«Я — та любовь, что не смеет по имени себя называть»
Альфред Дуглас «Две любви»
Chet Baker - Almost blue
Порой люди допускают ошибки, о которых позже жалеют. Раскаяние не приносит должного облегчения, а сам груз становится более неподъемным с каждым днем. Иногда этого не случается — люди слишком горды и черствы, чтобы признать свою неправоту. Они, словно дети малые, капризами выпрашивающие внимания, раздерут свое тело до кровоточащих ран, только бы их слова признали ценными, имеющими стоимость. Чонгук сидит за отдаленным столиком, который находится меж двух деревянных перегородок, и слепо смотрит на фарфоровую салфетницу цвета слоновой кости. Его мысли заполняли, на удивление, не только думы о парне, — что днем ранее с позором вышвырнул его на улицу, как бродячую шавку, — а еще и накрывающие его волны философии. Ровно такие же, какими развевались занавески в чужой квартире под воздействием морского бриза. Так что произошло в то утро? Казалось бы, ничего необычного — хозяин дома попросту выпроводил гостя за дверь. Да, если бы между этим еще сонный разум мужчины не атаковали режущие в самое недро слова. Вряд ли мы дотягиваем до твоего класса. Слова, что как лезвия впивались в кожу, пуская кровь обиды. Продажная крыса сама себя выдала. И фразы, интонация которых отпечаталась в сознании вместе с ненавистным взглядом. Ты вообще кто? Все это Келлер отчетливо помнил и, кажется, повторно проживал, стоило лишь вновь окунуться в события того дня. Того мгновения, где он покидал укромный уголок небольшого города, в котором затесалась чужая злость. Уходя, мужчина чувствовал, как она росла внутри Тэхёна, как желала вырваться из его пут и накинуться, подобно дикому зверю на сырое мясо. И стоило бы закончить на этом историю вспышки пристрастия к чему-то возвышенному, да вот только изрезанное нутро Чонгука все так же тянулось туда. В ту самую квартиру. К лезвию своих ран. Месту падения своей гордыни. Келлер не понимал себя сам. Посягать понять Тэхёна не имело надобности. К чему, если даже свои действия объяснить мужчина не в силе? Он буквально не способен укротить этот интерес, даже после того, что случилось. Чувство, — которое, он надеялся, утихнет, стоит только повстречать его, разрушив тем самым выдуманный образ, — стало лишь больше. И как же Чонгук был по-мальчишески глуп, коль даже после произошедшего он считал, что остынет. Униженный, оскорбленный, как собачонка выброшенный, — он все так же хотел понять чужую суть. Истерзанные чувства писателя. Сломленную душу музыканта. Он нуждался в его искусстве. Ему был нужен Тэхён. Страданий мужчины не разделял и его друг. Позицию Сокджина было видно еще с самого начала — он скептически относился ко всему. Его, как близкого человека, конечно же не на шутку волновало состояние Келлера. Порой Алонсо казалось, что тот находится в бреду, выдумывая себе людей и сравнивая тех с библейскими образами. Однако мужчина знал чужую страсть; возвышенные идеалы. Чонгук из тех людей, кто будет часами смотреть на бокал, — где различимы отпечатки пальцев на стекле, которые были оставлены по неопытности человеком, что пил из него, — и видеть в этом что-то высокое. Он будет находить прелесть в неудавшихся нотах певцов, что порой вживую выступают в ресторанах среднего качества. Произошедшее пару дней назад с Келлером никак не добавляло доверия к этому парню. Джин все так же относился к нему предвзято, не понимая ни его действий, ни мотивов. И более, Алонсо не нравилось это нездоровое влечение друга, буквально к незнакомцу на улице. Мужчина был решительно против, чтобы Чонгук заимелся подобными людьми в своем окружении, в особенности из-за того, в какое состояние те его вгоняют. Заканчивая беседу с одним из официантов и отпуская того домой, Джин делает еще пару пометок в своей записной книжке, кидая переживающие взгляды на Чонгука. Тот сидит в углу зала уже около часа, терроризируя взглядом несчастную салфетницу. Мужчине порой кажется, что выбранный образ жизни Чона тому навязан — можно ведь восхищаться прекрасным без страдания к этому; без выпада из жизни. Но у Келлера определенно свои видения на