Он знает, чем закончится этот акт спектакля.
В соседней комнате слышатся какие-то звуки и копошение, заставляя Юнги задержаться в сознании. Голова была готова расколоться, когда на кухне что-то падало, либо включался кран, плюясь воздухом. К тому же из-за выпирающих костей на ледяном полу сидеть было невозможно. Кирино то и делал, что пытался найти позу поудобнее, опираясь руками то о стену, то об стоящий рядом унитаз.Сцена и без единого зрителя в зале.
Через какое-то время шум прекращается, однако Чимин не спешит заходить в ванную. Юнги знает, что он сейчас находится за стеной — думает о чем-то; возможно, терзает себя. Парень за это его не винит, да и за что? — Юнги? — тихо произносит вошедший. В его голосе различима надежда на то, что друг просто уснул. Просто отключился. Но Кирино приоткрывает глаза, глядя на силуэт парня в дверях с тарелкой в руках.Спускайте занавес — актеры стерли грим.
Чимин робко подходит к другу, опускается около него на колени, чтобы быть на одном уровне с ним, и как-то грустно улыбается. Своей мимикой пытается доказать, что все в порядке, бояться нечего. Но Юнги уже побоку, он не в том положении, чтобы протестовать — это за него сделает его тело, поэтому он слабо прикрывает глаза, упираясь затылком в плитку стены. Пододвигаясь ближе, Чимин набирает в ложку немного гороховой каши*, прося Мина открыть рот. Тот поддается, но морщится, стоит только вкусу раскрыться на языке. Джасинто, естественно, поощряет друга, полушепотом говоря, какой он молодец, повторяя, что он справится, будто кто-то их может услышать. Будто кто-то может нарушить их уединение. Чимин закусывает губу, опуская ложку в содержимое посуды, слыша, как урчит желудок Мина, что подает последние порывы жизни. Парень пытается стереть жалость со своего лица, поднося ко рту Юнги очередную ложку. — Вот, все хорошо, — вымученная улыбка и разносящееся по комнате завывание китов в агонии, — бояться нечего. Не успевает парень зачерпнуть еще каши, как его улыбка сходит на нет, а тело замирает без возможности что-то сделать. Подорвавшись и вскинув крышку унитаза, Кирино выворачивает прямо в туалет. Прямо на остатки своей гнилой жизни, за которую тот уже не держится. Чимин проглатывает скопившийся ком в горле, дотрагиваясь теплой ладонью к сгорбленной спине друга, что содрогалась в конвульсиях, в периодах переходя на дрожь. Парень пытался доказать, что он рядом, что не бросит. Что не оставит вариться в этом пекле один на один со своей болезнью. В комнате становится тихо, только тяжелое дыхания Юнги нарушает это безмолвие. От его рта тянется нитка слюны, которую тот утирает рукавом, безжизненно падая обратно на холодную плитку.Авансцена сгнила. Крысы заполонили гримерку.
Мин устало смотрит из-под опущенных век. Ему надоело, осточертело все это, только сделать он ничего не может. Он упустил тот момент, когда на что-то можно было повлиять. А сейчас — рыпаться уже поздно. Находясь еще под воздействием алкогольных паров, взгляд Кирино был расфокусирован, а силы покидали тело с каждой секундой. И несмотря на это, он видит как небесно голубые глаза тонули в слезах. — Чима… — холодная рука тянется к чужой щеке, но чужой вскрик останавливает парня. — Нет! — Джасинто утирает накопившуюся влагу, сжимая губы в тонкую полоску. — Давай еще, — в надежде настаивал он, вновь беря в руки посуду. Юнги не противился — смирился.Эпилог спектакля уже не переписать — история сыграна, итог подведен.
