь бархатным платьем цвета запечённой крови; по нему тёмно-синие, переходящие в чёрный, узоры расползаются у выреза и подола. Женя прекрасна, как и всегда, отчего где-то под ложечкой тянет, но Алина знает, что произвела фурор. — Откуда? — только и шепчет, утягивая её за собой. — Я же видела то белое платье... Алина губу кусает и взгляд в сторону отводит, усмехаясь сама себе. Да, она могла бы прийти в том белом платье и точно так же отличаться от всех пришедших, но не смогла противиться маленькой девочке внутри, которая тихо пищала, когда после ухода Жени пришёл курьер и передал ей большую чёрную коробку без записок и имён. Она сразу поняла, кто был отправителем. Хотела тут же выкинуть в мусоропровод, но сдержалась, унося её в гостиную. Алина аккуратно поставила коробку на журнальный столик и долго смотрела на неё, ходила вокруг, наблюдая, как тени в углах скачут и под крышку тянутся. Помнит, как подрагивали пальцы, когда наконец-то решилась, провести по шероховатой поверхности. Помнит, как откинула крышку в сторону и руки во тьме и шёлке утонули пока на глубину тянулись. Она платье на диване расправила, а следом и чёрные бархатные перчатки достала, выкладывая их рядом. На дне лежали такие же туфли, которые оказались жутко неудобными. Это Алина только сейчас поняла, когда неловко на месте потопталась, чувствуя, как материал неприятно в кожу впивается. К концу дня там будут красоваться кровавые мозоли, до костей доходящие. Алина долго мялась, рассматривала, примеряла и решилась. Раз Дарклинг хочет видеть её в его цвете, она ему это обеспечит. Желание святого закон для неё. Только потом она разглядела под хрустящей упаковочной бумагой крупные золотые серьги, выполненные в форме солнечного затмения. Его знак. Конечно, Алина и их надела, а сейчас от нервов дёргала, оттягивая ушные мочки. Боль чуть отрезвила её и вернула обратно в сверкающий в пламени свечей зал. А ещё вернул раздирающий лёгкие на мелкие кусочки запах — мороз и горечь полыни вперемешку с терпкостью коньяка. Алина оборачивается и видит, что он больше в её сторону не смотрит, но периодически взгляды точно бросает. Она уверена в этом. Мал тут же Николаю руку жмёт и спрашивает о такой странной реакции, а после ответа морщится и губы поджимает, прожигая чёрное платье на Алине. Она плечами ведёт и наконец-то обращается к Жене, подхватывая шампанское у проходящего мимо официанта: — Подарок, — усмехается, залпом опрокидывая в себя содержимое. — Красивое, да? Она подругу за собой утягивает подальше от парней и двигается в сторону фуршета, где сладко лежит алая клубника. Алина от одного её вида довольно улыбается, а потом и вовсе от удовольствия жмурится, чувствуя, как сладость во рту растекается. Она её языком перекатывает, смакует и запивает ещё одним бокалом шампанского. — Очень, но ты же знаешь, чей это цвет, — Женя шпажку с сыром в растопленный шоколад окунает и слишком элегантно съедает. — Почему ты вообще его надела? Алина взгляды на себе ловит, но всё равно чуть тушуется, поправляя спадающую с плеча тонкую лямку — тоньше неё только шёлковые нити. Действительно. а зачем она его надела? Порадовать чужое эго? Нет, сделать гораздо больнее, когда задуманное осуществлять будет. Мысленно кивает, хоть и понимает, что лжёт. Прекрасно понимает, что Дарклинг может не помнить о том, что когда-то в их совместном прошлом убил её. Но Алина знает: он-то точно всё помнит и ничего не забывал. Зачем она его на себя надела? Захотела. До боли в костях захотела надеть ненавистный ей цвет, потому что больше точно никогда этого не сделает. Ни в этой, и надеется, что ни в следующей жизни. Лучше хребет себе переломает, чем снова в его цвет облачиться. — Подарки не принято отвергать. Особенно, когда их дарит начальник, — плечами жмёт и чувствует: Жене больнее таким ответом