«Помогите, помогите, помогите! — кричат мои глаза. С каждым днём всё сильнее, и сильнее, и сильнее. Я не знаю, что делать. Я не знаю, что сказать. Я определённо точно беспокоюсь, но вместе с этим не хочу погружаться в проблемы. Это мне совсем не нравится. Пожалуйста, хватит!»
— Я не согласна с выгоном Ани, — слова эхом оттолкнулись от стен, образовывая мгновенную тишину в директорском кабинете. Несколько пар удивлённых глаз было направлено на долго молчавшую блондинку, что уверенно и четко произнесла это, с вызовом вздернув подбородок. — Вы и сами это прекрасно знаете, но почему-то всегда игнорируете факт существования моего мнения, — в словах Третьяковой читалось непонимание и некая обида, которая тут же была прочитана глазами напротив. Она была решительно настроена отстаивать свою позицию и побороться за дальнейшую судьбу ученицы школы. — У неё было множество шансов показать, что она действительно не заслуживает отправиться домой, но уже какую неделю мы видим обратное. Вы и сами это прекрасно знаете, — сделав акцент на последнем предложении, спокойно ответила Лаура, заглядывая в глаза коллеге и мысленно закатываю глаза к потолку в немом жесте «ну вот, опять», — Мы же уже всё решили, к чему эти споры? — К тому, что вы за её неудачами упорно не видите пусть незначительных, но успехов, которые она делает. И мы, — слегка разведя руками, с иронией парировала Мария, — Здесь ничего не решали. Всё решили вы. — Насколько мне известно, окончательное решение всё ещё остаётся за мной, — вкрадчиво продолжала брюнетка, не отводя взгляда. Лаура не понимала, что произошло. В последнее время Маша то и дело начинала споры на пустом месте, там, где, казалось бы, и обсуждать нечего, оспаривать все её решения и высказывать непонятные упрёки в сторону директрисы. — Ну конечно! — глаза резко метнулись к окну, раздражённо выискивая точку опоры в этом глухом диалоге, — В этом, видимо, и проблема. — Мне кажется вы забываетесь, Мария Владимировна, — недобрый огонёк мелькнула в глазах Лукиной. Какими бы приятельскими и тёплыми не были бы отношения между ней и Третьяковой вне работы, здесь, в стенах этой школы, в зоне её ответственности, она не позволит кому бы то ни было нарушать принятый порядок. — Просто скажите, что вам плевать на чьё-либо мнение, Лаура Альбертовна, — встав, Третьякова обвела взглядом кабинет, снова натыкаясь на директрису. — Просто скажите, что вам нравится спорить со мной по поводу и без, подрывая мою работу и тормозя весь процесс, — парировала брюнетка, так же встав со своего кресла. Атмосфера накалялась. Ситуация вот вот грозилась выйти из-под контроля. — Так, ну хватит, — не выдержав, вспылила Полякова, пока остальные находились в недоумении и ошарашенно следили за происходящим, не смея сказать и слова, — Что вы тут устроили? — строго сказала она, — У нас и так сроки горят, а вы тратите время на перепалки! — Действительно… Мне пора, нужно ещё многое подготовить и не тормозить процесс, — выдохнула Третьякова, улыбнувшись Лауре своей самой язвительной улыбкой, — Здесь всё равно толку от меня никакого. Женщина развернулась и пошла к выходу из кабинета, пока Лаура прожигала взглядом её спину. — Мы всё равно выгоним Аню! Решение уже принято! — сказала она вслед блондинке. — Лаура! — шикнула Полякова, грозно посмотрев на директрису взглядом зачем-ты-подливаешь-масла-в-огонь. — Я не удивлена, Лаура Альбертовна, — даже не развернувшись проговорила Мария, не забыв громко хлопнуть дверью. Выйдя из кабинета и сделав пару шагов по направлению к лестнице, Третьякова облокотилась о стену, немного ударяясь о неё затылком. Кисти рук то и дело сжимали и разжимали бледные пальцы, пытаясь избавиться от навалившегося напряжения. Женщина отчаянно пыталась вымолить у собственной памяти, показать ей тот момент, когда она перестала быть способна к обычному конструктивному спору, когда начала переводить разговоры в шквал недвусмысленных нападок и упрёков. Она могла бы списать