этот счет. Оставив записи, Алонсо мерно побрел меж устеленных белоснежной скатертью столов, как рыбацкая лодка среди буйков. Приближаясь к другу, его все больше накрывали сомнения, но чем ближе — тем печальнее становилась картина. Осунувшееся лицо, пару дней не видевшее бритву, казалось таким измученным. А брови нависали над глазами, визуально делая их посад глубже. Чонгук был истощен и эмоционально, и физически. Поэтому места раздумьям уже не было — Сокджин, сев напротив, вытянул конверт из своей книжонки, пододвигая тот по столу двумя пальцами. — Сегодня приходил один из тех мужчин, просил передать. — Алонсо кивает на письмо, замыкая на столе руки в замок. Мужчина внимательно следил, как потупившийся ранее взгляд Чонгука приобретает непритворный блеск, глядя на восковой штамп с выграненной на нем веточкой крапивы. Сокджин имел сомнения — стоит ли его другу связываться с людьми высокого статуса? Будет ли эта дружба равна? Прошлую их встречу с Ортега Джин одобрил только с побуждением отвлечь Чонгука от поисков. Отчасти этого помогло, но состояние Келлера не улучшилось — тот, невзирая ни на что, вновь побрел по грязным улочкам без попытки усидеть на месте. Так чем же эта ситуация противоречит той? Есть ли надобность в другом общении, смене фокуса, если Чона тянет в бедный район, к парню, который так калечит его жизнь? Сокджину эти перебежки кажутся смехотворными, но сказать напрямую своему близкому душе другу он не может — тот зрел и сам должен понимать последствия своих решений. Чонгук скользит взглядом по застывшему воску и тянется к конверту. На бумаге верже изящным почерком, по всей вероятности, жилистой рукой хозяина поместья было написано объемное письмо с надеждой на очередную встречу. Мужчина с несколько минут глупо смотрел в лист без единой ошибки в тексте. Он перечитал его несколько раз, чтобы найти хотя бы один изъян, но потерпел неудачу, стоило лишь осознать, что он пытается найти в этом письме хотя бы мнимые отголоски рукописей Тэхёна. Неаккуратные. На старой бумаге. Со множество клякс и ошибок. Келлер не понимал, почему его сознание нашло похожим почерк двух разных людей, хотя априори это было не так. Тэхён писал рвано, без видимого наклона. Его буквы не всегда были дописаны, иногда сливались в новые символы из-за спешки. Адан в своем почерке был строг. Чонгук представлял, как тот под указы дирижера делал нужные витки пером. Помимо, буквы имели придирчивый желанию хозяина уклон. Эти люди были небом и землей в жизни Чонгука. Заприметив вновь насупившееся лицо друга, Сокджин задал до банальности легкий вопрос, не надеясь, что тот сможет вразумить Чона. — Что ты в нем нашел? И только ответ поставил Алонсо перед ужасающим фактом действительности, куда с головой погряз Чонгук. — Ничего и все сразу.***
Находясь в доме Ортега, Келлер бессомненно чувствовал себя лучше. Возможно обстановка в этом доме, либо непринужденное общение со здешними обитателями так действовало на него. Стоило ему лишь появиться на территории, как он заприметил уборщика, который чистил декоративный фонтан от осыпающихся лепестков с дерева делоникса. Для Чонгука было невежливо опаздывать на обед, но пройти мимо этого мужчины было свыше его сил. Свернув на одну из троп, ведущую через газон к фонтану, Чон по-британски окликнул рабочего: — Мистер! — тот повернулся на шум, сдвигая со лба платок, что был повязан вокруг его головы. — Солнце в зените, вам стоит зайти в помещение, либо вы захвораете, — с действительным беспокойством высказал Чонгук. Увидев Келлера, тот, сдерживая добрую улыбку, поклонился. Наверняка он, заприметив чужой акцент, посчитал Чона человеком знатным. — Сеньор, мне приятно ваше внимание, но это моя работа. — Негоже палиться под солнцем сейчас и более, — Чонгук вздернул рукой, чтобы глянуть на часы, — уже время обеда. — Вот именно, мистер Келлер — время обеда, — раздался позади строгий голос. Развернувшись, Чонгук встретился с непреклонным взглядом Хосока, который стоял в десяти метрах от него, не решаясь ступить на территорию газона с пыльной площадки перед домом. Мужчина кивнул рабочему, разрешая тому уйти