только делает, но иначе изъясняться не собирается. Пусть все считают, что она подстилка босса. Алина покажет им завершённое полотно и посмотрит на реакцию каждого вокруг, ведь все люди здесь когда-то были переплетены между собой столетия назад. Переплетены ими двумя — Беззвёздным Святым и Санкт-Алиной; Заклинателями Теней и Солнца; Дарклингом и Алиной Старковой. Ярким солнцем и беззвёздной ночью. Женя долго молчит, Алину взглядом пилит, а потом тихо шепчет: — Будь осторожна, Алина. Не повторяй ошибки прошлого, — она бокал на стол ставит и идёт в сторону Давида, который в самом дальнем углу зала стоит, что-то черкая в своём блокноте. Алина очередной глоток делает и клубникой закусывает и тут же об этом жалеет, вздрагивая и чуть ли на давясь от тяжёлой руки на своё плече. Холодной руки. Хочется скинуть её с себя, но она с трудом содержимое проглатывает и с улыбкой к Малу оборачивается, предварительно положив на его ладонь свою. — Уже поболтали с Николаем? — по его пальцам скользит и радуется, что руки в перчатки облачены, радуется, что больше никакой частью тела этого холода не ощущает. В голове очередные видения мельтешат, но она всё же с трудом разгоняет их и вздрагивает от того, как реальность с прошлым переплетается в голосе Мала — таком же ледяном как и его руки. Ей бы вздрогнуть и отстраниться, но упрямо на месте стоит, дрожь подавляя. Прошлое всё больше и больше укореняет свои права. — Тебе не идёт чёрный цвет. Не надевай его больше никогда, — это её морозит реальный голос или остатки видения разум туманят? — Алина, ты же знаешь, чей он. Знает, поэтому недовольно его руку с плеча сбрасывает, отворачиваясь. Достали. Она всё прекрасно знает, зачем напоминать? Она же не тыкает его тем, что он спал и целовался с Зоей столетия назад? Не тыкает. Вот и он пусть молчит. — Я делаю то, что считаю нужным. Слышит, как Мал вздыхает и снова прикоснуться пытается, но его отвлекает знакомый Алине голос. — Oh, Mademoiselle Starkova, quel plaisir de vous voir ici! Surtout dans cette belle robe! — оборачивается и в улыбке расплывается: перед ней их швейцарский партнёр стоит, отпуская в её сторону поклон. — Content de vous voir ici, M. Bontier! Je ne pensais pas que vous alliez en Angleterre. — Алина ему руку протягивает и тихо хихикает, когда чужие губы чуть касаются тыльной стороны. — Depuis notre dernière rencontre, vous êtes encore plus belle! — Пьер руки в стороны разводит, в воздухе её фигуру очерчивая, пока Алина ещё один бокал в руках крутит и смеётся. Видит, как сбоку Мал к ней ближе придвигается, но не предаёт этому никакое значение, когда глотку чужой запах лезвием вскрывает. Ей даже не нужно его искать, потому что он уже здесь. Стоит рядом с Пьером и Алине воздух***
Алина не помнит, как дошла до столика, где стояли Женя с Малом и Николаем. Даже Зоя была рядом. Только Давида не было, но это и не удивительно. Она не помнит, как облокотилась о колонну и долго смотрела в потолок, пока Женя трясла её за плечи, а Мал хмуро буравил взглядом. Не помнит, как залпом выпила бокал вина и чуть не разбила его о мраморный пол. — Алина, ты вообще в своём уме? Что только что было? — Женя её за плечи к себе притягивает и в глаза заглядывает, пока Зоя спокойно жуёт канапе с холодной усмешкой на губах. Алине бы самой знать, что только что было, но мысли не здесь. Она не знает, где они; точно очень-очень далеко. Сердце до сих пор в груди грохочет и все остальные звуки глушит. Она ладони к ключицам ведёт и по ним пальцами водит, пытаясь нащупать ошейник; пытаясь нащупать оленьи рога, когда-то нацепленные на неё. Каждую мысль дёргает и потрошит, чтобы выцепить одно имя. Чёртово имя, которое напрочь из памяти стёрлось ходом времени. Она должна его знать; должна, чтобы потом против него же и использовать. На губах вкус ощущает, слоги