всё на неудачный день, высокое атмосферное давление, положёние звёзд или ещё какую-нибудь ерунду, если бы это не повторялось из раза в раз на протяжении последнего времени. Мария бы даже простила подобные выходки самой себе, если бы у неё был хоть малейший повод злиться на Лауру. Но его не было. В этом и была проблема. А вот горечь от происходящего — присутствовала и уже успела порядком надоесть. Пара глубоких вдохов помогли женщине надеть и прочно закрепить маску невозмутимости и даже довели её до собственного кабинета, где рабочее кресло любезно распахнуло свои не очень мягкие объятия, но не помогли отмахнуться от навязчивого чувства вины. Блондинка откинулась на спинку и устремила расфокусированный взгляд к потолку, будто бы кто-то неожиданно, но очень удачно написал там парочку объяснений и инструкций по применению. Мысли беспорядочно кучковались роем гудящих пчёл, летали из стороны в сторону с амплитудой известной только им. Мысли эволюционировали и развивались. Мысли жили собственной жизнью, рождались и умирали, строили города, а после разрушали их в самых кровопролитных войнах. Мысли болели и выздоравливали, смеялись, подшучивали и рыдали. Мысли делали себе подобных и соединялись в сумасшедшие организации, называя себя праведниками. Мысли строили планы и создавали оружие. Мысли убивали. Мысли были убиты. Дверь распахнулась — и от мыслей не осталось и следа. Такая мелочь, а может разрушить целую цивилизацию. Лукина буквально ворвалась в кабинет ко второму заместителю, явно решив оставить на потом правила приличия. — Без стука, — вяло констатировала Мария, медленно закатив глаза. — Не беси меня ещё больше, Третьякова, — сердито ответила брюнетка, попутно подходя к столу и небрежно кидая на стопку белых листов, которые с грохотом приземляются прямо на середине поверхности, — Держи! Рви! — Что? — Маша непонимающе уставилась на пришедшую, — Зачем? — Я сказала рви! Всю стопку. Представь свою проблему, меня, идиота, что не так припарковался, — Лукина всплеснула руками, — Не знаю, всё, на что злишься. Метод есть такой. Перебесишься и поговорим, — это было сказано таким тоном, будто не терпело препирательств. Лукина стояла, непримиримо хмурясь, искрила, как разбитая трансформаторная будка: подбородок был вскинут, зубы стиснуты до хруста эмали, а во взгляде сияла решимость, что лихорадочным пульсом отдавалась пространству вокруг. Былое чувство вины исчезло моментально, уступая место элементарному раздражению. Третьякова медленно опускает взгляд на весьма внушительную стопку бумаги, так же медленно поднимая его обратно на Лауру, которая в свою очередь выжидающе сканировала каждое её движение. Блондинка уже было разомкнула губы, чтобы произнести что-то язвительное, болезненное и насмешливое, после чего ей самой будет стыдно смотреть в зеркало, но вместо этого она лишь собирает по крупицам всё своё хладнокровие и заворачивается в него, как в тугой корсет, затянутый до предела. Спина становится ровное, а движения излишне резкими. Мария снова опускает взгляд на листы и, немного помедлив, берёт один, едва улыбаясь свои мыслям. Противный скрежет — на зло — медленно рвущейся бумаги разрезает в клочья тишину кабинета и слух брюнетки, что отворачивает голову к окну, шумно втягивая носом воздух. Это оказалось куда сложнее, чем она ожидала. Секунда — движение. Лаура со злостью вырывает из рук Маши несчастный лист. — Ты издеваешься надо мной? — лист смят и выкинут куда-то в сторону, — Что за удовольствие играть на моих нервах, Маш? — А ты почаще заглядывай ко мне со своими, — Третьякова слегка взмахнула рукой, всем видом выказывая пренебрежение к подобного рода авантюрам, — Методами. Может, тогда я перебешусь и буду играть на музыкальных инструментах покрепче. — Да что с тобой такое? — искренне удивилась брюнетка, теряясь в наплыве негатива от той, на кого бы она точно не могла подумать. — Свинство с твоей стороны относительно меня, конечно же, оправдано, — после