***
За неделю, что я жила в этом новом, пугающем, но таком интересном мире, я поняла, что: буду выделяться, как бы не старалась; мои родители — чистое золото и я бы их не променяла ни на каких других, даже если мне выплатят разницу полновесными йенами; японский хуже китайского; моя причуда — полный отстой. Но давайте по порядку. Начнём с того, что я буду чёрной овцой, как бы не старалась отбелить шерсть и притворяться самой что ни на есть японской японкой. За ту неделю, что я потратила на адаптацию, выяснилось, что у японцев нет такого базового для меня элемента общения, как сарказм. Вообще нет, ни в каком проявлении — или есть, но я, королева злоязычия, не могу его опознать, а это тоже самое, что и полное отсутствие. Каждый раз, когда я говорила «ага» с интонацией «это идея отстой, оставьте меня в покое», папа с мамой воспринимали это как восторженное согласие и делали то, что хотели. Таким образом сегодня я была наряжена в платье (даже без кармашков!), похожее на лимонное пирожное с завитками крема-рюшей, хотя мы собирались на прогулку. Как бы не хотелось побегать по двору и полазать по кустам, намертво вбитые прошлой мамой рефлексы «надела красивое — ходи, как девочка, а то прибью» не исчезнут от простой смерти. Не быть мне ямато надесико. Сколько белоруску суши не корми, а она всё в лес партизанить рвётся. Внешность тоже подкачала — даже за неделю так и не смогла привыкнуть к своей кукольной (в плохом смысле) внешности. Когда неопытные авторы описывают героиню идеальной красоткой, они плохо себе представляют конечный результат — а именно, меня, такую, как сейчас, от которой мурашки по коже бегут. Абсолютно у любого человека есть асимметрия во внешности, от едва заметной до ярко выраженной, но есть. Брови разной формы, один глаз больше другого, морщинки в одном уголке рта — это норма, и это красиво. Не зря все так пытаются нарисовать себе веснушки — это бюджетный способ моментально улучшить внешность, сделав её более запоминающейся, оригинальной и живой. Чего не скажешь обо мне — из-за абсолютной симметрии лицо выглядело достаточно неживым, чтобы я напоминала сама себе компьютерную модельку. Даже мимика выглядела пластиковой — как будто под кожей не мышцы, а механизмы. Пока что получалось только слегка улыбаться, как Мона Лиза, не вызывая дрожи у самой себя. И так выглядела только я — мама была шикарной красоткой с целой кучей изюминок (как в ромовой бабке) на мой славянский вкус, а папа был невзрачным, но симпатичным, так что даже на 2d графику не спишешь. Причина такой нечеловеческой идеальности крылась в моей причуде, которая, по объяснениям мамы, классифицируется как «мутация», а значит, влияет на весь организм вплоть до внешности. Во всяком случае, мне так кажется, пока трудно быть уверенным, однако, это планомерно подводит меня к мысли, почему моя причуда — полный отстой. Одной внешностью проблемы не ограничиваются, но об этом чуть позже. О своей семье я узнала следующее: Чисаки — строгий матриархат, так как причуда передаётся от матери к дочери с самого начала эпохи появления мета-способностей (также свою роль сыграл наследственный стальной позвоночник, который иногда использовался как бита, чтобы ломать чужие жадные руки). Забавный факт, что именно из-за этого Рен взял фамилию Химари, а не наоборот. Вот уже пятнадцать поколений каждая новая Чисаки получает причуду, основанную на крови, иногда мутируя совершенно необъяснимым образом. Например, моя бабушка могла выращивать кристаллы из собственной крови, хрупкие, но бесконечно прекрасные — мама даже продемонстрировала брошь с россыпью алых камней, похожих на рубины (в руки благоразумно не дали, видя, как у меня загорелись глаза от такой красоты), а у дедушки было простое увеличение интеллекта. Зато у мамы причуда, связанная с солнечным светом, как пояснили мне простым языком — «я впитываю солнечный свет, чтобы оставаться здоровой, светить по ночам и греть тебя, когда ты мёрзнешь, Химэ-чан». Моё предположение в том, что Химари накапливает УФ-излучение в крови, чтобы потом использовать их по своему желанию. Причуда отца каким-то образом связана с химическими реакциями. Его понятие о развлечении заскучавшей дочери — вырастить кристалл медного купороса прямо в ладони, предварительно опустив руку в колбу с раствором, пока я в полном шоке смотрю на такое нарушение техники безопасности. Дальше достаточно просто вспомнить задачки по биологии за 8 класс — какой ребёнок будет у пары с доминантной причудой крови и рецессивной причудой химических реакций? Первый ответ, который придёт вам в голову — причуда, влияющая на химический состав крови ребенка, будет верным. Как именно, и на что влияет — это уже другой разговор. Врачи смогли примерно выяснить, что послужило причиной комы Химэясу — причуда начала экспоненциально эволюционировать, забирая из организма ребёнка столько ресурсов, что уже на следующий день после начала пробуждения тело начало пожирать само себя. Как только врачи поняли, что нужно просто накачать Химэясу всем и побольше, аутофагия не только прекратилась, но, ко всеобщему удивлению, началась в обратном направлении, превращаясь в регенерацию. Именно поэтому уже через неделю после комы я могла бегать и чувствовала себя лучше всех на свете, по этой же причине волосы из ёжика за такой короткий срок превратились в каре до подбородка, а прокол от капельницы зажил в тот же день, как я проснулась. Прикольно, но это как гранатой колоть орехи — одно неверное движение, и ты доиграешься. Все плюсы регенерации