А ты по-настоящему сама Любила ли как боги, не сходящие с ума? Но в этом ли их есть вина? И любовь всему божественному противоестественна.
«Беззвёздный Святой — покровитель тех, кто ищет спасения в темноте. Спутник Санкт-Алины. Он погрузил мир во тьму, подчинив себе свет и уничтожив его. Также известен как ...нг». Пушистый плед не даёт никакого тепла, пока Алина кутается в него с головой, сворачиваясь калачиком на кровати. Одеяло, что сверху её укрывает, также не греет. Холодные руки себе же под кофту засовывает, вздрагивая от контраста с разгорячённой кожей. Чёртов город. Прикроватный торшер тускло освещает комнату, смазанными мазками оседая на стенах. Невольно всплывают ассоциации с моргом — такой же подвальный свет и такой же холод, сковывающий каждое её движение. Алина моргает, пока буквы не перестают друг с другом переплетаться, потихоньку разбиваясь на отдельные слова. Она уже битый час выискивает хотя бы что-то о Беззвёздном святом и его спутнице — Санкт-Алине, но ничего нового не находит. Лишь имя, стёртое ходом времени. Имя, которое пульсацией в голове отдаётся, расщепляя мозги на атомы. Имя, от которого остались лишь несчастные последние буквы, петлёй на её шее затягивающиеся. Они кислород перекрывают, ломая трахею, пока Алина судорожно пытается вернуть себе хотя бы крошечный осколок того прошлого, к которому когда-то принадлежала. В груди что-то незримо в бешеном темпе заходится, противится этой мысли, противится её исполнению, и, кажется, сама Алина тоже ей противится, да только поделать ничего не может. Она обязана разобраться в том, что было века назад, иначе жить дальше не сможет. Она обязана не позволить своему прошлому возродиться в её настоящем. Она обязана закопать его глубоко-глубоко и не дать выползти змеями на поверхность. Так будет лучше. Разговор с Женей сжёг все мосты, тщательно выстраиваемые Алиной, которые вели в неизвестную пустоту. Которые вели во тьму, куда её незримо затягивало с каждым крошечным шажком. Алина боялась, но шла, чувствуя незримый зов оттуда. Больше этих мостов не было, а вместе с ними разрушились и все остальные пути, которые она аккуратно прокладывала, а потом наощупь продвигалась дальше и дальше. Кажется даже время вокруг них замедлило свой ход, невзначай останавливая громкое тиканье часов, что последние двадцать минут действовало Алине на нервы. Она со вздохом откидывается на спинку кресла, морщась от его неприятного скрипа, но продолжает прожигать в алебастровой коже напротив незримые дыры. Женя аккуратно убирает мешающуюся прядь волос за ухо, пока пальцы судорожно отбивают трель по фарфоровой кружке в руках. Она нервничает, и Алина не знает: хороший ли это признак или напротив. Она вообще больше не знает, что думать, потому что на долю секунды кажется, что она сморозила самую настоящую глупость, либо совершенно свихнулась со всеми этими загадками кромешного прошлого, которое не её одну преследует. — Алина, скажи мне честно. Что ты помнишь из той жизни? — Женя чуть вперёд поддаётся, отчего Алина с силой впивается в столешницу, сжимая её до побелевших пальцев. Не этого она ожидала. Совершенно не этого. Шестерёнки в голове начинают проворачиваться быстрее с каждой секундой, пока мозг судорожно обрабатывает информацию, которую впитывал на протяжении нескольких месяцев. Стоит ли ей рассказывать всё или лучше утаить хотя бы малую часть, что кажется более личной? более интимной и принадлежит не только ей одной? Алина не знает. — Я.. — голос неприятно хрипит, царапая связки. — Зачем тебе это? Женя молчит некоторое время, взглядом по соседним столикам блуждает, что-то прикидывает и взвешивает, а потом снова в самые глаза смотрит и тихо проговаривает, словно боится, что их может кто-либо услышать: — Хочу понять, как мы с тобой связаны. Как мы вообще со всеми связаны. Особенно с нашим боссом. Алину словно выстрел в самое сердце поражает, когда из лёгких резко выбивают весь кислород. Она тоже считает, что их что-то связывает с Дарклингом. Нити судьбы. «Ты предназначена мне». Головой качает, пытаясь вытравить чужой шёпот из подкорки мозга. Он там паразитирует с самого её приезда, не давая спокойно жить. Они ушли от прежней темы, но Алина лишь отмахивается, полностью погружаясь в воспоминания, которые затёртыми фотографиями перед глазами мельтешат, не показывая замыленный фон. Что она помнит из той жизни? Много чего и ничего одновременно. Помнит Дарклинга и его касания. Помнит всю ту боль, которая кости выворачивала. Помнит свет между пальцев и тёмные ленты самого мрака, на её шее смыкающиеся. Помнит палец, окольцованный тонкой золотой полоской, прожигающей нежную кожу насквозь. Помнит Мала и своё разбитое сердце. Мельком помнит Женю и её изуродованное шрамами лицо. Много по отдельности, но так мало в сумме. Сколько веков назад всё это было? А может даже тысячелетий? Алина не знает, отчего страх сердце простреливает. Она ничего не знает. — Я отчётливо помню Дарклинга. Я бы сказала, что он единственный, с кем у меня постоянно происходят вспышки воспоминаний, — пальцы теребит, отковыривая заусенец, больно за манжеты свитера цепляющийся. — Немного помню вас с Малом и даже Николая. На этом всё. Женя смотрит на неё с подозрением, опираясь локтями на стол. Она ближе придвигается, укладывая подбородок на сцеплённые в замок руки. Алина тихо весь воздух из себя выпускает, когда сталкивается с янтарными глазами — не изумрудными, как прежде. Фарфоровая кожа медленно покрывается чёрными расщелинами, словно Женя — дорогая кукла, которую бросили на мраморный пол, а потом с ужасом наблюдали за расщеплённым лицом и отсутствующим глазом. Шрамы расползаются уродливыми трещинами, покрывая практически всё, пока она продолжает Алину взглядом прожигать до самых костей. — Ты же видишь всё это, да? — она холодно усмехается, откидывая мешающиеся волосы в сторону, пока взгляд болезненно утыкается в её единственный глаз. Второго просто нет — на его месте пугающая пустота, самой чернотой заполненная. Алина до боли пальцами столешницу сжимает, пока мысленно не начинает слышать треск собственных костей. Чточёртвозьмипроисходит. — По лицу знаю, что видишь. Угадай, кто это со мной сделал? — Женя ещё ближе к ней придвигается, пока Алина остаётся сидеть на месте с вытянутой спиной. Позвонки трещат, до она даже не замечает этого. Она не знает. Она чувствует и от этого готова разрыдаться, вырывая из себя всё живое. Хочется головой в протест замотать, потому что не хочется этого слышать. Не хочется даже задумываться над этим. В ушах вместо тихого шёпота её же половины раздаётся странное стрекотание и рык. Нетнетнетнетнетнет. — Дарклинг. Одно слово, выбивающее из неё весь воздух. Одно слово, ломающее её на мелкие кусочки. Одно слово и рокот в голове становится сильнее, поглощая все остальные звуки. — Недавно мне приснилось, как он натравил на меня монстров. Это были ужасные твари, которые