Сокджин считает его идиотом

— Ты ему не дал, — говорит… не Сокджин. Шёлковым баритоном обнажает факт и несколько раз сморщивает несправедливо красивое лицо, но очки не поддаются, поэтому приходится поправить их пальцем. К слову — средним. И этого Юнги вполне хватает, чтобы ощутить себя персонажем фильма про злоебучее дежавю. Но вместо того, чтобы сурком орать на горе, Юнги беззвучно трескается в нервной усмешке. А имитация Сокджина задорно подёргивает ногой, отчего радужный рог на его пушистом тапке с единорогом треплется в такт. Не-Сокджин прав. Юнги — дев. Очевидно, «-ственник», а за окном — сентябрь, истекающий ливнями так, что аж завидно. Юнги тоже хочет, не совершая ошибки, запереться в комнате, укрыться одеялком по самую макушечку и хорошенько так потечь. Исключительно носом. Чёртов насморк! Хотя, обстоятельства, при которых Юнги его приобрёл, слишком уж прелестные; вызывают смятение и восторг, разогревающие до звёздных температур, отчего искрятся глаза и пылают румянцем щёки. Приятно вспомнить: Чимин накануне вечером случайно уронил Юнги в фонтан, пока они и без того мокро играли языками под ливнем. История, насквозь пропитанная жаждой и дождевой водой. А после они ещё и выжать друг друга пытались, к слову, очень усердно… Почти так же, как и вчера, непредвиденно встревает Сокджин. Тот самый, оригинальный. Он обозначает своё присутствие так: давится одним из желтков ритуальной яичницы и откашливается, грубо вколачивая кулак себе в грудь. Успешно воскрешается, чтобы посмотреть на Юнги растерянно-упрекающе. — Не дал? — произносит Сокджин голосом, похожим на скрип дверей склепа, отчего у Юнги по загривку пробегает холодок, и переводит взгляд на не-Сокджина. — Быть не может! Тот, весело фыркнув и зыркнув в сторону Юнги как-то знакомо колко, указывает на Сокджина зажатым меж палочек кусочком кимпаба с тунцом; парирует: — Может! Сокджин вскидывает брови, непревзойдённо передавая вскипевшее вдруг негодование — словно этот чайник сходил на разработанные специально для него актёрские курсы. — Дал Чимин?! — Увы, — вздыхает и без того экспрессивная версия Сокджина, — он тоже тормозит. Следующее они делают буквально олимпийски синхронно, на десяточку с дополнительными баллами за артистизм: цокают, отпивают из чашек, излишне звонко после приземляя их на блюдца, и поворачивают лица к Юнги, чтобы, одинаково изогнув левую бровь, обвести его мучительно долгими взглядами — оценивающими на твёрдую «идиот с носом». В воцарившейся тишине Юнги запоздало задаётся вопросом: почему его половую жизнь — точнее, её отсутствие — обсуждают и осуждают люди с подозрительно похожей генетикой. И ладно бы это был только Сокджин — к его негласным претензиям Юнги привык настолько, что уже едва восприимчив. Но вот от двойной концентрации натощак он, по ощущениям, удивительно для утра бодр. Вообще-то, именно Сокджину, а точнее, его внезапному отъезду на три дня, Юнги обязан за обрушившуюся на него невероятную возможность: приютить Чимина, пока ремонтировали подорванную его новым соседом комнату. Со слов Чимина следовало, что у этого безумного химика даже при попытке приготовить горячий шоколад неизбежно смешивалось что-то взрывоопасное. Не давалась ему никак готовка, если не брать в расчёт кипячение воды. Вот и в этот раз не получилось. Однако, горе-эксперимент, тотально потерпевший неудачу в одном месте, в другом вполне мог привести к успешному бурному химическому взаимодействию двух тел. К этому всё шло, когда объявившийся в дверях Чимин скромно попросился переночевать. Юнги не менее скромно понадеялся, что у них что-то сложится… — Сладких снов, Юнги-хён! — И тебе, Чимини. …но после двухчасовой