Сделай счастливое лицо

— Какого чёрта здесь происходит?!   Альма застыла в дверном проёме, положив руку на свой бюст. Её лицо выражало ужас, искренний ужас и страх, отвращение... ненависть.   Да, так выглядела ненависть. Бруно мог прочесть любую эмоцию матери, он знал её, как никто другой: в детстве это умение помогало ему избегать наказания. Сейчас, когда он далеко не пятилетний мальчик, оно мало чем может ему помочь, но он, поддаваясь привычке, продолжал изо дня в день считывать эмоции мамы.   Видеть сейчас искреннюю злость на мамином лице было болезненно. До тошноты болезненно. Ещё никогда Альма не смотрела на него такими глазами, наполненными гневом...   Она зашла, постучав, но никто не успел отреагировать, и она увидела, как её племянник сидит на своём родном дяде, увидела, как они очевидно не по-родственному целуются в губы, как её сын сжимает бёдра своего племянника, как тот изгибается и краснеет, как с их подбородков беспорядочно текут слившиеся слюни. Она увидела весь этот срам и чуть было не упала в обморок. Это было бы даже хорошо, тогда они могли бы сделать вид, что ей приснилась эта извращённая картина, но... нет.   Она стояла там, в дверном проёме, и смотрела на них с нечеловеческой злостью. — Что вы тут устроили, ироды? Что за вздор? Грязные богохульники, Бруно, я была лучшего мнения о тебе! — Мама, подожди, ты неправильно поняла!..   А что здесь можно было понять правильно? Что ещё должна была подумать Альма, увидев, как её сын и внук обжимаются в постели?   Камило впопыхах спрыгнул с ног дяди и сел ровно, забившись в угол. Он бегал глазами по комнате и тяжело дышал, не понимая, что теперь делать. Произошло то, чего они боялись больше всего. — Мама, послушай! — Я не хочу даже слушать тебя, выродок! Мы пустили тебя в дом, приняли и приютили, а ты, вот как ты поступаешь!   Камило потерялся в пространстве. Вдруг дышать стало тяжело, грудную клетку как в тиски сжало, конечности затряслись. В горле пересохло. Камило закашлялся. — Я не сделал ничего плохого, может, неправильного, да, но не плохого! — Ты совратил ребенка! Ты считаешь это хорошим поступком?! — Да не совращал я никого! Мы любим друг друга! — Что за бред? — Альма вскрикнула. — Он твой sobrino, Бруно! Не неси чуши! — Нет, это ты меня послушай!   Камило слышал, как нарастает громкость голоса Бруно, но не мог разобрать его речи. Все слова сливались воедино, и голова шла кругом от страха, сковавшего его крепкими клешнями. Бабушка не должна была знать, но одна их маленькая оплошность — и теперь она знает. Они просто забыли закрыть дверь. Гребанную щеколду. Камило был до ужаса зол на себя. — Ты даже не знаешь, что Камило пережил! Пока ты думала, что он просто отлынивает, он страдал, как скотина. Тебе до сих пор нет никакого дела до того, кто как себя чувствует, для тебя по-прежнему главное — имидж семьи, не более!   Камило схватил себя за рот, подавляя желание стошнить. Он поднял щенячьи глаза на Бруно, лицо которого выражало такую ярость, какую он никогда в своей жизни не видел. Даже его mamí не злилась так ярко, как Бруно сейчас, кажется, его терпение достигло предела. Хватило малейшей капли, чтобы он сорвался с цепи. — Я был всё это время рядом, я ответственен за то, что Камило жив, только благодаря мне он не убился! И я теперь ни за что его не оставлю, я буду рядом, даже если против нас встанет весь мир. Мне плевать, что ты думаешь об этом... — ¡Silencio! — ¡No! — Мама, Бруно, что здесь происходит?   Из ступора Камило вывел обеспокоенный голос вошедшей в помещение Джульетты. Из-за её плеч высовывалось лицо Мирабель, которая, вопреки указу сидеть на кухне, понеслась вслед за мамой, ведомая желанием узнать, что всё-таки происходит. Разъярённые голоса бабушки и дяди были слышны аж с кухни, она не смогла остаться равнодушной.   Альма обернулась, её лицо раскраснелось от злости. — Уходите! Это не ваше дело! — Мама? Что с тобой?   Её карие обычно спокойные глаза округлились, наполненные ужасом. Она бегала зрачками по комнате, пытаясь понять, что произошло. Камило сидел в углу кровати и напуганными глазами смотрел на тётю в дверном проёме, перед ним стоял Бруно, будто ограждающий его от Альмы, с нахмуренными густыми бровями и животным оскалом. Никогда прежде она не видела брата таким злым, а Камило — таким перепуганным. Ей казалось, что даже перед матерью и отцом ему не было так страшно, как сейчас. Этому, конечно, было свое объяснение, но тем не менее... — Мама, пожалуйста, успокойся... — Успокоиться? Они подвергают опасности нашу семейную магию, я не позволю Касите снова развалиться! — Да с чего ты это взяла вообще?! — встрял Бруно. — С того, что я видела трещины!   Бруно вскинул брови. В помещении вдруг повисла тишина. — Что?..   Он выпрямился. — Что ты сказала? — Что слышал, Брунито. Теперь я поняла, почему магия угасает вновь — всё благодаря вам, ироды, деспоты, безбожники! Мне стыдно, стыдно за вас! То, чем вы занимаетесь за спинами у семьи, ужасно, отвратительно, этого не должно существовать. Вы... — Мама, прекрати, — Джульетта вышла из-за её спины и встала наряду с Бруно, положив руку на свою часто вздымающуюся грудь. — ты даже не разобралась в происходящем, ты снова просто обвиняешь тех, кого тебе удобно обвинять. — Как это понимать? Тебе не стыдно говорить такие вещи родной матери? — А тебе не стыдно говорить такие вещи своему сыну?!   