Гиперсомния

Ей всегда снится какая-то чушь. Каждую ночь. Раньше сновидения были чем-то вроде необычного события, заглядывающего к Третьяковой только по праздникам, если такие, конечно, вообще имелись. Сейчас же это бесконечное кино крутится огромным лоскутным одеялом перед глазами с завидной частотой. Места, в которых она оказывается, связываются между собой какими-то крошечными деталями-нитями и становятся одни целым. Они наслаиваются друг на друга, наклоняются, сужаются и расширятся, поглощают и поглощаются, расслаиваются в несколько уровней, чтобы потом сойтись в одной точке. Если поместить их на одну карту, то, вероятнее всего, она будет похожа на какую-то непонятную кашу, непригодную для использования. Ей снится, как она разговаривает с мужчиной на детской площадке во дворе своего старого дома, где она жила ещё совсем юной. Тропинка до подъезда, те же огромные берёзы, старые качели, с которых она падала бессчётное количество раз и, на удивление, никогда не получала серьёзных травм, оберегаемая собственным безрассудством и удачей — всё погружено в темноту. Мужчина выглядит доброжелательным только пока не пытается ударить блондинку то ли шпагой, то ли какой-то длинной палкой. И она убегает к дому, к своему спасительному месту. Маша всегда бежит этой дорогой, за ней бежит гулко бьющееся сердце, а следом — страх. И она никогда не добегает, проваливаясь в темноту. Попытка спрятаться провалена. Ей снится дом, в который она попадает сразу же, как только снова открывает глаза. Это её дом. Квартира в том самом подъезде, куда она бежала несколько минут назад. Маша не видит, как попала внутрь — эти детали не показываются, но, кажется, за дверьми нет проходов. Она никогда не входила этими путями. Вместо двух положенных комнат — петляющие коридоры. Вокруг — серость. По полу бегают маленькие жёлтые утята. Третьякова заворожённо смотрит на безмятежных солнечных существ, пока пространство вновь не перекраивается, являя со своим новым лицом и новую угрозу. Ей снова нужно бежать. Просто потому что каждый сон заканчивается бегством. Потому что каждый сон должен им закончится. — Выпьешь чаю? — голос в тумане, не похожий ни на какой-либо другой из существующих голосов. Она почему то не может разглядеть лицо, только руки. Какие-то удлиннёные и бледные, крепко держащие золотистый чайник, покрывшийся конденсатом. Женщина что-то рассказывает вкрадчивым голосом, но, проснувшись, Маша не вспомнит ни слова. Возможно, она её одурачила. Опасная. На мгновение в царящей вокруг дымке появляются глаза — ярко-зелёные. Кошачьи. — Я не пью чай, — слышит она свои же глухие, будто доносящиеся из-под воды слова. В этой реальности ей по душе кофе. Белые руки, вопреки протестам, разливают содержимое чайника, которое оказывается чернее ночи, но, попадая в чашку, превращается в абсолютно гладкую зеркальную поверхность. Слышится настойчивый звон — проигнорировано. — В нём можно увидеть всё: и прошлое, и будущее, и то, чего никогда не было. В него можно окунуться, можно утонуть. Его можно выпить, а можно вылить. Пока ты не веришь, оно безопасно. Главное, не смотри в него, не смотри в зеркала. Встреча с самим собой сулит несчастье, — смысл доходит до мозга непозволительно медленно. Сияющие глаза напротив исчезают, оставляя после себя вполне обычные человеческие зелёные глаза. Её глаза. Третьякова в недоумении смотрит на собственное отражение, мгновенно забыв все предостережения. Её руки удлиннённые и белые, будто лишённые всей крови, льют в фарфоровую чашку зеркальную жидкость. — Я же говорила! Не смотри в зеркала! — глаза, светящиеся злостью, вновь появляются из ниоткуда. От неожиданности Мария вздрагивает, роняя золотистый чайник. Кипяток заливает всё. Пространство смывает мягкой прибойной волной, медленно уносящей вглубь. Всего лишь мнимое спокойствие. Всего лишь бегство иного рода. Ей снится, что она — кошка. Или она просто убегает от кошки? Звенит сильнее — проигнорировано. Переход через дорогу. Город жёлто-синий. Какая-то женщина, неопределимая, меняющая облик каждую секунду, будто бы где-то заклинило программу, чуть не украла её сумку с какой-то книгой. Блондинка везла её кому-то, но совершенно не помнила, кому. И, почему-то, боялась. Опасная женщина наблюдала. Чётко и пристально. — Ты везучая, — кинутая фраза, означавшая её поражение в попытке умыкнуть чужую