ощущая, но произнести и вспомнить не может. Алина головой трясёт и не видит, как ребята вздрагивают, а Женя и вовсе в сторону отшатывается, прижимая руки ко рту. Не видит, как они в ужасе на неё смотрят, пока Мал стремительно расстояние сокращает, перехватывая нё пальцы, и к своей груди их прижимает. Холодно. Они у него и правда, как у трупа. Такие же ледяные. Смотрит на него и морщится, когда он сильнее пальцы стискивает, шипя ей в лицо: — Что с тобой происходит? Алина, прийди наконец-то в себя! Она загнанным котёнком озирается, всматриваясь в такие близкие, но далёкие лица. Все они здесь не случайно. Все они здесь с какой-то целью, которую никто так и не понял. Алина на Мала затуманенный взор переводит и пытается руки вырвать. Больно и холодно. — Ты меня слышишь? — он чуть нежнее их сжимает и к себе её притягивает, хватая на подбородок. — Алина, что случилось? Ты снова веришь ему? Слова сильнее ножа затянувшиеся раны вскрывают и лезвием по ним проходятся. От внутренней агонии колени подгибаются, а голову грохот наковален пронзает. Она снова верит ему? Алина больше жизни хочет ему горло вскрыть, чтобы задыхался, пока она с пальцев будет кровь слизывать и жмурится от удовольствия. Хочется закричать и послать Мала к чёртовой матери, пока руки сами собой жаром вспыхивают, грозясь превратить его кожу в уголь. Как он вообще посмел такое сказать и даже подумать? — Мал, следи за словами, — холодом его обдаёт, и светом лёгкие ожоги оставляет, чтобы отпусти её. Испуг в сапфировых глазах читает и усмехается горько, когда он отшатывается от неё в сторону. — Вот и вся твоя халёная любовь, да? Я помню каждое твоё слово о моей силе. Помню, как ты хотел, чтобы я стала обычной. Стала той самой маленькой и несчастной Алиной, у которой не было ничего, кроме тебя. Я даже от дара своего отказалась в детстве, чтобы остаться с тобой, Мал. Взглядом всех обводит и снова к нему возвращается, откидывая голову на мраморную колонну. — Да, я была виновата в том, что с тобой случилось дальше. То было полностью моей ошибкой, за которую я не раз перед тобой извинилась, но не смей усомниться в моих намерениях сейчас. Мал на тёмные, чуть прожжённые, перчатки продолжает смотреть, наблюдая за светящейся кожей. Алине от его взгляда плакать и кричать хочется, но она лишь руки за спину убирает, глубоко дыша. Нужно успокоиться. — Золотце, пойми, что мы переживаем за тебя, — Николай первый нарушает тишину и к ней приближается, раскрывая объятия. — Мы вспомнили большую часть всего, что происходило тогда. Даже Зоя. Золотце... Так он называл её когда-то давно, когда смотрел на звёзды из сада, когда глупо шутил и пытался поцеловать на глазах у Мала. Алина носом шмыгает и сразу же к чужой груди прижимается, прячась от мира. Устала и боится. Устала от всего происходящего, а боится за них. За каждого из них. Запах морского бриза и корицы с ног до головы укутывает, пока она судорожно в пальцах чужую рубашку сжимает. Ей бы все слёзы выплакать, но она упрямо ком проглатывает, душа его так же, как её душат мысли. Николай нежно по макушке её гладит и к себе прижимает, водя ладонью по спине. Звёзды в глазах сверкают, мир в туман погружая, но она держится и не окунается в очередное марево прошлого. Ей достаточно металлического запаха, оседающего в рецепторах. Ей достаточно криков и мелькнувшего кровавого пятна в белых одеждах посреди черноты. Ей достаточно мёртвой тишины и рыданий. Алина жмурится сильнее, пока Николай тихо шепчет, что тоже боится. Боится, что больше не увидит живую Святую. Боится, что снова погрузится во тьму, созданную Дарклингом. Боится, что всё вернётся спустя века. Алина тоже боится. Она взгляд на лопатках чувствует, но не оборачивается, потому что знает — это он. Уже и никакой злости на Мала нет, когда он мягко её из объятий