Она впервые за всю жизнь повысила голос. На её глазах навернулись слёзы, и с её губ сорвался судорожный вздох, она еле сдерживалась, чтобы не расплакаться. Джульетта слишком долго держалась, слишком много копила в себе, и всё это теперь вырывалось из её нескончаемым потоком, от силы которого рвало грудную клетку. — Ты даже не знаешь, что случилось! Ты просто в очередной раз обвиняешь во всём Бруно! Сколько лет прошло, а всегда и во всём виноват почему-то именно он! Он наконец обрёл счастье, а ты снова набрасываешься на него, хочешь его выжить! Ты никогда не любила его по-настоящему, мама, никогда!   Альма вдруг замолчала, широко распахнув глаза. Джульетта тяжело дышала и старалась, очень старалась не разреветься. — Не делай вид, что я не права. Ты не беспокоилась по-настоящему, когда он пропал. И ты не обрадовалась по-настоящему, когда он вернулся. Всё это дурацкое притворство. Вот почему магия снова гаснет: потому что ты ничему не научилась! Благодаря им магия продолжает жить, да, это может быть ужасно, это может быть неправильно, но их чувства друг к другу в миллионы раз светлее и чище, чем то, что ты скрываешь за маской! — Джули... — Бруно отстранился назад, к кровати, на которой сидел Камило, абсолютно разбитый. Он согнулся в три погибели и держался за голову, тихо плакал, отчаявшись. Он не слышал ничего вокруг, только нескончаемый гул звучал в его голове. Прикосновение Бруно к плечу практически обожгло его, он подорвался и опомнился, к его сожалению, он вспомнил, где находится, что происходит вокруг. Он услышал голоса бабушки и тёти, увидел перепуганное выражение лица Бруно, и тут же бросился ему на шею, крепко обнял, прижимаясь.   Бруно обнял его в ответ и, склонившись, поцеловал в щеку. — Всё будет хорошо, Милито, всё будет хорошо. — Ты знала об этом?!   Мирабель, стоящая в дверях, перевела взгляд на Камило и Бруно, и в этот же миг поняла, что казалось ей странным в их отношениях. Они, очевидно, имели гораздо более близкую связь, чем кто-либо в доме Мадригаль, но она до последнего отвергала подозрения о том, что они... вместе? Это очень многое объясняло.   Джульетта неловко опустила взгляд в пол. Она впервые сказала, не подумав. Но она должна была. Должна... ради племянника и ради брата. — И что с того? — Что с того?! Ты поощряешь их связь? — Мне важно только счастье и благополучие моей семьи, меня не волнует статус. Только ты тут на нём помешана! Ты хотя бы знаешь, как себя чувствует Камило? Ты знаешь, что он терпел? — Джульетта!   Мирабель задумчиво чесала подбородок. Её зоркий взгляд сосредоточился на чем-то вдалеке, на большом зеркале, которое выделялось на фоне остальных, менее объемных и изысканных, не имеющих на своих рамах вкрапление цветных камней и фигур золотых хамелеонов наверху. Что-то с ним было не так. Трещины... трещины? — Зеркало!   По зеркалу одна за другой стали проявляться трещины, разрастающиеся с небывалой скоростью: хруст стекла эхом раздавался в комнате, в которой внезапно затихли громкие голоса.   Камило поднял на него взгляд и опешил, широко раскрыв мокрые глаза. Трещины появлялись там и тут, не думая останавливаться, своими концами они уже достигли рамы, и, неожиданно для сидевших напротив него Бруно и Камило, рама с щёлканьем затрещала и раскололась, куски покрытого золотой стружкой дерева вываливались на пол прямо под ноги хозяина. — Уходите оттуда! — Мирабель обратилась к дяде и кузену, её густые брови изогнулись в волнении. Нутро подсказывало ей, что находиться под зеркалом не стоит, и оно её не обмануло.   Рама затрещала и покосилась.   У Камило спёрло дыхание. — Бруно!   Камило схватил его за плечи, сорвавшись с места, и вытолкнул, с силой вытолкнул, отчего Бруно споткнулся и упал на пол в ноги Джульетты. Он в панике оглянулся, и из его горла вырвался сдавленный отчаянный крик.   Рама покачнулась и повалилась вперёд. — Мило! — Бруно было рванул к нему, но споткнулся об собственные ноги, и, когда поднял глаза, было уже слишком поздно.   Всё произошло в одно мгновение. В одно наикратчайшее мгновение, в которое никто ничего не успел сделать.   Камило стоял там, обрамлённый тусклым светом из коридора. Его кудри взъерошились, глаза налились красным, и в них сверкнул огонь, яркий огонь, тот самый, по которому Бруно безумно скучал.   Зеркало упало.   Бруно успел увидеть только то, как приложился угол рамы к  виску.   С подбородка на белый ворот рубашки капнула бордовая кровь. Бруно непроизвольно поднял глаза и увидел: кровь прыснула из размозженного черепа. Камило закатил глаза.   Сзади него раздался крик: Джульетта застыла, закрыв рот руками.   После звона разбившегося стекла Бруно перестал что-либо слышать.   Он только смотрел, как бегут напуганные родственницы к зеркалу, как пытаются поднять его, как тащит Мирабель юношу на себя, всего в крови; лица Камило не разобрать. Бруно глубоко вздохнул и попытался заставить себя встать. — Лежи, лежи! — скомандовала Мирабель. Бруно напуганными глазами наблюдал за тем, как все трое затаскивали юношеское тело на кровать. Он должен хоть что-то сделать... его ноги онемели.   