перекрываются одним огромным минусом — если я начну использовать причуду (хрен пойми какую и как, напомню) не соблюдая высококалорийную диету и график приёма «витаминдзё», то комой дело не обойдётся. Самое «лучшее» в этом всём? Причуда вполне может быть пассивно работающей, а значит, нынешние две тысячи калорий в день в будущем могут превратиться в двадцать тысяч, а витаминдзё из горстки станут горой. Так что да, моя причуда — полнейший отстой, даже если я её пока ни разу не использовала. Наконец, японский. Я изучала китайский в качестве хобби и могу сказать с уверенностью — насколько японский легче в произношении, настолько же он сложнее в написании. Зачем им три азбуки, понять не могу. Мне показывают закорючку, на иероглиф не похожую, я понимаю, что это не кандзи, да. Но хирагана или катакана? Поди разберись. В конце концов я плюнула на обе азбуки и сосредоточилась на кандзи, которые щёлкала, как орешки, запоминая десятки в день — они все разные, как их перепутать? Надеюсь, полное погружение в языковую среду (потому что другого выбора нет вообще) сможет выправить ситуацию с моей вынужденной безграмотностью. Родители сначала не хотели учить меня вообще. В ход шли отговорки типа: «ты слишком маленькая», «ты только после комы», «тебя воспитательница в детском саду научит всему, что нужно». Но я рвалась, как бульдог с поводка и требовала, умоляла, угрожала, выжимала силком нужные мне сведения. Лучший способ добраться до информации — это интернет, а без знания японского я далеко не уеду. К тому же, мне было нужно оправдание, чтобы получить в руки тетрадку и ручку, чтобы записать всё, что я помню о каноне, пока знания окончательно не покинули мою несчастную и уже подозрительно пустую голову. Из бумажных носителей под рукой были только раскраски — и как бы не прельщала мысль изложить думы свои матом поверх Тодороки Энджи, практической пользы в этом было ноль. Для того, чтобы начать ведение тетради, которую я собиралась беречь, как зеницу ока и использовать, как путеводную звезду, нужно было две вещи: шифр и точка отсчёта канона. С шифром я поступила просто — смешала в единую кучу кириллицу, латиницу, арабские и латинские цифры, и записала всё задом наперёд. Да, способ топорный и любой со знанием русского и английского и половиной мозга догадается моментально — но что если я придумаю сложный шифр, а затем сама его забуду, как мангу? Что мне тогда, идти к Недзу на поклон, чтобы дать ему в руки потенциальное оружие против самой себя? Ага, ищите дуру — лучше просто напишу an0j и попробую составить из похожего набора символов слово ∃bтSачƆ. С точкой отсчёта было сложнее — я не могла просто позвонить Тошинори и спросить «слюшай, дарагой Тоши-джан, ты там со своей Немезидой уже дрался, да? У тебя как лёгкие, оба на месте?». Всё, что я помнила об этой схватке — она была за пять лет до канона, незадолго после боя с какой-то бензопилой (может, прям с тем самым акулоподобным типом, которому надрал задницу Старатель, как знать), и Всемогущий пропал на месяц с радаров. Ещё можно было найти информацию о Настоящем Мике, но я не помнила его точный возраст — где-то между 28 и 30, а учитывая, как быстро в каноне разворачивались события, разброс даже в пару месяцев был критическим, не то что три года. Конечно, можно было просто каждый год смотреть Спортивный фестиваль Юэй, и ждать появления Мирио, Тамаки и Неджиро на экране, но кто сказал, что я не родилась за 5-10 лет до основных событий или настолько же после? И чего ждать тогда? Так что пришлось, едва не скрипя зубами от досады, открывать свой пушистый розовый блокнот с нарисованным на обложке укуренным котёнком, единственное искупительное качество которого — замочек (правда, в детстве я такие замки выламывала ножницами, но хоть какая-то защита), и записывать сначала все немногочисленные способы определить, сколько мне беспроблемно жить осталось, и только потом то, что я помню из событий канона. Оказалось, что не так мало, как боялась — с горем пополам пересказала три сезона аниме, застопорившись только на четвёртом. Я совершенно не помнила о Восьми Заповедях — сколько именно там членов, какие причуды и, самое главное, как зовут лидера и даже его злодейского имени. Восстановитель или Реконструктор? Вот блин, надо было меньше читать фанфиков на английском, а то в голове только Оверхаул, хоть убейся. В отчаянии обгрызая колпачок ручки, я изо всех сил напрягала память, как могла, стараясь вспомнить, как же звали Оверхаула (оставлю так, всё равно нет вики, чтобы проверить, как правильно). Помню, что его фамилия означала «править что-то там», помню идиотскую маску чумного доктора, похожую на клюв тукана, помню, что он был симпатичный, но совершенно психованный, а звали его Кай… Чисаки. Чисаки Кай. Чисаки. Твою же бога душу мать.***
