***
С момента обмена кольцами прошли какие-то минуты. Гости или развели сырость, делясь друг с другом мокрыми платками, или весело кричали, хлопали в ладоши. Молодые спускались с большой лестницы под аплодисменты, под поздравления, из общего потока которых было не выделить определенных добрых слов. Сердце увеличилось в размерах, вытесняя остальные все органы, и сокращениями своими ощущалось во всём теле — в пятках, солнечном сплетении, груди, горле, висках… Аня сжала букет, безымянным пальцем правой руки ощущая платиновую полоску, ставшую привычной. Она мельком подумала, что точно бы с лестницы упала, что каблуки бы подвернула, если б не держалась за локоть мужчины, которому обещала опорой до конца дней оставаться, который ей тем же самым поклялся. Слов было мало, но если они и находились, то Пчёла произнести их не мог — у него в непривычной для самого себя мнительности голос упал до шепота, а во всеобщем гуле поздравлений Анна бы слов Витиных не услышала явно. Потому он заместо фраз использовал касания; всё гладил, гладил её по руке, постоянно губами скользил к щеке и улыбался прямо по коже бывшей Князевой, когда она негромко со щекотных ласк его смеялась. Жена же в долгу не оставалась. Когда Космосу кто-то из «пешек» бригады передал Анин полушубок, когда Холмогоров на невесту надел беленькую норочку и сам выскользнул за двери ЗАГСа, где уже приглашенные гости шумели, поторапливая, Аня снова приподнялась на носочки и оставила поцелуй на губах Витиных. На тех уже чувствовался отчётливо вкус помады Пчёлкиной, что девушку веселило, умиляло, всё сразу. Знакомые руки не менее известным движением упали на талию, сжимая крепко, так, что мыслей в страхе упасть, оступиться, не могло и быть. Витя глаза прикрыл, — Ане показалось, что ресницы её по векам пощекотали, вот как жених был близко — и на выдохе в поцелуй проговорил: — Моя. — Давно уже, — так же близко ответила ему бывшая Князева. За дверью особенно громко раздался голос мамы, бухтящий что-то из серии: «Ну, где они там застряли?». Тон Валеры Филатова ей что-то ответил, но Аня за почти беззвучным шепотом Вити не услышала конкретных слов Томкиного мужа. Только своего супруга услышала: — Теперь — точно моя. По документам, по закону. Девушка могла бы отшутиться, что Пчёлу особо не волновал никогда закон, но по итогу только поправила белый полушубок, какой ей Тома с Олей специально к платью взяли, несмотря на все протесты подруги. Ещё один поцелуй в уголок губ напомнил глоток шампанского, от которого мысли взвихрились пузырьками. Их ждали толпа гостей — приглашенная братва, родня, друзья — и поездка в ресторан, в котором, вероятно, официанты последними штрихами приводили зал в полное убранство, достойное вложенных в торжество денег. Только вот Пчёлкин ухитрился губы девушки перехватить, удержать своими поцелуями и подумал на секунду, что ему не особо сдался тот банкет. Поесть у себя могут, приготовленным на вчерашний ужин мясом и поджаренным картофелем. А сразу после — друг другу отдаться с жаром, любовью и страстью такой, от которой бы могли сгореть, если б за все те три года ни разу друг к другу не прикоснулись. — Может, домой? — спросил Витя, шутя, конечно, но стоило бы супруге новоявленной согласиться, и он бы с бывшей Князевой действительно сбежал на Остоженку. Аня рассмеялась ему в поцелуй; по спине прошлась мелкими бусинками испарина. Списывать её на теплую, даже жаркую шубку девушка не стала. — Не можем, — качнула головой с терпением, каким не обладал ни один мудрец, ни один учитель, объясняющий ученику своему элементарные вещи. Витя, правда, и сам это понимал. Выдохнул в напускной печали, напоследок зубами прикусывая губу Анны, съедая и портя ровный слой помады, и вдруг в веселье, какое легкостью гелия забралось под рёбра, сказал: — И то верно. Тогда держись, женушка!.. И раньше, чем Пчёлкина успела в секундном испуге понять Витино желание, он без труда подхватил девушку под лопатками и коленями, беря на руки. Тяжести не ощутил. Разве что Аня громким ахом вобрала в себя воздух и по груди забила кулачком: — Пчёлкин, дурень! Поставь меня сейчас же!.. — Кос, открой! — проговорил Витя, приближаясь к дверям со вставками мутного бело-голубого витража. Холмогоров заметил, только когда Пчёла коленом принялся створку толкать, и тогда весело что-то прокричал, кого-то подозвал, вторую дверь придержать