появлялись вокруг него. Я не знаю, за что. Не помню. Но он сделал это, — Женя проводит кончиками пальцев по собственной щеке и, кажется, испытывает отвращение, очерчивая шрамы, которые не видны остальным посетителям кофейни, но нет. Алина видет самый настоящий страх, разрастающийся с каждой секундой всё больше и больше. Она не знает, что говорить, не знает, что думать. Лишь продолжает молча рассматривать её и мысленно молиться Санкте-Алине, чтобы не увидеть сгущающиеся тени позади подруги. — Кем был Дарклинг? — собственный голос хрипом отдаётся, поэтому она тут же заливает в себя бокал воды. Помнит ли он, что сделал? Кем был? Алина неосознанно потирает безымянный палец, словно прокручивает кольцо, которого там нет. Женя взглядом ухватывается за этот жест, поддаваясь ещё ближе — почти перевешиваясь через стол. — Я не помню, но могу сказать одно, — нежно накрывает руку Алины, чуть сжимая ладонь. — Молю, постарайся держаться от него подальше. Я не хочу, чтобы всё, что было в прошлом, произошло сейчас. Алина с удивлением отмечает, как стойко держалась подруга всё то время, которое они провели вместе на катке, не выдавая переживаний и собственного ужаса. Почему-то кажется, что и там, в их другой жизни Женя всегда была такой: скрывала настоящие чувства, не показывая их окружающим; она словно в броне, прячется за улыбками и идеальной внешностью. Это восхищает и пугает. Голова постепенно вскипает, отчего Алина с тихим рыком падает на подушку, зарываясь носом в чистую наволочку; от нее пахнет морозом и горечью полыни. Непроизвольно вздрагивает, сжимая её в ладонях. Он повсюду. Мысли хороводом вокруг пляшут, нарушая то единственное, что она пыталась выстроить по кирпичикам. Кулаком по матрасу ударяет в попытке вернуться к церкви и тому, что её может связывать с Санктой-Алиной, но страх в груди паразитирует, гнилыми щупальцами распространяясь. Он заставил страдать Женю, но за что? Головой трясёт, а потом сильнее в подушку её утыкает, считая до десяти. Нужно вернуться к тому, что имеет более первостепенную задачу. «Узнай сама, а потом расскажи мне...» Может ли Дарклинг иметь ко всему этому какое-то отношение? Он точно был там, иначе бы Алина его просто напросто не помнила. Он связан с Санктой. Он был в той церкви, хотя Женя так и не нашла туда вход. Он её тенями укрыл, спасая от испепеляющего света, что её насквозь пронзить пытался. Дарклинг незримой тенью за ней следует, слегка за пятки кусая, словно подгоняя. Даже сейчас появляется ощущение, что в темном углу колышется мрачный силуэт, готовый в любой момент отделиться от стен и к ней приблизиться. Алина сильнее в мягкую подушку впечатывается, проклиная ее запах, проклиная Дарклинга. Проклиная весь свет, потому что покоя хочет. Она не сыщик, не Шерлок Холмс, вышедший из-под пера Дойла. Она — Алина Старкова, переводчик и pr-менеджер. Она — обычная студентка, которой посчастливилось попасть на чёртову стажировку в промозглую страну, которая с детства посеяла в груди холод. Она никак не может разгадывать тайны, что вековой пылью покрылись и ладаном насквозь пропитались. Рукой нащупывает вырванный лист, чуть комкая его. Бумага приятно шуршит, оседая на пальцах трухой. Теперь они пахнут сыростью и церковью. Алина на бок переворачивается, поднося вырванную страницу к глазам. Она уже до дыр её рассмотрела, подмечая каждую мелкую деталь. Этот кинжал, из груди торчащий, ей в кошмарах будет видеться, насквозь её саму пронзая. Она точно медленно сходит с ума, нежно проводя ногтем по шероховатой поверхности, где кровь зигзагами из груди льётся, по золотому одеянию стекая. На мгновение кажется, что воздух в комнате наэлектризовался, кровью пропитываясь. Сердце болезненно сжимается так, словно это его только что на части разрубили, превращая в кровавое месиво. Если Беззвёздный Святой убил Санкту, то почему его занесли в эту книгу? Разве могли его после такого считать святым, которому будут поклоняться миллионы людей? Конечно, нет. Люди бы растерзали его, развешав внутренности по окраинам, а потом причислили бы его к лику святых, сделав из всего своеобразный акт мученичества. Убил Санкту, поплатился за это — сам стал святым. Но что-то во всем этом не сходится и покоя не даёт. Алине бы до Дарклинга дотронуться, самыми кончиками пальцев по заострённым чертам проходясь, пока сознание будет медленно в бездну погружаться, её за собой уволакивая. Ей это нужно больше кислорода в легких, иначе задохнется. Телефон мигает, оповещая о новых сообщениях и пропущенных звонках. Она лениво взгляд на него переводит, замечая пару сообщений от сестры, с которой окончательно потеряла связь, повязнув в этой треклятой реальности, которая пытается её в прошлое откинуть. Там же мелькают приходящие уведомления от Мала, который ей покоя с самого катка не дает. Алине хочется отбросить весь груз сомнений, что сердце с душой двоят, острым лезвием по ним проходясь. Хочется с головой в то чувство, которое Мал вызывает, погрузиться, отдаваясь спокойному течению, которое будет нести по колыхающимся пикам волн. Хочется ответить ему словами, которые не могла произнести та, другая Алина. Хочется заверить его, что они снова будут на лугу, держась за руки, пока весь мир проплывает мимо них, не затрагивая милующуюся пару. Ей безумно хочется всего этого. Но Дарклинг. Алина жмурится, снова утыкаясь носом в подушку. Дарклинг. Она готова пойти за ним, пока кости трещат, ломаясь на ходу. Она готова разорвать его на мелкие кусочки, а потом бережно сшивать их между собой, пробуя кончиком языка его ядовитую кровь. Алина боится его до разрывающегося сердца. Алина уверена, что не сможет и минуты без него прожить. Он в ней самой поселился, переплетаясь с самим естеством. Он весь в ней пророс, больно своими корнями её оплетая. Она ненавидит его каждой частичкой своего тела. Она желает его больше всего на свете, иначе чувство неполноценности захлестнет с головой. Та, другая Алина, тихо скребётся ногтями, пытаясь что-то сказать, но все также упрямо молчит. — Ты же все знаешь. Расскажи мне, молю. В ответ тишина и противное шкрябанье в голове, от которого Алина только морщится. — Почему ты ничего не говоришь? — Я не могу. Ты должна всё понять и вспомнить сама, — свой же голос хрипом отдается, пока Алина смотрит на медленно гаснущий экран телефона. — Ты говорила, что поможешь мне. — Я не помню, кто убил Санкту. Я практически ничего не помню, ведь мои воспоминания восстанавливаются вместе с твоими, — хочется взвыть, волосы вырывая, потому что устала. Потому что не может больше. С самого начала та, другая Алина, водила её за нос, делая вид, что всё прекрасно знает. Идиоткаидиоткаидиотка. — Что ты знаешь о Дарклинге? — Он уничтожит тебя, но без него ты не сможешь жить. Дарклинг — наше предназначение, которое никогда нас не отпустит, потому что наши жизни с ним крепко переплетены между собой. Нет его — нет