Мама, святая женщина, заметила, что я не спустилась на обед — ещё бы не заметить, когда стол завален исключительно моей едой и только в углу сиротливо стоят родительские тарелки. Она вошла как раз в разгар моего нового витка тихой истерики (в последнее время я всё чаще в них впадаю, но иначе просто не получается). Наверняка со стороны зрелище было забавным — маленькая девочка в пышном жёлтом платьице застыла в позе мыслителя Родена и смотрит на блокнот, покрытый непонятными закорючками так яростно, будто эти закорючки её лично оскорбили. Как и положено всем замечательным матерям, моя не осталась в стороне и со всей серьёзностью спросила: — Химэ-чан, что-то случилось? — Да, — процедила я сквозь зубы. — Что беспокоит мою маленькую принцессу, мы с папой можем как-то помочь? — продолжила допытываться Химари, которая была готова выполнить любую мою просьбу, даже порой абсурдную — она раза три рассказывала мне одну и ту же историю о семье Чисаки, пока я полностью не удовлетворила своё любопытство. А папа лично сходил и купил мне этот уродливый богомерзкий блокнот, который теперь издевался надо мной своим присутствием. — Ка-сан… — жалобно протянула я, — Я не знаю, как подписать дневник … Вот мой коварный способ узнать, не родственница ли я тому Чисаки, который Кай. В каноне он был сиротой, которого взял на воспитание босс Восьми Заповедей. Вдруг сейчас выяснится, что он мой кузен, который повторил трюк Шигараки и убил свою родню во время семейного обеда? А так я спрошу своё имя, спрошу, как его выбрали, а оттуда уже легче в четвёртый раз спрашивать о своих предках и родственниках, настойчиво ища Кая среди них. — Давай Ка-сан тебе покажет, солнышко! — моментально заулыбалась мама, обрадовавшись такому простому решению проблемы. Она присела рядом на маленький диванчик-кресло, аккуратно откладывая в сторону плюшевого кота, к которому я питала необъяснимую любовь. Наверное, потому что в комнате он был единственным чёрным предметом, остальное было розовым, бело-розовым, пудрово-розовым, нежно-розовым, а иногда даже пастельно-жёлтым и голубым (последние два цвета выглядели сиротливо на фоне того клубничного торта, который мне приходилось называть своей комнатой). Комната, конечно, красивая, но у меня от неё скоро будут диатез. В качестве столика я использовала поднос с ножками — мне вообще было гораздо приятнее развалиться на полу или на указанном диванчике, и заниматься своими делами в обнимку с чёрной плюшевой кошатиной, чем залезать на стул, освобождать стол от завалов и сидеть, как учили в школе. Если я правильно поняла принцип работы своей причуды, ни сколиоз, ни проблемы со зрением мне не грозят до тех пор, пока я ем, как лошадь. Удобно — у старой-меня ушла тысяча баксов на исправление близорукости. Аккуратно высвободив из-под моего локтя блокнот, мама пролистала уже заполненные кривоватым с непривычки почерком страницы, и попыталась прочесть написанное. Последняя запись выглядела так: «Иаk 1каsNhC?!», рядом был нарисован огромный злой каомодзи ярко-красной ручкой. Видимо «(ﾉಥ益ಥ)ﾉ» на пол-листа добил её окончательно и мама звонко захохотала. Ну ладно, мне не жалко, пусть смеётся, лишь бы продолжала поддерживать любые мои идеи, мне нужны исполнители планов, раз главный стратег этой семьи пока что высотой с журнальный столик. Химари взяла ту самую красную ручку, которой я так старательно малевала злую рожу (вижу в этом намёк, мам, но не пойму на что), и спросив взглядом разрешение написать что-то в моём свитке знаний (вот вам ещё одно доказательство, какие бесконечно классные мои новые родители, уважают мои личные вещи), начала выводить кандзи. Я смотрела так пристально, будто мне сам Стивен Хокинг рассказывает о своей теории чёрных дыр. Сначала появилось что-то, похожее на заборчик, потом трезубец, а затем квадратик под зонтиком. — Так пишется наша с тобой фамилия. 血 — как «чи», кровь», и 崎 — как «саки», мыс». Первая Чисаки приехала сюда, в Сидзуоку, и поселилась около моря. Поэтому она взяла такую фамилию, которая описывала бы нашу семью — причуда и место жительства. Она была весьма буквальной, — увлечённо рассказывала мама. В тот момент я, наверное, выглядела как настоящая четырёхлетка — с разинутым ртом внимала каждому слову и сияла от счастья. Столько новых сведений, это же праздник жизни! Мама продолжала, рисуя что-то, что не поддавалось описанию. Я распознала кандзи «姫», который означал принцессу и читался как «химэ», а дальше было совершенно неопознанное «康», которое должно читаться как «ясу» в моём имени. Очевидно, что «Химэ-чан» было не только сокращением имени, но и ласковым обращением, вроде солнышка или лапочки. «Принцесса моя», прикольно. — Это твоё имя, Химэ-чан. Первый кандзи ты уже знаешь, мы его учили недавно. Можешь прочитать его для меня? — спросила мама. Я послушно доказала, что да, могу, и не только прочитать, но и записать рядом — не так красиво, как у мамы, но более чем разборчиво, уже набив руку за неделю бесконечных повторений. — Второй иероглиф означает «Ясу» — излечение. Ты родилась такой крошечной, такой слабой, что мы с папой боялись за твоё здоровье. Мы хотели назвать тебя Ясукой — «здоровый ребёнок», но когда твой папа увидел тебя в первый раз, то сразу понял, что ты самая красивая девочка во всём мире, его маленькая принцесса. Так что мы придумали совершенно новое имя, чтобы пожелать тебе того, чего хотели больше всего для своей малышки — любви, счастья и здоровья. Вау, как-то неожиданно эмоционально получилось. Я на такое не рассчитывала — думала, выбрали имя из понравившихся в списке имён для младенцев, как все нормальные люди. А тут щастья-здоровья-поздравляем, обалдеть можно. С одной стороны, здорово, когда у тебя уникальное имя — выделяешься из толпы, с другой стороны, хреново — выделяешься из толпы. Ай, придумаю что-нибудь, сокращу как-нибудь для маскировки. Спасибо, что не Ясука — не имею привычки смеяться над именами других людей, но тут прямо напрашивается. — Спасибо большое, Ка-сан! — заулыбалась я ей во все зубёнки и даже инициировала объятья, которые обычно стоически терпела от них. Не настолько ещё привыкла к незнакомым людям (которых в голове всё ещё периодически называю Химари и Рен, а не мамой с папой), чтобы лезть к ним с