указывая. И тогда Аню ослепил луч декабрьского солнца — такого яркого, что, когда закрывала глаза, видела под веками красноту, а не мрак. Толпа, облепившая со всех сторон вход в ЗАГС, спустя секунды ещё и слуха лишила, взревев так, что, вероятно, любая другая пара, сочетающаяся в тот день браком на другом конце Москвы, могла услышать. Услышать и за них с Витей порадоваться. Она в смирении положила голову на грудь Пчёлкина, выдохнула неспешно, прикрывая глаза, когда та под ухом у Ани заходила. Сердце — её, или мужа?.. так и не поняла — отдавало частным, ровным «тук-тук-тук». Как молоточком неврологическим. — Поз-драв-ля-ем! — вскрикнула Оля Белова, каждый слог отделяя хлопком ладоней в кружевных, не особо тёплых, но ужасно красивых перчатках, и за нею подхватили остальные. Басом, хлопая, топая, крича, снимая на видео и фотокамеры, люди на них смотрели во все глаза, что сыро блестели. — Поз-драв-ля-ем! Поз-драв-ля-ем!.. Аня вдруг засмеялась в заливистости, какой сама от себя не ожидала, и смело посмотрела в объектив камеры Карельского. Она улыбнулась так, что, вероятно, особенно явно на слизистой виделась смазавшаяся поцелуями жениха помада, и помахала букетом белых, как бриллианты в кольце, пионов под усилившийся вой гостей. Створки дверей закрылись, отпущенные Космосом и Сашей. С глухим хлопком что-то дрогнуло и под рёбрами у невесты. Витя посмотрел на девушку, какую на руках держал, которая в тот миг добрую половину мира его в себе заключила, и снова поцеловал — на этот раз в висок, чем, кажется, Тому до слёзного всхлипа растрогал. Аня сама обернулась и, взором, полным тепла, изнутри жениха согрев, по шее его погладила, прося. Пчёлкин кругом обернулся под аханье мамы, потом жену осторожно на ноги поставил. Поймал её руками раньше, чем у Ани голова закружилась каруселью, и поцеловал под заново начавшийся отсчёт. Витя не особо умел красивые вещи говорить, но ощущал их всем собой — и душой, и телом, что оба на мелкие частые сокращения сердца реагировали. Если он сравнить это бы мог с чем, то, обнимая теснотой губы Анины, сказал бы, что бабочки в животе порхали. Порхали, но выше поднимались, пролетая между органами, между сердцем и легкими, между желудком и пищеводом, и крыльями своими щекотали нутро. Вплоть до приятной дрожи щекотали, которая лишь слаще становилась от осознания, что главная причина полёта, да чего там полёта, жизни этих дурных бабочек теперь фамилию его носила, женой звалась и кольцом на безымянном светила. Ладони на талии Аниной сошлись кольцом, вынуждая её на лодочках-шпильках на носочки встать. Кончики носов соприкоснулись чуть, отчего оба одновременно в поцелуй посмеялись, и, разрывая на секунду, и даже меньше, ласку губ, обнялись, руки пустили под плечи, под руки, на спины. Тётя Катя Павла Викторовича выразительно в бок пихнула, указывая свату на молодых, и одними приподнятыми бровями спросила: — Ну, видали, что творят молодые? Видали?! Старший Пчёлкин только одобрительно отпятил нижнюю губу и приобнял жену за плечи. Филатов, отбивая руки себе хлопками, прыснул, сказал, как в рупор: — Пчёл, пусти, ты сейчас её сожрешь! — но быстро стушевался под мокрым и будто осуждающим взглядом Томы, ему напоминая взгляд матери, в окружении которой ребёнок по ошибке сказал бранное или некультурное слово. Саша под смех толпы кинул взгляд на Кабана, который лысиной своей ловил, отражая, холодные лучи. Тот быстро из-за пазухи утепленной кожанки достал бутылку хорошего шампанского, а Бобр, даже в день праздника остающийся максимально собранным и серьёзным, таким же отчитывающимся жестом продемонстрировал Белову два фужера. Саня тогда кивнул и, всё-таки обогнув молодых, вышел перед ними на ступени, сразу на себя обращая внимание объективов доброй половины камер. — Минуточку внимания! — зычно проговорил Белый, одной просьбой всеобщий гам умаляя. Космос двумя хлопками ему помог, прикрикнув невесть на кого: «Братва, а ну цыц!..», и тогда Саша на сестру с её новоявленным мужем обернулся. Улыбка почти снегом блеснула, едва не ослепляя: — Пчёла, брат. Анька!.. Вы сегодня ещё много добрых слов услышите, и это, конечно, хорошо. Чтоб всё было у вас, даст Бог! Витя не сдержался и в радостной интонации «ух-ху!»