тебя, поэтому не беги от него, как это делала я. Прими, иначе поплатишься всем, что у тебя есть. Глаза прикрывает, заползая обратно под одеяло. Зачем она ему? Из-за прошлого? Это глупо, ведь все они совершенно другие люди в другом времени и с другими жизнями. Но так ли это? Видимо, нет раз все они пересеклись спустя столько лет. Дарклинг точно всё знает, но зачем-то утаивает, заставляя играть в его же игру. Алина инстинктивно листает пару страниц, останавливаясь на Беззвёздном святом. Пальцы изображением прожигаются, впаиваясь в ветхую бумагу. На неё смотрят два холодных озёрца, кроша кости в мелкую пыль. Нежно по теням водит, очерчивая мутные сгустки, а потом взгляд на злополучный угол переводит. Ждёт. Уверена, что сейчас тени отделятся и к ней поползут, светлый паркет пожирая своей тьмой. Алина чувствует, как воздух вокруг вибрирует, мелкими волнами звенит от напряжения. Но ничего не происходит. Тени так и остаются на месте, словно и не наблюдают за ней. Может это паранойя? Может нужно возобновить свои сеансы, после которых её будет ждать жёлтый дом? Тушит светильник и прикладывает к странице с Беззвёздным вырванный лист с изображением Санкт-Алины. Ногтями по ним шкрябает, ища хотя бы что-то общее. Само пространство вокруг стягивается, погружая Алину в холод и мрак. Нет, это не параноя. Возле окна стоит тёмный силуэт. Он манжеты на руках поправляет, а потом двигается в её сторону, сверкая глазами. Аспидными глазами, которые на неё из книги смотрят.***
— Уйди с холода. — Отстань от меня, — небрежно отмахивается, облокачиваясь на перила. Воздух трещит от мороза, проходясь по неприкрытой коже лезвием. Алина плечами ведёт, расправляет их, сильнее кутаясь в меховой воротник кафтана. Чёрного кафтана. Зубы почти стучат, но она их крепко сжимает, пытаясь согреться солнцами, что в руках маленькими сферами сверкают и переливаются. На зло ему будет терпеть жуткий мороз, поджав губы. Не на ту нарвался. Позади слышится тяжёлый вздох, а она лишь подленько хихикает, зная, что раздражает его. — Алина, я не шучу, — в голосе сквозит сталь, а нить, соединяющая их жизни в единое целое, натягивается, вибрирует и всеми цветами переливается, по спине расплавленным серебром стекая. Он злится. — А я тебе уже сказала, но повторю еще раз. Отстань от меня, — рыкает, пуская в него солнечного зайчика. Вздрагивает, когда сильный порыв ветра в лицо бьет. Алина ненавидит зиму всей своей душой. Да, можно кататься на санках и коньках, но из-за холода на улицу даже выходить не хочется. Ещё сильнее кутается в кафтан, пряча руки в пушистой муфте. Алина уверена, что сейчас Дарклинг стоит и растягивает губы в своей редкой улыбке, которую она так сильно любит и ненавидит одновременно. Любит, потому что готова весь мир выжечь, лишь бы видеть её каждый день, каждые ночь и утро. Ненавидит, потому готова пойти на всё. Ненавидит, потому что не должна любить в нём ни-че-го. Небось стоит и сравнивает её с нахохлившимся воробьём, ради которого она повесила на нескольких деревьях в саду кормушки. Глаза прикрывает и представляет, как наступает весна, а за ней и лето; кругом поют птицы, а мир оживает, наполняясь всеми красками; теплый воздух гуляет по её оголенной спине, залетая под лёгкие простыни, которыми будет накрыто почти нагое тело. А рядом будет лежать её ручное чудовище, поглаживая выступающие позвонки, очерчивая эти несчастные родинки, которые так любит. Кошкой мурчит от того, как сильно хочется вернуться обратно в комнату. Хочется забраться в уже занятое кресло с ногами, устроиться на чужих коленях, поглощая тепло от жаркого тела и горящего камина. Хочется, чтобы лёгкие утопали в морозном запахе с примесью полыни. Хочется руками обвить напряжённую шею, к груди прижимаясь. Хочется раздразнить его, а потом убежать, подленько хихикая, пока сильные руки её не сгребут в объятия и не повалят на кровать, наказывая за её плохое поведение. Он будет горячими поцелуями спускаться все ниже и ниже, пока... Злобно глазами сверкает, раздражаясь от такой неописуемой наглости — он в её голове копошится, свои мысли навевая. Тихо ойкает, когда все кругом меркнет, скрывая её от яркого света луны. Сильные руки талию окольцовывают, вжимая в своё тело. На кончике оседает горьковатый вкус полыни, отчего Алина довольно жмурится, но тут же возвращает лицу равнодушие. Плечами ведёт, словно скинуть его с себя пытается. — Я чувствую все твои мысли и желания, — шепчет, руки в муфту погружая, чтобы нащупать её холодные ладони. — Не забывай об этом. И не важно, что это были его мысли и желания, пусть и немного с её примесью… Ток по венам струится, когда касания горячих рук чувствует. Хочется скинуть их с себя, но Алина просто откидывает голову ему на грудь, крепче сжимая его ладони. — Я всё равно не хочу с тобой разговаривать, — шипит на него, корябая ногтями его костяшки. — Ты замёрзла. — Я никуда не пойду. Снова рябь по их связи проходится. Злится. — Алина, не веди себя, как идиотка, — сильнее ее руки сжимает, заставляя стиснуть зубы от боли. — Дарклинг, ты бездушная мразь. Просто знай это, — резко к нему поворачивает вырывая руки и скидывая муфту на каменный пол. — Делаешь вид, словно ничего не случилось, да? Алина его в грудь пихает, пытаясь от себя подальше оттолкнуть. Чёртов упырь. Он на это даже бровью не ведёт, продолжая прижимать её к себе. Вот только взгляд становится резким, полосующим по телу до самых костей. Вздрагивает, но тут же возвращает лицу злобный оскал, не поддаваясь секундному страху, что по венам струится, к самому сердцу подбираясь. Она его не боится. Онаегонебоитсяонаегонебоитсяонаегонебоитсяонаегонебоитсяонаегонебоится. — Давай, высказывайся, — он её руки своим голосом переламывает, легкие вырывает и выбрасывает вниз, чтобы собаки сожрали. — Ты ублюдок, который даже не задумывается, что отправил на верную гибель несколько батальонов солдат Первой армии, — одной рукой расстёгивает пуговицы его кафтана, а потом пробирается под него, прижимая ладонь к шёлковой рубашке. — Они все погибли. Все. Рычит, светом прожигая рубашку, а за ней и бледную, словно мрамор, кожу. Видит, как он губы чуть поджимает, но даже на долю секунды не ослабляет мёртвую хватку. Она усиливает напор, когда чувствует запах жжёной плоти; он мороз прогоняет, болью в легких оседая, но Алина продолжает давить, вгрызаться в самую глубь. Может, хотя бы так она доберётся до его прогнившей души, выжигая на ней своё клеймо. — Ты лишил жизни больше тысячи людей, чёртов ублюдок. Я прожгу тебе грудную клетку, а потом вырву сердце. Дарклинг на это лишь улыбается, оставляя одну руку на её талии, а другой обхватывает ладонь Алины, переплетая свои горячие пальцы с её — окоченевшими. Она вздрагивает, переводя затравленный взгляд вниз, на их руки. Сила мягко по костям и переплетениям сосудов струится, перекатываясь нежными волнами в самое нутро. — Милая, позволишь напомнить, что