Мирабель выбежала из комнаты и вскоре вернулась с корзиной выпечки. Джульетта отчаянно пихала в едва приоткрытый рот лепёшки, сжимала челюсти и разжимала, проталкивала пальцами еду в глотку, но всё было напрасно: Камило уже умер. — Брунито, о, Камилито!   Альма упала в пол, сложив руки перед собой в молитвенном жесте. Она стояла на коленях пред сыном и надрывалась, но Бруно не мог разобрать, что она говорит, о чем просит прощения. В ушах звенело. Перед глазами плыло...   Бруно обессиленно упал. Его руки, ноги, всё его тело — всё онемело, будто в параличе, и только кончики пальцев периодически дёргались, сотрясались плечи, Бруно хотелось плакать, но он был не в состоянии выдавить из себя ни слезинки. Только ком, вставший в горле и мешающий дышать, напоминал ему о том, что он всё ещё жив.   Словно через толщу воды Бруно слышал топот ног о пол, отдававший ему прямо в голову, заглушенные голоса, плач и страдальческие горестные стоны, слышал, как его зовут, но не отзывался. Слышал врезавшееся некогда в его сознание "Зовите меня по имени" любимым бархатным голосом. Не верил в произошедшее.   Он закрыл глаза с убеждением, что всё это сон. Дурацкий ночной кошмар, которых у него хоть отбавляй: ему часто снились подобные страшные сюжеты, особенно после того дня, когда впервые он увидел подноготную Камило, то, что происходит внутри него на самом деле. Он часто видел сны, в которых с Камило случается что-то ужасное, вплоть до смерти ввиду несчастного случая или от своих собственных рук... каждый раз Бруно просыпался в холодном поту и слезах. После таких снов он часто гадал: всегда один результат. Но он продолжал, сам не зная, на что надеется.   Снова голоса. Бруно перевалился набок и свернулся в калач, повернувшись спиной к источникам шума. До него долетали обрывки фраз, смазанные рассредоточенным разумом, его голова была забита невесть чем, он лежал, скрестив пальцы, и еле слышно нашёптывал всевозможные молитвы.   В одном из последних снов Бруно снова видел, как Камило погибает. Непонятно, где они находились, вокруг было темно, как вдруг на них упала тень: Камило сплюнул кровь и упал замертво, прямо в ноги провидца. Бруно подорвался с кровати, протер глаза, сполз на край кровати и сидел так до поры до времени, пока его не начало клонить обратно в сон.   Почему он вспомнил об этом именно сейчас?..   Бруно на мгновение задумался.   Он мог это предотвратить, он мог сделать хоть что-то, но нет же: он стоял в стороне и смотрел, как его любовь умирает у него на глазах. Как же он жалок. Так жалок, что зубы сводило; Бруно зажмурился и с силой сжал свое предплечье, оставляя царапины сквозь ткань рубашки. В кошмарах он всегда оставался безмолвным наблюдателем и ничего не мог поделать, не мог двинуться. И в жизни оказался таким же...   Или всё-таки это сон...   Сон. Сейчас он проснётся и пойдет в уже ставшую родной комнату, проберётся мимо пугающих зеркал и, заглянув в постель, увидит кудрявые локоны, разбросанные по подушке, а среди них — очаровательное спящее лицо, покрытое веснушками. Он вздохнет с облегчением, поцелует любимого и на носочках удалится из комнаты...   ...да, так оно и будет.   Бруно зажмурился.   Ласковые прикосновения мягких ладоней к его телу, к предплечьям и плечам, пухлые губы на его собственных, запах карамели, травяных шампуней и выпечки, которую Камило так любит. Его ласкали любимые руки, зажигая огонь в груди. Это было одно из самых потрясающих чувств, которое он когда-либо испытывал — любовь, искренняя любовь, желание жить ради любимого, краска на лице. Это была порочная любовь, неправильная. Но самая чувственная и настоящая во всей его жизни.   Бруно безмерно сильно любил Камило. Любит. И будет любить.   Он чуть было его не потерял! Такого светлого, солнечного... смотря на Камило, никогда не подумаешь, что он страдает изо дня в день. Бруно сожалел, что не заметил этого раньше.   Может, он смог бы что-то сделать.   Изменить ход событий. Толкнуть Камило до того, как он сделал это первым... — Бруно... — ... Бруно!   Он в мгновение очнулся. — ¡Santa Madre! — Тише, — ласковый голос вывел его из состояния паники.   Он лежал на полу. Шея и плечи затекли и болели, Бруно прохрипел и, поднявшись, принялся разминать затёкшие места.   Он с удивлением смотрел на женщину перед собой. Выражение лица Джульетты было куда более печальным, чем обычно, и, несмотря на то, что она пыталась держать себя в руках, Бруно отчётливо видел наворачивающиеся на её глазах слёзы. Её узкие плечи тряслись, на ней не было фартука, только излюбленное бирюзовое платье, она сидела рядом, подложив ноги под таз, и держала скромно сложенные ладони на своих коленях. Лицо её, очевидно, было мокрым. Она плакала. Бруно всегда мог с точностью сказать, если Джульетта плакала, он чувствовал это какой-то необъяснимой братско-сестринской связью и определял по незначительным деталям, которые люди, не знающие Джульетту, даже не заметят.   