-кнул. Аня улыбнулась под безобидные смешки толпы, в напускной несерьезности пихнула его локтём в бок, и не сопротивлялась нисколько ладони Пчёлы, обнявшей её пальцы в ласке. Пчёлкины поняли всё, когда морозный ветерок поднырнул под ткани торжественных одежд, а в руки им Бобр впихнул пока ещё пустые бокалы. Переглянулись, едва не смеясь в глупости радостной, засевшей между шестой и седьмой парой рёбер, и обернулись на Сашку, который с всё такой же непередаваемой интонацией тамады пояснил: — Посуду бить — к счастью. А фужер из-под шампанского на пороге ЗАГСа грохнуть — вообще святое дело! Анна снова засмеялась, будто вмиг разучилась разговаривать, и только хохотом могла мысли, чувства свои выражать. — Ну ты и кудесник, Белый! — кинул ему с улыбкой, которая сегодняшним днём не планировала гаснуть, Пчёлкин. И руку свободную положил на талию супруги жестом одновременно новым и хорошо знакомым. — Чего-то, родной, не отнять! — вернул ему Сашка. И тогда Кабан под гул толпы, среди которого особенно хорошо слышались подбадривающие вскрики тёти Кати, легко открыл прохладное шампанское. Пробка не выстрелила, липкий сладкий алкоголь Ане платье не залил, и лишь лёгкая дымка поднялась над бокалами молодых. Космос гулко захлопал в ладоши, подбадривая брата и жену его, и за ним почти все схватили: — Пей-до-дна, пей-до-дна!.. Они послушались. Как дураки, выпили чуть ли не залпом. Газики дали в нос, едва не вынуждая задыхаться; у Ани ресницы потяжелели под тяжестью выступивших слезинок, и глаза раскрылись шире. Кто-то — кажется, новоявленный её свёкор — засмеялся заразительно, смеша этим Пчёлу, пьющего с не меньшей жадностью. Когда фужеры опустели, когда лишь на стенках остались мелкие капельки шампанского, Аня выдохнула, борясь с мелким покалыванием языка и щёк. Чуть закашлялась, успокаивая дыхание свежим морозным воздухом. Пчёлкину, кажется, даже ничуть не поплохело от алкоголя; он выпил всё, свободной рукой полушубок Анин запахнул, чтоб не замёрзла, и в глаза заглянул. Зрачки широкие, собою толком не оставили линии радужки, по цвету напоминающую блёклую зелень. Будто покрытую мелким инеем траву. Они, не сговариваясь, с улыбками подняли фужеры вверх. Замерли лишь на миг, про себя заведя короткий отсчёт до тройки, и под уханье приглашенных на выдохе бросили о ступени бокалы. Стекло легко раскололось на части мелкие, и лишь ножки фужеров среди груды осколков можно было разглядеть. Тамара вскрикнула, назад пятясь от разлетевшихся стекляшек, но восклицание её быстро потерялось в громких аплодисментах, которые, вероятно, работники ЗАГСа слышали чуть ли не каждый божий день. Молодые прошлись по осколкам битого стекла, которое захрустело под каблуками новоявленной Пчёлкиной, и под улюлюканья приглашенных прошлись к лимузину. Впереди их ждало веселье в ресторане, а за ним — и целая жизнь.***
«Твои глаза» Анжелики Варум доиграли последние свои аккорды, когда Анна, напившаяся до чувства странной легкой тяжести, если такая существовала, в мышцах, до доброй улыбки на губах, танцуя в кругу Ольги, Томы и какой-то далёкой родственницы, почувствовала на животе тёплые руки. Сразу же запрокинула голову, укладывая её на плечо Вити, запястья его обняла пальцами. Взглянула на ресницы мужа, которые с такого ракурса казались длиннее, чем обычно, — таким бы любая девчонка обзавидовалась. Заиграло что-то от «Modern Talking», Аня в музыке той группы не разбиралась совсем. Она заметила мельком, как Дашка — вроде как дочка дяди Васи, маме бывшей Князевой приходящийся троюродным дедом, — вся краской залилась и поспешила отвернуться в сторону под безобидный смешок Ольги. Пчёлкина не говорила ничего, но только чуть вбок качнулась, заводя подобие медленного танца. Витя правую руку под подбородок ей положил и чуть к себе потянул, целуя. Жена ему рассмеялась прямо в поцелуй, отсоединяться не стала, несмотря на уже усталость губ, многочисленные ласки которых в тот вечер встречались на «ура» и «горько», и освободившейся рукой погладила Пчёлу по шее. Под гладкой кожей, лишенной какого-либо подобия щетины, чувствовались толчки крови в венах, что Аню опьянило сильнее всего выпитого, сильнее всех произошедших за сегодня вещей. Полосочка платинового кольца не холодила, но чувствовалась твёрдостью своей; Витя, сильнее Анину голову запрокинув, поцеловал глубже, языками сплетаясь, сталкиваясь, как в шуточной борьбе за контроль. Тома взглядом провела Дашу, которой через полгода выпускные экзамены в школе сдавать надо было, и позволила себе фразу, за какую