киношки под попкорн и звуки поцелуев сложились только они — по разным постелям. Чимин постеснялся потеснить Юнги и остался на диване, а Юнги, не смея настаивать, понуро пополз в комнату. Правда, расстроиться Юнги не сильно успел. Ведь после бессонной ночи его ожидал квест на выживание, к которому он оказался не готов. Сразу после открытия штор и глаз — открывал он которые рьяно настолько, что чуть не проломил собственный череп резко распахнутыми веками и сильно дёрнутой гардиной, — Юнги предстояло узнать, что Чимин предпочитает спать голышом. Прям вот совсем. Стянув с себя не только пресловутую одежду, но и одеяло. Юнги смог оценить эту привычку по достоинству — его Чимин красноречиво презентовал, без стеснения разлёгшись морской звездой. Надо сказать, вид — пальчики оближешь. И не только их, ведь было что ещё: и шелковистая мошонка с шовчиком посередине, и мягкий обрезанный член с лоснящейся головкой и заметной выпуклостью узла, и пояс Аполлона, такой же выраженный, как и рельеф пресса… И всё остальное, отчего собачий инстинкт у Юнги сработал моментально. Едва другой не сработал — Юнги вовремя руки отдёрнул. И спрятал потёкшее было лицо в ладонях. Но недостаточно хорошо, чтобы не увидеть, как Чимин в какой-то момент с хныканьем перекатился на живот, вжался лицом в подушку и выпячил слегка зад… Пробрало Юнги знатно. Нашёл он себя нескоро, засевшим на пожарной лестнице, колупающим кусками побелку со стены и, возможно, в беспамятстве часть поглотившим. Предрассветное солнце томилось в ожидании зарева, растекаясь персиковым соком по лазоревому блюду неба с белой каёмочкой облаков. На фоне его Чимин — уже стряхнувший негу сна и натянувший одежду, в обрамлении наэлектризованных волос, сияющих будто нимб, с лёгкой тревогой во взгляде и всё ещё ярким следом от подушки на щеке, — выглядел как запретный плод. А ощущался как гравитация. Однако, Чимин первым притянулся к Юнги, потрепал его по плечу, возвращая с розовеющих небес на отдающую дрожью землю, и спросил, есть ли у него яйца. Юнги, свои украдкой ощупав, охотно кивнул. Тогда Чимин прикусил осторожно губу и неуверенно поинтересовался, не поможет ли хён их разбить. Яйца Юнги звенели хрустально и готовы были биться насмерть. Но ждало их другое — разочарование, ведь Чимин приготовил омлет с овощами — завтрак будущего чемпиона университетской баскетбольной лиги. А уже вечером, сразу после сотни трёхочковых попаданий в кольцо, измождённый Юнги случайно обнаружил себя в ванной комнате наедине с острой потребностью забраться в корзину для белья. Оттуда, благоухая солью и мускатными нотками, его манили явно принадлежащие Чимину вещи. И Юнги им изо всех сил противился. Даже когда открыл крышку. И когда сунулся лицом в скопление ещё влажных складок и жадно порывисто вдохнул. И особенно сильно сопротивлялся, когда в душе стихла вода и из-за шторки вышел Чимин. Наверняка, опять очень голый. Теперь ещё и очень мокрый. Деваться было некуда, как и отступать. Юнги решительно прикинулся ветошью, чтобы не отсвечивать, да так и обмяк. Словно он — небрежно брошенная вещь, свесившаяся с бортика корзины. И Чимин прошлёпал босыми ногами мимо, деликатно промолчав и прикрыв за собой дверь бесшумно. Юнги тоже старался не шуметь. Разве что пару раз обронил шампунь и стоны. Ведь изначальное наваждение понемногу спало, а за запотевшей шторкой душа всё ещё витал феромон Чимина. Юнги успел даже пофантазировать немножко. Например, о том, как он просыпается пораньше, накрывает Чимина собственной тенью и без преград и лишних копошений пригревает во рту его ещё мягкий член. Или как осторожными поцелуями покрывает манящую шею и губами прослеживает