обнимашками. Но по такому случаю можно. Видимо, Ками я угодна в состоянии паники, раз они меня с таким упорством доводят — повода для волнений не было совсем. Мой «прекрасный» мозг, стоило открыть коробку, подписанную «Чисаки Кай», тут же выдал целую кучу фактов о нём, в том числе о семье, примерный состав Восьми Заповедей (без имён, я не настолько крутая), и даже значение его имени. Его кандзи «чи» означал сразу три вещи — управлять, подавлять и лечить. Не знаю, как он пишется, но точно не как моя «чи» заборчиком! От сердца отлегло настолько, что я схватила блокнот, расцеловала злобный каомодзи и заплясала по комнате, отфутболивая во все стороны бесконечные плюшевые подушки-сидушки. Живём, и живём счастливо! Никаких якудза в родственниках! Ньяхаха! Теперь и пообедать можно — в радостный желудок еды больше влезает. Правда, счастье продлилось недолго — пока я медитировала над последним моти, собратья которого уже в глотке встали, и думала, как бы ухитриться не лопнуть от жадности, из магазина вернулся папа и обрадовал меня тем, что уже завтра пора в садик, а то меня там заждались. Пап, вот умеешь ты портить настроение, тебе бы в политики пойти.***
«А вот и они» — подумала воспитательница, отчаянно стараясь не скривиться, глядя, как подъезжает знакомый автомобиль, — «Чисаки-чан и неприятности, которые она приносит с собой уже второй год подряд». Мурасаки-сан была уже пожилой, так сказать, солидной женщиной за сорок, последние двадцать лет посвятившей работе воспитательницы, но такой ребёнок ей попался впервые. Не то чтобы Чисаки Химэясу была самой сложной в садике — никто не сравнится с тройняшками с причудами прыгучести, вспышки и выделения липкой жижи, с которыми моргнуть лишний раз страшно. Пока один расставляет ловушки, второй обескураживает жертву и дарит третьему время на учинение разгрома. Но тройняшки были головной болью другой группы — а в группе Мурасаки-сан не было никого труднее Химэясу. Начнём с того, что никто не предупредил женщину, что причуда девочки классифицируется, как мутация. Маленький мутант развивается скачкообразно, делая колоссальный шаг вперёд в умственном развитии только после пробуждения собственной причуды. Таковы факты нынешних реалий — у детей с причудой мутации все ресурсы организма идут на поддержание физического состояния, а не мозговой деятельности, потому что непробуждённая причуда работает «в холостую», потребляя энергии больше необходимого. К сожалению, такое необычное развитие приводит к некой… сегрегации мутантов. Как правило, маленькие мутанты не ходят в ту же школу, что и их одногруппники из детского сада — с новым коллективом проще, они не помнят, как ты с удовольствием ел песок, зачерпывая его лопаткой, и пытался правильно собрать пирамидку из трёх колечек, каждый раз не справляясь. Возможно, именно поэтому Чисаки-сан при регистрации не упомянул тип причуды дочери. Увы, но в итоге это сыграло против самой Химэясу, когда, за отсутствием ярко-выраженной мутации, дети (и их родители) просто стали считать её умственно отсталой. А уж когда она из-за болезни пропустила целый месяц, то и вовсе решили, что она болеет чем-то заразным. Воспитательница попыталась было решить как-то этот вопрос, но быстро сдалась — она с подобным ребенком сталкивается впервые за всю карьеру, в методических пособия нет пункта «как определить мутанта, если внешних признаков нет», откуда ей знать, как справляться с такими ситуациями?! Вопреки всем ожиданиям воспитательницы, сегодняшнее утро уже отличалось от остальных. Химэясу привела в сад её мама, Химари-сан. Обычно ребёнка приводил отец, который работал из дома, и мог позволить себе оставить утро свободным, в отличие от Химари-сан, чей магазин открывался раньше, чем сад. Мурасаки-сан такой расклад казался необычным, но она молчала — в конце концов, это не её дело, даже если другие мамочки так и норовили осудить Химари-сан за то, что та «променяла семью на бизнес». Самой Мурасаки-сан хотелось бы гордо задрать нос и объявить, что она выше сплетен, но она прекрасно помнила, как обсуждала тогда ещё живую Чисаки Рими, мать Химари-сан, со своими подружками, кода та пыталась «отмыться» от славы своей семьи. Не получилось — все те века, что Чисаки жили в Сидзуоке, каждый горожанин знал, что за ними следует дурная репутация и связанные с ней неизбежные неприятности. По скромному мнению самой Мурасаки-сан пусть лучше уж приходит Рен-сан, который мог быть Чисаки по фамилии, но выглядел слишком непримечательным, чтобы доставлять проблемы. Но сегодня это была мать, которую Мурасаки-сан видела раза три за всё время работы с группой. Женщина мысленно скривилась — слишком уж хорошо выглядела Чисаки-сан для той, кто целый месяц дневал и ночевал у постели собственного болеющего ребёнка. Будто не в больнице, а в салоне красоты была, ха! А вот Химэясу-чан, к сожалению, выглядела, как всегда — слишком худой, слишком бледной, слишком лохматой и готовой расплакаться не зайдя даже в помещение. Вот уж где маленькая Чисаки давала всем в группе фору, так это в плаче. Кто-то взял её фломастеры? Плач. Не выспалась? Плач. Помешали смотреть в окно? Плач. Плач, плач, постоянный плач по поводу и без. Мурасаки-сан к ней иногда боялась лишний раз подойти, чтобы не спровоцировать — вдруг опять зарыдает, и вся группа подхватит следом? Да, всего восемь детей, но это целых восемь четырёхлеток, половина которых получила свои причуды и не умеет ими пользоваться. Пусть лучше сидит, играет с кубиком Рубика, плевать на социализацию, всеобщее