Валеру у стен ЗАГСа ругала: — Вить, ну, не убежит она никуда у тебя! — Шею свернёшь, — проговорила Анна прямо в губы, на которых чувствовала нотки коньяка, собственной помады и никотина, за который уже и не ругала особо. Она рассмеялась, ладонью скользнула в волосы, жестами своими идя вразрез со словами, а потом вдруг ловко выкрутилась и перед грудью мужа оказалась. Чмокнула в кончик носа, на себе поймав теплый взгляд из-под полуприкрытых глаз Витиных, и позволила его рукам себя обнять. — Устала, малыш? — спросил Пчёлкин и, извиняющимся жестом кивнув Тамаре и Оле, которые всё поняли прекрасно и между собой принялись танцевать, повел Анну подальше от подруг. «Brother Louie» по чёткой, быстрой своей мелодии никак на медленный танец не годился, но пара молодых на это внимания не обращала. Обнявшись в толпе танцующих, каких было не так много, они друг к другу близко стояли и чуть покачивались кругом. Аня шею размяла и задумчиво закатила глазки к потолку: — Не сильно. Сколько сейчас времени? — Почти полночь. — Ого, — протянула Анна, перекладывая руки с груди Витиной на плечи его. Он же правую руку её перехватил в свою ладонь, почти в стойку вальса, какому бывшая Князева много раз старалась его научить, становясь. — Мне казалось, только возле девяти. — Ну, ты даёшь!.. — фыркнул в смехе Пчёлкин и, найдя взглядом человечка за диджейским пультом, одним взглядом ему приказал что-то романтичное включить. Тамада сразу с места подскочил и в микрофон заголосил, зазывая парочек на танцпол под Владимирскую и «Мальчика её». Тётя Катя, не смутившаяся высокого смеха мамы Саши Белова, которая всю свадьбу с сестрой говорила, причитая, что, «как жаль, что Игорёк не увидел!..», вытолкала на танцевальную площадку Ирину Антоновну и Павла Викторовича. Те покраснели малость ни то от хлопков новоявленной сватьи, ни то от подбадривающих взглядов молодых пар, уже танцующих в кругу. Ларина, не собирающая отказываться от столь выгодного предложения, выразительно встала с места и приняла руку герра Вагнера под взглядом Призовина, сидящего у самой стены с Васей Сеченниковым. Между Дианой и Мишей незадолго до свадьбы режиссёра пробежала не то, что чёрная кошка, а чёрная саблезубая рысь, вынудившая их за поисками рубашки на торжество рассориться в пух и прах, а на гулянии — сесть на разные концы стола. Актёры переглянулись и синхронно подняли по рюмочке. Ус какую-то красотку — вроде, подругу Томки Филатовой, о приглашении которой жена Валеры очень Аню упрашивала — позвал танцевать, когда сама Пчёлкина вдруг в мужа стрельнула глазами. Она, на носочки приподнявшись, шепотом сказала вещь, какую в любой другой день для себя сочла бы излишне пошлой, похабной: — Дам. Пчёла в ответ только вскинул брови в жесте приятного удивления, от которого у обоих сразу кольнуло, будто мелкими булавками, кончики пальцев. Аня улыбнулась весело и стушевалась совсем малость, когда Витя левой рукой за талию крепче прижал, так же, как и она сама, на ухо жене сказал: — Тебя хочу. И сделал первый шаг «треугольником», которому Пчёлкина супруга с трудом обучила за неделю до свадьбы. Анна почти оступилась, когда мужчина наклонился к уху её, зубами играючи зацепив мочку с большим серебряным кольцом в ней. Невеста вдруг вспомнила, что кто-то из гостей сегодня за платье, за украшения чисто белые, её прозвал ни то Снегурочкой, ни то Снежной Королевой — Аня точно уже не помнила, лишь знала, что как-то со льдом и снегом было связано… Только вот ни о какой холодности и речи быть не могло, когда Пчёлкина так тесно к мужу прижималась. Когда чувствовала — ещё два-три взгляда, и в лужу обернётся, растает от мыслей своих же. Она поджала губы, приставляя левую ногу к правой, делая разворот. В глаза, напоминающие в тот миг лёд, какой по реке двигался во время открытия Клязьмы, заглянула и тихо проговорила: — Недолго ещё. Потерпи, родной… Пчёлкин кивнул, крепче сводя руку на талии. Шнуровка корсета давить сильнее стала, толкнула Анну грудью к супругу своему. Она только чуть ближе оказалась, так сразу, очерчивая ногами очередной треугольник, на носочки привстала, целуя коротко в губы. Уже, наверно, в сотый раз за день торжества, который разделила не с одним десятком приглашенных гостей. Пчёла чуть на носочках её удержал, дольше целуя; сладкая какая… Не без изъяна, — иногда больно гордая, неприступная в слабостях своих, любящая