Спокойный голос дрожал. — Как себя чувствуешь? — выдавила она, сглотнув ком в горле. — Я... что произошло? — Бруно с удивлением вытаращился на неё, будто пред ним сидела не любимая сестра, а чужая, незнакомая женщина, и находился он не в доме, а где-то, где никогда прежде не был. Он осмотрелся.   Это была комната Камило. Зеркала, зеркала... и одно огромное, разбитое, упавшее на кровать и продавившее её под своим весом. Бруно вспомнил о произошедшем. — С Камило всё в порядке?! — он дёрнулся вперёд и, схватив Джульетту за плечи, навалился на неё.   Та обомлела. Бегая зрачками по лицу брата, Джульетта молчала и поджимала губы, излишне часто моргала и тяжело дышала: её грудь быстро вздымалась и опускалась, она нервно крутила обручальное кольцо на безымянном пальце. Сжатые губы дрогнули. — К...как тебе... сказать... — Джульетта опустила глаза вниз, на грудь Бруно, где из-за расстегнутого воротника рубашки виднелись чётки. Она уставилась на них и задумалась: почему Бог так жесток?   Бруно молился каждый день. Она, Пепа и их мужья молились. Молилась мама. Молились младшие. Почему же Бог поступил так несправедливо? Их веры в него было недостаточно?   Что она сделала не так... — Как есть, — Бруно нахмурился. — говори!   Джульетта вздрогнула. Её лицо покраснело, и, скрежеча зубами, она заплакала. Тихо, абсолютно неслышно, её тело тряслось. Она закрыла лицо руками. — Что?.. — Он... — она шумно всхлипнула. — умер... — А...а? — Бруно побледнел. Тело само упало назад, обессиленное. — Так... когда... когда на него рама... у... упала... — она шмыгнула. — головушку ему... пришибло. Я пыталась его вылечить, я пыталась, пыталась!   Джульетта подняла своё лицо, красное и мокрое от слёз, выпавшие из прически волосы прилипли к потному лбу, она выглядела жалостливо. Так не выглядят даже дети, напуганные чем-то. Бруно уставился в пол. — Ничего не вышло... я так виновата перед тобой, Брунито, перед ним, перед всеми, я должна была, д-должна..! — Не должна, — прохрипел Бруно, не отрывая глаз от пятна крови на деревянных дощечках. Значит, это был не сон. Или он уже сошел с ума? — Почему же... — она продолжала вхлипывать через каждое слово, утирая рукавом платья слёзы. — я ведь в ответственности за всех... это мой дар.   У Бруно хватило сил только отрицательно помотать головой. — Нет... — он поднялся с пола и, не оглянувшись на сестру, двинулся к выходу из комнаты. — нет. Отведи меня к нему. Где он?   Джульетта удивлённо уставилась на него и, прежде чем ответить, откашлялась. — Ты пролежал тут без сознания часа три... мы заказали у слесаря гроб. Камило... он... — она вздохнула. — лежит на заднем дворе... завернули... его... надо помыть и переодеть, да никто не осмеливается подойти.   Бруно сорвался с места. — Подожди!   Он уже не слышал.

***

  Бруно выскочил на задний двор. Сланцы шлёпали по земле, он не слышал ничего, кроме шуршания под ногами. Джульетта ведь даже не сказала, где лежит тело, а он рванул сломя голову, потому что не мог по-другому. Ему нужно увидеть Камило. Сейчас же. Сейчас же...   На улице вечерело. Лёгкий ветер гладил кожу и развивал волосы, Бруно тяжело дышал, когда наконец остановился, оказавшись во дворе.   Тело.   Его сердце до боли быстро билось в груди. Бруно до последнего не верил словам Джульетты; наверняка они ошиблись, Камило жив. Он спит. В коме. Что угодно, кроме смерти. Такого попросту не могло произойти: всё было так хорошо, так идеально! Так спокойно... всего мгновение назад Камило сидел на его бедрах, в его руках, и целовал его, говорил, как сильно любит. Бруно ощутил вспышку надежды в сердце, но только до момента, пока не отворилась дверь, которую они забыли закрыть...   На улице ни души. Даже странно, Бруно казалось, что, если произошло нечто страшно, все бы сейчас толпились около тела... он осмотрелся.   Под навесом, на скамейке с мягкой обивкой, лежал Камило. Его руки находились на груди. Бруно подошёл к нему. — Mi amor... Склонившись над телом, Бруно бережно оглаживает потерявшие свой алый оттенок щёки, они ледяные: Камило казался ему сейчас таким фарфоровым, таким кукольным. Его нежные черты лица будто заострились, глаза чуть впали, и прежде пухлые губы обсохли. Бруно медленно уложил голову на чужую грудь. — Извини... — поперёк его горла встал ком. — прости меня... — он всхлипнул. — Брунито, ты плачешь?   Он поднял голову и обернулся. Рядом стоял он, краснощёкий и полный жизни, блещущий искрами из глаз, он улыбался, вытаращив щербинку меж передних зубов, и смотрел на Бруно чутка надменно, будто с издёвкой или вызовом — Камило любил так делать. Он держал руки на груди, облокотившись плечом о кирпичную стену. — Нашёл, из-за чего плакать. Живи счастливо! Улыбайся чаще. Я хочу видеть счастье на твоём лице, — Бруно слышал любимый голос словно из недр, с лёгким эхом и заглушением, но слышал и был этому безумно рад. — ты знал, что это случится. Ты начал подозревать это давно. Предсказание не врало. Давай, встань и иди дальше. Не плачь по прошедшим дням! Всю жизнь так живёшь, как размазня, не надоело?   