спокойствие дороже. Воспитательница, обречённо вздохнув, приготовилась надевать на лицо вы (м)ученную улыбку и снова изображать хорошего, вежливого работника, даже если ей хотелось кричать. В окно она наблюдала, как сияющая от счастья Чисаки-сан (если подумать, она никогда не видела Химари-сан расстроенной, если бы только дочь в неё пошла, было бы в сто раз проще), увлечённо о чём-то рассказывала прижавшейся к машине Химэясу-чан. Та слушала с видом мученицы, ведомой к эшафоту, и от машины отходить отказывалась. Затем Чисаки-сан, подумав, показала два пальца, затем три. Девочка помотала головой и тыкнула раскрытой ладошкой в сторону мамы, на что Чисаки-сан звонко рассмеялась и кивнула головой. Нахмуренное личико ребёнка разом посветлело, будто солнышко выглянуло из-за туч. Она с радостным визгом кинулась обнимать Чисаки-сан, потом схватила её за руку и потащила в сторону садика. О чём бы они не торговались, результат крайне положительно сказался на настроении девочки. Слишком высокая и смуглая по японским меркам, Чисаки Химари пересекла порог частного сада «Корумусу», подхватив торжествующую Химэясу под мышки, как Рафики Симбу. Мурасаки-сан шла им навстречу. Вглядевшись в лицо девочки поближе, она с удивлением поняла, что Чисаки-чан, оказывается, на удивление красивый ребёнок. Как только с её личика пропало это одеревенелое равнодушие, с которым она ходила весь год до этого, то стало видно, что малышку не портят даже слишком большие для личика глаза, в данную минуту сияющие от чистого восторга и нерастраченной энергии. Уже сейчас было видно, что когда Чисаки-чан войдёт в подростковый возраст, то из милой девочки она станет настоящей красавицей, если только не будет ныть. — Здравствуйте, Мурасаки-сан! — разулыбалась Чисаки-сан, вежливо раскланиваясь с женщиной. Химэясу, которая от таких бултыханий в воздухе возмущённо заныла «Ка-саааан!» и попыталась вывернуться из крепкой хватки. — Доброе утро, Чисаки-сан! Как вы сегодня себя чувствуете? Химэ-чан, ты готова к садику? — воспитательнице даже стало неловко от такого неприкрытого энтузиазма женщины, которая ей не особо нравилась. — У нас всё отлично, правда, Химэ-чан? — девочка в ответ упрямо мотнула головой, скрывая глаза за пушистой чёлкой, — Что такое, Химэ-чан? — Мне не нравится, когда другие зовут меня Химэ-чан. Только Ка-сан и То-сану можно называть меня так, — несмотря на такое вопиющее хамство, Химари-сан только хихикнула и чмокнула дочь в макушку, перехватывая поудобнее. От такого неприкрытого хамства у Мурасаки-сан аж глаза выпучила — чтобы ребёнок посмел возражать взрослым?! Дерзость неслыханная! Более того, почувствовав себя смелее положенного, Химэясу ловко спрыгнула с рук матери и продекламировала своё заявление в ультимативной форме: — Мне обещали, что в садике будут учить алфавит! — она так резко запрокинула голову, что и так держащиеся на честном слове хвостики окончательно растрепались, отчего волосы девочки стали напоминать рыжую львиную гриву. — Эээ… Ясу-чан, мы, конечно, будем учить алфавит, — «только не с тобой», хотела добавить женщина, но благоразумно промолчала. Не хватало ещё спровоцировать плач прямо на пороге — какой бы наглой не была новая Химэясу, она оставалась той прежней нервной девочкой, от которой отказались все прошлые воспитатели, не желая возиться с этой бомбой замедленного действия. Любой гиперактивный ребёнок будет в тысячу раз лучше постоянно орущего, ноющего и ревущего. Девочка, увидев, что никто с ней не спорит, торжествующе вздёрнула нос к потолку и побежала переодеваться. Пока она возилась у шкафчика, самостоятельно пытаясь снять с себя длинный розовый шарф повязанный поверх тёплого зелёного пальтишка, не запутавшись в процессе — в отличие от других ётиэн, здесь позволялась неформальная верхняя одежда. Мурасаки-сан, понаблюдав за старательно пыхтевшей Ясу-чан, решила заранее выяснить, с чем ей предстоит сегодня столкнуться. — Чисаки-сан, могу ли я поинтересоваться, какие изменения следует внести в наш график ради потребностей Химэясу-чан? — воспитательница попыталась как можно деликатнее переформулировать фразу «мне нужно знать триггеры нестабильного мутанта, чтобы не подвергать опасности себя и детей». Деликатно не получилось — скорее, слишком формально, сухо и равнодушно. — Изменения коснулись только питания, но Рен-кун уже предупредил об этом директора, — Мурасаки-сан едва не скривилась, услышав «Рен-кун». Сдержалась лишь усилием воли. Что за панибратское, пренебрежительное обращение жены к своему мужу?! — Хорошо, в таком случае поблагодарите своего супруга от моего имени за предусмотрительность. — Обязательно, Мурасаки-сан. Неугомонная Химэясу, с трудом запихав в небольшой шкафчик пальто и длинный шарф, теперь пыталась уместить слишком объёмные розовые ботинки на маленькой полке. Она была одета в зимний вариант формы детского сада — голубой комбинезон поверх бежевого свитера. В этом не было ничего нового — девочка мёрзла постоянно, и ей разрешили в качестве исключения ходить так, или ребёнок не отходил от обогревателей дальше метра. — Попрощайся с мамой, Ясу-чан и мы с тобой пойдём знакомиться с группой, у нас как раз появились новые детки, — Мурасаки-сан попыталась подать руку Химэясу, но та отшатнулась от протянутой в её сторону ладони, будто ей гранату подсовывают, и кинулась к матери с объятьями. Когда Химари-сан склонилась перед девочкой, чтобы той было удобнее обниматься, Ясу-чан вдруг состроила преувеличенно серьёзное личико и провозгласила: — Ave, Ka-san, morituri te salutant! Aut cum scuto, aut in scuto! — произнеся эту тарабарщину, Химэясу расхохоталась, разжала руки и бросилась к дверям, заставляя Мурасаки-сан бежать за ней, в попытке нагнать неугомонного ребёнка.***