линию изгиба его спины, чтобы спуститься к ягодицам и проникнуть меж них языком… — С чего вообще ты это взял?! — наконец, сокрушается Сокджин, бесцеремонно срывая с Юнги вуаль воспоминаний. — Знаешь ли, хён, у меня… есть надёжный источник, — интригует не-Сокджин, коварно ухмыльнувшись. Вдобавок кривит и так недовольное лицо Сокджина, хрустнув соцветием брокколи, утащенным из его тарелки. Но Сокджин быстро берёт себя в руки, а лицо — в жёсткие рамки заострившихся черт. — Ты лжёшь, — утверждает он с пугающей уверенностью. — Отнюдь. Ни намеренно, ни заблуждаясь. — И кто же он? — прищуривается Сокджин, и не-Сокджин придвигается ближе, подманивая его пальцем. — Будешь много знать — скоро состаришься. В солнечном свете утра глаза Сокджина пугающе опасно темнеют до черноты, и Юнги вдруг вспоминает, что, вообще-то, изначально шёл на кухню за кофеёчком, подслащенным сиропом от кашля. А в итоге наблюдает, как Сокджина, обычно бесстрастного и неразговорчивого, буквально трясёт от бурей захвативших его эмоций — словно он все их запасы кофейных зёрен пощёлкал вместо семечек. — То есть, ты утверждаешь, что они не спали, — сцеживает Сокджин сквозь стиснутые зубы, и его оппонент бесстрашно кивает. — Если только рядом! — Насколько ты уверен, что они не?.. — Абсолютно! Первый Сокджин стискивает кулаки до хруста костяшек. Судя по взгляду, он совершенно не прочь совершить акт насилия. Юнги как раз вспоминает, что Сокджин предпочитает отбивать мясо голыми кулаками, смачно чавкая плотью при ударах, и вжимает голову в плечи… Но вместо этого Сокджин качает головой и, тяжело недовольно сопя, достаёт из кармана форменных брюк бумажник, а из него — купюру в десять тысяч вон, которую вместе с презрительным взглядом передаёт Сокджину Второму. Тот принимает деньги с видом подлинного превосходства. — Только этого — недостаточно, — сообщает он, властно вскинув подбородок. — Уговор был!.. — Умей проигрывать! — прерывает Сокджина его злой двойник. — Навещу тебя позже. И уходит, оставляя Сокджина в прескверном настроении отбивать по столу дробь мелодии, отчего-то напоминающей ту самую «Directed by Robert B. Weide», а позабытую яичницу — растекаться порванным желтком. Дабы не последовать его примеру, Юнги сливается тоже. Утекает, правда, недалеко, ведь в зоне потенциального трах-тибидоха оказывается будто бы как раз к тому самому моменту, когда Сокджин отыгрывает пальцами последнюю ноту. И незанятыми его пальцы оказываются недолго. Сперва они решительно пододвигают по столу чашу с ароматной выпечкой, а после принимаются наполнять кружку свежесваренным кофе. В сумрачном свете, что едва брезжит за окном, Сокджин, облачённый в шёлк и окутанный паром, словно дымкой тумана, вскидывает голову и приказывает: — Садись. Юнги моментально прилипает к стулу. Он хоть и альфа, но не слишком-то строптивый. Можно даже сказать, что послушный. По крайней мере, Сокджину повинуется беспрекословно. Возможно, самую малость на это влияет понимание, что Сокджин поджидал его, явно во всеоружии. Или же то, что Юнги, готовый ко взбучке и никак на снисхождение не рассчитывающий, получает совершенно другое. Он сглатывает судорожно, взглядом ёрзая по столу нетерпеливо. Выглядит всё это восхитительно, но и пахнет не менее классно — пиздюлями. Не физическими, ни в коем случае, ведь, очевидно, Сокджин чрезвычайно интеллигентен, и бережёт руки. Куда вероятнее, он изберёт путь ультранасилия и будет смотреть так, будто бы выжидает, когда же Юнги кончит тем, что подавится. Это вполне возможно и без активного участия Сокджина. Юнги сам охотно принимает угощение за обе щеки. Мычит гортанно, прикрыв едва ли не слезящиеся от удовольствия