Бруно смотрел на него красными от слёз глазами. Плакать вдруг захотелось сильнее: Бруно всхлипнул, стиснул зубы и, сведя брови у лба, разревелся. Он никогда в жизни так не плакал, даже когда его били, когда в него тыкали пальцами, когда ему пришлось уйти от семьи и когда он вернулся в семью — он никогда не плакал так. — Да прекрати, — Камило отмахнулся, и на его лице сверкнула ещё более издевательская улыбка. — что случилось, то случилось. Я чувствовал это, я знал... что умру. Так или иначе. И я рад, что последний, кого я видел, был ты. — Мило...   Бруно потянулся к нему, стоя на четвереньках, он был не в силах встать; но когда он открыл глаза, перед ним уже никого не было. Только голая стена. — Камило!.. Камило...   Обернувшись, Бруно уставился на труп, лежащий в неизменной позе. Кожа, казалось, побледнела ещё больше. Бруно будто бы чувствовал всем нутром, как изнутри Камило уже начал медленно разлагаться. Он не дышал.   Бруно на коленях подполз к диванчику.   Ему ничего не оставалось, кроме как аккуратно склониться над бледным лицом и оставить поцелуй на слегка отдающей холодом щеке. Затем на губах.   Ледяных губах. — Бруно, что ты делаешь?   Из-за двери вышла Джульетта. Её лицо всё так же пронзала гримаса боли и сострадания, её рука, лежащая на арке, дрожала. Она в очередной раз запнулась, не имея ни малейшего понятия, что сказать. Она ничего не может сделать. И её это убивало. В детстве, когда Джульетта только-только получила дар — она отчётливо это помнит — помнит, как впервые у нее не получилось спасти человека. Она помнит это чувство. Вина... вперемешку с обидой и ненавистью к себе.   Джульетта не думала, что когда-то испытывает это вновь. — Не трогай меня, — Бруно прошипел сквозь зубы. Меньше всего ему сейчас хотелось видеть кого-либо, даже семью, даже сестру, что была рядом с ним всё это время. Он не хотел никого знать. Не хотел говорить. Он хотел остаться один.   Джульетта дёрнулась. Крайне редко Бруно огрызался, особенно на неё... по её красным от стыда щекам покатились слёзы. Конечно, а чего ещё она ожидала, пытаясь поговорить с тем, кто только что потерял любимого человека и сейчас скорбит над его телом? Глупая... — Lo siento...   Бруно не выдержал: он вновь подорвался с места и пошел прочь, в сторону леса, что расстилался бесконечным полотном за их домом, стоящим во главе всего. Тропинка вела к ручью, куда обычно они ходили за водой или купаться жарким летом, но Бруно свернул; он не знал куда. Ноги вели его в неизвестном направлении, он то и дело спотыкался, ударялся о деревья и ветки, натыкался на острые камни и шипел от мимолётной боли, но всё ещё не обращал на происходящее вокруг должного внимания. Где-то раздавался еле слышный голос Джульетты, зовущий его, Бруно не заметил, как забрел в самую глубь, туда, где прежде никогда не был. Или был, но память его подводила.   Он внезапно остановился.   Ноги привели его к поляне, скрытой за высокими деревьями и их пышными кронами. Это место выглядело... знакомо, но лишь слегка, будто бы Бруно видел его во снах или воспоминаниях из детства, может, когда-то они с сёстрами игрались здесь. Много времени прошло с тех пор, и неудивительно, что лес изменился, всё поросло травой, знакомые прежде пейзажи уже не выглядели так, как раньше, особенно после того, как Бруно не выходил в свет десять лет. Иногда он находил в себе смелость выбраться за пределы дома, не единожды думал о том, чтобы сбежать в лес, жить где-то там, под горами, но Касита не желала его ухода. Оказываясь вне своих гнилых четырех стен, Бруно пугался колкого ветра, лесных звуков, забытых запахов: он привык к перманентной тишине и неизменному пейзажу деревянных дощечек и труб, к тихому стуку крысиных когтей, к боли в теле и на душе, к самоуничижительным мыслям. На свежем воздухе его голова моментально пустела. Извечное чувство вины размыкало его грудную клетку, дышать становилось легче. А затем он возвращался домой, и мысли возвращались вместе с видом ободранного кресла, стола с нарисованной на нем тарелкой и лучом света, исходящего из щели, в которую изо дня в день Бруно наблюдал за трапезой родни, за тем, как им хорошо без него. Интересно, что будут они думать, если Бруно снова исчезнет? но уже навсегда....   Он уселся посередине поляны.   Когда он был маленьким... жизнь была проще, трава зеленее и небо голубее. Сейчас он рассматривал пожухлую, бледную траву, сидя под серым небом, и считал, сколько ещё сможет продержаться, прежде чем снова заплакать. Слёзы сами собой наворачивались на глазах и вставали комом в горле, Бруно казалось, что он выплакал всё ещё тогда, в стенах, но ошибся. Он медленно лёг на холодную землю. — Здесь бы и помереть.   Бруно раскинулся пластом и закрыл глаза. Вчера... что было вчера? Что было сегодня? Что произошло такого, за что Бруно заслужил все эти страдания?.. неужто всё это из-за порочной любви? или, наверное, он просто проклят с самого рождения... неудача преследовала его всю жизнь. — Diablo!.. чем я провинился?! Ты забрал у меня последнюю надежду, мою любовь, забрал!.. и я... ещё как-то... должен с этим жить? На мне столько шрамов, ты считаешь, этого было мало? Было мало того, через что я прошёл? Чёртова жизнь, чёртово всё!..   