и продолжить работу позже, а самому Чону предложил все же зайти — еду скоро подадут. Очутившись внутри, Чонгук вновь признал величие дома и искусность хозяина, что его обустраивал. Естественно, от первоначального тут осталось мало — но определенная притягательность поддерживалась всегда. Проведя Келлера до столовой, Хосок был вынужден отлучиться, оставив того в обществе хозяина, который стоял у стены, выбирая музыку. Заприметив гостя, Ортега расплылся в добродушной улыбке, оставив свое занятие, и обменялся с ним крепким рукопожатием и непринужденным объятием за плечи. Чувствуя по-отцовски теплую, сильную руку у себя на спине, Чонгук на мгновение очутился дома. Он смотрел на скопившиеся морщинки у глаз Адана, когда тот улыбался, и ощущал себя легче. Ему казалось, что мужчина его поймет, разделит тоску, что не мог сделать Сокджин в силу разного с ним мироощущения. Но Ортега другой — он такой же ценитель искусства, как и Чон; так же переживает потери и чувствует. — Чонгук, мальчик мой, — хозяин отошел обратно к стене, где стоял длинный стол со стоящим на нем проигрывателем, а рядом — большой шкаф с конвертами в нем, — поди сюда, помоги непутевому старику выбрать подходящего компаньона к нашей трапезе. Чонгук подошел к мебели, очарованный сокровищем его недр. Казалось, в музыкальных лавках нет такого ассортимента винила, сколько скрывает всего лишь один шкаф в этом доме. Одни конверты опирались на одну сторону стенки, другие — на другую, что гласило о монотонном и тщательном выборе Адана. Мужчина, как книгу, перелистывал пластинки, ища ту самую. Неосознанно мысли о Тэхёне сами пробежали в сознании Келлера, но тот не дал им опечалить себя вновь. Он лишь представил, как бы Ким выглядел, ювелирно перебирая носители. Как бы вписывался его крепкий стан в это великолепие. Дополнял ли он его или казался лишним? Чонгук проскользил взглядом по полкам, замечая на дереве вырезки. Причитавшись, он обозначил имена авторов, чья музыка была на пластинках, и, не веря в реальность этих букв, провел по ним пальцами. Кто же посмел испортить мебель столь варварским способом? — Это дело рук моего сына, — печально усмехнулся Ортега, заметив действия Чона. — Негодяй стащил столовый нож со стола во время ужина, позже попытав удачу вырезать «Эдит Пиаф», но, как ты видишь, — мужчина указал на другую полку, где невнятно было вырезано чужое имя, а рядом более аккуратно: «Я умираю от любви пятьсот раз за вечер», — он лишь портил мебель. Поэтому Хосоку пришлось дать ему кухонный нож для овощей, чтобы тот закончил начатое, иначе я бы поплатился отцовским имуществом. — А остановить его зверство нельзя было? — Чонгук, в сущности, негодовал чужому поступку. Как можно было так по-свински испортить дерево, осквернив чистоту музыкального уголка? Теперь это все походило на отметки тюремщиков, которых держали в заключении. Завидев неподдельную злость, хозяин звонко засмеялся, вспоминая свою первую такую же реакцию на детское баловство. Только его веселье заставило Келлера пуще нахмуриться. — Я не знал. Музыку всегда выбирал он, — в чужом лице Чон увидел пробежавшую горесть от воспоминаний — и не было нужды задавать вопросов, чтобы понять, о каком сыне говорит Ортега. Он явно скучал по нему. — Первым заметил Хосок, но ничего мне не сказал, став его соучастником. Уже позже мне донесли слуги об испорченной мебели, — мужчина над чем-то задумался, слепо глядя на вырезки. — Он ведь сделал это не со зла — он облегчал себе выбор. И только сейчас до Чонгука дошло, что пластинки были строго отсортированы по полкам, а вырезки на них — были ничем другим, как закладками. Цитаты служили компасом настроения — какая из них тебе сегодня ближе, ту пластинку и бери. — Вы ругали его? — почему-то для мужчины это оказалось в момент важно. Пресекли ли эту одаренность к нестандартному мышлению? — Я был зол. Но стоило тому привести весомые доводы своих действий и, главное, оправдать этим не только себя, но и моего помощника — так я был жестоко повержен в самую душу. — Как он это сделал? — В то время Хосок занимался привозом пластинок. Благодаря пометкам — Морено не путался, расставляя их, чтобы позже сын мог быстро найти их и не опаздывать на прием пищи. Чонгук был поражен смышленности на тот момент мальчика. Пробежавшись взглядом по некоторым цитатам, он вернулся обратно к той, что прочитал впервые: «Я умираю от любви пятьсот раз за вечер». Он плохо был знаком с творчеством этой певицы, но решил довериться молодому Ортега, вытянув первый попавшийся конверт с песней «La Vie en rose», протянув тот хозяину.***
