Я стану твоим ангелом

      Во рту было сухо. Как на той самой арене, на которой нас высадили и заставили построиться в шеренгу. Солнце палило невыносимо, от того еще больше хотелось пить. Нестерпимо. До потери сознания.       От мысли о такой необходимой живительной влаги отвлек приказ гладиатора, который громогласно вещал о том, что необходимо опустить взгляд и не сметь его поднимать. Даже в мыслях не допускать возможности взглянуть перед собой. Так как нас вышел поприветствовать никто иной, как сам Кассий Флавий, да еще и не один, а в окружении своих детей.       А посмотреть безумно хотелось. И уже мысль о воде не казалась такой навязчивой. Ее вытиснуло желание поднять взгляд.       От опрометчивого поступка меня остановила Сториция.       — Не смей! Даже не вздумай! — сквозь зубы прошептала она, сжимая мою руку.       «Нет. Не то, чтобы Флавий был особо против таких зрительных контактов, но причина все-таки была. И эта причина — единственный сын, Лабель. Ввиду того, что этот самый Лабель не оправдал надежд Флавия, признавшись как-то, в задушевной беседе отцу в том, что его больше интересуют особи одного с ним пола. Флавий сначала сник, но потом, осознав, что единственная возможность продления рода теперь возложена на его дочерей, снова воспрял духом. Именно в тот момент и появилась эта идиотская традиция опускать взгляд при появлении детей ланисты. Дабы никто из необразованных, грязных мужланов, даже и в мыслях допустить не мог покуситься на честь и достоинство двух его дочерей.       После признания сына, ланиста к нему охладел. Интерес, как к продолжателю рода, а равно, как к своему сыну, потерял. А потому не было необходимости следить за ним.       Ввиду того, Лабель был предоставлен сам себе. И это было даже хорошо. Он был огражден от слежки, постоянного контроля. А потому он свободно передвигался там, где хочет и общался с теми, с кем хочет.       Именно поэтому он спокойно мог присутствовать на тренировках гладиаторов и, даже, иногда принимать участие в поединках. Но Рикс узнает об этом не сейчас. Сейчас им движет обычное любопытство.       Я что было сил дернул рукой, ослабляя хватку Сторции.       — Я знаю, что делаю. — шепчу я в ответ сквозь зубы. — Мне плевать на наказание… Моя жизнь ни стоит ровным счетом ничего.       Тем временем Флавий уже вещает что-то о долге и чести, что нам выпала. О благодарности, что мы просто обязаны испытывать к нему за предоставленную возможность. И все слушают. Хоть и знают, что это ровным счетом до первого боя. Что кто-то обязательно умрет. И на его место придет новенький. Поэтому это бесконечная борьба за свободу просто теряет смысл.       Все это время меня не покидает мысль о том, что за мной наблюдают. И устав бороться с этим чувством поднимаю взгляд. И в тот же момент натыкаюсь на совершенно серые, бездонные омуты. Тону. Здравый смысл и гетеросексуальность просто неумолимо бьют тревогу. Звонят в колокола.       Отмечаю про себя, что парень напротив, безумно красив. Стройная фигура, широкие плечи, тонкие, длинные пальцы. Бездонные омуты глаз, в которых хочется утонуть. Черные волосы, в которых хочется зарыться, всей пятерней, сжать на затылке…       Мысленно даю себе подзатыльник. Такие мысли недопустимы. И даже не столько потому, что передо мной сам сын ланисты Флавия, сколько то, что это сын. Мужчина. Парень. Твою мать.       — Твою мать… — громче, чем было нужно, выдаю я, чем обращаю на себя внимание не только Сторции, что стоит ко мне практически вплотную, но и Лабеля, чьи глаза, кажется, поменяли оттенок на цвет грозового неба. И от этого стали еще бездоннее. От чего я утонул в них, без права на спасение.       А обладатель серых глаз с вызовом смотрит. Не стесняясь.       — Кажется, сыночек нашел новую игрушку. — ухмыльнувшись, прошипела Сторция, сквозь зубы. Я постарался пропустить этот выпад девушки мимо ушей. Но сердце, все же, неприятно кольнуло. И, даже, я сам себе не мог дать ответ, почему именно это так меня задело. Почему так взволновал подобный выпад.       За этими мыслями совершенно не заметил, как Флавий в окружении свиты и детей двинулся к выходу. И, первое желание это развернуться и пойти за обладателем этих безумных серых глаз, как под гипнозом, как кобра, влекомая звуком дудочки. Хотелось ухватить за руку, остановить, не дать уйти.       