* * *
Юноша представляется Сяо Чжанем и оказывается старше на несколько лет самого Ван Ибо, что из-за разницы в их положении никак не сказывается на общении. Ибо все еще молодой господин, аристократ, стоящий статусом куда выше по сравнению с таким невольным как Сяо Чжань. Он, безрассудно великодушно по мнению прочих, берет раба под свою протекцию и пытается дать своей райской птице все, чтобы тот чувствовал себя если уж не как дома, то по крайней мере в безопасности. Лишь спустя месяцы и месяцы Ибо видит, как взгляд подневольного смягчается, как загрубевшие подушечки пальцев ненароком находят запястье Ибо. И сердце его каждый раз трепещет от этого невероятного чувства взаимности. Ибо хочет сжать в объятиях свою диковинную птицу, прикосновениями осыпать лицо под тканью куфии. Сяо Чжань искренне благодарен за то, что Ибо не пытается воспользоваться положением и нарушить данное когда-то обещание не тронуть его. — Я вижу, я не безразличен тебе, так дай мне свободу, позволь жить, как я хочу, — Сяо Чжань стоит у окна не смотря на Ибо. Ответ будет очевиден, и Сяо Чжань не хочет ничего видеть в глазах напротив. — За стенами этого дома ты покойник как и все твое племя. На что тебе эта свобода, если она все то же, что смерть? — Ибо гладит его предплечье кончиками пальцев, разговаривая тихо и спокойно. Такие беседы не были редкостью, и крики уже давно перестали работать. — Ты знаешь зачем… — Неужели ты так несчастлив со мной? — Он кладет раскрытую податливую ладонь себе на щеку, и Сяо Чжань наконец оборачивается к нему. — Я хочу иметь какой-то вес. — Твое слово и так имеет вес, я ведь не ограничиваю тебя практически ни в чем. Живи здесь как свободный, как моей возлюбленный. Будешь моим мужем — сможешь обнажить лицо, быть со мной и душой и телом, я буду лелеять и чтить тебя. Сяо Чжань кусает губы. Ван Ибо так открыт в своих желаниях, в выражении своих чувств, как сама птичка никогда не будет. — Это не настоящий брак. Ибо вздыхает и хочет отойти, восстановить привычную дистанцию, но Сяо Чжань перехватывает его руку. Тянет к своему лицу, второй рукой оттягивая край платка от шеи, и запускает туда руку Ибо. Тот, замерев, неуверенно двигает пальцами, прикасается к горячей шее, выступу адамова яблока, гладит выше — нежную кожу под подбородком, губы. Судорожно выдыхает и обводит их по контуру, подступает ближе на шаг в непреодолимом желании прижаться. Пальцы скользят по скуле, обратно к губам. И эти губы внезапно прижимаются к пальцам в сухом, тайном поцелуе. Ибо сломался — что же наделал Сяо Чжань, как же он будет теперь жить со знанием, какие на ощупь губы его птицы, но без возможности узнать их вкуса. Аппетиты всегда растут стремительно, дай только возможность ухватить кусочек побольше… Сяо Чжань, все это время жадно ловивший эмоции Ибо, вытягивает его руку из-под платка и упирается лбом в плечо. — Это неправильно… Ван Ибо сжимает его ладонь в своей.* * *
Возможно, из этого необычного союза что-нибудь да и вышло бы, но к Сяо Чжаню так не вовремя подошел человек и предложил помощь. Сяо Чжань даст ему информацию в обмен на свободу. Конечно, этому человеку были нужны деньги семьи Ван, а обозленный подневольный тут как тут — чем не идеальный информатор. Сяо Чжань метался, не понимая, что же ему делать, ведь уверенность в том, что счастлив он будет только на воле, подпиливалась жуком-древоточцем в образе нежности и понимания со стороны Ибо. Но в конце концов одно должно было победить. И Сяо Чжань пытается сбежать, предает своего ласкового тюремщика, вступает в сговор с противником. Он едва мог смотреть в глаза Ибо все то время, что люди по ту сторону крепкой стены готовились к атаке. Ван Ибо по началу думал, что сделал что-то не то. Может, задел неловким словом? Или слишком пугал действиями? Но истинное понимание приходит немногим позже. Дом заливает кровью. Повсюду огонь и крики людей. Сяо Чжань сбегает, отказываясь ждать конца расправы, только надеясь сбежать в пустыню раньше, чем за ним погонятся. Он молится о прощении за свое предательство, молится и за упокоение убитых. Вспоминает своих родных и ту боль, что чувствовал, когда их потерял. Думает: «Ибо никогда меня не простит. Будет проклинать до самой