отвечать за всё сама, не оставляя Вите больно шансов за возлюбленную заступиться, дотошная временами до мелочей и часто недосаливающая супы, — но теперь жена его. Она Вите — опора и тыл, поддержка и вера. А Пчёлкин Анне — и меч, и щит. И это нравилось до ломки пальцев, мокроты на ресницах и ощущения пульса в районе солнечного сплетения. Девушка рассмеялась в губы ему, но отодвинулась, когда сам Витя на пятки её опустил, стукая громко белыми шпильками. Ткань атласа огладила ноги так, что чуть замурашило. Аня чуть плечи подняла в попытке гусиную кожу спрятать, заметила боковым зрением, как Валера к Томе со спины подошёл, целуя на виду у всех в шею, чем жену в краску — ни то стыда, ни то удовольствия — бросил. — Ты чего делаешь?! — шикнула на мужа Филатова и обернулась, сразу же место мокрого поцелуя прикрывая ладонью. Валера только улыбнулся ей, отчего мелкий шрамик, оставшийся у Фила ещё с боксёрской карьеры, спрятался в ямочке. Томе нравилось сильно, когда у Валеры такой взгляд добрый был, ей сразу на душе теплее становилось. Она почти ткнула пальчиком с неброским маникюром во впадинку на щеке мужа. Он ловко ладонь перехватил и завёл в танце, походящим на смесь медленного и энергичного; под смех Томкин бригадир её левой ладонью круги рисовать в пространстве стал, а правой прижал к груди так, что жена бы не вырвалась, даже если бы все силы свои на то приложила. Только вот Филатова и не сопротивлялась. Они быстро петлять начали между парочками, воруя внимание, какое, по неписанному закону любой свадьбы, принадлежать должно было лишь жениху с невестой. Филатовы чуть подпевали мотиву смутно знакомому, едва не задели локтями Ольгу, которую на дружеский танец пригласил Космос, — Белому позвонили срочно, — и, сопровождаемые смехом сегодняшних свидетелей, понеслись дальше — мимо Усова и Наташеньки Черновой, мимо незнакомых им родственников Ани, мимо родителей Пчёлкина… Тома голову на грудь Валеры положила, стрельнув взглядом в подругу, танцующую в руках новоявленного мужа. Выдохнула, явно любуясь — ну, какие милые эти Пчёлкины, какая Аня тоненькая, красивая, а каким статным Витя с ней рядом становится!.. — Такие хорошие, — протянула Тома за игрой динамиков, ставшей для неё белым шумом на фоне стука сердца Филатова. Валера ей не ответил ничего. На брата взглянул, который, будто красной нитью с Анной повязанный, обнимал её, губами постоянно мажа по макушке бывшей Князевой, по щекам её. Пчёла так со стороны выглядел, словно заново в Анютку-Незабудку свою влюбился. «Хотя», — мысленно пожал плечами Филатов. «Кто знает. Может, и правда заново втюрился». Фил задорно на ухо жене шепнул: — Двойня у них будет, не меньше!.. — Да ну тебя! Тома чуть пихнула его рукой. А самой ей горько-горько стало, как будто соцветие полыни разжевала. Она на мужа взглянула; тот, явно, не понял, о чём говорил. Филатова губы поджала, отворачиваясь, чтоб Валера, точно не имеющий способностей к такой магии, в глазах у неё не прочёл мыслей, каждый день Тамару отравляющих, как никотином. От рубашки Фила пахло морозом и табаком — вероятно, пропах, пока Белов, Пчёлкин и Холмогоров на пороге курили. Ей самой вдруг глотку скрутило от желания затянуться старенькими любимыми ментоловыми сигаретками, но Тома крепче руку Валеры сжала, себе напоминая, что бросила. Должна бросить, если ребёночка хочет. Филатова взглянула снова на Аню. Пчёлкина мужа обнимала, голову пряча под подбородком Витиным, но ладонь левую на груди у Вити держала, гладила постоянно в безмятежности. «Ну, какие хорошие…» — подумала Тома и, прикусывая губу изнутри, отвернулась. Сама голову положила на плечо Валере, принялась разглядывать стену с дорогими матовыми обоями и декоративными колоннами под потолок. Аня, к концу вечера уже привыкшая к взглядам самым разным, так бы и стояла среди зала с супругом своим, прижатая к его груди, обнимаемая руками, способными как и на невероятную ласку, и на жесточайшие вещи. Старалась бы каждый миг этой безмятежности запомнить, если бы вдруг не заметила прошедшегося вдоль стены Белова. Саня по плечу тамады стукнул, на ведущего взглянул так, что он не посмел бригадиру перечить и передал Белому микрофон. Брат двоюродный два-три раза пальцами постучал по корпусу, проверяя, включен ли, и, услышав в колонках созданные им же помехи, подскочил на небольшой подиум, обращая на себя внимание гостей и