Но моя попытка уничтожить самого себя, были во время остановлены Сторцией.       — Рикс, а ты по мальчикам или, все-таки, по девочкам? — спросила она, но сделала это достаточно громко, так, чтобы слышали не только гладиаторы. Именно эта, брошенная Сторцией фраза, заставила Лабеля оглянуться и проследить за моей реакцией.       А следить было за чем. Сначала щеки и шею залило краской, что не ушло от внимания Лабеля, что уж говорить о гладиаторах, что приняли это как руководство к действию и дружный гогот поднялся над ареной.       — А что Вы так переживаете? — с ухмылкой произнес я, пытаясь собрать остатки воли, выдернув руку из стальной хватки Сторции. — Или боитесь, что я кого-то из Вас ненароком, ночью трахну? — кривая, натянутая улыбка прошлась по моему лицу. — Что молчите? Или сами не против? — я обвел всех взглядом и в этот момент столкнулся с одобряющим взглядом Лабеля. Щеки моментально вспыхнули, а сердце забилось прямо в горле, стремясь выпрыгнуть.       Прошло несколько долгих дней подготовки и скучных теоретических занятий, прежде чем нас всех вновь выпустили на арену. Обычный тренировочный бой. Обычный… только вот с присутствием самого ланисты Флавия и его сына.       — Сторция, смотри, кажется, наши голубки соскучились… — практически выкрикнул Гарс, как только на тренировочном поле появился сын Флавия и стал в толпе искать меня глазами.       В ответ на высказывание Гарса, Сторция лишь шикнула.       — Посмеялись и хватит! — зашипел Хотч. — Не все ли Вам равно с кем трахается Рикс? Или может на наследную задницу глаз свой положили?       — Спасибо! — я был искренне благодарен Хотчу, хотя бы за маленькую, но поддержку. Ведь за то время, что я провел в этих стенах, на этой планете, особо друзьями не обзавелся. Только Орвон и Афий. Поэтому новый друг — это очень даже хорошо.       — Рикс. — Хотч заговорил тише, отводя меня в сторону, чтобы их разговор не коснулся чужих ушей. — Понимаю, молодые, горячие… Но прошу, будьте осторожны. Флавий не прощает никаких поползновений в сторону своих детей. И не смотря на то, что он знает, что его сынок, мягко говоря, не совсем сынок. Один хрен, его папочка только пожурит, если узнает, что он тебя потрахивает. Ну или ты его… Тут уж как Вам хочется. — Хотч от своего остроумия даже слегка хихикнул, но потом его лицо приобрело серьезное выражение лица. — А вот тебе придется не сладко. И, вряд ли твое наказание будет таким простым, как казнь. Поверь, о казни ты будешь лишь мечтать.       Это откровенное заявление Хотча для меня стало неожиданностью. Пытаться собрать мысли в голове для более или менее вразумительного ответа, не было ни сил, ни времени.       — Хотч, с чего вдруг подобного рода откровения? — все-таки пытаюсь выдавить из себя что-то членораздельное. А в голове лишь одна мыль: «Какого хрена, собственно говоря, им всем от меня нужно?»       — Рикс, я просто очень хорошо отношусь к тебе! Ты хороший парень! — мнется Хотч. — не подумай, я не из Вас! Я по девочкам! — замолкает. По всей видимости потерял мысль, увидев мое недоумевающее выражение лица. — Прости, не хотел тебя обидеть.       — С чего ты взял, что я не по девочкам? — отмерев, смог выдавить я.       — Да ладно! Поверь, я достаточно пожил, чтобы узнать людей. И тут я достаточно давно, чтобы изучить повадки этой аристократической задницы. — как мне показалось, последнюю фразу Хотч произнес больше с нежностью, чем со злостью и это меня задело. Задело, больно кольнув в груди. «С чего бы?» — пронеслось в моей голове.       Я молчал. Было страшно от осознания слов Хотча, и еще страшнее от из принятия.       — Я видел Ваши переглядывания. Между Вами магия. — он специально растянул последнее слово и, для пущей убедительности, очертил в воздухе раскрытыми ладонями круги.       — Магия. — передразнил я его. — Хотч, давай я сам разберусь? Не надо… Не лезь… Самому безумно страшно. — не знаю зачем я добавил последнюю фразу. Но, вероятнее всего, надеялся на то, что Хотч меня поймет и поддержит. Потому что сам боялся своих чувств и мне просто необходимо было поделиться хоть с кем нибудь.       