Он тянул себя за волосы и глотал слёзы, горькие, как его собственная судьба. — Да пошло оно всё!.. пошло!.. к чёрту!   Скрепя зубами, Бруно подорвался и понёсся куда-то, дальше в чащу, всё глубже и глубже, откуда даже отдаленных звуков города слышно уже не было, только свист ветра и шуршание листьев, стук сердца и звон в ушах. Бруно ничего перед собой не видел, он провалился глубоко в свои мысли, каждая из которых перебивала другую, создавая гам в голове. Ни на одной из них не получалось сосредоточиться, но Бруно строго понимал: это конец. Он достаточно долго держался, он достоин отдохнуть. Вместе с Камило, что натерпелся от жизни всякой дряни и ушёл на покой, подальше от суеты и проблем, с которыми справиться не получилось, и он выбрал гораздо, гораздо более простой путь.   Хотя... а выбирал ли он?   Бруно снова остановился.   Камило... конечно, нет: он не мог знать, что произойдет. Это случайность, которую никто не мог предугадать, даже его дар; Камило тоже не знал. Но, возможно... предполагал. И если бы его не прикончила рама, то он прикончил бы себя сам. — С чего бы вдруг? бредятина. Прекрати думать, — Бруно сжал прядь волос и оттянул её, накручивая на палец. Хотелось бы сейчас ему стать снова маленьким, оказаться дома, где ещё нет огромной семьи, где только он, сёстры и мама. Только они...   И всё хорошо. Мама гордится им. Сёстры всегда рядом. Его не ненавидят. Ему не приходится прятаться в стенах родного дома. Ему не приходится влюбляться в племянника и затем расплачиваться за это...   Бруно пришел к ручью. Что-то подсказывало ему, что это всё та же река, на которой совсем недавно они с Камило набирали воду... он медленно опустился на землю.   В глубине души он не верил в произошедшее. Ему казалось, что, вернись он сейчас обратно, всё встанет на круги своя: живой и радостный Камило встретит его с улыбкой до ушей и распростёртыми руками, они обнимутся, поцелуются... и Бруно вновь почувствует тепло на душе. Он почти что поверил своим мечтам и, уперевшись рукой в землю, хотел подняться, но остановился.   Бруно уставился в воду.   Речка тихо журчала, обмывая камешки на своем дне, и еле заметно блестела под лучами неяркого солнца. Её поток несильный, и сама она мелкая, а впадает в озеро, где некогда, как рассказывала мама, она попрощалась со своим мужем, его папой, Педро. Бруно помнил это место, помнил мамины рассказы... но отчего-то не мог сейчас вспомнить отцовского лица. Если бы папа был жив, ему бы наверняка было стыдно за него, глупого сына, ужасного дядю и никудышного брата.   Стыдно...   Бруно завёл руку под пончо и высунул из кармана рубашки острый, блестящий осколок предсказания, всё ещё светящийся изумрудным; на его краю виднелась засохшая кровь. Бруно покрутил осколок в руках.   Предсказание сбылось. Самое худшее, что когда-либо видел он в своих предсказаниях, сбылось. И что-то пытаться исправить было поздно. Как и одуматься.   Заострённый угол стекла скользнул вдоль запястья, разрезая плоть, вены, выступающие на старческой руке. Бруно закрыл глаза и бесшумно заплакал.

*

— Его всё ещё нет? — Нет... — Долли, милая, ты его слышишь?   Долорес убрала руку от уха и, опустив голову, грустно покачала ею из стороны в сторону. Уже начинало темнеть, а дядя, ушедший в лес, так и не вернулся; Долорес сидела на заднем дворе и прислушивалась, но не могла распознать среди звуков природы хоть что-то человеческое. Бруно тихий, ужасно тихий, даже в стенах она не всегда могла расслышать его дыхание, что уж говорить о лесе, в котором одно только шуршание травы громче, чем любой звук, издаваемый дядей. — Я так и не успела перед ним извиниться... — прошептала Долорес, уставившись в землю. — Камило, tio... lo siento. Lo siento...   Пепа под навесом ходила из стороны в сторону, оттягивая свою косу; над её головой гуляло серое, грустное облако, её обволакивал туман. Всё это время она молчала, она не плакала, не кричала, ничего, Джульетта смотрела на неё искоса и волновалась больше обычного, потому что нет ничего страшнее, чем тихая Пепа.   За всё это время она ни разу не взглянула на тело сына, обвёрнутое в простынь. — Всё было так хорошо, — прошептала Джульетта, прижав ладонь к щеке. — что пошло не так... — Тише! — Долорес воскликнула. Взгляды матери и тёти тут же упали на неё, они замерли. — Я что-то слышу.   Она прислушалась. Где-то зашевелилась листва, зашуршала трава под человеческими шагами, в её груди затаилась надежда на возвращение Бруно. Он так незаметно ходит; крысы в стенах и то громче. Только их писк она и слышала, крысы суетились, бегали, пищали, искали своего хозяина и чувствовали что-то неладное. Как и, наверное, все...   Никого из младших на задний двор так и не пустили. И никто не сказал им, что Камило больше нет; сказали, что что-то случилось, а что конкретно — умолчали. Пепа не могла выдавить из себя и слова, истерика накрыла её с головой настолько, что лишила дара речи. Она молчала. Не ела и не пила. Только ходила под навесом и смотрела пустыми глазами перед собой.   В воздухе повисла тишина. И вдруг Долорес вздрогнула. — Я слышу! Идёт, он идёт! — она вскочила на ноги и снова замерла. — Tio! Tio Бруно!..   