вещь. Или что-то ещё. Они идут вместе в потоке перехода дороги. Нарушен ритм, машины проскакивают. И всё вокруг какое-то не такое — сломанное, неверное, неправильное. Как будто вселенная уже где-то щёлкнулась, а теперь хаос добирается сюда постепенно и медленно, но уже ощущается каждой клеточкой тела. Тревога. Тревога в глазах пробегающих мимо, тревога в гудках, тревога в воздухе — приторно сладким запахом гнили. Тревога везде. — Да что такое! — возмущение. Мусоровоз заехал на тротуар и начал засыпать мусором какую-то машину. Кто-то проскальзывает на красный, пролетая в течении на огромной скорости. Шумно. Людно. Грязно. — Как им это удаётся? — слышится из толпы. — Для этого должны погибать люди, — женщина не волновалась. Она что-то знала, по крайней мере, она знала больше прочих. Маша следовала за ней по пятам, влекомая жутким интересом, и, казалось, многоликая вовсе не замечает её. — Меня к вам притянуло! — безапелляционно выпаливает Третьякова. На неё оборачиваются два зелёных кошачьих глаза. Смотрят вопросительно. С улыбкой. Всё тут же скручивается, словно пружина, будто кто-то заново заводит механизм, совершивший действие. Звенит так громко, что уже невозможно терпеть. Она просыпается на каком-то приёме, который её менеджер настоятельно просила посетить. Быстро поднимая голову с рук, Мария неловко осматривается по сторонам, пытаясь понять насколько плачевно её положение. Людей вокруг поубавилось, а те, кто остался, переместились к бару, вероятно, её просто решили оставить и не будить. Неужели она так жалко выглядела? Женщина усмехается собственным мыслям и склоняет голову вниз, рассматривая собственные руки. Всё было так глупо. Зачем она вообще заявилась сюда? Чтобы поспать на банкетном столе? Или, может быть, побеседовать с кучкой критинов, не видящих дальше своего носа? Это просто смешно! Телефон на столе жалобно зазвонил, оповещая хозяйку о новом сообщении. Третьякова аккуратно взяла гаджет в руки, искренне надеясь не пожалеть об этом минутой позже. Она прекрасно знала, кто пишет ей так поздно, ведь это было почти традицией — ждать захода солнца для всех важных и нередко пьяных разговоров. Но сейчас почему-то на душе было отвратительно-гадко от осознания происходящего. Отвечать не хотелось от слова совершенно-сильно, придумывать отмазку — ещё сильнее. Но больше не хотелось заставлять Лауру переживать. Надо было придумать и написать что-то максимально нейтральное и желательно правдоподобное, но сил не было даже на то, чтобы встать со стула и, вызвав такси, уехать домой, куда, по правде говоря, возвращаться совершенно не хотелось. Мария уже сотню раз успела пожалеть, что не осталась дома и не залезла под одеяло, отключив свет, телефон и мозг. Напечатав простое «я устала» и мысленно завершив диалог, пошла на поиски чего-нибудь покрепче, стоящего на столе вина. Подойдя к бару блондинка заказала виски и села за стойку, ожидая заказ и попутно отвечая на поступившее сообщение. Прошипев сквозь зубы парочку ругательств и совершенно не переживая, что о ней могут подумать, Маша с нарастающим раздражением заблокировала телефон и убрала его в карман пиджака. Сейчас она выглядела как типичная героиня фильма, попавшая в передрягу, гипнотизирующая барную стойку, будто та может дать ответы на все вопросы. Её локоны растрепались от долгого лежания за столом, рубашка помялась, а под глазами образовался едва заметный след от туши. Не самый лучший из её образов. Бармен тем временем поставил перед блондинкой её заказ, отчего-то сочувствующе улыбаясь. — Весёлый вечер? — раздался слева приятный мужской голос. — Нет, — Третьякова отрицательно помотала головой, поднимая бокал с виски, — Но скоро будет! — А, Мария Владимировна, так это вы та спящая красавица? — слегка удивился собеседник, — Честно сказать, я не узнал вас сразу. — Мы знакомы? — разворачиваясь корпусом к темноволосому мужчине в смокинге, Маша пыталась найти в своей голове хоть какую-то информацию, которая могла бы помочь выйти из этого глупого положения. Ещё одной неловкой ситуации за этот вечер она просто не вынесет. — Вот уж не думал, что придётся знакомиться с вами в третий раз, — усмехнулся незнакомец. — Вы — фотограф? — осушив бокал с виски и заказав ещё один, решила начать блондинка. В конце концов, решив, что перспектива потратить энергию на тщетные попытки выудить у собственной