Edith Piaf - La Vie En Rose
Музыка разливалась по помещению в точности, как солнечные лучи освещали помещение столовой. Они попадали через вытянутые до потолка французские окна, завешенные прозрачной гардиной с золотой вышивкой. Сияние ниток походило на отблески утренней росы; на дорогую паутину. Бархатные портьеры, наоборот, были затянуты подхватом, не загораживая чужую изящность. Длинный стол уже был засервирован, а слуги только и ждали, чтобы вынести блюда. — Вы могли меня не ждать, — в дверях появилась фигура Хосока, который манерно поправил манжеты, видя пустой стол. — Детей тоже не будет. — Как это? — изумился хозяин дома, кладя выбранные пластинки на стол. Ортега только и ждал, когда прибудут дети, принося огромные извинения гостю, которому приходится ждать его отпрысков. — Они уехали в город, — Морена кивнул слуге, что стояла в другом конце комнаты, давая знак выносить еду, — и будут только к ужину. — А меня ты не хотел уведомить? — слегка злясь, выдал Адан, на что Хосок лишь молча повел рукой на стол, где посуда стояла лишь на трех персон, жестом говоря, что догадаться было не сложно. — Ах ты негодяй! — шутливо возмущаясь чужой наглости, Ортега ступил к столу, призывая гостя следовать за ним. — Вот посмотри на них — все против старика. Все! — хозяин сел во главе стола, прегражая помощнику пальцем. — Пора менять тебя, Хосок. Больно борзый ты становишься с возрастом. Морено сел по правую сторону от хозяина, напротив Чонгука, и слабо ухмыльнулся. Еда уже была деликатно привезена на сервировочном столике и расставлялась слугами на стол. — Что ж тогда будет с домом, если меня не будет? — Не бойся, не развалится. — Тогда мне стоит выйти из-за стола? — столовая салфетка замерла в чужих руках, так и не коснувшись коленей. На что Ортега стразу покосился, пригвоздив мужчину взглядом, и выдал: — Сиди и жуй тщательно, — с различимой заботой в голосе. Их отношения Чонгук не мог назвать стандартными — к слугам не относятся так. Мужчины больше походили на старых друзей — таких же придирчивых, но заботящихся друг о друге. Морено потешился над хозяином искусно, не переходя границы — придерживаясь официального такта. Но и Ортега не опускал того в глазах, держа его на равных. После непринужденной беседы во время обеда, Хосок был вынужден оставить общество мужчин и решить пару дел, которые себя не ждали. Хозяин лишь отвесил тому в след легкую шутку про то, что у Хосока циферблат вместо души и сердца. Мужчина отреагировал сдержанной улыбкой, скрываясь за дверью. Сам же Ортега принес еще одно извинение за неявку сыновей, которых хотел познакомить с Чонгуком. Заимев в знакомых такого человека, как Келлер — у тех определенно проснулась бы совесть по отношению к своему отцу. — Будет ли это очередным предлогом посещения вашего дома? — поинтересовался Чонгук, опираясь локтем о спинку дивана и склоняя голову к ладони. Мужчины перешли в гостиную, где в прошлый раз распивали вино, чтобы продолжить дружественную беседу в комфортной обстановке. — Чонгук, мой дом всегда рад тебя видеть. Келлер поклонился головой в знак признательности, не скрывая благодарственной улыбки. Чону действительно очень важно общение с Аданом. Он ощущал его отцовское влияние на себя, чему был беспредельно рад. Не сказать, что у Чонгука плохие отношения с родителем, просто находясь вдали от дома, от родины, ему порой не хватает этой теплоты. А в силу своего возраста Ортега был мудр и опытен, поэтому мужчина тут же видел в нем опору. — Знаете, я тоже кое-кого ищу, — Келлер пробовал слова на вкус. Одна из причин, по которой Чонгук сегодня в доме Ортега, в том, что он хотел поделиться личным, надеясь получить