эти нежные ладошки тоже искупались в крови? — он продолжает улыбаться, оставляя своим оскалом рваные раны на каждом сантиметре тела, большим пальцем очерчивая белые костяшки. — Забыла, скольких ты убила, пока шла к своей цели? Вздрагивает, переставая светом его прожигать. Алину всю трясти начинает, когда смотрит в его кварцевый холод своими глазами полными слёз. Тонкие дорожки по щекам струятся, ядовитыми каплями падая на тёмную ткань, оставляя на ней мокрые пятна. — Не смей! — рычит на него, со всей силы толкая в грудь. — Не смей! — Уже забыла Олега и Бориса? Анну и Лиду? — сильнее её руку сжимает, заглядывая в самую глубь карих глаз. — Забыла, сколько их было ещё? Губы в немом крике раскрываются, а руки дрожат. Алина в своих слезах захлёбывается, когда сталкивается с мёртвыми озерами напротив. Он душит её своими словами, своим взглядом. Он каждый раз помогает ей спастись от ужасов, что по пятам за ней ходят, а потом своими же руками топит, лишает воздуха, с холоднокровием психа наблюдает, как она барахтается и выплыть пытается. Перед глазами образы мелькают, друг друга сменяют, а руки что-то огненное обжигает, до самых костей добираясь. Липкость и запах металла. Алина мокрые глаза вниз переводит и кричит до звона в ушах. Её руки по локоть в чужой крови. В крови гришей и отказников. Каждую ночь перед кроватью вытягиваются тени призраков прошлого. Призраков тех, кого она когда-то убила. Каждую ночь они тянутся к ней, кричат, принимая рябящие образы. Сквозь неё пытаются пройти, чтобы Алина всю боль почувствовала, чтобы весь страх смерти ощутила, пока ледяные руки её тело змеями оплетают, переплетаясь между собой. Каждую ночь она ищет рядом с собой чужое присутствие и успокаивается только тогда, когда горячая ладонь мягко её поясницу оплетает, теснее к себе прижимая, а нос утыкается в спокойно вздымающуюся грудь, наполняя лёгкие морозным ароматом с горечью на кончике языка. Дарклинг стал наркотиком, без которого она не может спать, не может оставаться одна в собственной спальне. Не может оставаться одна в стенах Большого дворца. Когда руки Олега почти сомкнулись на шее, Алина не выдержала и с криком побежала в другое крыло. Чёрные простыни, бледное тело и зашуганная Святая. Алина помнит, как прошмыгнула к нему под одеяло, прижалась к боку, обнимая его руками и ногами. Помнит, как молила Дарклинга, чтобы каждую ночь был рядом, не отпускал её и не бросал. Помнит, как рыдала, содрогаясь от полупрозрачных материй, что вокруг кровати ходили, пытаясь подкрасться, отомстить. Каждую ночь он рядом, чтобы спасти от ужасов, которые она сама вершила. А сейчас он ломает её, напоминая, кто здесь ничуть не меньшее чудовище. — Не смей напомнить мне о них! — кричит, выцарапывая ему грудь. Сила внутри бушует, ищет выход из хрупкой фигуры, но Алина её сдерживает из последних сил. — А они были такими же гришами и отказниками, — он нежно её побелевшие костяшки большим пальцем оглаживает, притягивая за талию еще ближе к себе. — Ты хочешь только из меня сделать монстра, но посмотри на себя и свои руки, моя Королева. Что ты там видишь? Он шепчет в самое ухо, колыхая горячим дыханием выбившиеся из причёски волоски. Чужие руки согревают, но и ранят, напоминают, кем она стала по его вине. Или не по его? Алина тихо плачет, расслабляясь в чужих объятиях. Горечь полыни оседает где-то в глотке, но она не морщится, а лишь с удовольствием смакует вкус, содрогаясь от самой себя. Как он смог её приручить? Как смог подчинить себе? Дарклинг что-то шепчет, но она ничего не слышит, когда он на руки её поднимает и уносит в комнату. Алина вся дрожит и тихо плачет, понимая, что пропала. Она подписала контракт с самим Дьяволом, продала ему душу, не задумавшись об этом. Пламя перебрасывается с одного палена на другое, создавая в покоях умиротворённый убаюкивающий треск. Глаза прикрывает, когда чувствует, как Дарклинг садится в кресло, а её на себя укладывает, вынимая длинными пальцами шпильки из волос. Белоснежный каскад по спине струится, а проворная ладонь уже аккуратно перебирает пряди, чуть массируя голову. — Поспи и успокойся, — шепчет, касаясь губами макушки. — Моя Королева. Как же противно от этого обращения. Она желала ей быть, но теперь лишь передергивается каждый раз, когда слышит. Она не королева. Не было ещё ни свадьбы, ни коронации. И не будет. Она его руку находит и жмётся к ней, как котёнок, ногтями впиваясь до кровавых отметин. Дышит глубже и мокрые щёки о жесткую ткань кафтана вытирает, шмыгая носом. Воспалённые глаза на него возводит, взглядом пытаясь выжечь всё его нутро. — Я тебя ненавижу.***
— В наших видениях я обладаю некой силой. Она всё ещё есть во мне? — Алина аккуратно шарф вокруг шеи обвивает, а потом натягивает на вечно ледяные руки тёплые варежки. До чего её довела жизнь, раз она сама с собой разговаривает, крутясь возле зеркала? Перед глазами мельтешат новое видение и очередное пришествие Дарклинга к ней. Он ничего не говорил. Просто сидел на её кровати, разглядывая Алину и «Житие Святых», и перебирал пальцами волосы. Помнит, как Дарклинг взял в руки вырванный лист с изображением Санкт-Алины, очерчивая кинжал, воткнутый в самое сердце, а потом откинул его от себя, возвращая все внимание к ней, к Алине. Мысль крутится вокруг, а потом ускользает сквозь пальцы, песком шелестя и осыпаясь на каменный пол. Она знает, чувствует, но не может ухватиться за неё, чтобы убедиться. Чтобы наконец-то всё понять. — Да. Эта сила — часть тебя. Часть нас. — Как её развить? Я видела, что ты в прошлом.. мы в прошлом могли создавать сферы, похожие на маленькие солнышки, — до сих пор непривычно признавать, что они с той, другой Алиной — один человек с разным промежутком во времени. Они обе часть одного, что повязана с иным. Судя по-всему, с Дарклингом. Им нужно слиться в единое целое. Алине необходимо вернуть все свои воспоминания, которые коршунами над ней кружат, пытаясь выклевать остатки плоти. Та, другая Алина, довольно смеётся, признавая единость. Одна без другой не сможет существовать, пока они не сольются вместе, переплетаясь во что-то одно. Приходится принять мысль, что Алина без той, другой Алины, — просто никто, ибо является её порождением спустя века. Она просто её продолжение, которое должно принять истинную хозяйку. От осознания становится больно и кажется, что Алина рассыпается пеплом, кружа в жутком танце по коридору. Сильнее затягивает шарф, делая короткий, но шумный, вдох. Перестаралась. — Когда-то мы с тобой также кутались в платки и шарфы, но не от холода. Мы пытались скрыть рога, которые считали ошейником, — голос звучит как-то хрипло, словно воспоминания им обеим приносят боль, которая внутренности наружу выворачивает. — Я помню, как касалась их, — Алина неосознанно руку к ключицам тянет, шкрябая ногтями плотную ткань. — Кто надел тот ошейник? Ошейник. Она же тоже его где-то видела. — Дарклинг. Алина