недолгой паузы вновь перейдя на сарказм, сказала Лаура, — Только я никак не возьму в толк, чем. Если я тебя чем-то обидела, можно сказать мне об этом прямо, а не устраивать сцены. Лукина разочарованно выдохнула последние слова и поспешила поскорее покинуть кабинет. Лишь услышав удаляющийся стук каблуков Мария поняла, что в очередной раз облажалась, укрывшись за грубостями в адрес человека, которого она звала другом. Но она просто физически не могла иначе. Это непонятно откуда взявшееся раздражение покалывает по всему телу и срывается как собака на всём, что не так лежит. Третьякова и сама не очень то понимала, что происходит. Ей бы хотелось, чтобы всё было не так, как оно есть, хотелось бы не поддаваться приступам собственной агрессии и не докучать этим окружающих. Ситуация была настолько паршивой и пугающей и вместе с этим непонятной и новой, что разобраться с ней быстро не представлялось возможным. Маша не знала, что делать, не знала, что говорить и как вообще объяснить это самой себе, не то чтобы кому-либо. Ведомая смутными предчувствиями, она поплелась к кабинету директора, надеясь застать там его обитателя. Едва слышно постучав она зашла в помещение. — Лавочка бесплатной раздачи хлипких музыкальных инструментов закрыта, — на пару секунд оторвавшись от ноутбука и смерив вошедшую сердитым взглядом, сказала Лукина, — Можешь оставить все колкости на завтра, сегодня у меня уже нет на это сил. Маша опустила голову, разглядывая коричневый паркет и не зная, что делать дальше. Мысль «зачем я вообще сюда пришла» грохотала в голове, как камень в пустом железном ведре. Лаура же, не услышав в ответ на свои слова ни одного язвительного комментария, подняла взгляд и после недолгих раздумий подошла к блондинке. — Что у тебя случилось, Маш? — очень тихо спросила она, пытаясь заглянуть в глаза стоящей напротив, — Я не пойму, если ты не скажешь, ты понимаешь это? Я тебя чем-то обидела? — Нет, нет, — Третьякова тяжело вздохнула, наконец-то поднимая голову, — Ты не при чём. Я хотела извиниться. Я не знаю, что со мной последнее время, — она подняла голову к потолку, силясь не плакать, — Паршивый период, знаешь. Наверное, мне просто нужен отдых. Прости. Прости… Женщина уже потянулась к ручке двери, чтобы поскорее уйти, собрать свои вещи и поехать домой, но Лаура не дала ей этого сделать, аккуратно взяв за руку. — У тебя завтра выходной. Отдохни. И… — мягко сказала она, и немного замялась, — Если что-то случится, пожалуйста, не молчи. Я переживаю. Ладно? — Хорошо, — тихо ответила Мария и вышла из кабинета. Мария сидела на диване с кружкой чая и детально прокручивала воспоминания того дня. Немного нетрезвая память услужливо предложила ей маленькую часть не такой уж и давней прошлой жизни, стёртой чередой событий. Тогда Лаура была другим человеком, как, впрочем, и Маша. Тогда она сутками пропадала в театре, с головой уходя в пучину работы, а семья Лауры была жива. Они всегда общались после съёмок и пили кофе в парке, рассказывали друг другу забавные истории из жизни и постоянно спорили — на работе, на облупившейся от времени лавочке, в переписке в вотсапе. Они могли поругаться, могли сказать лишнего, но никогда это не перерастало во что-то катастрофичное. Маше было хорошо просто знать, что у неё есть друг, быть рядом, искренне смеяться, отдавать и получать поддержку, которая заряжала не хуже чашки кофе. Им же было так комфортно вместе, куда это делось? Сейчас это казалось совершенно другой реальностью. Уже не верилось, что это вообще когда-то было, словно это был долгий-долгий сон. Они проснулись, но стоило ли это делать, если жизнь оказалась хуже кошмара? Тыльной стороной ладони Третьякова смахнула с лица слёзы и потянулась к телефону, набирая последний номер. Гудки шли один за другим, синхронизируясь с мерными постукиваниями пальцев по диванной обивке. Казалось, что это длилось вечность, пока трубку не сняли. — Да, — сонно ответила Лаура, вероятно даже не посмотревшая