поддержку. Ведь они находятся в одной лодке — оба ищут то, что для них имеет ценность. Адан не стал бы рассказывать о своем младшем сыне с такой заботой, если бы не любил. — Этот человек оказал на меня огромное влияние одним лишь своим появлением. Чонгук не хотел рассказывать всех деталей, ограничиваясь абстрактными фразами, чтобы обозначить ситуацию. Он и не видел смысла расписывать подробно тот роковой для себя и своего сознания миг — он все так же болезненно ощущался по сей день. Поэтому, чтобы не ковырять живые раны, не затянувшиеся рубцы, мужчина продолжал с особой осторожностью: — Недавно мне посчастливилось его повстречать. — Но ты не выглядишь счастливым, — подмечает Ортега, убирая руки с подлокотников кресла и сцепляя их в замок. — Да, наша встреча была… неожиданной. Я даже не сразу понял, что это именно тот, кого я искал, — Чонгук потупил взгляд в пол, не зная, как продолжить свое повествование. Но Адан на него не давил, понимающе кивая головой — кажется, он понимает, о чем тот говорит. — Но в один момент поведение этого человека ко мне поменялось. Меня оскорбили, хотя причины на это я не давал. Меня, словно по обыкновению, выставили за порог только из-за того, что я существую. Чонгук отвел взгляд в сторону, устремив его на давно потухшие угли в камине. Потом проскользил глазами по стене, цепляясь за золотые рамки картин, которые наверняка были выкуплены на аукционе и подверглись реставрации. — Ты точно не давал поводов? — возвращая мужчину с зеленых лугов полотна, хозяин дома подался вперед, явно волнуясь за Чонгука. — Я обдумал это сотню раз и пришел лишь к тому выводу, что этот человек попросту что-то не так понял. Надумал, преувеличил и, не став разбираться, оттолкнул меня, — Келлер потер переносицу, надеясь избавиться от головной боли, что резко его накрыла колющим одеялом. — Но стоит ли мне пытаться вновь? Мужчина вскинул взгляд на Адана, встречаясь с его беспокойными зрачками, с четкими морщинами на лице и с не скрывающей сединой от возраста. Ему хотелось видеть эмоции Ортега, знать, как тот реагирует на его откровения. Желать понимания с его стороны. Ведь он один во всем этом городе, кто так чутко его слушает, а главное — слышит. — Ты хотел бы повстречать этого человека вновь? — начал было мужчина, видя чужой неуверенный кивок. Чонгук не знает, выдержит ли он еще одной подобной встречи, где его под конец смешают с грязью только потому, что он живет и имеет свое восприятие к миру. Это вполне может случиться, если Тэхён не захочет его слушать. Не позволит и ближе ступить, отшвырнув, как букашку. Келлер не хочет повторение того утра, где его разбили о пол реальности, как обыкновенный стакан, не видя в нем ровным счетом ничего. Когда Тэхён был для него ничем и всем одновременно, то для самого парня Чонгук был пустым местом. — Если «да», то бери жизнь в свои руки и рискуй. Никто не сделает шаг за тебя, пока ты будешь прятаться и страдать. Величие человека не в том, что он познал искусство, а в том, что он способен говорить о нем, вещать. — Вы думаете нам стоит поговорить? — Ты можешь выбрать другой путь, но уверяю — в конце тебя будет ждать разочарование, что ты не сделал попытку, когда это еще было возможно, — Ортега вскочил на ноги, показывая жестом руки сделать гостю то же самое. — Посмотри на меня, я стар. Я не могу вернуть прожитое время и поменять некоторые решения, что я сделал ранее, — хозяин ступил из гостинной в сторону главной лестницы, чтобы подняться наверх к комнатам, одна из которых являлась его кабинетом. — Я жалею, что упустил такие возможности. Я виню себя, что не понял намекав судьбы, когда последний вагон умчал от меня, а я все так же остался на перроне, смотря ему в след. Я пропустил так много поездов… и у меня не было никого, кто бы мог подсказать, на какую станцию мне ехать. Идя следом за хозяином, Чонгук упивался его речами. Они были словно бинты для его изорванной души. Он шел за несклонной фигурой Ортега по длинному коридору, ступая по ковровой дорожке вглубь дома. Стены здесь казались пустыми, их разбавляли лишь ветвящиеся канделябры и одинокие картины, имеющие более