Николая вырывает и к себе прижимает. Алина что-то лепечет ему о том, что сегодня всё кончится, что она обязательно найдёт в себе силы и перережет эту проклятую нить. Алина прекрасно понимает, что врёт и ему и себе. Всем вокруг врёт, потому что не сможет этого сделать. Не помнит, как следует за Малом и танцует с ним где-то в стороне, а потом нежно целует, ёжась от холодных пальцев на спине. Ёжась от чужого взгляда, который из теней за ней наблюдает. Кажется, даже клацанье монстров по пяткам чувствуется, а красные глаза в ней дыру прожигают с каждой секундой. Он не спустит их на неё. Он не посмеет. Алина не помнит, как её утягивает в самый центр Николай со смехом: — Я никогда ещё не танцевал со Святыми! И она смеётся вместе с ним, кружась по залу, и собирает каждый блик свечей на себе, чтобы светится ярче солнца. Она сама солнце. Единственное, что она помнит — собственные тщетные попытки вспомнить чужое имя и глаза. Антрацитовые глазы из тьмы.***
Морозный воздух больно ошпаривает щёки, когда Алина выскальзывает из чёрного мерседеса, сильнее кутаясь в тёплый шарф. Они ехали около часа в мёртвой тишине, нарушаемой лишь отдалёнными звуками не спящего города и шелестом шин с щёлканьем поворотников. В темноте пыталась рассмотреть его профиль, но стоило глазам столкнуться, тут же переводила взгляд на водителя или фонари за окном. Это всё похоже на отвратительный фильм с попаданцами из прошлого, но нет. Это её реальность, от которой хочется бежать, не оборачиваясь назад. Оглядывается вокруг и вздрагивает от захлопнувшейся двери. Он тоже вышел на улицу и теперь стоит за спиной. Алина плечами дёргает, шумно сглатывая. Нужно лишь осуществить задуманное; разбить этот порочный круг, который петлёй на шее затянулся, душа. Темнота мягко обволакивает здания, не пропуская и лучика от света фонарей, пока Алина крутится, оглядываясь. — Нет, — шепчет, качая головой, и пятится назад. Она не могла здесь очутиться. Это шутка, просто злая шутка. Мёртвая тишина, словно вуалью, накрывает небольшой район, полностью впитывая и поглощая звуки. Даже собственное дыхание не слышно, лишь бешено бьющееся сердце в груди, да шум пульсирующей крови по венам. Он не мог привезти её сюда. Алина дрожит, заламывая пальцы, когда спиной натыкается на крепкую мужскую грудь, скрывающуюся за чёрным пальто. Он не мог её сюда привезти. Не мог. Его руки аккуратно окольцовывают её и прижимаю ближе, теснее. Кажется, струятся горячие слёзы, солью обжигая красные от мороза щёки. Она не выдержит этого. С ума сойдёт, похоронив разум под обломками. В горле противно першит, когда лёгкие заполняются удушливым ладаном с примесью затхлости и сырости. Дарклинг к ней наклоняется и шепчет так тихо, что даже скрип снега под подошвами слышен: — Чего же ты встала, Алина? Давай зайдём внутрь, — мягко подталкивает её к большой деревянной двери. — Нет, — сдавленный шёпот в сгущающейся тишине звучит неправдоподобно, словно и не её вовсе. Руки выламывает и ногами в припорошенный асфальт упирается, мотая головой. Кричит, но собственного крика не слышит. Он снова убьёт её, с упоением наблюдая на агонией. Он сломает её и выпотрошит всё, пока свет не уйдёт из этого мира, как когда-то в их далёком прошлом. Алина с ужасом смотрит на церковь, которая в её честь названа, и дрожит. Свет не откликается, прячась в тенях, скрывающих всё, кроме проклятого храма Санкты-Алины. Он белым камнет сияет, излучая необузданную мощь и смерть. Её смерть. — Его не существует, — хватается за чужую руку, пытаясь с себя скинуть, пока Дарклинг тянет её всё дальше и дальше, распахивая перед ней с грохотом массивные двери. — Это всё неправда! Голос эхом отскакивает от множества колон и тонет где-то вдали, где-то в освещённом коридоре с множеством витражей и залом с её иконой. Алина из хватки вырывается и