Добрых людей видно издалека

Произведение о человеке, который живёт мыслями о будущем, оглядываясь на прошлое в момент, когда в каждом фонаре зажигается свет.       Чёрные буквы и цифры на белой бумаге чека не пропечатались ярко, будто бы вышли из принтера пару месяцев назад, а не только что. Куникида подносит чек ближе, сводит брови в попытке улучшить фокус глаз и, убеждаясь, что все цены совпали с запланированными тратами, убирает глянцевую бумажку в тканевый пакет с покупками. Он как раз подошёл к пешеходному переходу и остановился у загоревшегося красным светофора.       Тёмные краски на небе сгущались, скрывая оранжевый закат. Снова задержался допоздна на работе, отсиживая внеурочные часы и дописывая очередной отчёт по всем важным — для него — критериям. Куникида поправляет очки на переносице, сразу прикрывая рот в зевке, и устало переводит внимание влево, туда, где толпится гуща незнакомых лиц и уходит тротуарная дорожка.       Скоро должны быть выходные, можно было бы сходить в тот дальний ресторанчик с гармоничной деревянной вывеской. Но это только если найдётся свободное время, потому что нужно съездить к родителям в соседний город и сходить с Дадзаем, будь он неладен, на горячие источники по одному рабочему делу. Говорят, что пропавшую женщину средних лет в последний раз видели там, а на этой неделе они открываются только в субботу.       Доппо убирает пакет из одной руки в другую и поправляет капюшон светлой ветровки. В последнее время погода ветреная. Он потянулся к заднему карману портфеля, но решает сначала перейти дорогу: красный сменился на зелёный — и уже на другой стороне, притормозив, вытаскивает блокнот. Так точно, на выходных времени нет. Куникида, сверившись ещё раз с графиком, тихо вздыхает и как бы прощально переводит взгляд на тот ресторанчик. Времени никогда не хватает.       Улицу, на удивление полную народа, он проходит в раздумьях, не убирая блокнот обратно в уже застёгнутый портфель. Листва искусственно высаженных деревьев ритмично шелестит, дополняя какофонию фоновых шумов прохожих. Чей-то мелодичный смех доносится до слуха, но Доппо упрямо смотрит себе под ноги и невовлечённо постукивает по обложке, на которой красиво выведены иероглифы «Идеалы».       Пару поворотов за углы, выученные до автоматизма, исчезают за спиной незаметно. Вот уже показывается знакомый жилой район. Куникида поверхностно, чтобы отвлечься, разглядывает цветастые вывески, которые постепенно начинают выделяться среди мрачнеющих крыш домов, но всё ещё не до конца ввиду оранжеватых набросков на небосклоне. Он держит-держит взгляд и отводит его к стоящему в конце переулка бару. Сейчас свернуть направо…       Но блуждающее внимание светлых глаз сначала останавливается на нерабочем фонаре, а потом, минуя горящие окна упомянутого бара, цепляется за странную фигуру в падающей тени здания. Первой мыслью было, что это странные очертания мусорных пакетов, второй — непонятный образ собаки. При замедлении шага фигура становилась всё менее и менее логичной, но стоило подойти поближе и приглядеться — Куникида удивлённо вскидывает брови.       На него из тьмы сосредоточенно смотрят глаза ребёнка и выглядят так, что ошибиться невозможно: всё внимание того, кого сначала спутали с выкинутым мусором, вперено в Куникиду. От такого зрительного контакта он застывает, межуется и мельком осматривает бледное лицо сидящего на корточках ребёнка. Тёмное большое пятно у виска перестаёт трактоваться нелепо падающей тенью — это кровь.       Доппо неуверенно переводит взор на двойной вход в бар и всё же меняет путь по направлению к маленькому незнакомцу, одетому в объёмный чёрный плащ и держащему на руках бродячую кошку. Куникида проходит ещё одну, притаившуюся у фонарного столба.       — Привет, — Доппо садится на корточки напротив ребёнка, что не упустил из виду ни единого его движения и будто выжидает, когда уставшее лицо исказится в злобной гримасе. — Ты один здесь?       