молча кивает, открывая входную дверь. Да, она догадывалась, что это был он. Скорее даже чувствовала — помнит, с каким восторгом он смотрел на него, каждый раз пытаясь прикоснуться. Воспоминания в сердце щемят, воздух перекрывая. Она подумает обо всём этом позже. Двери лифта медленно разъезжаются, пока Алина нервно отстукивает каблуком. Нужно собраться с мыслями, пока Дарклинг не трогает её на работе. Она должна разобраться хотя бы с Санкт-Алиной до зимнего бала, который будет уже завтра. — Ты можешь попытаться призвать луч солнца, но спустя столько лет это будет тяжело, хотя ты это уже делала неосознанно, — собственный голос, неожиданно раздавшийся в голове, заставляет вздрогнуть и нажать не на ту кнопку. Алина тихо чертыхается, прикрыв глаза. Устала. От всего устала. — Когда это я могла сделать? Не помню. — Когда была с Дарклингом. Он был... — Усилителем, — не даёт ей закончить, прижимаясь спиной к стенке, пока шестерёнки со скрипом в голове проворачиваются, запуская механизм. — Он был моим усилителем. Она не понимает, кто это сказал — она или та, другая Алина, но это и не важно. Дарклинг был живым усилителем. Он был её усилителем. — Уже хочешь раскромсать меня, чтобы сделать из моих костей третий усилитель? — тихий смешок, хотя на губах нет даже противной змеящейся улыбки. Лицо — сплошная бесстрастная маска, пропитанная отрешённостью. Алина тихо сглатывает, но получается слишком шумно. Она долгое время не могла понять, почему рядом её разрывает на части от переполняющей энергии, почему рядом с ним она была готова уничтожить всю Ос-Альту, лишь бы их проклятые кости тихо покоились в глубинах обломков, пока однажды паломники не найдут их, прикопав в одном из священных соборов. Она помнит, как вся переливалась от мощного потока силы, что по венам струилась, когда прижималась к Дарклингу в той чёртовой часовни, в которой пошёл необратимый отсчёт. Думала, что это из-за адреналина, наполнившего бушующую кровь, из-за скверны, к которой голыми руками прикоснулась, а потом погрузилась в неё по локоть, трогая саму материю Вселенной. Материю, которая должна их всех уничтожить за это. Она помнит, как пьянела от малейшего его касания к оголённой коже, словно выпила целую бочку дорогого вина. Она помнит, как искрилась миллионом маленьких звёзд, не в силах их сдержать, когда ощущала мимолётные прикосновения, током по костям расползающиеся. — Сплю и вижу, как вырываю твоё бьющееся сердце, а потом облизываю кровь с пальцев, — старается говорить серьёзно, чтобы боялся её каждую секунду их вечности. Даже в моменты, когда она будет засыпать рядом с ним, судорожно хватая за руку, чтобы покой отыскать там, где никогда не думала его найти. Только делема в ином: Алина не сможет засыпать без него под боком. Она ничего не сможет без него. Голос всё-таки предательски дрогнул, а на тонких губах снова вырисовывается ядовитая ухмылка, которую так и хочется стереть с его лица хорошим ударом кулака. Алина непроизвольно руку сжимает, чувствуя как хрустят пальцы. Точно по лицу пройдётся. — Если так сильно хочешь попробовать вкус моей крови, то просто скажи. Для своей королевы могу организовать личную дегустацию, — он смотрит на водную гладь озера, над которой вьются светлячки, мелькая то тут, то там зелёными огоньками. Алина тоже наблюдает за ними, но тут же переводит взгляд на безразличный профиль, цепляясь глазами за уже выученные тонкие полоски шрамов. — Это твоих рук дело, — его голос после устоявшейся тишины раздаётся громом среди ясного неба. Дарклинг в её сторону чуть голову поворачивает, сталкиваясь глазами. И тут Алина понимает, о чём он. Шрамы. Это из-за неё на таком прекрасном, словно высеченном из мрамора, лице, теперь есть ужасные витиеватые борозды. Хочется хотя бы одной из них провести, чувствуя лёгкую шероховатость и неизменную нежность чужой кожи. Он слишком идеален, чтобы его щёки хотя бы на мгновение обветрились под натиском погоды. Раздражает. Алина аккуратно поворачивается корпусом к нему, не отводя взгляд. Они опять играют в неозвученную игру, в которой аспидные и карие глаза клинки скрещивают со звоном. Руку в его сторону протягивает, оставляя чуть подрагивающие и вечно холодные пальцы в жалких миллиметрах от теплой кожи. Она дыхание задерживает, наблюдая за проскальзывающими эмоциями, которые не отражаются на каменной маске лица, но зато огнём перепрыгивают в его глазах. Алина выжидает, чуть наклоняя голову вбок, но Дарклинг не поддаётся. Он всё также стоит статуей, чуть усмехаясь. Мудак. Знает, что она из последних сил сдерживается, чтобы снова не ощутить опьяняющее чувство безграничной силы, что рекой в неё польётся от малейшего прикосновения, и покой, по веном успокоительным проскальзывающий. Она поджимает губы и сдаётся, самыми кончиками проезжаясь по тёплой щеке. Сдаётся, но не проигрывает, потому что слышит сорвавший выдох с чужих губ, отчего хочется маленькой девочкой по полю запрыгать, довольно подтрунивая над ним. Дарклинг тоже этого желал, но не смел признаваться. Он — её усилитель. Только её. Алина довольно губу прикусывает, очерчивая острые выступы челюсти, о которые можно даже порезаться. Сила с головой её поглощает, затягивая в сверкающую водную гладь, из которой ей совершенно не хочется выбираться. Это всё её Одной ей принадлежит. Её всю половинит, пока глаза в удовольствие закатываются, чувствуя настоящий экстаз. Алина готова пойти за грех и забрать эти кости, чтобы гремели на ее кисти, напоминая о когда-то великом грише, которого возвели в лик Святых. О, тогда она будет достойна его могущества, чтобы стоять рядом с ним, а не за ним. Она станет равной ему. Сможет противостоять. Но зачем это нужно, если чужие кости будут громыхать на руке, одаривая её пьянящем чувством силы? Зачем, если все усилители она собирает с целью стоять рядом? Как Алина сможет дальше проживать свою вечность, зная, что лишила себя его. А она не сможет. Алина рукой скользит ниже, плавно очерчивая выбивающуюся из-под застегнутого кафтана светлую шею; ведёт ещё ниже, соскальзывая на плечо, а потом ещё ниже и ниже, пока не добирается до чужой ладони. Она знает, что сейчас сможет согреть свою — всё такую же холодную, потому что вечно мёрзнет, но снова выжидает, подмечая, как дёрнулся его кадык. Хороший знак. Чуть касается заострёнными ноготками его ладони, всё также наблюдая за ним. Её вот-вот потряхивать начнёт от своей же игры, которую она с монстром затеяла. Всё лелеет надежду приручить его лаской, которой сама боится. Алина губу прикусывает и медленно переплетает их пальцы, поддаваясь ближе, пока не впечатывается щекой в грудь, карябая её о жёсткую ткань чёрного кафтана. Такой же сейчас на ней. Она чувствует, как Дарклинг мелко вздрагивает, переставая дышать. Она и сама перестаёт. Он не двигается, даже пальцами не шевелит, отчего Алина уже хочет отстраниться, пока магма, поглощающая её тело с