Ближе к обеду Мурасаки-сан позволила себе расслабиться. «Новая» Химэясу, как оказалось, прекрасно умела развлекаться сама с собой — она взяла рюкзачок, доверху набитый игрушками, села в дальний угол и потеряла интерес к происходящему. Конечно, так было не принято — детям не разрешали приносить из дома свои игрушки, чтобы не создавать раздоров среди других малышей, которые могли бы позавидовать и устроить ссору. Опять же, Химэясу была исключением из многих правил — директор благоволил семье Чисаки, будучи близко знаком с бабушкой девочка, Чисаки Рими, и явно знал о мутантном факторе причуды Ясу-чан. А вот почему он не потрудился предупредить об этом Мурасаки-сан, которую буквально кинули в середину озера и приказали научиться плавать — это уже другой вопрос. У женщины накопилось много чего невысказанного в сторону директора, но она предпочла не устраивать открытый конфликт. Как и сейчас, собственно — хочет Чисаки-чан строить динозавра из конструктора, пускай строит, меньше пересекается с Кенсаку-куном, который остался в группе, вопреки просьбам уставшей от их распрей воспитательницы. За социализацию, как оказалось, можно было не переживать — вместе с Ясу-чан в том же углу уселась Рей-чан, милая девочка, у которой была причуда «тревожная сирена» — девочка могла издавать оглушающий вой, придавая ему направление — звуковые волны сбивали с ног даже некоторых взрослых. К удивлению Мурасаки-сан, Рей никогда не нервничала рядом с Химэясу — наоборот, она была единственным ребёнком в прошлой и этой группах, который добровольно и с удовольствием играл с молчаливой Чисаки-чан. Пятеро новичков попытались было пообщаться с Ясу-чан, приманенные к ней, как мотыльки к фонарю, но та зыркнула на них исподлобья и детки с визгами шуганулись в разные стороны. Химэясу попробовала провернуть тот же трюк с Рей-чан, но она просто заулыбалась в ответ и переспросила, может ли она сесть рядом. На это аргументов против у Чисаки-чан не нашлось, и она милостиво позволила помочь ей в сборке крыльев птеродактиля. Мурасаки-сан была очень рада, что Рей-чан решила остаться в этой группе. Пусть сидят, общаются. Оставалось только следить, чтобы Кенсаку-кун не приближался к девочкам — и это будет самый спокойный за последний год день в группе на памяти воспитательницы. Покормив детей завтраком, Мурасаки-сан снова вздохнула. Остались только обучение — всего полчаса, с учётом того, как быстро рассеивается внимание у четырёхлеток, обед (она прочитала рекомендации к питанию Химэясу и умудрилась ужаснуться и восхититься одновременно — они с мужем вдвоём в день едят меньше, куда это всё влезет в тощего ребёнка?), сон, прогулка и можно будет выдохнуть с облегчением. Ками милосердные, дайте ей дожить день спокойно! В связи с отличающимся уровнем развития детям были предложены разные задания. Очевидно, что только-только пробудившиеся мутанты не смогут решить простенькие примеры или прочитать сказку — для них всегда были задания попроще, например, найти и раскрасить на картинке животных, или собрать простенький домик из мягких кубиков. Это было написано в методичке, выданной каждой воспитательнице не только в Корумусу, но и во всей Японии, так что причин сомневаться в написанном у Мурасаки-сан не было. Сгонять детей в одно место воспитательница не собиралась — чем меньше контактирует Ясу-чан с остальными (а остальные с Ясу-чан), тем проще её работа. Она, как и много раз раньше, выдала листы с прописями семи деткам (не забыв дописать дополнительные кандзи в лист Кенсаку-куна, чтобы тот был занят подольше), и вручила коробку с пазлом Чисаки-чан. Теперь только нужно будет следить внимательнее за бойким мальчиком, чтобы он не заскучал и не начал приставать к остальным. А сейчас долгожданный чай. Но не прошло и десяти секунд, как Химэясу сказала «я закончила». Мурасаки-сан рассеянно предложила собрать пазл ещё раз. Затем ещё раз, и ещё. После пятого «собери ещё раз», она услышала, как Ясу-чан злобно шипит «сколько раз мне собирать эту fignyu?!». Ответом девочке стало: «до тех пор, пока не соберёшь правильно». Воспитательница не сомневалась, что таким образом Чисаки просто привлекала внимание, но у Мурасаки-сан наконец-то были её заветные полчаса тишины и она их никому не отдаст. Она отошла в подсобку, отмахнувшись от настырной девчонки, и налила себе чай, приготовившись наслаждаться одиночеством. Кенсаку-кун будет занят ещё минут десять — волноваться было не о чем. Заветные полчаса не продлились и минуты. Спустя всего ничего после того, как Мурасаки-сан присела отдохнуть, раздался оглушительный визг Рей. Следом последовали вопли всех детей сразу — кроме Химэясу, всегда голосившей, как пожарная сирена. Перед лицом выскочившей из подсобки воспитательницы предстало поразительное зрелище — за один миг аккуратное помещение превратилось в поле битвы. Столы были перевёрнуты, обляпаны красками и чернилами. Плакаты, сорванные со стен, использовались как боевые знамёна, развеваясь над головами орущих детей. На учительском стуле стояла тихоня Рей, которая выла, не затыкаясь, потихоньку раскручиваясь, чтобы никто не ушёл обделённым. И, как вишенка на торте, на самом верху, цепляясь за люстру, висела Химэясу, демонически хохоча и отбиваясь ногой от прыгающего Кенсаку-куна, который изо всех сил старался её