Ему на вид лет двенадцать, глаза большие, из-за повышенной внимательности будто распахнуты. Похож на воришек из трущоб, обычно там они и обитают. Только оттуда ободранных детей не гонят взашей, но как придётся по случаю.       — Или, к примеру, с опекунами? — снова пытается поддержать диалог Доппо, чуть ведя головой вбок; в ответ снова молчание. Мальчик, как он предполагает, безмолвно и смирно сидит в одной и той же позе, лишь кошка с поцарапанным ухом начинает шевелиться и с недоверием оглядываться на Куникиду. Тот глухо и коротко вздыхает. — У тебя, может, горло пересохло?       И лезет в пакет, поставленный на землю, за бутылкой негазированной воды, которой он обычно закупается и носит с собой в портфеле. Конечно, это является лишь предлогом, чтобы показать свои дружелюбные намерения и хоть как-то вывести на разговор мальчишку. Может, Доппо ошибается, и ребёнка оставили играться на улице, а тот, вот, расшиб голову, хотя кровь засохшая.       Проницательный взгляд пустых чёрных глаз наконец-то оставляет в покое лицо Куникиды, вцепляясь в протянутую бутылку. Носик кошки, сидящей в охапке рук, дёргается по направлению нового предмета, а мальчик недоверчиво, исподлобья снова поглядывает на Доппо.       — Можешь брать, — ещё раз подтверждает свои действия, смиренно ожидая, когда тонкая рука медленно и рывками протянется к бутылке и достаточно резко возьмёт за горлышко; ещё резче открутит крышку и поднесёт к пересохшим губам. Кошка продолжает сидеть на плотных складках одежды между ног.       — Эй, — окликает гибкий голос со стороны входа в бар, куда Куникида сразу поворачивается под звуки равномерного глотания воды. — Можешь не возиться с ним, Рю нелюдим.       — Рю? Его так зовут? — Доппо сразу выцепляет желанную информацию. С ним заговорил парень в обычной синей кофте и болотных бриджах. Ничем непримечательный и, видимо, постоянный гость в баре.       — Рюноске, — он заинтересованно облокачивается о перила крыльца, сокращая дистанцию до Доппо. — Он временами приходит сюда к зверькам, но особо не говорит.       Доппо поднимает брови и внимательно слушает, наконец-то, хоть что-то проясняется; переводит внимание к Рюноске, который отнимает от губ почти пустую бутылку воды, видимо, утолив жажду и сразу вытирая их рукавом с рюшами.       — Неизвестно, откуда он? — Доппо вскидывает голову, пытаясь понять, что требуется сейчас делать. Парень из бара пожимает плечами.       — Пришёл с южной стороны, — оттуда, где не работают фонари, — и всё.       — А когда голову расшиб?       — Это чужая, — слишком кратко.       Хищный взгляд темных глаз с расширенными зрачками утихает, Рюноске ставит воду на неровную землю и поглаживает замурлыкавшую кошку по спине, а по его сосредоточенному виду понятно: думает, как напоить котов оставшимся в бутылке содержимым. Куникида поправляет очки, зачёсывает чёлку одним задумчивым движением руки и снова пытается начать диалог. Видимо, «Рю» здесь всё-таки один.       — Ты любишь животных? — ход с самой безопасной стороны. Рюноске, на удивление, чуть дёргает головой, но, не видя его неподвижности до этого момента, могло показаться, что это было случайностью.       — Они не кусаются, — коротко, чуть хрипло и непривычно отвечает маленький знакомый. Уголки губ Доппо едва дёргаются в улыбке на по-детски составленный ответ. И правда, не кусаются.       — Слушай, — Доппо приходит к какой-то идее и тянется к портфелю, — можешь покормить кошек, — и протягивает два небольших пакетика мокрого корма. У входа в бар слышны приглушённый смех и разговоры, а после — глухой стук входной двери.       На улице никого, кроме самих Куникиды и Рюноске. Тот всё ещё исподлобья смеряет упаковку корма и аккуратнее, чем минутой ранее, протягивает руку к ней, забирая. Доппо вздыхает. Пока мальчик встаёт с корточек, поправляет плащ и отходит подальше, вероятно, к импровизированным мискам для бездомных животных, у Куникиды в голове шестерёнки крутятся со скоростью света. Он задирает рукав толстовки и рубашки под низом, наклоняет руку, чтобы был виден циферблат часов, и без радости замечает, что должен был сейчас уже ужинать. Если он просидит здесь подольше, то и ляжет позже назначенного. Снова вздох и звук разрыва глянцевой упаковки.       