лихвой, еще не добралась до мозга, который она, видимо, однажды отбила. Но вот макушку обжигает шумный выдох, от которого у неё мурашки по спине расползаются, приподнимая короткие волоски. Дарклинг сжимает её пальцы в ответ, отчего сердце словно простреливают — Алина раненной птицей на землю падает, готовясь разбиться насмерть. Он другой рукой её к себе ближе притягивает, впаивая в собственное тело, пока Алина от накатывающей волнами силы трясётся, чувствуя, как тени колышутся вокруг, оплетаемые бледной дымкой, которую она от звёзд берёт. Тьма и свет единым целым становятся, плавно извиваясь около них. Глаза прикрывает, носом в расстёгнутый воротник зарываясь. Ей нужно больше. Нужно до самых его костей добраться, чтобы сростись с ними, пока их силы не иссякнут. — Твои кости — мои кости. Они уже принадлежат мне, поэтому потрошить тебя не буду, — тихо шепчет, касаясь губами оголённой кожи. Знает, как это действует на него, и довольно прыгает по самому острию ножа. Иначе нельзя. — Как самоуверенно, моя королева. Я бы сказал даже слишком, — его тихий смешок её всю парализует, пока их связь искрится и натягивается до предела. Алина удивлённо голову вскидывает, чувствуя внутри растекающееся спокойствие, что собой обволакивает. Это не её. И здесь наконец-то осеняет. Это чувства Дарклинга. Он верит ей. Верит, что она не будет убивать его, а потом носить его же кости на запястье. Верит, потому что знает, что она не сможет без него и минуты прожить. Алина тихий всхлип подавляет, сильнее сжимая горячую руку. Нужно больше, нужно ближе и теснее. Власть. Ей нужно могущество и величие. Ей нужен он с его проклятыми костями, которым никогда не суждено сомкнуться на её руках в виде новой побрякушки, которую она хотела сделать из Жар-Птицы. Он — её живой усилитель. Он — третий усилитель Морозова, который она так желала заполучить, чтобы замкнуть на себе цепь, как это показано на иконе Святого Ильи. Алина жаждет его всего поглотить, чтобы до последней капли испить, смакуя вкус крови на кончике языка. Она не помнит, как оказалась на своём рабочем месте. Не помнит, как добралась до офиса. Она ничего не помнит, кроме той силы, что её до отказала заполняла, кроме морозного запаха, что в лёгких паразитирует, отравляя их изнутри. — Старкова, ты слышишь, что я тебе говорю? — Алина вздрагивает, когда перед глазами появляется та, что своим появлением пробуждает непонятную ей неприязнь. Зоя. Алина моргает несколько раз, чтобы в реальность вернуться, когда сталкивается с её голубыми, словно всполохи молний в чёрном грозовом небе, глазами. Порой начинает казаться, что она красивее даже Жени с её идеальной алебастровой кожей и рыжим каскадом пламени. Зоя слишком прекрасна для этого мира — это неоспоримый факт, с которым просто нужно смириться и принять его. Иначе и быть не может. Но её энергия — та сила, что вокруг неё словно волнами или грозовыми всполохами распространяется, заставляет дрожать от страха и слушать удары собственного сердца в ушах. От неё веет ужасом и необратимостью. Она — сама природа, неподчиняющаяся никому, кроме себя. Она — терновник, привлекающий к себе внимание нежными цветами, но стоит только запустить руку чуть глубже, в центр всех сплетений ветвей, и наткнёшься на шипы, пронзающие руку насквозь. Алина одновременно боится её и восхищается; ненавидит и благоговеет. Это ненормально. — Извини, я прослушала, — костяшки разминает, а потом залпом остывший кофе выпивает. Зоя глаза закатывает, а потом с грохотом кидает на стол внушительную стопку папок. Алина чуть вздрагивает, а часть отдела поворачивается в их сторону, но тут же возвращается к работе: с Назяленской никто не хочет сталкиваться, чтобы не получить по шее. — Тебе нужно всё обработать до конца рабочего дня и отнести боссу, — она её взглядом прожигает, скрещивая руки на груди. — Я тебе в няньки не нанималась, поэтому твою работу проверять и выполнять не буду. Чтобы к вечеру на моём столе лежало согласие по журналистам. — Хорошо, — Алине от её обращения хочется всадить наглой змее карандаш прямо в живот, но она лишь ведёт плечами и неожиданно, пока шестерёнки быстро крутятся в голове, выдаёт. — Подожди, пожалуйста. Безумие. А если она не оттуда? Если Зои не было с ними там, в другой жизни? После этого она точно не оставит Алину в покое, но ей уже всё равно. Нужно просто подтвердить свою догадку и всё. Алина тут же поднимается в сторону обернувшейся Зои и хватает её за руку, больно впиваясь пальцами в смуглую кожу. Страх по венам струится, отравляя кровь, но она лишь сильнее сжимает хрупкое запястье, мысленно посылая молитвы святым, которые никак не смогут её услышать. Все святые давно мертвы и глухи. Мир вокруг плывёт, медленно погружая их в пучину былого. В пучину совместного прошлого. Она любит рассветы и утреннюю прохладу, которая возле воды ещё сильнее ощущается. Алина вслушивается в трель соловья где-то в кронах старинных деревьев, а сама подбирается ближе к кромке воды, руками разводя высокие камыши — где-то там притаилась лягушка. Купола Малого дворца окрашиваются в золото с первыми нежными лучами солнца. С первыми её лучами. Где-то за кустарниками стоят Тамара с Толей, но Алина старается не обращать на них внимания. Лучше пусть рядом всегда будут они, чем опричники Дарклинга. Воздух тихо колышется, сам заправляя выбившиеся из косы белые пряди. Алина ему лицо подставляет, довольно жмурясь, а потом на чистых инстинктах вылавливает лягушонка из тени камышей. Он влажный, местами склизкий, но такой забавный и мягкий в руках; такой маленький и беззащитный. Аккуратно его поглаживает и плюхается на влажную после затяжных дождей землю, злобно хихикая — чёрный кафтан в очередной раз будет безбожно испорчен, отчего довольство по ней солнечными лучами мажет, бликами по воде расползаясь. Лягушонок тихо квакает, зарождая в её груди самый настоящий детский смех. Когда-то они с Малом также сбегали от Аны Куи и лазали среди камышей, промокая насквозь, пока кто-то из них не выиграет их вечное соревнование — кто больше лягушек выловит. Конечно, Мал всегда побеждал, но иногда поддавался, за что получал от Алины смачные тумаки по голове. А потом они получали их оба, когда приходили грязные и мокрые обратно в поместье. Ана Куя никогда не скупилась на крики и отвешивание подзатыльников. На глаза наворачиваются слёзы, но Алина их рукавом утирает, шумно шмыгая носом. Где-то там сейчас её Мал совершенно один, отчего сердце в стальные тиски сжимается, готовое в груди разорваться. Взгляд невольно в сторону Малого дворца возвращается, цепляясь за чёрную дверь, что на улицу выходит. Там сейчас спит чудовище, с которым она осталась практически добровольно, подписав себе тем самым приговор на остаток жизни. Мал или разрушенная Равка, которой нужен монстр, чей поводок она будет крепко сжимать, не давая ему сорваться? Выбор очевиден, но сердце его отказывается