достать. Всё, на что хватило Мурасаки-сан, это страдальчески вздохнуть и одним глотком допить обжигающе горячий чай, не почувствовав вкуса. Решив начать с самого простого, воспитательница ловким движением схватила пульверизатор с водой и пшикнула в голосящую Рей-чан, которая от неожиданности подавилась воздухом, закашлялась и умолкла. Следом женщина выудила свисток из кармана и вручила его успокоившейся девочке. Та понятливо кивнула — эту процедуру они обе отрабатывали не раз, и, вновь использовав причуду, Рей-чан изо всех сил дунула в свисток. Остановился даже неутомимый Кенсаку, который обычно пёр вперёд с упорством носорога, не позволяя добыче сбежать на финишной прямой. Следующие полчаса Мурасаки-сан вытирала зарёванные раскрасневшиеся лица, отмывала испачканные в краске ладошки, переделывала лохматые хвостики и обрабатывала случайные синяки. Рей была вручена таблетка от горла, а Химэясу — требуемый листок с кандзи. Доказать, что зачинщиком была Чисаки, было невозможно, но женщина сердцем чуяла, что виновата именно эта рыжая бакэнэко, уж больно ловко она устроилась на люстре, до которой крик Рей не доставал, зато было удобно раздавать указания, куда и как кричать. Как она ещё туда допрыгнула с таким-то тощим тельцем? Угомонившись, Ясу-чан сидела в стороне и старательно рисовала требуемые чёрточки. Казалось бы, что теперь могло случиться, когда главная угроза обезврежена? Однако стоило отвлечься на Нару-чан, помогая отмыть ей рожки от кусков пластилина, неизвестно как туда попавшего (разве в садике вообще был пластилин?), как активизировался Кенсаку. Он, как акула, кружащая вокруг добычи, выгадал точный момент, чтобы подобраться к не обращающей внимания на окружающих Чисаки, и кинулся на неё с кулаками, надеясь ударить хотя бы пару раз, пока никто не смотрит. Мальчик неоднократно высказывал своё мнение о том, что эта «ненормальная» должна хотя бы раз получить по заслугам — только и делает, что привлекает к себе внимание, всем мешая. Только раньше причуды у Кенсаку не было — а теперь она появилась и он собирался использовать её на полную катушку. Мурасаки-сан едва успела перехватить удлинившимися руками летящего прямо в нагромождения мебели мальчишку — ещё немного, и он бы себе если не шею, то рёбра бы сломал точно, приземлившись на стоящие одна на одной парты. Химэясу стояла, закрывая рукой щёку, из-под её пальцев сочились целые ручьи крови, пачкая бежевый рукав свитера. Вторая ладошка всё ещё была выставлена вперёд в отталкивающем жесте. Она не проронила не слезинки, глядя злыми прищуренными глазами на трясущегося в ужасе ребёнка, а окрашенный натекшей со щеки кровью рот сжался в алую тонкую нить, будто ещё один порез. «Вот теперь точно следует вызвать скорую», — слегка истерически подумала Мурасаки-сан, не обратив ни малейшего внимания на недетскую силищу Ясу-чан. Было совершенно не до того. Вручив рыдающему мальчику тайяки из собственной заначки, и посадив его за парту, воспитательница снова открыла аптечку, на этот раз доставая перекись водорода, ватные диски и гипотермические пакеты для оставшихся синяков. Налив в миску чистой воды, она, усадив Химэясу на стульчик и присев перед ней на корточки, попыталась убрать прижатую к лицу руку девочки и передёрнулась от взгляда холодных зелёных глаз. Чисаки-чан глядела на неё с непонятным вниманием. «Будто ждёт моей реакции, и стоит неловко дёрнуться, как тут же набросится» — испугалась собственных ассоциаций Мурасаки-сан, и с большей настойчивостью попыталась открыть место ранения. — Я хочу помочь, Ясу-чан, — мягко уговаривала ребёнка воспитательница, ёжась под змеиным взглядом убийственно-спокойной девочки. — Помочь, значит… — с непонятной интонацией повторила Химэясу, но ладонь убрала. На щеке красовались три небольших ранки, даже непонятно, откуда столько крови лилось — левый рукав свитера был залит сплошным бурым цветом до самого локтя. Мурасаки-сан аккуратно отмывала ладошку от кровавых потёков, набирая воду в миске с уже порозовевшей водой. Непосредственно раны она не решалась лечить, просто залив порезы перекисью и промокнув ватным диском, чтобы не занести инфекцию. Химэясу спокойно наблюдала за происходящим, изредка поглядывая на тревожно жующего угощение Кенсаку, который пялился в ответ, как мышь на кошку, боясь отвести глаза. Его уже перестало трясти, но ушибленную руку с приложенным пакетом он продолжал баюкать, изредка кривясь от боли. — Ты бака! — вдруг заявил мальчик, обвиняюще ткнув пальцем с отросшим железным когтём в сторону Ясу. Женщина не успела даже одёрнуть нарывающегося на драку ребёнка (да, он был её племянником, чьи шалости она постоянно покрывала перед директором, но это не какой-то синяк или поломанная игрушка, чтобы можно было так просто отмахнуться!), как миска под рукой Химэясу завибрировала, словно стартующий двигатель, и с размаху заехала Кенсаку точно в лоб, отправив в нокаут. Вода в миске, потеряв точку опоры, веером брызг окатила сгрудившихся рядом детей и саму Мурасаки-сан, обойдя по широкой дуге только Чисаки, которая закатила глаза и обмякла на стульчике. «Неужели обморок?» — панически подумала воспитательница, быстро пытаясь стереть воду с лица и проверить остальных детей. В комнату ворвались санитары наконец-то приехавшей скорой.***