Пока Рюноске занимается животными, Куникида тянется убрать засунутую под мышку записную книжку, задерживается, безэмоционально цепляясь за надпись «Идеал», и не торопясь убирает её в портфель. Идеал. Он смеряет взглядом явно сироту, вышедшего в более тёмный уголок тени. Что с ним делать?       Можно было бы отвести в ближайший детский приют и не дурачить голову, но Куникиду пугает возня с документами, которую он, конечно, вытянет, но точно поседеет. И это при учёте, что Рюноске не приходится им абсолютно никем. Оставить у главных дверей? Да этот мальчишка сбежит раньше, чем его обнаружат. Он точно не выглядит тем, кто смог бы усидеться в рамках строгих правил.       — Рюноске, — обращение выходит грубоватым из-за непривычки, — тебя же так зовут? — Тот слабо кивает на попытку уточнить, верную ли информацию сообщили. — Ты же не хочешь сегодня ночевать под небом? Может, пока со мной пойдёшь?       По мышцам лица, телодвижениям и застывшим зрачкам передаётся, подобно току, напряжение. Рюноске деревенеет за секунду, чуть щурясь и недоверчиво вглядываясь в Куникиду, будто силой пытаясь вытащить из него абсолютно всё потаённое, что может прятать в себе его душа. Но у Куникиды лишь идеалы и чувство долга.       Тонкие и явно сухие губы Рюноске приоткрываются, готовясь исторгнуть едкую фразу и на том прервать весь диалог, но шустрые глаза пробегаются по тканевому пакету на земле, лямках портфеля, силуэту взрослого и задерживаются на лице, почти полностью освещённому со стороны бара. По всей видимости, в зрачках, окружённых светлыми в ночи радужками, читается что-то иное, помимо корыстного желания что-либо получить от и так не имеющего ничего за пазухой Рюноске. Не считая ножа под плащом, конечно.       — Можно, — и сразу прикрывает худой ладонью рот, слабо откашливаясь. Куникида сдерживается, чтобы не побледнеть: лишь бы не заболевание.       Он, сосредотачиваясь, поправляет очки на переносице и встаёт с корточек, бессмысленно меняя положение капюшона. Размышляет, надо ли взять Рюноске за руку для большей надёжности, но решает того не смущать и просто разворачивается по направлению к ближайшему жилому району. Под синхронные звуки шагов идут в молчании, Куникида терпит зудящее чувство пристального взгляда со спины и оглядывается лишь один раз, проверяя, не сбежал ли маленький спутник. Нет, идёт тихой тенью.       — У тебя какая фамилия? — спрашивает Куникида на подходе к квартире, доставая связку ключей из портфеля. Останавливаясь у двери, сразу находит нужный, помеченный зелёным маркером, и мимоходом оборачивается на Рюноске, только сейчас разглядывая кожаный черный плащ до пола и выглядывающие воротник с рукавами рубашки. Чёрные распахнутые глаза до сих пор будто пытаются анализировать Доппо и краем зрения выхватывают все движения. Он буквально на ладони.       — Акутагава.       — Акутагава? Река, значит, — замок щёлкает, — интересные иероглифы. Проходи.       Место обитания Доппо самое обычное, лишь в воздухе, Рюноске чувствует, витает запах чистоты, порядка и химических средств. Он, после включения приятного света в прихожей, тщательно оглядывает минимум мебели: плотно закрытый шкаф, обувь — летняя — на специальной подставке, зеркало и тумбочка под ним. В дверном проёме виднеются спинка дивана и льющаяся занавеска, скрывающая большое окно. Пока всё тихо.       — Проходи, справа есть ванная, — Доппо, снимая ботинки, почти краснеет, ибо хотелось ляпнуть «разувайся»: у Акутагавы, конечно, обуви нет; но, пройдя мимо зеркала, он останавливается у нужной двери, которую Рюноске сначала не заметил из-за неудобного угла обзора, и поворачивается. — Что?       — Зачем?       — Что «зачем»?       — Ванная. Зачем? — сосредоточенное до этого лицо Акутагавы искажается в презрении, пока Доппо столбенеет. Он уверен, что у него на лбу бегущей строкой написано «что».       — Ты не знаешь, зачем нужна ванная? — на этом моменте нервы Куникиды постепенно дают сбой; он трёт переносицу, приподнимая очки, и скрывается в предполагаемой гостиной, дабы положить сумки. Рюноске ничего не отвечает, лишь напряжённо топает носком голой ступни и сильно хмурится.       Он не двигается с места, даже когда Доппо возвращается с пустыми руками и снятой верхней кофтой, оставаясь в черной рубашке и такого же цвета брюках. И продолжает недовольно осматривать белый потолок, игнорируя искрящуюся растерянность Куникиды.       — Чего встал?       — Не буду я мыться.       — Ты себя хоть со стороны видел?       — Нет.       — И кровь на голове не видел?       Акутагава вытаращивается таким взглядом, что тот с трудом сдерживается от досадливого стона и лишь раздражённо массирует лоб.       — Я даже твоего имени не знаю, — вдогонку и как-то обиженно сообщает Рюноске, скрещивая руки на груди.       — Если я скажу своё имя, ты пройдёшь в квартиру?       — Ты заставишь меня мыться.       — Тебе правда стоит принять ванную.       — Нет.       Куникида попал в персональный ад.       Следующие минут двадцать Куникида, после представления себя, применяет все свои знания, полученные за время работы учителем математики: уговаривает, сидя перед Рюноске на корточках; убеждает, что ему грязь уже в кожу въелась, и принятие ванны не будет лишним; начинает злиться и уже сводит весь разговор к обычному умыванию и ужину, но теперь Рюноске насупился и стоит так, будто вообще не понимает, что делает в этой квартире. Доппо тяжело вздыхает: боже, помоги.       — Ладно, — Акутагава наконец-то сходит с коврика в прихожей, — но искупаюсь я самостоятельно.       — Я должен проконтролировать, чтобы ты не захлебнулся, — Куникида изгибает бровь и правда не понимает, почему его так трудно услышать.       — Зачем? — Акутагава непонимающе оборачивается. Куникида вздыхает.       — Это моя квартира, и я не собираюсь потом доставать тебя с того света из-за твоего же упрямства.       Дверь беззвучно открывается, спасибо смазанным петлям, под недовольное фырканье Рюноске. «Сиди здесь», — и Куникида, упираясь рукой в поверхность широкого укрепления ванной, затыкает слив пробкой и открывает сильный напор тёплой воды. Акутагава собирается сесть на пуффик у стенки, но снова останавливается и огрызается на просьбу-указ снять плащ. Теперь, пока хозяин квартиры разбирается на кухне с продуктами, он упрямо, стоя, разглядывает пол посреди комнаты.       Когда Куникида приходит проведать наполненность ванны уже в свободных домашних штанах и белой футболке, то в воде, которая набралась от силы наполовину, сгорбившись и обхватив ноги руками, сидит Рюноске с относительно чистым лицом, самостоятельно смыв кровь с видимых участков. Он… очень худой.       — Тебе сколько лет? — Куникида, поправляя очки, отмечает сваленные в кучу вещи у стиральной машины на полу и прикрывает дверь, направляясь к пуфику.       — Пятнадцать, — шелестом отвечает Рюноске, заставая врасплох собеседника. Он что, с самого детства на улице?       Доппо, роняя голову на ладонь, закидывает ногу на ногу и достаёт телефон. Ничего важного, все письма на электронной почте прочитаны, но стоит на секунду зайти в Лайн, как сразу прилетает сообщение от Дадзая. Интуит чёртов. Дадзай Осаму Кунииииикиррда Ты поздно домой пришёл :Р Куникида Доппо Задержался. Ты никогда не встречал подростка по имени Акутагава Рюноске? Дадзай Осаму Куникида ты где В фонде помощи бедным детям? Куникида Доппо Я серьезно, придурок. Дадзай Осаму (･–･) \(･◡･)/ Мы А так не припомню. Имя знакомое, но может в другом месте слышал Куникида Доппо Каком? Дадзай Осаму В борделе       Куникида с раздражённым выдохом блокирует телефон и неаккуратно откладывает его на край раковины, не заботясь о достаточно громком стуке. Рюноске не дёргается, лишь краем уха, и настороженно, не моргая, смотрит на хозяина квартиры.       — Что? — Куникида зол.       