внутрь забегает, морщась от громкого цокота каблуков. Свечи от порыва ветра с улицы в сторону склоняются, но не тухнут, пульсируя маленькими огоньками среди золота и разноцветных стёкол. Дарклинг проходит следом и морщится, потирая переносицу. Хочется комочком в углу свернуться и глаза закрыть, прячась от всего мира. Прячась от него. Хочется кулаком по его лицу проехаться, а потом сердце вырвать и запёкшуюся кровь с пальцев слизывать. Алина загнанным зверьком жмётся к стене, хватаясь за подсвечники в углах. Он не подойдёт ближе, не посмеет. — Зачем ты привёз меня сюда? — пальцами шевелит, призывая тонкие лучики света. — Этой церкви не существует, так почему же мы с здесь? Сглатывает шумно, нарушая мерный треск свечей и глухой звук падающих капель, когда бархатный смех прокатывается эхом по белоснежным сводам храма, пульсацией проходясь по ушам. Дарклинг мягко внутрь ступает, в её сторону направляясь, а в руках у него что-то сверкает и переливается. Алина пальцами в подсвечник впивается, приподнимая его, когда замечает сгущающиеся вокруг тени. Они по белоснежным колоннам ползут, переплетаясь с разноцветными бликами витражей. К ней подбираются, клубясь перед ногами, пока в лёгкой дымке она наконец-то не замечает кинжал. Дарклинг тот самый клинок, которым её сердце пронзил, в руках крутит, и всё ближе подходит, передвигаясь безшумно, словно кошка. Крик тонет где-то в глубине, когда Алина выпускает расщепляющиеся плети из ладоней в его сторону. Он одним движением их перерубает, замирая в десяти шагах. Тишина становится почти осязаемой, когда рука поднимается выше, сгущая на кончиках яркий, выжигающий всё на своём пути, свет. — Я вытравлю из тебя всю тьму, а потом вырву сердце, испещряя его этим проклятым кинжалом, — собственный голос больше напоминает оглушительный рокот, прокатывающийся по мраморному полу. Она не будет его жалеть, никогда не простит и не примет. Он убил её, а Алина убьёт его. Будет упиваться чужой смертью и купаться в кровавом омуте, в который так мечтала погрузиться. Дарклинг на неё с улыбкой смотрит, а потом садится на рядом стоящую скамейку, закидывая ногу на ногу. Кинжал продолжает крутить в руках, пока глаза пожирают её закинутую наверх руку. Он голову в сторону наклоняет, смотря на неё из-под пушистых ресниц: — Мой свет, прекрати, иначе ты сделаешь себе хуже. Обращение мягким урчанием по ней прокатывается, кроша рассудок в мелкую щепку. Он когда-то уже называл её так, прижимая к себе в тёплой постели, когда она бежала от призраков, от кошмаров, бывших явью. Он когда-то уже называл её так, вытаскивая ненавистные шпильки из волос. Он когда-то называл так её каждый день, позволяя к себе прикасаться, чтобы утонуть в этой силе, которую дарили только его кости. В их силе. Алина моргает часто-часто, смотря в самую глубь кварцевых озёр. Рука подрагивает, сдерживая нарастающий разрез. Нужно просто спустить его с крючка, позволяя сорваться и раскромсать его на идеально ровные части; позволяя утолить весь этот шторм внутри, поглощающий её с каждой секундой всё сильнее и сильнее. Месть ядовитой змеёй вьётся под сердцем, отравляя его, пока оно в бешеном ритме заходится от едва уловимого аромата мороза и горче полыни. — Я желаю убить тебя больше всего на свете! — кричит, жмурясь до белых кругов перед глазами. Горло саднит, а мысли кружатся вокруг, не позволяя подобраться ближе. Действует на инстинктах, когда позволяет разрезу сорваться вперёд. Глаз не открывает, сползая по стене в кромешной тишине. Где-то в дали слышится грохот обваливающейся колонны, но Алина лишь бьётся головой о камень, заламывая до боли пальцы. Жарко. Холодно. Её на части разрывает от прокатывающейся по всему телу вспышки боли. Где-то на затворках сознания слышит клацанье челюстей и гомон. Шеи касаются горячие пальцы, а мир