молодых. — Дамы и господа, минуточку внимания!.. Перестали стучать тарелки, фужеры, разговоры чужие стихли. Диджей музыку убавил сильно, фоном оставляя романтичный мотив нот, и бригадир тогда чуть откашлялся: — Сегодня все мы здесь собрались ради двух людей… Которые с сегодняшнего дня одну фамилию на двоих делят. Анна взгляд выразительных глаз, по цвету напоминающих ей лёд, на себе поймала. Уголки губ сами потянулись вверх. — И это такое великое для них, а вместе с тем и для нас, событие!.. Новая семья… Новые чувства, новые обязанности, новые воспоминания… Анька, ты знаешь, я всегда помочь тебе готов. Ты мне не то, чтобы «как» родная… Ты мне и есть родная. Пчёла, брат, мы с тобой и пацанами с первого класса вместе!.. — За всё, что делаем, отвечаем тоже вместе! — проговорил Витя так, что приглашенная братва в уважении захлопала и засвистела, вынуждая глаза матери Белова куда-то на лоб лезть в удивлении. Аня только усмехнулась беззлобно, нашла ладонью своей руку Пчёлкина, приятно-сухую кожу на запястье обнимая пальцами. В носу что-то защекотало, когда Витя в ответ вторую ладошку супруги поцеловал, а Саша без запинок сказал: — Вы, два человека, мне по-своему дорогие, сегодня семьёй стали. Цените друг друга, как я вас ценю, и всё у вас будет за-ши-бись. И пусть за вас сегодня радуется вся Москва, — он улыбнулся так, как улыбаться мог только Саня Белый, и, через некоторые метры заглядывая Пчёлкиным в лица, проговорил заговорщицки: — На улице с минуту на минуту начнётся шоу. Гости сориентировались на какие-то секунды раньше, чем это сделали молодые. Но только Тома, в радости что-то воскликнув Валере, поторопилась к вешалке за дублёночкой своей, так Витя Аню перехватил за руку и с ней поспешил за одеждами, за пальто своим и полушубком жены. У бывшей Князевой сердце затрепыхалось, словно рёбра сжались вровень до мышц его, и оттого забилось часто, словно в страхе не успеть, опоздать, пропустить обещанное «шоу». Что конкретно на улице их ждало — Анна не знала, но, оббегая выдвинутые банкетные стулья и задыхаясь от смеха, о сути сюрприза и не думала особо. — Давай-давай, Анька, быстрей! — поторопила её мать, уже кинувшаяся на улицу с шубкой своей в одной руке и бокалом шампанского в другой. Аня даже времени не тратила, чтоб на Екатерину Андреевну огрызаться, а только послушалась, придержала чуть подол в смехе собственном. Вот ведь Белов!.. Что они там опять учудили? Она так же, как и мама, на ходу с Пчёлой одевалась. Запахнулась как следует, чтоб не замерзнуть, и, только ступив на лестницу, ведущую на улицу, на талии почувствовала более чем хорошо знакомую ладонь. Стимул не отставать стал ещё сильнее. Как в помутнении, во тьме, Анна с доброй половиной гостей выбежала на улицу. На ней было темно и не по-зимнему тепло — температура для позднего вечера была более, чем высокой, балансируя около нуля. Космос, каким-то образом выскочивший из зала раньше остальных, встретил их у пустого газона, на котором летом ресторан «Мверу» ставил шикарную веранду. Холмогоров с важным видом смотрел на циферблат часом, хотя во мраке, почти не прерывающимся светом фонаря, не увидел движения стрелок. — Вверх! — приказал голос Саши Белого из толпы, и тогда, как по сигналу «пли!» с коротким свистом вверх взметнулась петарда, расчертившая тьму московской ночи белой полосой пороха. А за нею ввысь устремились ещё и ещё другие кометки, многочисленные шашки. Аня успела воздух губами схватить, а выдоха её уже никто — даже сама Пчёлкина — не услышал за первым хлопком салюта. Цветами крупных бутонов, напоминающих пионы, — те самые, какие девушка сегодня в толпу незамужных дам бросила, угодив ими прямо в руки Лариной — в небе, где-то на высоте десяти этажей, взорвались петарды. Оседали вниз цепочки пороха, переливаясь белыми, синими цветами, и под восторженные ахи приглашенных гостей, под радостные вскрики невесты, жмущейся к боку жениха и рефлекторно зажимающей уши, взрывались, разлетаясь искрами в стороны, другие цвета. Вперёд всех, наперевес с камерой, выскочил Макс Карельский и в объектив пару взял. Они не сразу заметили наведенный на них прицел, всё на небо смотрели со ртами, раскрытыми в удивлении и улыбках, и правую руку Белова заметили, только когда кто-то — вроде, Кос — их окрикнул, отвлекая внимание от громкого, красивого и дорогого салюта: — Пчёла, блин, рукой помаши! — Поцелуй