Но тот только слабо мотает головой, обратно укладывая её на острые колени. Доппо, убирая подобные ситуации на задворки сознания, как что-то ненужное, шарит глазами по полкам и встаёт по направлению к одной из них. Гели, шампуни, бальзамы — всё куплено про запас и от разных, проверенных марок.       — Ты любишь мандарины? — плавным движением тянет руку к гелю для душа подобной добавки.       — Ненавижу, — бурчит в ответ Рю. Под слабый вздох Куникида цепляет практичные бутыли гипоаллергенного шампуня и почти закончившегося геля с персиками на упаковке; не забывает про перекись водорода в шкафчике за зеркалом. Ставит их на выпирающее укрепление ванны и садится рядом. Акутагава удачно сел спиной к крану.       — Вода нормальная? — Угуканье. — Я сейчас включу холодный душ, не пугайся. Надо смыть кровь и осмотреть голову на наличие повреждений.       — Всё в порядке…       — Не бубни, — Куникида переключает напор воды, перекрутив кран на холодный напор, и с душа поливает на голову. Раздаётся уведомление телефона. Благо раковина рядом. И снова Дадзай. Дадзай Осаму Ты сейчас с тем подростком? Куникида Доппо Да. Воздержись от шуток.       Кладёт телефон рядом. Тёмные-тёмные волосы Акутагавы рассыпчатые на ощупь и пушистые; белёсые концы будто в краску опущены. Куникида выключает поток воды, вешает душ на кран и ставит рядом с Акутагавой открытый гель: — Это сам, раз так хотел. Рассказывай, где подрался.       Чтобы отмыть запёкшуюся кровь с волос, необходимо постепенно оттирать её с помощью перекиси. Доппо приходит в мысленный ужас при осознании, что ему придётся стерилизовать половину ванной комнаты, если не больше. Но это обязано подождать. Он, сосредоточившись, выбирает слипшиеся чёрные пряди, поливает перекисью водорода и приступает к попытке разъединить волоски. Ран на голове не видно. Рюноске надоедливо молчит.       — В молчанку играть не получится.       — Какая разница, с кем я подрался, — Акутагава рефлекторно прижимается подбородком к коленям, лениво протягивая руку к гелю.       — Большая. Если это бешеное животное? Может, тебя укусили, а ты, как партизан, молчишь, — Рюноске только цокает-цыкает, выражая недовольство всей ситуацией.       — С мародёрами подрался, — бездушно проговоривает, сверля взглядом деревянный принт стены напротив, и выдавливает на ладонь жидкость прозрачно-персикового оттенка.       — Где ты с ними умудрился встретиться? — Куникида пропускает пальцы меж разъединённых прядей и приступает к остальным, повторяя процедуру. Заляпался Акутагава несильно, Доппо больше тревожится не по делу.       — Они… Всё тебе расскажи, златовласка, — напыщенно-пассивно агрессирует слишком наглый Рюноске. У Куникиды дёргается глаз. Только спокойствие, только рациональность. Как говорят идеалы…       — Если ты ещё раз так меня назовёшь, то я напрямую отведу тебя в полицию по делам несовершеннолетних, — Дадзай, ляпни что-то наподобие, уже был бы согнут в три погибели с вывернутыми руками. Куникида сводит с волос корочку крови и, вставая, отходит оторвать бумажное полотенце, про которое он благополучно забыл.       — Они хотели напасть на моих друзей, — от такого тона у Доппо невольно ведётся вбок бровь: столько обиды вложено в предложение, будто бы они находятся на исповеди. Или, судя по всему, так и есть?       — Вы в одном доме живёте? — он садится обратно у ванной.       — Да, — более они не говорят. Рюноске проходится руками с нанесённым гелем для душа по плечам, лопаткам и шее, пытается потереть худые ноги, но сосредотачивается на пятне грязи на запястье. Доппо с чувством близкой победы отпускает последние пряди, до этого заляпанные, и сворачивает бумажное полотенце, куда отбрасывал все частички засохшей крови. Выкидывает его в мусорку у раковины, открыв её с помощью педали, и останавливается помыть руки.       