глаза, и активно работает челюстью. О том, последует ли за этим жратвоприношением жертвоприношение, Юнги не думает. Думать надо было сильно раньше, ещё когда их только связала первая совместная трапеза, и Юнги, словно бульдожка, несдержанно потёк на Сокджиновы прелести. Возможно, именно тогда Сокджин и начал подозревать Юнги в недалёкости, а так же в том, что юным альфой таким нехитрым способом вполне можно манипулировать. — Он превосходно постарался. Ты согласен? — внезапно говорит Сокджин. Юнги, взявший в рот очередную булочку, поднимает озадаченный взгляд и медленно кивает. Он пока что не в курсе, с чем именно соглашается, но не спорит и на всякий случай прекращает жевать. — Ты должен его похвалить, Юнги-я, — продолжает Сокджин и на вопросительное мычание поясняет елейным голоском: — Чимини. Он очень долго, выбирал, как тебя порадовать. И подготовил для тебя угощение… Тебе же нравятся его персиковые пышечки, Юнги-я? Юнги потрясённо замирает и выпучивается в никуда, ярко пестрящее вспышками-образами. Сокджин тем временем продолжает акт словоизлияния, будто бы и не замечая внезапного погрязания во флешбэках: — Он, знаешь ли, очень переживал за форму. Не знал, какие тебе больше нравятся. Пришлось попотеть, потренироваться, но, кажется, в итоге ты счёл их достаточно аппетитными. Юнги осторожно сглатывает. Он, чёрт возьми, прям чувствует сочный намёк в каждой фразе Сокджина. Но уточнить, идёт ли речь о начинке булочек или всё же о крепкой попе Пак Чимина, так и не решается. К слову, булочки вишнёвые. К слову… вишнёвые, оказывается, не только булочки. Узнаёт Юнги об этом на неделе и говорит: — Ого! — подразумевая: «Это кто ж тебя так надул, принцесса Жвачка?». Сокджин позволяет себе закатить глаза. Пара прядей волос — свежевыкрашенных в серебристо-розовый — кончиками цепляют его ресницы. Сокджин одаривает их пренебрежительным косым взглядом, нервно смахивает в сторону и отгораживается линзами очков, привычно пододвигая их пальцем. Естественно, средним. То, что Сокджин считает тупыми даже собственные волосы, для Юнги не откровение. Как и для Сокджина — следующее: — А тебе идёт… Вряд ли Сокджина трогает внезапный комплимент. Скорее уж, жажда мести побуждает его поделиться животрепещущим. — Это Тэхён постарался, — говорит он, не удержав изящного взмаха рукой, с как бы невзначай оттопыренным очевидно каким пальцем, в сторону двери; выдерживает паузу, словно хорошее вино. — Мой младший брат. Он смотрит на Юнги выжидающе, словно обдумывая необходимость пояснить значение слова «брат». Юнги кивает, для убедительности пару раз подмигнув. Он бы сам с трудом справился с пояснением, не опускаясь до физиологических банальностей, поэтому не планирует напрягать этим Сокджина. Тем более, у самого Юнги имеется подобное исчадие — Дьявол в школьной юбке с катастрофически похожим лицом. А вот голова Сокджина, подсвеченная алым светом закатывающегося за горизонт солнца, и впрямь похожа на огромный шарик вишнёвого мороженого… Пожалуй, Сокджину за это влетит. Прям по розовому темечку, где поражённые краской волосянки топорщатся особенно заметно. Наверняка, учителя сразу заставят перекраситься в чёрный или срезать волосы. Это даже может сказаться на успеваемости, ведь большинство преподавателей наглухо законсервировались в средних веках. Юнги успевает Сокджина пожалеть и думает по-дружески приободряюще хлопнуть по плечу, но не решается, побоявшись то ли влипнуть в сладко-розовую массу, то ли — взгляда. Сокджин выглядит так, будто разочарован в масштабах его умственной отсталости. Вздыхает устало, трёт переносицу под очками. Смотрит и во взгляде видно: считает идиотом. Как и прежде.