для истории! — гаркнула беззлобно мама, чуть ли не за спиной Аниной выросшая, и Пчёлкина, вздрогнув в руках супруга, опять засмеялась — слишком много, слишком часто для самой себя. Витя выразительно Коса подразнил, глядя в камеру, а потом, не чувствуя стеснения перед толпой, взял Анну за талию, на себя дёрнул. Поцеловал сразу глубоко, лишь сильнее подстёгивая желание своё и Анино, и под хлопок очередной салютной шашки вдруг понял, что пора бы им закругляться. Гости, в конце концов, все люди взрослые, понять должны, почему молодые так стремятся закончить танцы. Пчёлкина рассмеялась прямо в поцелуй, будто, чертовка, мысли его читала по слогам. Витя окончательно сдался.***
На плечах ощущалась тягость дня, подошедшего к концу. Аня в зеркало смотрелась, плохо себя в полумраке прибранной спальни видя, едва различая на лице своем какие-либо цвета. Всё темень, всё мрак… И только белое платье с едва помявшейся сзади юбкой было во тьме спальни светлым, контрастным пятном. За стеной слышалось что-то негромкое; кто-то ходил, дышал, не храбрясь ближе подобраться. И это ожидание, которое и без того долго на нервах Аниных, натянутых до состояния каната, сидело, размахивая ножками, ощущалось равно как пыткой, так и сладостью. Сердце о грудину билось изнутри, каждый ударом отдавая тремором по обратной стороне коленей, и руки малость дрожали, когда Пчёлкина вынимала из причёски красивые шпильки-цветочки, когда снимала с шеи многослойное украшение, оставляя на себе лишь обручальное кольцо и свадебное платье. Витя признался ей на ухо, сидя в лимузине в окружении друзей, сопровождающих их до дома с песнями и ещё двумя бутылками шампанского, что сам хочет на жене развязать корсеты. Противиться его желанию Анна не собиралась. Хотя, признаться, и переживала, что Пчёла долго разбираться не будет — просто дёрнет шнуровку сильно, отчего затрещат швы и выточки, и платье к её ногам спустит тряпкой, которая станет пригодной лишь для мытья полов. Переживала и, дьявол, в то же время была бы совсем не против. Последняя шпилька, очень сильно ощущающаяся своей остротой, выскользнула из прически. Локон, потяжелевший от лака, упал за спину, оставляя лишь часть волос в собранном состоянии. Аня подцепила резинку, стягивать стала ту, но силикон порвался быстро, ударил по пальцам, вынуждая шикнуть, и выпустил пряди. Пчёлкину замурашило ни то от касаний волос, защекотавших кожу шеи, ни то от тени, которую на пол отбросила фигура, остановившаяся у порога. Витя смотрел на Аню недолго, меньше десяти секунд, но и этого времени ему хватило, что увидеть в жене — в очередной раз — эту её точеную хрупкость, красоту тонких запястий и взгляда, сосредоточенного даже на мелочах. У неё грудь поднималась и опускалась от участившегося дыхания, и Пчёла волей-неволей засмотрелся на эти движения. Бюст у Ани был небольшой, но когда Витя в руках грудь сжимал, то она идеально укладывалась ему в ладони. Стон бывшей Князевой, исправно срывающийся с искусано-оцелованных губ от ласк его, только картину завершал, вынуждая Пчёлу с самим собой бороться, чтоб шею новоявленной жене не искусать. Вероятность, что сегодня он себя сдержит, близилась к нулю. Бригадир прикрыл дверь, не туша света в коридоре. Прошелся неспешно до зеркала, остановился за спиной Аниной и, поглядывая в отражение, снял с себя часы, убрал их на комод. Пчёлкина медленно гнула пальцы, поправляла волосы, словно понять пыталась, насколько их терпения хватит. Они столкнулись взглядами в отражении. Ладони Витины на бёдра Анины легли, скользя к талии, и она поняла тогда вместе с жаром взорвавшихся дендритов, что терпения осталось на минуту. Две — максимум. Шестьдесят секунд обещали стать невыносимо долгими. На миг кольнула какая-то неловкость, одновременно злящая и смешащая — они ведь, чёрт возьми, не в первый раз в этой спальне оказываются, не впервые друг к другу тянутся. Так отчего тогда щёки вспыхивают, будто за ними наблюдает кто? Аня вздохнула, явно понимая, что всему виной кольцо на безымянном, из-за которого на все вещи стала смотреть, как через призму, ранее ей не знакомую, и на выдохе ощутила поцелуй Витин на изгибе шеи. Он волосы не откинул, через тугие пряди поцеловал, чем, кажется, только сильнее Пчёлкину вздёрнул. Девушка дыхание перевела тихо-тихо, не заметив вздрагивания ресниц, и на грудь Вите откинула голову. Пчёла губами скользнул