крутится вокруг, не давая сосредоточиться хотя бы на чём-то. Её трясёт вместе с сиплым криком, вырывающимся из самых глубин мироздания. Алина на пол сползает, извиваясь на нём. Руки цепляются за холодные сырые стены, ломая ногти до мяса, пока скользят по шершавой поверхности. Она не слышит быстрого дыхания сбоку, не слышит горячий шёпот, касающийся макушки, потому что в ушах лишь треск собственных костей стоит, изламывая всё сущее в ней. Лёгкие горят и разорваться от раскалённого воздуха готовы, пока вязкая кровь во рту скапливается, стекая по подбородку. Чуть голову в сторону поворачивает, хныча от пронзающей боли, и глаза приоткрывает, натыкаясь на настоящий ураган перед собой. Его глаза в темноте сверкают ярче, чем её собственный свет, который слабыми вспышками тонет во мраке клокочущих теней. Он смотрит-смотрит-смотрит, укладывая Алину на колени, и стягивает с шеи тёплый шарф. Холодно и жарко. Её трясёт, а руки ходуном ходят, пытаясь зацепиться за чужие пальцы, иначе точно утонет во тьме, не видя ничего. Ей нужно коснуться, чтобы согреться, чтобы силу себе забрать перед тем, как сломанные рёбра сердце пронзят. Воет тихо, когда он под ворот пальто забирается своими горячими ладонями, мягко мажа по ключицам. Дарклинг чуть поглаживает влажную от пота кожу там, где когда-то был усилитель Морозова. Он выбившиеся волосы за ушко заправляет, ухмыляясь, пока Алина выхватывает взглядом ярко сверкающие в слабых церковных свечах блики. Проклятый кинжал. Дарклинг остриём чуть по ключицам проводит, очерчивая, а потом спускается ниже, приставляя его к быстро бьющемуся сердце. Алина мычит, дыхание задерживает, потому что больно. От всего больно. От него больнее всего. — Тише, Алина, тише, — шепчет, склоняясь над ней. Выдох сладко по губам мажет, обжигая до содранной кожи. — Успокойся, иначе твоё тело не выдержит. Так ласково и нежно, её носа своим касается, упирая клинок между расстёгнутого пальто. Оно сквозь шёлковую ткань к полу припечатывает, изламывая и растворяя в кислоте; отравляет кровь лишь маленьким прикосновением и плоть разрывает. Алина на него побитым зверем смотрит, в крови захлёбываясь, пока горячие пальцы капли по подбородку размазывают, а потом по скулам бабочками порхают, ток по венам пуская. От боли хочется самой себе сердце проткнуть, но она держится, выплёвывая сгусток. — Смышлёная Алина, — в кончик носа целует, чуть приподнимая её. — Не узнаёшь это место? Её тихим шёпотом вскрывают, а потом лёгкие в стороны разводят, касаясь громко бьющегося органа. Он губами по щекам мажет, спускаясь к уголкам губ, а потом слизывает засыхающие капельки крови. Алина воет, извивается, но сделать ничего не может, потому что тело само к нему льнёт, её существо само к нему льнёт, пьянея от переполняющей силы. Точно на части разорвёт. — Это та самая часовня, где наши с тобой сущности переплелись между собой. Звон разбившихся витражей разрезает уши, а руки наконец-то дотягиваются до его ладони, сжимающей холодное лезвие. Ей бы испепелить его, но не может. — Там самая часовня, где ты впервые прикоснулась к Скверне, — в губы выдыхает и языком по ним проходится, смачивая. — Неужели не вспомнила? Приторное удивление в голосе сквозит, пока осознание достигает мозга. Место, где всё началось. Место, где она к его сущему прикоснулась, по локоть погружаясь во тьму. Место, где всё началось и никогда не закончится. Алина помнит, как своды часовни обрушила на их головы, а потом слушала тихий стук чужого сердца, лёжа на чуть вздымающийся груди. Помнит запах крови и рёв ничегоев, когда погрузила всех под обломки. Помнит, как прощупывала нить, соединяющую их между собой навеки веков. И боль резко прекращается. Рваный, но громкий вдох сотрясает стены, когда лёгкие прекращают гореть. Кости больше не выламываются, заставляя её извиваться