на дисплей, прежде чем ответить — вечные издержки работы. — Привет, — улыбнулась Маша, представляя, как та сейчас выглядит. — Маш? — секунда, чтобы посмотреть на реальность звонка и время, — Почему ты не спишь? Всё хорошо? Голос Лауры звучал так тепло и заботливо, что блондинка невольно начала улыбаться ещё шире, успев забыть, каково это, когда вы можете вот так друг другу позвонить и начать разговор с чего-то приятного. — Всё хорошо, — проговорила она, — Ты помнишь наш разговор перед первым выгоном Ани Михеевой в 3 сезоне? — Если ты о том, что контекстуально назвала мои нервы хлипким музыкальным инструментом, то да, я помню. Это точно разговор для четырёх утра? — Да, четыре утра вполне подходит, — посмеялась Третьякова, почесав Фею за ушком. За окном было темно из-за густых чёрных туч, вот-вот грозивших вылить всю воду мира на несчастную Москву и затопить её к чёртовой матери. В открытую форточку залетал прохладный ветер, принося с собой какое-то странное наваждение. — Ностальгируешь? — короткий смешок послышался из динамика. — Да, если честно, — призналась блондинка, — Можешь ответить мне на один вопрос? — Пожалуй. — Ты действительно тогда не понимала, что происходит? — Что именно? — Ты спрашивала, что у меня случилось, — Маша сделала паузу, отвлекаясь на колыхающиеся от ветра занавески. В полумраке большой гостинной, они выглядели как полчища привидений, сливающихся в одно большое, отдающее синевой, полотно. — Ты случилась. Мне кажется, это первый раз, когда я начала что-то подозревать, хотя толком ничего не понимала. Эти придирки глупые и моё вечное раздражение… Тогда отрицание для меня было спасением, у тебя муж, дети… — она резко осеклась, — Прости… Я думала, всё началось куда позже, но нет… Повисло неловкое молчание, и Третьякова тысячу раз окрестила себя идиоткой за такую неосторожность в словах. Она всё ещё помнит, что было последний раз, когда она упоминала близких Лауры. Эта тема так и осталась за семью печатями, сотнями замкОв, непробиваемой Китайской стеной, холодным «всё» и взглядом полным боли. Это было даже комично в какой-то степени, что из всех доступных грабель Маша выбрала именно эти. Она накинула на плечи плед и медленно поплелась к открытому окну. Погода бушевала. Начинался дождь. — Мне кажется, я знала всё с самого начала, с первой нашей встречи, — вдруг заговорила Лаура, — Просто не могла собрать в общую картину, а потом… — послышался тяжёлый вздох, — Ты знаешь, что потом. Не могу точно ответить, на прошлое всегда смотришь сквозь то, что есть в настоящем, и это лишает права на беспристрастный анализ. — Наверно, ты права, — ответила блондинка, кивнув самой себе. — Ложись спать, Маш. И приезжай завтра, если захочешь. — Хорошо. Доброй ночи, — Третьякова сбросила вызов, откладывая телефон на стол и, забрав кошку с дивана, пошла в спальню. На улице уже во всю барабанил дождь. Едва приняв горизонтальное положение женщина ощутила всю тяжесть прошедшего дня, а Фея быстро нашла себе место под боком. Коты всегда удивительно тревожно спят во время дождя, стараясь держаться поближе к людям, и в этом Маша их очень хорошо понимала. Они сворачиваются в клубки, ищут место потеплее, забираются под одеяло вместе с хозяином и крепко утыкаются своим холодным носом ему в бок, будто пережидая неприятный период. Возможно, в дождливые дни им снятся безобразные сны. И их всегда хочется подсмотреть. Они нервно подёргивают лапами, испытывая необходимость бежать или драться, морщатся и шевелят усами, ловя какие-то неизвестные сигналы, а после — резко вздрагивают от какого-нибудь шума. И в этих огромных кошачьих глазах сквозь пелену едва прошедшего сна плещется непонимание и такая знакомая человеку усталость. Усталость от бесконечного зазеркального бегства.«у меня одно в голове свистит:
прости
прости
прости.
я уже не могу нести
эту ношу, что тянет вниз.
больше, чем выход в окно,
привлекает карниз.
чтобы написать про свою любовь,
мне не хватит
страниц…»