выше: шея, вкусно пахнущая духами, линия нижней челюсти, чуть подрагивающей, как от холода, скула… Руки его сами скользнули к животу, сходясь и сжимаясь на декоративных пуговицах. Он представил, как они по полу рассыплются, если атлас в разные стороны от декольте дёрнет. Ах, какая была привлекательная фантазия… Анна с прикрытыми от мелкой дрожи глазами завела руку куда-то назад, пальцами зарываясь в русые пряди мужа. Горло скрутилось многочисленными узелками, мешая слово сказать, но собственная тихость отчего-то привлекала. Будто была главным правилом их игры, подстёгивающей уровень адреналина чуть ли не с каждым движением. Пчёлкина закусила губу, пока могла, и второй ладонью попыталась мужа, медленными и малость щекотными от сухости губ поцелуями двигающемуся к её уху, погладить по груди. Руки заломило. Аня так же неспешно, будто дразня и себя, и его, повела пальцы выше, к шее, к затылку. Она за головой его скрепила руки, подтягиваясь под поцелуи. Вздох сложно было назвать не томным. Витя, коротко сжав ткань платья под пальцами, развернул бывшую Князеву к себе лицом. В спальне был полумрак, но Пчёлкину лампочки и ночники заменяли искры в глазах Ани. На миг ослеп в яркости её глаз, а потом, на выдохе ругнувшись коротким «блять», поцеловал невесту, и та, зараза, панацеей залечила резь, бальзамом на душу щедро полила. Одно плохо — жаркая тяжесть от близости тела, которое в ту ночь думал любить, пусть и с перерывами, но до самого рассвета, скатилась к солнечному сплетению, давя дыхание. — Как оно снимается? — спросил губы в губы Пчёла. Анна поцелуя разрывать не хотела, но выпуклость ниже пряжки ремня, ощутившаяся животом, с ответом поторопила. Девушка скользнула ладонями, прижатыми к груди мужчины, за жакет, на плечи пальцы повела, сбрасывая пиджак мужа на пол почти бесшумно. — Надо расшнуровать. Потом замок… Пчёлкин кивнул и вернул губы Анины на свои. У неё мелко-мелко затряслись пальцы, отчего расстегивание пуговиц обещало стать серьезным испытанием; Витя концы шнуровки нашел, первый узел распутал, когда невеста, чёрными волосами щекоча, взялась за галстук, растягивая «удавку», которую Пчёла навряд ли ещё хоть раз наденет. Захотелось всхлипнуть в нетерпении, которое вдруг чувствоваться стало мучением, но по итогу мокрый вздох сошел скорее за стон, даже некий рык. Связки вдруг завибрировали в поцелуе, дрожа, подобно мачтовым оттяжкам; Анна, взявшись за верхние пуговицы рубашки Витиной, в тряске почувствовала, как от ослабшего корсета дышать стало чуть проще, но ласки губ супруга этой лёгкости Пчёлкиной не давали. Напротив, с каждым квадратным сантиметров оголившейся кожи, вздохи стали даваться сложней. Будто кислород в воздухе сменили гелием, который, вроде, и легче был, но мог вызвать подобие асфиксии. — Моя… жена… Теперь моя, — проговорил, точно не веря, Пчёла и снова подцепил перекрест шнуровки — пятый, по Аниным ощущениям. Она кивнула медленно, как в рассуждении, и мокрыми от поцелуя губами мазнула по выемке, по подбородку супруга. Последняя пуговка у самой пряжки ремня расстегнулась под руками Пчёлкиной. Та потянула полы рубашки на себя, задышав глубже от расслабляющегося корсета и тепла мужской кожи нижнего пресса, напрягающегося под её пальцами. — Давно твоя, Пчёлкин. Концы шнуровки коснулись икр. Анна осознала, что до обнаженности её отделяла лишь молния замка, и как в судороге вздрогнула, почти отчаянно губами с Пчёлой схватилась. А он ладони на талию супруги положил, пальцами в поясницу упёрся, притягивая к себе девушку. Аня на носках переступила через сброшенный ею же пиджак Вити, его галстук, который в ЗАГСе грёзила намотать на кулак. Ну и чёрт да бы с ним, подумала, с галстуком этим… — Скажи, если заиграюсь, — попросил её Пчёлкин и, дождавшись кивка почти убийственно долгого, оттяжного, увёл руки с объятья на самое горло красивого свадебного платья. Взялся за маленький белый замочек, не сразу заметный, и замер лишь затем, чтоб от Анны услышать кипятящее кровь: — Ты муж мне… Единственный, любимый… Мой… — Давно твой, — ответил он ей и потянул молнию вниз. Платье упало к Аниным ногам. Её на руки подхватили удивительно быстро, легко, и девушка, рассмеявшись вдруг, обхватила мужа за талию. Кровать встретила два тела прохладными простынями, коротким скрипом каркаса и просторностью, которая ни жениха, ни невесту, расстроить бы никак не смогла.