на холодном полу. Рука крепко сжимает чужую ладонь, а глаза чётко видят чужое сияние. Сияние превосходства. Дарклинг её тенями опутывает, позволяя им по светящейся коже скользить, окольцовывая шею и руки. Кинжал всё также к сердцу поднесён, словно вот-вот пронзить насквозь, но он не двигается. Алина свет призывает, чувствуя небывалую силу, которая растекается внутри, затапливая сознание. Ей хорошо, словно под действием наркотиков, пока нить между ними натягивает и красным пульсирует, утягивая за собой. И Алина идёт на этот зов. — Ты помнишь этот кинжал? — снова шёпот, но Алина не отвечает и никак на него не реагирует, пропуская мимо ушей. Горячее дыхание опыляет обкусанную кожу губ, но это не важно. Важен лишь он и эта проклятая пульсирующая нить, которую никак не вытравить изнутри. Она не слышит чужого рваного выдоха и собственного тихого стона, когда накрывает прохладные губы своими. Тянется к нему, приподнимаясь на локтях, и за воротник пальто хватается, впечатывая его в себя. Звон металла растворяется в шумном дыхании и кромешной тьме, расползающейся по белоснежным сводам. Алина готова захлебнуться и задохнуться, потому что не верит в происходящее. Не верит картинкам перед глазами, потому что совместное прошлое рябит, унося далеко, на целые столетия назад. Алина готова захлебнуться и задохнуться, потому что горячий язык импульсами её пробивает, слизывая запёкшуюся кровь. Он с её собственным сплетается и парализует тело, припечатывая его к самому пепелищу Ада. Руки не слушаются, путаясь в чёрных волосах, пока сердце в сердце вжимается, смешиваясь в глухой тишине. Дарклинг её, как нектар, испивает и паразитирует в ней, оттягивая белоснежные пряди назад. На пол укладывает и сверху оказывается, больно кусая распухшие губы. Алина диким зверем воет, чувствуя, как их снова прошивают нити судьбы насквозь, окольцовывая между друг другом. Ей бы убить его, чтобы оборвать, но не может. Жмётся и ластится к нему сильнее, ближе и теснее. Лишь бы чувствовать влажные язык и горячие руки. Лишь бы прикасаться много, жадно, чтобы всего себе забрать. Лишь бы согреться наконец, утопая в морозе и горечи латыни, пока руки снова по локоть не погрязнут в скверне. Сумасшедшая святая снова цепляется за своего святого. С громким чмоком от него отрывается, облизываясь как кошка, и шепчет сумбурно, в самые губы: — Скажи своё имя. Дарклинг над ней замирает, удерживая чуть смуглое лицо в ладонях; пальцами оглаживает скулы и выпавшую ресничку смахивает. Время замедляет свой ход вместе с громкими ударами сердца. Алина не дышит, боясь не расслышать, а он лишь смотрит на неё, опускаясь обратно к губам. — А ты готова его принять? — это даже не шёпот, а просто громкий выдох вперемешку с пульсирующей кровью в ушах. Слова застревают где-то в горле, а сил хватает лишь на слабый кивок, когда Дарклинг касается губ с тихим: — Александр. Александр. Такое простое и красивое имя, которых в её нынешней жизни было много: дядя Саша — муд крёстной, Сашка — бывший одногруппник, который каждое утро приносил пряный латте, Саня — главный хулиган школы, Александр Дмитриевич — декан факультета. Их было бесчисленное множество, но только сейчас хочется шептать это имя, утопая в его сладости. Только сейчас она влюбляется в него, готовая спорить со всем белым светом, что ничего настолько прекрасного никогда не видела и не слышала. — Александр, — растягивает его, смакуя на кончике языка. Оно карамелью по горлу стекает, забивая рецепторы. — Александр, — шепчет она или очередное видение, мелькающее перед глазами. Алина не знает, но точно видит, как серые глаза в темноте блестят подобно звёздам. — Ещё, — рычит, и мысли все испаряются, растворяясь на мелкие атомы, как и сама Алина. Она тянет его имя, шепчет снова и снова, пока вокруг витражи прошлого заново