Спустя несколько ложек живот парня вновь заурчал в отвержении еды. Желчь драла горло. Утробные звуки разносились по всей квартире, а между ними, в моменты мнимого затишья, по чужому лицу катились слезы от безвыходности. — Это бесполезно, — хрипом заключал Кирино, вновь садясь обратно, вытягивая ноги. Он зачесывает свои ломкие, выкрашенные волосы, с сожалением глядя на друга, — он уже не принимает еду. Всхлип. Боль. И сожаление. — Почему именно ты? — Чимин готов был биться головой о пол, чтобы достучаться до преисподней и спросить, за что им это все? Почему столько страданий выпадет на судьбы таких, как они? За что они страдают, изнашивая себя? — Зачем, Юнги? Уткнувшись в острые колени, Джасинто еще долго рыдал в чужих ногах, пока его мягких волос касалась бледная рука — на другие действия у истощенного тела попросту не хватало сил. Никто бы не подумал, что жизни способны ломаться на полу холодных ванн за закрытыми дверьми квартир старого города.***
— Так, знакомый значит? — буцая камушек, произносит он. Чонгук идет рядом, кивая на чужие слова. Они недалеко отошли от дома, куда скрылись Кирино и Джасинто, просто без договоренности решили пройтись, пока, по-видимому, не разойдутся. Со стороны могло бы показаться, что они идут в полной тишине, только для Келлера она чувствовалась по-другому, да и по чужому выражению лица не было видно напряжения. С молчанием отошла и скованность. Теперь Чонгук не рассматривал его в надежде ухватиться за свой образ. Мужчина отпустил все на самотек — будь что будет. Он не видит смысла гоняться за тем, чего нет. И данная ситуация, общее спокойствие, постепенно позволяет этому случиться. — И какими судьбами тут или проездом? — отбрасывает недавно закуренную сигарету на мостовую.Heaven song — Scruffpuppie
— По работе. — А работаешь? Помолчав некоторое время, размышляя, будет ли это уместным, Чон произносит: — С искусством. На что парень хрипло смеется. На лице Чонгука тоже появляется улыбка, что смог повеселить его. Он так-то и не соврал — действительно работает с искусством. Кавист только для людей специалист по алкоголю, который много знает о нем. Для самого мужчины подбирать клиентам подходящий напиток, чувствовать раскрывающиеся по ходу дегустации ноты вин, сочетание алкоголя с разными кухнями — это все не меньше, чем нанесение художником на холст краски. Это страстное чувство, которое не перебьет ничто. — Скульптор или, может быть, режиссер? — он кидает любопытный взгляд на Чонгука, все же пытая попытку угадать. Но мужчина не сразу отвечает, будучи загипнотизированным чужими глазами, что на секунду попали в освещение лампы, висящей на кованом козырьке над входом в один из домов. Они были темно карие, что границ самого зрачка не было видно — он расплывался между волокон цвета. Хотелось подойти и посмотреть ближе, разглядеть детальнее, но сделать этого Чонгук, соответственно, не мог. — Это не такое искусство, к которому привыкли люди. Парень хмыкает себе под нос и отворачивается. — Могу я узнать, как тебя зовут? — продолжил Чонгук. — Тэхён Ким, — смотря куда-то в мостовую, произнес он. Тут на секунду Чонгук почувствовал напряжение, да и по сжатому ответу, который был произнесен не сразу, Келлер мог лишь гадать, почему это отобразилось с такими эмоциями. Однако Тэхёна это не стеснило, и дальше он продолжил сам: — А тебя? — Чонгук Келлер. — Ты ведь иностранец? — Я из Германии. Тэхён как-то сладостно протянул «М», словно напоминание этой страны приносило ему неподдельное удовольствие. — Дрезден Каналетто такой красивый, — с восхищением отозвался Ким. Из-за чего Чонгуку на душе стало приятно. Возможно, потому, что его надуманный образ не рушится, а наоборот, наполняется. Когда Тэхён продолжает в пустоту улицы говорить, как ему нравятся книги Ремарка, Келлер не верит, что судьба может так сильно над ним издеваться. Почему она не сломала его карточный домик иллюзий? Почему дала возможность ощутить то, что он так долго искал? Искусство. Света на улицах становится все меньше, а они продолжают идти, перекидываясь фразами. Вдруг Чонгук замечает знакомые стены и, без увеличения, знакомые трещины в тротуаре. Когда Тэхён останавливается, Чонгуку лишь в лунном свете удается понять, что парень вновь пропускает через волосы пальцы, как делал это несколько раз по дороге. Мужчина с верой поднимает голову, видя над собой знакомый балкон, который не единожды приходил к нему с воспоминаниями рокового дня. Он уже и не верил, что когда-нибудь побывает тут опять, где на него сыпались стопки исписанной бумаги. — Где ты остановился? Чонгук произносит название отеля, где он проводил каждую ночь в углу номера, на замшевом кресле; где пламя свечки освещало его надежду; где кровать так и не была расстелена; где противно скрипели половицы лестницы; где он не реагировал на приветствие портье, когда уходил. Место, что напитано его раздумьями и мыслями, про которые вряд ли кто узнает. — Оу, — растерянно произносит Ким, — тебе не удастся сейчас найти тут кэбмена, — он смотрит в сторону, где дальше, как помнит Чон, должен быть тоннель. — Это нужно было идти на главную улицу. По парню было видно, что его волнует, как доберется Чонгук до своего отеля, хотя не должно — это мужчина пошел с ним. — И как дойти до нее, ты, соответственно, тоже не знаешь? — задаваясь риторическим вопросом, Ким над чем-то усердно думает — это видно по тени складки меж бровей, появившейся от света луны. — В принципе, если хочешь, можешь остаться у меня. Брови в