принимать. Сама Алина жалеет, что на может разорваться на части, удовлетворяя все свои желания и хотелки. Она нужна этой стране и Дарклингу. Она нужна гришам и простым людям, которые желают видеть на троне святую. Она и Малу нужна, но он ещё не осознал, что это совершенно не так. Ничего, время разрешит так, как должно быть. От судьбы никуда не сможешь убежать. Она пыталась. Алина сразу понимает, что уже не одна. Чувствует её. Запах приближающейся грозы ноздри щекочет, а лёгкий порыв ветра полы кафтана развивает вместе с растрёпанными волосами. Зоя любит эффектно появляться. Алина с этого бесится, но всё равно довольно улыбается, потому что рада, пусть и знает, что сейчас в спину ей прилетит клинок. Зоя не прощает. Зоя наказывает и карает. — Старкова, ты знала, что от лягушек появляются бородавки? — насмешливый голос пронзает утреннюю тишь, словно молния среди ясного неба. Алина на это тихо смеётся, отодвигаясь в сторону, как бы предлагая сесть рядом. — Я не собираюсь морать свой кафтан в грязи. Голос раздаётся уже совсем рядом, хотя шагов даже не было слышно. Алина лишь пожимает плечами, продолжая всматриваться на светлую полосу горизонта, из-за которого выплывает солнца, выплывает она. Чуть пальцами ведёт, запуская по воде лучи, в маленьких змеек превращающиеся. Они юрко скользят, сплетаясь в своеобразные узоры, на кружево походящие. Очередной порыв ветра и они волнами перекатываются, калейдоскопом рассыпаясь по воде. Знает, что Зоя сейчас растягивает свои губы в ухмылке и точно также наблюдает за озером и рассветом — привычное для них дело. Алина рядом с собой по траве хлопает, а потом направляет туда яркие солнечные лучи, чтобы место подсушить. Ничего не меняется даже спустя несколько недель. Зоя тут же садится рядом, расправляя плечи и выпрямляя спину. Идеальная, как и всегда. Бесит. У неё даже ботинки пылью не покрыты, хотя Алинины уже давно все вымокли и где-то испачкались в пятнах грязи. — Знаешь, я могла бы всадить тебе сейчас кинжал в спину и всё бы закончилось, — Зоя ветер по воде пускает, продолжая создавать волны, которые практически до них добираются, разбиваясь о кромку берега. — Я могла бы это сделать уже сотни раз, но почему-то даже не пытаюсь. — Веришь в Святую Алину? — усмехается, выставляя руки, чтобы лягушонок перепрыгивал с одной на другую. Не видит, но чувствует, как Зоя морщится, а потом порывом сбивает его в сторону камышей. — Хватит его мучать. Нет, в Святую Алину не верю, но верю в Алину Старкову — Заклинательницу Солнца и одного из сильнейших гришей в кандалах из усилителей, — усмехается, а потом своего же браслета касается, прокручивая его вокруг запястья. — Только свет может укротить тьму. — И наоборот, — собственные слова горло обжигают, раскалённым металлом вниз стекая. Да, тьма тоже может подчинить себе свет. Её свет. Этого она и боится. Руки неосознанно тянутся в ключицам, натыкаясь на холодный ошейник. Он уже пытался её себе подчиниться, почему же не повторит это снова? Зоя её под ребро точным ударом бьёт и резко поворачивает к ней голову. Алина морщится, чуть сгибаясь, но тут же выпрямляется сталкиваясь с холодными, но ярко светящимися в темноте глазами. Настоящие молнии, которые её испепелить в мгновение ока могут. — Не смей так говорить, Старкова, — она кулаки сжимает, сгущая воздух вокруг них. Злится. — Я пошла за тобой и косвенно за этим ублюдком, потому что вы идёте одной дорогой. Каждую секунду у меня чешутся руки разорвать его не мелкие кусочки, а потом испепелить, чтобы никогда не возвращался в этот мир. Кажется, она сейчас это сделает с Алиной, разбрасывая потом её ошмётки по всему берегу и оставляя сердце для самого Дарклинга, что на эмоции вывести. — Ты не имеешь права даже мысль, о том, что он может тебя себе подчинить, допускать! Не имеешь, блядь, права! — Алина аккуратно её руку своей накрывает, не давая вырваться, а потом голову наклоняет, придвигаясь ближе. — Я знаю, Зоя, знаю, — шепчет, сильнее ладонь сжимая. — Я не подведу тебя и всех остальных. Мы избавимся от него со временем, и ты сможешь отомстить ему за всё. За тётю и весь Новокрибирск. Зоя выдыхает и напряжённый воздух рассеивается, позволяя дышать полной грудью. Она пошла за ней, за Алиной, в желании изменить мир, изменить отношение к гришам и уничтожить Дарклинга. Она пойдёт на всё, чтобы всё это осуществить, и Алина это прекрасно знает, но продолжает врать ей, всем и самой себе. Они не смогу его уничтожить. Она не сможет, потому что без него на Равке никогда не затянется кровоточащая рана, которую он сам и создал; без него не будет будущего у гришей; без него не будет будущего у неё. У Алины. А она с недавних пор стала эгоисткой, но думающей во благо страны и, конечно же, себя. Они с Зоей никогда не были подругами, но рядом с ней проще. Рядом с ней чистый воздух и спокойствие на грани с почти ушедшим страхом. Она не должна подвести её и всех остальных, но не может. — Ты не связывалась с отказником, да? — её голос звучит значительно тише, а ветер снова продолжает тихо колыхать волны, пока глаза жмурятся от солнечного света. — Не связывалась. Нельзя. — Понимаю, — кивает, высвобождая руку — пытается скрыть слабость, которую только что проявила. — Старкова, слабо осветить всё пространство, чтобы все эти ублюдки в чёрном ослепли? Алина слышит в её голосе скрытый смех и с радостью выпускает клокочущую силу внутри. нет, не слабо. Ей ничего не слабо, кроме встречи с Малом и убийства её чудовища, которое, скорее всего, уже не спит и наблюдает за ними с балкона его покоев. Звуки офиса снова накрывают их с головой, возвращая в реальность. Алина тяжело дышит, всё также рефлекторно сжимая чужую кисть, пока Зоя ошарашенно на неё смотрит, глазами бегая по лицу. Сработало. Ещё один осколок витража найден, но картина так и складывается. Этого всё равно недостаточно, чтобы всё вспомнить. Ясно только одно — они снова связаны между собой Дарклингом. Они связаны монстром, который ломал их жизни, словно они все были лишь игрушками. — Старкова, что только что, чёрт возьми, было? — шипит на неё и руку вырывает, потирая кисть, на которой раньше красовался браслет. Алина помнит его. — Наше совместное прошлое, Зоя, — её имя по слогам растягивает, улыбаясь. — Мы с тобой связаны, как и с нашим боссом и всеми остальными. Ещё скажи, что не знала об этом. Она лишь губы чуть поджимает, а потом возращает ту холодную, ничего не пропускающую, маску на лицо. — За работу, Старкова, — ещё раз её взглядом окидывает и тут же уходит, взмахивая волосами. Часть бумаг разлетается в стороны, а пустая кружка летит со стола и разбивается на мелкие осколки. Вот она Ведьма Бури.***