Я очнулась в той же палате, что и неделю назад. Карма, бессердечная ты сука, если это кроссовер МГА и Резеро, и я в этом дурацком садике окочурилась, то знай, что я этого пацана из окна нахрен выкину, когда увижу его в следующий раз! Аргх, как же бесит! — Знакомый потолок, — сказала я, не в силах удержаться от напрашивающейся шутки. Если душа просит, то как отказать? Итоги дня можно было охарактеризовать двумя словами: феерический провал. Начиналось всё крайне радужно — я вспомнила свои еврейские корни (еврей — это состояние души) и бодро выторговала себе аж пять упаковок кешью, который, как и все орехи, я и так ела горстями, согласно диете, но это же кешью, мои любимые орехи, как устоять? Затем мне вручили туфли-чешки и отправили к семи орущим неприятностям. Чтоб вы понимали — детей я люблю. Иногда, издалека и ненадолго. Мне нравится быть смешной тётей, которая дарит игрушки, учит глупостям и уходит так же внезапно, как и приходит. Мне нравится взаимодействовать с детьми с позиции взрослого, как непререкаемый авторитет, как организатор и главнокомандующий. Дружить с четырёхлетками и руководить четырёхлетками — совсем разные вещи. То, что их меньше, чем в садиках СНГ — это просто благословение для моего слегка мизантропного сердца. До обеда я сумела отвадить от себя почти всех, кроме одной девочки, которая представилась как Рей. Она, улыбаясь во весь свой широченный щербатый рот, снова и снова приставала ко мне, умудряясь делать это так ненавязчиво, что мне не хотелось включать злыдню и расчехлять сарказм. Так мы с ней и просидели несколько часов подряд, то играясь в притащенные ей куклы (она хотела сыграть в спасение гражданского Всемогущим, и я с удовольствием побыла злодеем), то собирая мой конструктор. Проблемы начались, когда обещанные мне уроки оказались пазлом с изображением кого бы вы думали — Всемогущего. Снова он. Что не так с людьми этого мира, у нас так даже БТС не любили, как любят Яги Тошинори! Я послушно собрала десять кусочков в одну картинку, не отвлекаясь от попыток рассмотреть содержимое листа Рей — у неё были какие-то палки-крючки, похожие на наши прописи с уклоном в японский алфавит. Тётка-воспиталка заставила меня собирать геройскую рожу и на закономерный вопрос, сколько мне так продолжать, только отмахнулась. Ах ты ж, гадина, война так война! Как только Мураками, или как там её, скрылась из вида, я с заговорщицким видом развернулась к Рей и прошептала: «а хочешь сыграть в спасение гражданских Всемогущим, только круче?» Заинтересовавшаяся мелкая закивала с таким энтузиазмом, что я побоялась, что у неё голова отвалится. — Тогда слушай мой план. Я — невинная жертва, а ты могучая героиня, Всемогущая девочка. Твоя задача — кричать как можно громче, чтобы одолеть злодейку Мураками. Будь осторожна, и с честью выполни свой долг, Всемогущая девочка. Иди! Я прыгнула на люстру, оттолкнувшись ногами от парты как раз вовремя — одна из чешек слетела с ноги и тут же отлетела в сторону под звуковой волной превосходно отыгрывающей свою роль Рей. Прости, мелкая, но я здесь мозг, утешайся мыслью, что ты отличная пособница! Дальнейшее было достойно анналов истории — Мураками разве что патлы не рвала на себе, пытаясь успокоить пять вопящих детей, успокоить рвущегося в мою сторону бешенного пацана, махающего всеми конечностями сразу и снять меня с люстры. Неважно, какими путями, но результат был достигнут — я получила то, что хотела почти бескровно! Пара синяков не в счёт, не у меня же. Даже туфлю откопала из груды подушек. Я не поняла, что произошло дальше — вот я пытаюсь разобрать, что тут мне выдали (сплошное разочарование — я уже знаю, как пишется «мама», «папа» и «ребёнок»), и вдруг мои с боем вытребованные прописи вырываются прямо из-под моего носа и рвутся на мелкие кусочки. Я в шоке поднимаю голову и получаю по лицу детской рукой с недетскими когтями, буквально в сантиметре от глаза. Только сейчас понимаю, что мне невероятно повезло, что я успела откинуться на стуле — целились мне прямо в глаза. Вот ведь маленькая паскуда… Мураками, двуличная ты сволочь, с чего бы его кормить вкусняшками, когда кровью здесь истекаю я?! У меня пол-лица раскурочило, судя по ощущениям, и я не рыдаю, в отличие от этого засранца, у которого только обосранные штаны и небольшой синяк! Чтоб у него кариес случился, заворот кишок, понос, почесуха и золотуха! Аж уж когда он попытался насмехаться надо мной — оцепеневшей, страдающей от боли и несправедливости, ненавидящей этот садик с женщиной, которая считает меня за идиотку, то злость моя вскипятила кровь в венах… И не только? Я помню, что внутри, будто пуговица на нитке, раскрутилось солнышко, которое защипало колючими лучами кончики пальцев, как искры от электричества. Как вспыхнула вода в миске — не розовым, а янтарно-жёлтым, и над краями взметнулась сияющая воронка цунами… А потом в ушах зазвенело, в глазах потемнело и я отключилась. Мда. Это что, моя причуда? Ну, не знаю, чего я ожидала, но явно не такого. Если для использования причуды мне придётся каждый раз получать когтями по морде, то обойдусь бытием простого скучного человека двадцать первого века. — Химэ-чан, ты проснулась? — оторвал меня от переосмысления собственной жизни папин голос. — То-сан? — зачем-то спросила я в ответ. Знаю, что он, и всё равно спрашиваю — видимо, так влияет японская привычка переспрашивать очевидные вещи. Генетическое, наверное. — Утро доброе, Химэ-чан, — улыбнулся мне папа. Я улыбнулась ему в ответ. Потянулась к нему ладошкой (под ногтями ещё был коричневый ободок высохшей крови), и вцепилась в любезно подставленную руку. — То-сан, а если я не хочу быть героем, вы с мамой не расстроитесь? Папа наклонился и поцеловал меня в висок. Видимо, вот и ответ. Раз так, то чёрта с два я буду героем.