осколками друг к другу прикипают, складываясь в прежние картины. Вот она лежит под толстым одеялом и ласково зовёт его, вытягивая из кокона руку. Вот она мокрая вылезает из ванной и отпихивает его от себя, громко смеясь с именем, а не титулом, на губах. Вот она стоит в свадебном платье перед зеркалом и улыбается, поправляю фату. Только улыбка грустная. Вот она сидит на подоконнике и крутит в руках тот самый кинжал, улавливая отсрым лезвием последние солнечные лучи. Алина не замечает, как снова целует его, чтобы потом отовраться на жалкие сантиметры и шепчет тихо-тихо, чтобы даже раскалённый воздух между ними был доказательством: — Ты пронзил мне им сердце, — трясущуюся руку из его волос выпутывает, чтобы потом в сторону её потянуть. Глаза Дарклинга в удивлении раскрываются, мельтеша по её лицу. Он не понимает. — А я наконец-то смогу пронзить твоё. Алина рукой нащупывает холодный клинок и над ним его возносит, замахиваясь. Хочет зажмуриться, но в самую глубь кварцевых озёр смотрит, утопая в штормовом море ненависти. Кажется, она захлебнётся, если взгляд не отведёт, но продолжает упрямо смотреть и искать ответы на все вопросы, которые мучают её с самого первого дня. С момента пересечения проклятого трапа самолёта. — Ты хочешь отомстить мне за свою смерть? — Дарклинг голову в сторону наклоняет, а холодная усмешка на зацелованных губах растягивается. Алина кивает, впиваясь ногтями в узорчатую ручку до боли, пока сердце вот-вот рёбра разломает, вырываясь следом за связующей нитью. Она ожидает чего угодно, но точно не громкого, ледяного, словно руки Мала, смеха. Он голову назад откидывает и смеётся, прикрывая глаза. Алина морщится, зубы до скрипа стискивая. Просто вонзи ему в спину этот проклятый кинжал и всё. Хватит противиться и бежать, если решила. И она заносит, желая и лелея. Трясясь от ужаса и подходящей боли. Но не успевает. Тени снова прижимают руки к полу, не давая пошевелиться, пока Дарклинг нависает над ней, обманчиво нежными касаниями гладя по щеке. — Милая моя Алиночка, — слабые веснушки очерчивает одной рукой, а другой к кинжалу тянется, крутя его длинными пальцами. — Ты хочешь обвинить меня в своей смерти? Его брови вверх ползут, пока он смотрит на неё, как на глупого ребёнка, доказывающего, что земля всегда была плоской. Дарклинг за подбородок её хватает, приставляя к горлу кинжал, пока Алина руки пытается из теней выпутать, да только свет и бьющая по костям мощь не помогает вызвать. — Я видела, как ты меня убил! — кричить, переходя на низкий рык. — Ты его мне в сердце вонзил, желая забрать мой свет! Он тихо цокает, поглаживая натянувшуюся под лезвием кожу. — Ты думаешь, что это сделал я? — снова к самым губам наклоняется, проходясь по ранкам языком. — А может наконец-то перестанешь себя обманывать и создавать ложные воспоминания и вспомнишь, что случилось или тебе помочь, моё солнышко? Алина вздрагивает, шумно сглатывая, и назад пытается уклониться, но лишь тянется к влажному кончику навстречу, желая откусить и запустить обратно, чуть приоткрыв губы. — Мой свет, ты сама его вонзила в своё сердце. Холод под кости пробирается, ломая и кроша, пока мир замирает, а шестерёнки со скрипом начинают двигаться, перемалывая каждую частичку тела и души. Нить струной между ними натягивается, готовая разорваться, если из лёгких последние крохи воздуха не выпустить. Дарклинг ложится, придерживая вес тела на локтях, и раздвигает её губы языком, затягивая в самый пьяный омут. Он целует жадно, забирая всё и не отдавая ничего, потому что Алина должна. Должна сотни лет, которые украла. Головой мотает, ногами брыкаясь, пока лезвие не царапает нежную кожу, пуская маленькую ниточку крови вниз. Веки свинцом наливаются, и Алина поддаётся, падая вниз, падая к прошлому, в котором так и не стала законной королевой и женой.