памяти крупицы воспоминаний, нравится ей куда меньше, чем положиться на удачу и ткнуть пальцем в небо. Мужчина лишь засмеялся, выпив содержимое своего бокала. — Мимо, Мария Владимировна! — он оперировал её именем в каждом предложении, намекая на явное превосходство в этой игре. — Може быть, вы просто назовёте своё имя, и я попробую вспомнить? — предложила женщина, напуская на себя виноватый вид. — Алексей, — мужчина протянул руку, дружелюбно улыбаясь, — Приятно познакомиться! — Литературный вечер. Точно! Вы — художник, — сообразила Третьякова, в ответ протягивая свою ладонь для рукопожатия. — Верно, прошёл почти год, а вы мне так и не позвонили, — с грустью проговорил Алексей, пользуясь счастливым случаем и возобновляя попытки сблизиться. В голове блондинки тут же всплыли события того дня. Неудивительно, почему она не могла вспомнить этого мужчину, ведь эта встреча была начисто стёрта другой — более важной. Необходимой. Там её сердце пропустило сотни ударов, порываясь на встречу к уткнувшейся в собственные ботинки женщине, которая уже тогда не могла толком объяснить своих мотивов. Тогда она убежала, не выдержав натиска собственных чувств от внезапного появления Лукиной. Ей хотелось вмазать брюнетке по лицу, сказать кучу гадостей и растоптать это недоразумение, которое она назвала букетом, у неё на глазах. Но, всё, что Маша могла сделать, это просто пытаться уговорить своё сердце не чувствовать столько рядом с этой невыносимой женщиной. Тогда Третьяковой казалось, что надежды нет, а сейчас эта мысль вызывает у неё лишь лёгкую улыбку, принятую нынешним собеседником — совсем не тем — за одобрение. Мужчина что-то рассказывал, шутил, списывая на алкоголь немного отстранённый, а временами и вовсе отсутствующий взгляд блондинки, которая медленно но верно погружалась в собственные воспоминания. Вдруг телефон, покоящийся на барной стойке завибрировал, приняв для его хозяйки новое сообщение. «Чем ты думала, девочка, когда решила связаться со мной?». Действительно, чем? — Может, всё-таки согласитесь выпить с мной кофе? — вырвал из размышлений Алексей, — Завтра? Мария, быстро заблокировав телефон, перевела потерянный взгляд на мужчину, почувствовав себя в тысячу раз хуже, чем было до этого. Истерика грозилась накрыть её прямо здесь — за барной стойкой и с бокалом в руке. Нужно было спасаться от лишних глаз. — Нет, я… , я… , — сделав пару спасительных вдохов, блондинка всё-таки собралась с силами, — Я не пойду с вами, Алексей. — Я вас чем-то обидел? — озадаченно спросил мужчина, удивляясь такой перемене настроения. — Нет, вы не при чём, — Третьякова замотала головой и, достав из сумки нужную сумму, положила её на стойку, — Мне пора. До свидания! Выйдя из помещения ресторана, Мария пожалела о том, что не брала с собой верхнюю одежду — для июля было весьма прохладно. Зато можно было постоять в одиночестве в ожидании такси. Женщина аккуратно выудила из внутреннего кармана пиджака пачку тонкого Chapman Red и, поджигая, с облегчением выдохнула первую порцию дыма. Голова кружилась от спиртного и попавшего в кровь после длительного перерыва никотина, фонари на другой стороне проспекта расплывались причудливыми пятнами, и очень хотелось спать. Дисплей отразил новое входящее: «Просто ответь мне». Та самая последняя капля. Спусковой механизм сработал. Злости Третьяковой просто не было предела. Как вообще Лаура смеет задавать такие вопросы и серьёзно требовать на них ответа? Какое право она имеет так обходиться с ней? Маша чувствовала себя уличной собакой, которую то приласкают, то отгоняют ногами. Слёзы катятся по щекам, пока она пишет ответные сообщения. Буква – к букве. Эмоция – к эмоции. Время в ожидании такси пролетело незаметно, и вот блондинке снова нужно придти в себя в рекордные сроки и держать марку. Это настолько под кожей, что даже смешно — прятаться от родных, друзей, случайных знакомых, зрителей, прохожих, таксиста. И в конце концов — от себя. «Не смотри в зеркала! Встреча с самим собой сулит несчастье!» — проносится в белокурой голове. Но ведь и от пряток ничего хорошего! Может, стоит трактовать сон наизнанку? Или же эта женщина — лишь воплощение той части Марии, которой страшно меняться, и не стоит её слушать вовсе? Третьякова садится в такси, благодаря предрассветные сумерки за возможность скрыть остатки макияжа от глаз публики.