смерти». Сяо Чжань только надеется, что она будет быстрой. Но Ван Ибо не умирает. Они смогли отбить атаку — им очень повезло, — но все равно потеряли многих. Дом выгорел на треть. Ибо знает, кто предал их. Не хочет верить в это, но ему приходится. Отец мертв, и ему теперь придется восстанавливать все, что пожрало пламя и залила кровь. Однако он не может начать управлять домом, не отомстив за смерть родных. Ван Ибо приказывает поймать его райскую птицу. Уже не щадит. Смотрит, как ножом режет, Сяо Чжань того и гляди истечет кровью без единого прикосновения. — Тебя отдали мне в подарок. Чтобы я пользовался тобой, как хотел! Как рабом, подстилкой! — Чеканит слова новый глава рода. — Но я принял тебя как часть семьи. И чем ты мне отплатил?! Он срывает куфию Сяо Чжаня, резко, безжалостно, вместе с серьгой. Ее путь на пол прослеживают капли крови. Сяо Чжань бессильно плачет, осев на пол, закрывая лицо ладонями, но плачет не от боли, а от того, как от неправильности происходящего в нем все разрывается. И еще хуже становится от осознания, что он это заслужил. Ибо приседает перед ним, берет его лицо в ладони, вглядывается. Сяо Чжань жмурится, кусает губы, а слезы не перестают течь по его щекам. — Не смотри… Прошу не смотри… — едва шевеля губами шепчет он. В Ибо все так же плещется гнев, но он не может оторвать глаз от Сяо Чжаня. Как в гипнозе, зачарованный, любуется красотой карамельной кожи, тонких черт. Даже слезы и гримаса отчаяния не портят его. — Я возьму тебя. А ты отдашься мне. Потому что ты мой. Ибо смазывает на его шее стекающую за ворот одежд кровь. Когда Сяо Чжань открывает глаза, они пусты, буйное золотое пламя не горит, а лишь тлеет в глубине. Он ведь тоже влюбился в Ван Ибо, но желание сбежать было сильнее. А сейчас у него нет ничего. Ни цели, ни человеческого тепла. Ничего. Он остается сидеть неподвижно, даже когда Ибо поднимается на ноги и начинает снимать свою одежду, а потом и одежду Сяо Чжаня. Он не сопротивляется, только цепляется тонкими пальцами за Ибо, всхлипывает, отворачивает лицо. А Ибо, уже уложив свою драгоценную птицу на кровати, нависнув над ним, немного трезвеет. — Ты прекрасный, Сяо Чжань. Я так влюблен в тебя. Но ты предал меня. Мою семью. Отверг все, что я тебе дал. Я принял тебя таким, какой ты есть, но тебе и этого оказалось мало. Он гладит его заплаканное лицо, острые скулы, такие искусанные губы, изящный нос. — Твой дом разрушен, я принял тебя в свой, но ты все равно пытаешься вырваться куда-то. Чего тебе недоставало? — Ибо… — Сяо Чжань судорожно вздыхает. — Какая теперь разница? Ибо кусает его плечо, рычит, толкает носом под челюстью. — Невозможный… Сдалась тебе эта тряпка. С самого начала тебя не интересовало ничего, кроме этого. Я бы сделал тебя своим мужем. Чтобы ты мог спокойно открыть свое лицо передо мной. Но разве ты думал об этом? Хоть раз ты задумался над моими словами? Нет. Только пытался все это время сорваться в одинокую пустыню, где тебя уже никто не ждет. А напоследок решил и меня лишить всего. Сяо Чжань отдается ему совершенно не сопротивляясь. Гнется под уверенными ладонями, со стоном извращенного удовольствия принимает каждый толчок, терзает губы, которые так желал еще какие-то дни назад. Они оба будто пытаются урвать в последний раз то, чего больше не будет возможности получить. Остатки чувств, внутреннего трепета, так долго сдерживаемой страсти и любви, сгорающей в том огне вместе с домом Ванов. Совсем скоро все это рассыпется как карточный домик, погаснут последние угли и останется очередное ничего.* * *
А ранним утром Сяо Чжань выуживает кинжал из одежд Ибо. Усаживается на его бедра и нежно-нежно целует, приставив лезвие к его горлу. Ибо просыпается. Он не пугается, смотрит с пониманием, гладит карамельные бедра. — Любовь моя, — шепчет Ибо. — И мое проклятье. Он продолжает любоваться Сяо Чжанем до последнего удара своего сердца. Даже когда кинжал вспарывает его горло, он не отводит взгляда от блестящих в рассвете золотых глаз. Сяо Чжань одевается. Закрывает лицо кобальтовым платком и заправляет за пояс кинжал, еще хранящий тепло свежей крови. Он скрывается в пустыне, в одиночестве, вдали от солдат, разыскивающих его по всему городу.