Долорес было побежала навстречу дяде, но остановилась и в удивлении вскрикнула тонкие бровки, стоило бледному, ещё больше осунувшемуся лицу выглянуть из-за спадающих прядей. Бруно будто снова пробыл в стенах десять ужасающих лет, как же больно на него было смотреть. Словно дикий зверь, случайно выбравшийся к людям из недр густого леса. Его глаза раскраснелись, он, очевидно, много плакал... Долорес сложила руки на груди и опустила жалобный взгляд вниз. А затем снова подняла. И не успела улыбнуться, как Бруно прошел мимо неё, проходя к скамье. Она обернулась. — Tio...   Он упал рядом, прислоняясь любом к деревянной ножке. Здесь уже начинало странно пахнуть. Бруно поморщился. — Б... Брунито? — ¿Qué? — он промямлил. Джульетта подошла ближе, но, подумав с минуту, всё же не осмелилась сесть рядом. — Ты всё это время шлялся по лесу?!   Сзади них раздалось злобное урчание грома, и сверкнул в нависшей над Пепой туче зачаток молнии, что вот-вот ударит в плитку под ногами. Это было первое, что она сказала за последние несколько часов. — Отстань, — Бруно снова промямлил, не поднимая глаз.   Больше всего на свете он, наверное, жалел сейчас о том дне, когда согласился с Каситой и остался в доме. Затем о дне, когда согласился помочь Мирабель. И, наконец, о дне, когда вернулся в семью.   Он мог бы тогда уйти в лес или за горы, куда угодно, и тогда всего бы этого не было. Подумать только, он оказался так глуп и наивен, что между счастьем семьи и собственным выбрал собственное. Просто поверил слабой, еле сверкающей вдали надежде, что после стольких лет он сможет влиться в семью, сможет зажить счастливо: он ведь знал, что утерянное не вернуть, но продолжал верить и молиться, как отчаянный, нет, не как — он и есть отчаянный. Самый отчаянный человек во всем грёбанном мире. Отчаяннее его не сыскать. Даже сейчас в его сердце теплилась надежда, что это сон, что с Камило всё хорошо, что вот-вот он проснется — и всё будет хорошо.   Сейчас он ненавидел себя как никогда прежде.   Он бы мог скитаться в горах, питаться кореньями и в конце концов умереть от голода, его труп обглодали бы дикие звери и птицы, и никто бы его не нашёл, да и навряд ли бы вспомнил. Он бы так и остался городской байкой для детей, легендой, которую Камило бы рассказывал каждому новому поколению... всяко лучше, чем жить. — Dios mío... оставьте меня. — Отвечай, придурок, ты просто взял и сбежал! как тебя совесть не мучает?! — Пепа упала перед ним и, схватив за ворот рубашки, заставила брата поднять на неё глаза. Такие уставшие и обречённые. — Меня всю сраную жизнь совесть мучает, отстань, — он грубо сжал её тонкие трясущиеся запястья. — отпусти меня, что я опять не так сделал? — Ты знал это, да, ты знал? Поэтому ты не разрешил мне быть на ритуале! Поэтому! Почему ты ничего не сказал?! — Да откуда мне было знать?! — Бруно вскрикнул и оскалился. Злость наполняла его сердце, хотелось накинуться на Пепу, сжать её шею и задушить к чертям, чтобы больше никогда не слышать её истерик, обращённых к нему. — Я не знал! Никто не знал! Предсказание так и осталось пустым! Тебе лишь бы виноватого найти. Ещё скажи, что я твоего сына совратил и изнасиловал, давай, предъяви! Или сразу скажи, что это я его убил, ну же!   Пепа поджала губы, бегая зрачками по лицу напротив. Бруно покраснел, его морщины стали ещё заметнее, уголки губ тряслись, он будто был готов начать рычать от злости, как дикое животное. Пепа в испуге отпустила его воротник и отползла назад. — Я не... нет... — Когда надо, превращаешься в соплю. Всю жизнь так было и будет, — бросив на неё озлобленный косой взгляд, Бруно взялся за края капюшона пончо и набросил его на голову, прячась за бледной зелёной тканью. Он снова сгорбися и теперь больше обычного походил на крысу. — оставьте меня. Отстаньте, все! Видеть никого не хочу! Уходите!!!   Джульетта вздрогнула от внезапно вырвавшегося из самых недр крика, пронизанного болью и отчаянием, на её глазах тут же навернулись слёзы. Она схватила за руку племянницу и выставила её за дверь, а затем наклонилась к Пепе, сидящей на холодной плитке, и, надрываясь, прошептала: — Давай, пошли, не трогай его, умоляю, Пепита...   Она закивала головой и, спотыкаясь и заваливаясь во все стороны поочередно, встала на ноги. Ни слова не сказала — убежала за дверь, оставляя за собой мокрые пятна от каплей дождя. Джульетта побежала за ней.   Она разрывалась. Её душа ныла и болела. Так не хотелось оставлять Бруно одного. Но если он об этом просит... и так истошно...   Бросив последний жалобный взгляд на закрывающий голову капюшон, Джульетта заперла за собой дверь. — Dios... — заведя пальцы в волосы, Джульетта сжала их. Крепко и болезненно. Оттянула. И тяжело вздохнула, чтобы не заплакать.   Она опустилась на ближайший стул. Голова шла кругом, она чувствовала, что может упасть в обморок в любой момент. Давно не было подобного: обычно она отделывалась болями в виске, а сейчас была готова в любой момент свалиться с ног. О чем-то это определенно говорило.   