семейную ценность, нежели являлись художественным шедевром. Отворив распашные узорные двери в конце коридора, хозяин вошел первым, прося Чона прикрыть дверь. Адан прошелся далее по помещению мимо деревянной тумбы, где под стеклом Чонгук увидел украшения ручной работы. Адан грустно смотрел через стекло на гипсовый бюст женщины, на шее которой красовалось изящное колье, украшенное камнями аметиста. Помимо, на маленьких пьедесталах рядом находились другие аксессуары, но они были ничем на фоне этого украшения. — Я создавал его сорок лет, — начал тот, опуская взгляд вниз. — Я потратил больше половины своей жизни на него. Но из-за своей неуверенности, что «вот сейчас оно готово», я оттягивал момент его завершения. Порой мне не нравилось ничего, не выбранный камень, не материал. Мне приходилось каждый раз перерисовывать эскиз. Я переделывал это колье тысячу и один раз, надеясь, что в конце оно понравится моей любимой. — мужчина повернулся к Чонгуку и как-то в сожалении скривил свое лицо. — Но я не учел одного — увлекшись красотой ее мысли и любви к ней, я не заметил тем временем, как она ускользнула от меня в вечность. Чонгук принимал чужие слова со всей той болью, с которой те ему вещали. Он мог только отчасти понять, какого это потерять дорогого тебе человека. Но, в отличие от Адана, Чонгук знал, что где-то в этом городе Тэхён чем-то занят. Он где-то был. А вот покойная жена Ортега — лишь существовала в его израненном тоской сердце. — Чонгук, мой милый друг, — мужчина подошел ближе к Келлеру, положив свои жилистые руки ему на плечи, — прошу тебя, не совершай тех же ошибок, что и я. Либо ты поплатишься сильным горем, дожидаясь следующего поезда, которого никогда не будет. — Я понял вас, — уверено заявил Чонгук, пребывая в воодушевлении от чужих слов. Теперь ему казалось, что встретиться с Тэхёном — стало его долгом перед Аданом. Мужчина одобряюще кивнул, наверное, видя загоревшийся огонь в молодых глазах, и отступил на пару шагов от гостя. — Это должен был быть подарок на одну из наших годовщин, но из-за своей трусости — я просрочил их десятками. Она одаривала меня той заботой и любовью, о которой я не мог мечтать даже в раю. Она была моей музой, моим учителем, любовницей, менее недосягаемой, чем Мария, и более реальной, чем Христос. Я считал ее святыней. Она подарила мне троих сыновей — мужчина указал на стену за Чонгуком, призывая его взглянуть, а сам продолжал: — Я был не достоин этих даров, но я принимал их от нее, потому что любил. Потому что знал, что она любит в ответ. Мужчина продолжал говорить, упиваясь воспоминаниями о своей жене, а Чонгук его уже не слушал. Повернувшись по указанию Ортега, Чон столкнулся с видом трех громадных картин. Их величие казалось чем-то сказочным и нереальным. Портреты трех молодых парней, чьи лица оказались на полотне, имели такое же великолепие, как и сам этот родовой дом. Они были словно переплетены корнями этого места и являлись его неотъемлемой составляющей. И на одной из картин — он. По обе стороны от братьев гордо смотрел Тэхён. Его взгляд проникал сквозь слой лака в комнату, одаривая всех своей манерностью. Изыскано держа золотую чашку и так же легко ее блюдце, парень был словно живой. Казалось, он вот-вот оживет и сделает глоток из посуды. Чонгук не верил. Столько мыслей сейчас столкнулись в его голове, создавая огромный по масштабам взрыв. Но лицом мужчина был непроницателен. Он смотрел в чужие глаза, понимая, что это не Тэхёнов взгляд. Он не смотрит так в жизни. На холсте в его зрачках видна отчетливо ненависть и презрение. Такая, что была тем утром. У Келлера столько вопросов к нему, к его отцу, ко всем в этом доме. Но Чон потерял дар речи, он был нем и не понимал ничего. А задавать вопросы ему хотелось меньше всего, потому как он запутается еще пуще. Завидев интерес к полотнам на стене, Ортега оставил свои воспоминания и представил своих сыновей, отмечая вначале, что не хотел такое знакомство — хотел лично представить. На последнем, на младшем, он печально вздохнул, вновь прибывая в воспоминаниях, прежде чем произнести: — И, наконец, Бернандо Тэхён Ортега де Ким.