Хотч одобрительно похлопал меня по плечу, намекая на то, что он примет меня и выслушает, но на этот момент разговор окончен, потому что тренировка.       И я это понимал. Понимал все. Что каждый сам за себя. Что привязываться ни к кому нельзя. Потому как сегодня он твой друг, а завтра бой и Вы можете оказаться друг против друга. А если учесть извращенную фантазию Флавия, то не можете, а обязательно окажитесь. А самое главное что я понял — Это то, что я начинаю что-то чувствовать к Лабелю. И это самое «что-то» не вписывается в понятие дружбы, преданности и благодарности.       Это чувство не капельки не похоже на то, что я испытывал к Тори. При мысли о ней мое воображение рисует ее нежный образ, наши прогулки, беседы и… и все. Что я испытывал к ней? Нежность. Испытываю ли я что-то к ней сейчас? Скорее всего, да. Но это просто чувство тревоги за нее.       С Лабелем все по-другому. С того самого дня, как я впервые его увидел из памяти никак не выходят его глаза. А фантазии рисуют пошлые, липкие, влажные картинки. При упоминании о нем в штанах становится тесно, а сердце начинает отбивать сумасшедший ритм. Что я испытываю к нему? Не знаю! Это, определенно, для меня что-то новое, ранее я подобного не испытывал. Но правильно это или нет? Рассмотрение этого вопроса я отложу на потом.       Из раздумий и самобичевания меня вывел до боли, до скрежета зубов, знакомый голос. Этот голос я бы узнал из сотен голосов, даже с закрытыми глазами. Обладателя этого голоса я мечтал уничтожить. Задушить собственными руками. Авгур Публий. Это тот самый клирик, кто виновен во всех бедах моих и моей семьи.       — Я убью тебя! - зашипел я и двинулся вперед.       — Куда это ты? — грозный голос Граута и его тяжелая рука, упавшая мне на плече, слегка остудила мой пыл.       Заинтересованный и ничего не понимающий взгляд Лабеля, окончательно вернул мне самообладание и способность мыслить.       Я должен, я обязан проглотить это. Хотя бы потому что не могу пасть еще ниже в этих серых глазах Лабеля. Он единственное, что есть у меня сейчас и я не готов этого лишиться.       А потому я лишь стиснул зубы, сжал кулаки и отошел на задний план, в ожидании своей очереди.       Дальше все было как в тумане. Картинки перед глазами сменяли она другую. Вот бой, вот что-то мне говорит Оврон, вот на голову мне водружают шлем. Зачем? Да какая теперь разница. Сейчас ничего не имеет значение — только выжить. Вот на центр выходит Лабель. Клирик что-то восторженно вещает, размахивая руками. Лабель не двигается, лишь изредка бросает свой томный взгляд на меня. Что? Что он хочет?       Где-то на задворках сознания понимаю, что происходит что-то важное, что необходимо слышать и в чем необходимо присутствовать. И я включаю свой слух. Ради него. Ради обладателя этих глаз. Ради моего Лабеля.       Стоп! Моего! Моего? Сука… да, моего. Но об этом я подумаю потом.       Сейчас же я делаю шаг вперед, даже не обдумав ход действий. Ведь клирик искал добровольца, который не побоится выступить в бою против самого сына Флавия.       Из губ клирика, прекрасное имя «Лабель» звучало настолько мерзко, что я вышел, только бы прекратить эту пытку для моих ушей.       Дальше была пламенная речь Флавия, радость клирика, и, кто-то из гладиаторов вложил в мои руки оружие, а я стоял и был очарован этим мальчишкой. Я утонул в нем. Я мертв.       Гонг. И я жду. Стою в оцепенении, боясь пошевелиться. Я, конечно, идиот, но не самоубийца. Напасть на члена правящей семьи, да еще и под контролем вживленного чипа — равно смерть. А потому, единственное, что я сейчас могу сделать — это отдаться во власть моего хозяина.       А воображение рисует совершенно иное…       — Нападай. Прошу тебя! — слышу я возле себя такой мелодичный, бархатный, нежный голос. — Рикс, они ждут. И тебе все равно придется! — Лабель это произносит обреченно.       — Ради тебя! — шепчу я ему и замахиваюсь гладием, понимая, что это конец. Но я не жалею ни о чем. Мне нечего терять, кроме этих серых глаз, что смотрят сейчас с испугом. Но испуг, равно как и страх — это не любовь, не нежность и, даже, не страсть, а потому… потому будь что будет.       По телу разряд тока. Все тело содрогается от болевого импульса.       А дальше — темнота…