Джульетта приоткрыла глаза, щурясь от света, и оглядела помещение. Пепы здесь уже не было; только Долорес стояла у стены, сложив аккуратные руки на своей юбке и смотря перед собой. Алые пухлые губы поджимались, она кусала их, не замечая этого. Она подняла будто бы стыдливый взгляд на тётю. — Mamá убежала. Я не успела ей и слова сказать... — Господь, Пепита, — женщина откинула голову назад. Её грудь тяжело вздымалась и опускалась. Долорес обвела её обеспокоенными глазами. — Может, воды? — Да, было бы неплохо... спасибо, милая, — Джульетта взяла протянутый племянницей стакан и опустошила его залпом. Не помогло, конечно... но немного освежило мысли. — И что нам теперь... с дядей делать? У меня дурное предчувствие. Мало ли что он может сделать... — Долорес подвинула стул и села рядом. — И у Мирабель чуйка срабатывает. Говорит, до добра всё это не доведёт. И что, учитывая, какой tío по натуре... — она вздохнула. Закончить мысль не получилось: она вытерла выступившую на краю глаза слезу и замолчала. — Я больше не знаю. У меня опустились руки.   Долорес посмотрела на неё широко распахнутыми глазами. Чтобы тётя Джульетта говорила такие вещи? Чтобы эта женщина отчаивалась и сдавалась? Она? — В... в смысле? — В прямом, querida. Я понятия не имею, куда двигаться. Я пыталась помочь... и у меня не получилось. Что я теперь могу сделать? — Джульетта вздохнула, положив руки на грудь, и поднялась, чтобы взглянуть в глаза племянницы. — Воскресить Камило? Повернуть время вспять? Взмахнуть рукой и всё исправить? Я так не умею! Я всего лишь лекарь!   Надрывисто вздохнув, она вдруг остановилась. Искаженное страхом лицо Долорес заставило её опомниться: Джульетта постаралась успокоиться. — Perdón... всё в порядке.   В ответ Долорес ничего не сказала, только опустила голову и тяжело вздохнула, сжимая ткань юбки в руках.   Снаружи не было слышно звуков. Бруно, сидящий на холодной земле подле скамьи, казалось, даже не дышал. По крайней мере, Долорес не могла уловить ритма его дыхания, сосредоточиться на чем-то сейчас было сложнее, чем когда-либо: одним ухом она концентрировалась на маме, другим — на дяде, но не могла разобрать ни одной, ни другого. Не слышать голоса брата... было непривычно.   Практически всегда воздух был наполнен его мягким, но звонким голосом, его смехом, счастливыми возгласами, наглым хихиканьем. И чаще всего среди этих множеств фраз Долорес слышала ласковое обращение "Брунито". Камило перенял это у мамы, впрочем, как и многое другое. Это был единственный голос, который, услышав случайно, Долорес, даже если злилась, встречала с теплотой на сердце. Был...   Она всхлипнула, когда со двора послышались звуки.   Поцелуи... робкие и аккуратные, мокрые от слёз, безмолвно сказывающихся по впалым щекам.   Бруно целовал бледное, практически синее лицо, целовал с такой нежностью, будто теперь это имело хоть какое-то значение...   Он медленно отстранился, с любовью оглядывая безэмоциональное лицо. Камило всё ещё в его глазах оставался самым прекрасным существом во всём мире, ничто не могло испортить его красоты. Особенно красоты его души...   Бруно был верующим человеком. Вера помогала ему избавиться от нервозности и страха, и в каком-то роде он был помешанным. В ситуациях, когда он не мог ничего сделать, он молился. Безустанно молился. Он читал заученное в детстве "Отче наш" на родном испанском себе под нос, закрыв глаза.   Бруно верил в жизнь после смерти. Что душа не может просто исчезнуть, раствориться в пространстве, будто её никогда и не было; тело — оболочка, имеющая свой срок, душа — нет. Душа попадает на небеса. Где-то там, прямо сейчас... Камило смотрит на них всех свысока и смеётся. Хотя Бруно не был уверен, что они оба попадут в рай. На их плечах слишком тяжёлый грех. И тем не менее... Бруно верил, что они смогут в конечном итоге воссоединиться и пробыть вместе вечность. У них не было и шанса провести друг с другом хотя бы год-другой, не скрывая своих чувств, без сопровождающих их всю жизнь проблем. Он бы был рядом и сделал Камило счастливым... как и обещал.   Самоубийство — грех. Порочная связь с родственниками — грех. Любовь к собственному полу — грех. Абсолютно всё, что делал Бруно, можно приравнять к греху. Ему своей вины уже не искупить, так почему бы... не поддаться желанному.   Так говорил Камило. И он оказался как никогда прав.

...

— Tío Бруно, я принесла завтра...   Поднос с едой с дребезгом упал на пол, под ногами Мирабель разлилась лужа горячего чая. Её испуганный визг эхом разнёсся по всему дому, и вскоре на пороге комнаты собралась толпа домочадцев.   Раздавались охи и ахи, всхлипы, лил проливной дождь над рыжей макушкой. Джульетта упала без сознания.   Под потолком, на криво привязанной к отлетевшей балке верёвке, весело бездыханное тело Бруно. Его лицо посинело от удушья, и за ночь петля так сильно сдавила шею, что оба его глаза выпучились, один из которых практически выпал из глазницы. Отвратительно пахло. Любимые крысы суетились под трупом, нагие щиколотки они уже успели погрызть. Бруно не оставил за собой ничего, кроме ободранного клочка бумажки, на котором трясущимся почерком было выцарапано: "похороните меня рядом с Камило".