После он смывает остатки на волосах холодной водой, выдавливает шампунь на ладонь, пытаясь сразу её немного вспенить, и переносит на мокрые пряди Рюноске. Звук уведомления привлекает внимание, Куникида только оборачивается, вглядываясь в вспыхнувший экран… Дадзай Осаму Добродетель Куникида-кун снова спасает попавших в беду детей!! Весь в нашего директора :з       …и неопределённо хмыкает, обратно поворачиваясь к Рюноске. Идиот Дадзай снова свои издёвки выкидывает. Доппо тяжело и медленно выдыхает, доводя шампунь круговыми движениями до белой пены. Он не мог, да и в каком-то роде не хотел бы проходить мимо нуждающихся, ведь так проповедуют его идеалы. Но, стоит отдать должное Фукудзава-саме, без него дорогой тёмно-зелёный блокнот был бы разорван в щепки.       Очухивается Куникида, когда Рюноске начинает то ли охать, то ли шипеть и отклоняться от рук в волосах.       — Извини, — он смещает пальцы с больного места, где могут быть ушибы, и тянется за душем, вытягивая его из воды за шланг. Смывает шампунь: — Остальное сам.       Акутагава неумело обеими руками хватается за ручку душа, пока Доппо отходит к шкафчику с чистым запасным бельём, если основное закончится. И вытаскивает оттуда достаточно старую плотную рубаху, которая уже выгорела на плечах. До сих пор пахнет порошком.       — Надень пока это, — кладёт чёрную вещь на пуфик, — как закончишь, можешь выходить на кухню, — и скрывается в дверном проёме.       Почему-то окружение Куникиды состоит из одних упрямцев. Эта мысль приходит к нему, когда он пытается приготовить на быструю руку собу и невольно вспоминает Катая. Если оставить ютиться Рюноске у себя ещё на приличное время, то точно стоит его как-нибудь отвести к Катаю, этому заядлому домоседу. Пусть поиграются в свои компьютеры, мо́чи на всех не хватает.       Рюноске обнаруживается скрюченным на диване, с прижатыми к груди коленями, и до чёртиков пугает на вид спокойного Куникиду. Остаток дня проходит складно, исключая тот момент, когда Акутагава до последнего сторонится еды и недоверчиво поглядывает на Доппо, который шарится по внутренним ящикам дивана в гостиной, отделённой от кухни одной полосой кухонного гарнитура, и примеряет, какое постельное бельё отдать, удивительно, гостью на ночь. Обо всём он постарается подумать завтра, или же молча идёт на поводу у своего странного чутья, что в лишний раз суетиться не придётся.       — Что такое? — Куникида оборачивается, проверяя обстановку за столом.       — Ты много специй добавил?       — Как обычно, — Доппо теряется от такого вопроса, — ну, то есть, по традиционному рецепту.       — То есть нормально, — Рюноске цепляется за палочки и неторопливо перекладывает лапшу в тарелке с места на место. — Меня один раз угостили собу из ресторанчика около моря, оно таким острым и горьким было.       Куникида слабо и впервые за день улыбается, возвращаясь к невысокому бледно-зелёному диванчику. Оставшееся время течёт быстро, и Доппо спешит как можно быстрее ретироваться спать и проконтролировать готовность маленького гостя ко сну, потому что отбой по графику должен был быть уже как тридцать восемь минут и сорок две секунды назад. Спрашивая, всё ли в порядке, Куникида наконец-то скрывается в своей комнате из зала и, опускаясь головой на подушку, с расстройством осознаёт, что не заснёт ещё ближайший час.       Во-первых, насколько он может доверять Рюноске и оставлять дверь спальни открытой. Во-вторых, насколько он не может доверять Рюноске и закрывать дверь из-за каких-либо страхов, которые ничем не подкреплены. Даже кровь на лице Акутагавы не его, и то, между прочим, получена в ходе защиты, вероятно, тоже бездомных друзей. Доппо массирует переносицу и, щурясь из-за отсутствия очков и темноты, глядит на дверь. Возможность быть поверженным во сне не такая уж и отвратительная, ко всему прочему, спит он достаточно чутко. Ещё бо́льшая проблема настанет завтра утром, когда придётся сталкиваться с последствиями и ответственностью своего выбора.       