В мрачном кабинете никого нет, когда Алина быстро туда прошмыгивает, отчёты на край стола складывая. Оглядывается, пытаясь хотя бы за мельчайшую деталь взглядом зацепиться, чтобы понять, помнит ли он всю их прошлую жизнь? Видимо, помнит, раз постоянно твердил, что она обязана всё вспомнить, но это касается только их. А что насчёт Жени и Зои? Помнит ли он их? Каждое новое воспоминание ничуть не помогает, а только больше её мозг ломает, кроша череп. Она так и не приблизилась к главной разгадке, а время тикает. Костями чувствует, что завтра, на бале, нужно будет говорить с Дарклингом. Нужно будет дать ответ, который с самой церкви ей покоя не даёт. Кто же такая Санкта-Алина и чем она с ней связана?***
Пальцы болезненно в волосах сжимаются, вырывая целые клоки. Её всю трясет, пока по ушам бьёт душераздирающий крик, норовящий разорвать барабанные перепонки. Она на пол оседает, отползая дальше к окну, ногами сбивая рядом стоящую мебель. За окном бушует настоящий армагеддон, завывая ветром в пустующем камине. Дождь с грохотом бьёт по стёклам, а ветер вот-вот распахнет ненадежные створки, впуская внутрь холод, до костей обжигающий. Совсем рядом раздаются раскаты грома, а светлая комната озаряется редкими вспышками молний, змеями по стенам расползаясь. Горло от крика саднит, пока Алина с ужасом смотрит на приближающуюся к ней фигуру. Из-под чёрного капюшона кварцевые озёра сверкают, звёздами переливаясь. Там холодная решимость запечатана с животной ненавистью. Пальцы судорожно волосы выпускают, создавая вокруг световые плети, что из её же рук выходят. — Не подходи ко мне! Не смей, — голос сипит, больше похожий на ржавый скрежет. У неё больше нет сил бороться, нет сил жить. Темный силуэт все ближе и ближе приближается, выпуская из своей чёрной кефты сгустки тьмы, что на неё, клубясь, надвигаются, перегоняя сами себя. Тени собой всю комнату затапливают, погружая в абсолютный мрак. Только глаза мерцают. Его глаза. Алина спиной в стену упирается, пытаясь за крохи света ухватиться, пока руки тьму ощупывают, чувствуя клацающие пасти, готовые на шеи сомкнуться. Он убьет её. Не слышит шагов, но чувствует. Чувствует, когда ткань мягко оголенной ноги касается, а тёплые пальцы на подбородке сжимаются. — Свет мой, почему ты бежишь от меня? — голос гладкий, как само стекло, проходится по её коже, оставляя мелкий кровоточащие надрезы. Он будет испивать её по капле, пока тело не будет полностью обескровлено. Нежно по щеке водит кончиками пальцев, смахивая крошечные хрусталики слёз, которые кипятком обжигают. Алина глаза прикрывает, пытаясь призвать хотя бы крохи света, чтобы пустить искру. Она готова взвыть от обманчивой нежности, которой он укутывает её, пока по шее вниз скользит холодная сталь, ей предназначенная. Скрежет и жужжание кругом только сильнее давят на нервы. Это его монстры, которые с недавних пор и её собственными стали. Они принадлежат ей с того момента, когда руки астрально скверны коснулись, навеки утопая во тьме, которую та источает. Они стали её, когда их души перемешались, переплелись тонкими нитями судьбы, стежок за стежком прошивая наживую, сшивая их в единое целое. Алина помнит, как лежала под обломками часовни, сжимая в руках чужую ладонь. Помнит, как чувствовала его сердцебиение так, словно своё собственное прослушивала. Помнит, как не понимала, чьи чувства с головой её затапливают, на дно боли утягивая. Они с ним стали единым целым. Она думала, что они стали единым целым. Она до сих пор в этом уверена, пока холодная сталь медленно проскальзывает к груди, утыкаясь концом ей в самое сердце. Он не станет её мучить телесно, потому что уже истрепал морально. Он от её души ошметки оставил, любвиобильно отдирая корку с заживающих ран. Алина судорожно воздух сквозь зубы втягивает, ощущая всю тяжесть ошейника, что шею оплетает. Он не спасет её от него. Алина сама не захотела вовремя от него спасаться. Святые не спасут от святых. Тьма всегда поглотит свет. Он всегда поглотит её. — Знаешь, в чём беда героев и святых? Они всегда погибают. Алина глаза открывает, смотря в ледяные озёра напротив. Там нет сожаления, нет боли. Там вообще ничего нет, кроме мрака, что в самых зрачках притаился на время, чтобы в нёе корнями прорости. Она смотрит-смотрит-смотрит на него, в него, пытаясь достучаться до тех крох души, которые чувствует своими костьми. Смотрит, когда грудь обжигает, а хруст собственной разорванной плоти в ушах болью отдаётся, готовясь всю её поглотить. Смотрит, когда кинжал проворачивается, потроша её сердце. Смотрит, когда её же кровь кислотой вниз стекает, окропляя ледяные руки. Алина больше не видит его глаз, когда полностью погружается во тьму, прыгая за ней с отвесной скалы, словно увидела последний лучик света, который так для жизни необходим. Но она не хочет больше жить. Горячие пальцы отголосками на леденеющей коже отдаются, но она намеренно за них цепляется, пытаясь уберечь частичку тепла внутри себя, потому что холодно. Без него везде холодно. Без него слишком много света, который глаза выжигает. Без него спокойно. Он уничтожил свет, который ему же и мешал. Он уничтожил её, выпив всю до дна, которое уже коррозией покрылось. Белоснежные волосы паутиной по полу сыпятся, пропитываясь священной кровью. Золотой кафтан пятнами покрывается, выжигая клеймо вокруг все такого же холодного клинка. Безымянный палец жжёт от метала, что в него намертво впаялся. Это была их первая и последняя ночь, которую они провели вместе.***
Алина свешивается из окна, подставляя лицо ледяным порывам ветра и хлопьям снега. Волосы противно липнут к мокрым от пота спине и лицу, пока она судорожно дышит, пытаясь оттереть от себя кровь, по пальцам стекающую. Грудь фантомной болью обжигает, отчего хочется ночнушку на себе разорвать, чтобы убедиться, что кинжал не торчит между рёбер. Она в темноту всматривается, чувствуя, как тюль по голым икрам колышется, словно на себя отвлекая. Алина с силой по щекам себя бьёт, пытаясь усмирить зарождающуюся истерику. Ничего не понимает, позволяя ветру и дальше хлестать лицо, оставляя на обнажённой коже красные отметены. У нее лицо жжёт от мороза, пока пальцы свободной руки с болью сжимают волосы, оттягивая их в сторону. Что только что было? Она не помнит, чтобы такие видения преследовали её до. На периферии казалось, что горячие касания слишком знакомы, слишком болезненно знакомы. Глаза, жидким серебром переливающиеся во тьме капюшона. В её тьме. Это был Дарклинг. — Беззвёздный святой, — шепчет тихо-тихо, боясь, что саму себя услышит. Алина на пол оседает, путаясь в колышущемся тюле. — Он убил меня. Слышит безудержный смех в голове, от которого по телу дрожь проходит, а волоски дыбом встают, обостряя чувства. Та, другая Алина, хохочет громко-громко, отчего уши закладывает, а последние стенки разума рушатся, стенами друг на друга сваливаясь. Она все знала и молчала. Делала вид, что ничего не помнит и молчала. — Вспомнила? — собственный голос, который принадлежит ей, но не ей, наждачкой по телу проходится, оставляя после себя ободранную кожу. — Могла бы догадаться обо всем еще в библиотеке или в церкви, Санкта-Алина.