Нужно будет что-то решать с тем, останется ли у него Акутагава, на сколько и не отправить ли его в государственные приюты, дабы за ним ухаживали те, кто по закону обязан, а не Куникида, у которого в планах завести ребёнка через два года и восемь дней после создания брака, а брак должен быть с идеальной девушкой через два года, шесть месяцев, восемнадцать дней… Он проводит рукой по лбу, полностью убирая чёлку назад. Откуда он помнит все даты?       Даже если он создаст исключение для Рюноске, то на какие средства жить? Куникида рассчитывает зарплату и присылаемые родителями деньги так, что остаются накопления на чёрный день, но если он начнёт жить ещё с одним и, что важно, частично дееспособным человеком, то затраты увеличатся вдвое, если не втрое при учёте получения срочного начального образования, которого Акутагава сто процетно не получал. Это повышение количества заказов на работе и получение подработок, а также отсутствие запасных средств. Да и странно создавать для него столько исключений: сначала отдача чистой ванной комнаты на растерзание, нарушение таких больших планов, а дальше — лишь глобальнее.       Доппо нервно переворачивается на бок, лицом к окну, и туманно смотрит в ночное небо через полупрозрачную вуаль. И на что он рассчитывал, когда приглашал Рюноске к себе? Неясная мысль, полная надежд, мелькает в уставшем сознании и быстро меркнет: появляется идея попросить помощи у коллег, но все смогут оказать необходимые услуги постольку-поскольку. Но, как вариант, это можно учесть, да и Катая следовало бы привлечь…       Выход есть, и с такой уверенностью Куникида всё-таки сонно прикрывает глаза, сбавляя мыслительный штурм. Только вот что делать с опекой? Как её оформлять, не перейдёт ли попытка стать опекуном Рюноске в усыновление, которое доставит лишней мороки? Тихая тревожность блуждает на фоне, но Доппо не позволяет себе лишь одного: сомневаться в том, что он делает. Так диктуют его идеалы, так нужно и необходимо. Так можно доказать, что доброта стоит всех средств и усилий, и неважно, что ради этого придётся сильно постараться. Куникида ощущает тьму перед глазами как мягкую простынь.       Первичная эмоция, когда Доппо разлепляет глаза и видит потолок, залитый квадратом света, — что что-то неладно. Будто бы вчерашнее предчувствие усилилось и наконец-то накинуло завесу спокойствия. И до чего поражается Куникида, распахивая дверь комнаты и наблюдая пустой диванчик со смятой простыню. Акутагава ушёл.       И с плеч падает такой камень, что они расслабляются, а Доппо вдыхает и выдыхает полной грудью. Неуверенно проходит в гостиную, дальше и дальше, останавливается напротив коридора прихожей и разворачивается к окну, дабы убедиться, что оно плотно закрыто. Выходит, Рюноске ушёл через входную дверь, которую Доппо вчера закрыл автоматически. И да, сейчас она открыта.       Куникида легко перемещается по квартире, заглядывает в ванную и отмечает, что вещей Рю на крышке корзины грязных вещей нет. Пропал с концами. И такая первобытная лёгкость, абсолютное удовлетворение, которое наступило с исчезновением одной большой проблемы, растворяется, стоит Доппо вернуться на кухню. На снятом с холодильника стике карандашом, который завалялся на тумбе в прихожей, кривым неровным почерком написано: «Спасибо. Хотелось бы отблагодарить иначе и лучше. Кофту забрал, всё равно не нужна. Собу было вкусное».       Куникида, потеряв дар речи на весь последующий день, грузно и с замедлением садится на ближайшее кресло; упирается локтями в колени и роняет голову на ладони. Если бы он изменил своё поведение, решительно поговорил с Рюноске с вечера, что не отпустит его снова бродить по улицам, то всё правда было бы иначе. Голова тяжелеет с каждой секундой. Надо собираться на работу.       Выйдя с опозданием в две минуты, Куникида, не проронив ни звука, упрямо с опущенной головой идёт по старому маршруту и замедляется около того бара. На нерабочем вчера фонаре держится работник, меняя лампу. Его коллега снизу показывает прохожему палец вверх и кричит, что к ночи все ближайшие фонари заработают.

Произведение о человеке, который живёт мыслями о прошлом, вглядываясь в будущее, когда в каждом фонаре зажигается свет.

(с) агония сердца