удивлении дергаются, а сознание не может поверить в реальность происходящего. Будь с Келлером сейчас не он, кто предложил подняться в свою квартиру посреди ночи после получаса общения — мужчина бы напрягся и вряд ли бы согласился. Но так как это Тэхён, тот, кто суточно не выходил из его головы; кого Чонгук рвался найти, приравнивая с искусством и желая одним глазком увидеть его реальность, — кому, даже если захотеть, в ситуации Чона отказать просто невозможно. Робко ступая по колосниковой лестничной клетке вверх, следом за парнем, в центре которой находится шахта лифта с распашными дверями, Чонгук перестал искать смысл чужих действий. Ладно, он хоть бы имел какое-то понятие о существовании Тэхёна и некоторые основания думать о нем в том ключе, в котором и построен его образ в сознании мужчины. Но для самого Кима, Келлер — незнакомец. Он видит его впервые, так почему сейчас открывает перед ним свою дверь? Чонгук уже устал бороться с тем, что ему подкидывает судьба, как издевается над ним. Он истерзал себя в попытках ее переиграть, но у нее на него другие планы. Первое, что заметил Келлер, когда они поднялись на нужный этаж — это то, что Тэхён, не отпирая дверь ключом, просто зашел. Отсылало ли это к его безответственности и легкомыслию? Парень заходит внутрь, проходя между узких стен коридора и попадая в одну немаленькую комнату. Немаленькой она казалась, пока Ким не распахнул двери того самого балкона, откуда однажды Чонгука настигла беда, впуская лунный свет внутрь. — У меня тут не прибрано немного, — отмечает очевидное тот. Однако для Келлера этот беспорядок был лишь ударом для него самого. Ночной свет освещал немалый участок помещения, очерчивая письменный стол у стены, где стояла печатная машинка, а вокруг нее — стопки бумаги, конверты и рукописи. Поодаль темным пятном пристроился шкаф без одной дверки. Что внутри, мужчина разглядел только когда хозяин зажег керосиновую лампу, осветив желтым светом комнату: там стояли книги, стакан с перьями и грифельными карандашами, не одна чернильница и перевязанные бечевкой стопки бумаг. В углу, около двери на балкон, который дополнительно выполнял роль окна, в деревянных ящиках из-под вина хранились знакомые конверты, а рядом проигрыватель. За всей конструкцией Келлер чудом разглядел часть футляра, где должна храниться скрипка. — Ты играешь на скрипке? — несмело задавая этот вопрос, Чонгук вот-вот ждал, когда проснется. Потому что это не может быть реальностью. Тэхён ставит светильник на тумбочку на противоположной части комнаты, где стояли часы с кожаным блокнотом, и плюхается на тонкий матрац* на полу с ворохом простыней на нем. Он разводит колени, а голову немного наклоняет вперед, из-за чего пряди прикрывают глаза. На фоне раскрытых дверей, узорчатых прутьев ограды балкона и звездного неба он выглядел как божья кара, спустившаяся за душой Чонгука. В ту секунду мужчина понял, что его погибель сидит прямо перед ним, и повлиять он на нее не в силах. — Умею, — сухо выдает Ким, откидывая голову назад, и немного поворачивается к Келлеру, так, что часть его лица и волос освещены желтым светом. В его разморенных глазах мужчина видит блики, играющие огоньками керосиновой лампы, и видит золотистые участки темно русых волос, завившихся подобно золотому сечению. Чонгук понимает, что он пропал, утонул в искусстве, когда парень произносит: — вот только я не играю.***
Almost Blue — Chet Baker
Занавеска, сдвинутая в сторону, плавно развивалась в комнате от морского ветра, что пришел с рассветом. На голубом небе, постепенно переходящем в розовый у горизонта, осталось пару тусклых звездочек, что вот-вот исчезнут. Умиротворение было во всем. В отдаленном шуме на другой улице, где торговцы выставляли свой товар по прилавкам, пока не набрался народ. В шелесте листвы и чириканье птиц. В матерщине пьяниц под окнами. Все казалось таким отдаленным и приглушенным, словно источник всех звуков на другой части города. Босые ноги невесомо прошли по деревянному паркету к месту, названному «постелью». Звук чирканья кремния бензиновой зажигалки, что вскоре полетела на подушку, звонко разнесся по всей комнате, а позже послышалось тресканье табака. Тэхён стоял прямо, глядя на балкон, туда, где секундой ранее послышалось мяуканье бродячей кошки. Открытые двери позволяли прохладе раннего утра ласкать голые участки кожи, приятно разнося это ощущение по всему телу. Парень не закрывал их даже на ночь, с пола любуясь звездным небом. Он опускает взгляд вниз, где подле него на подобии кровати лежит Чонгук. Недолго думая, Тэхён присаживается на корточки, бесстыдно начиная детально рассматривать мужчину вблизи. Прошлой ночью он частями ухватывал его внешность во всех возможных источниках света, делал это как можно незаметней, но с наступлением утра церемониться Ким, видимо, не стал. Парню было любопытно, почему он решился на все то, что сделал этой ночью? Почему поступил так неосторожно? Ким вновь затягивается, выпуская дым в потолок, но при этом не отрывая взгляд от Келлера, будто боялся, что что-то в нем изменится, отведи он глаза. От внимания парня не уходит его выточенный нос, острые черты лица, только-только появившаяся щетина и пушок на шее. Чужой взгляд скользил по голым ключицам, переходя на прикрытую простыней грудь, что мерно вздымалась от каждого вздоха. Чонгук выглядит таким уязвимым сейчас. Таким нереальным в сознании Тэхёна. Кто же к незнакомцам посреди ночи приходит и ночует у них? Келлер и вправду не в себе, что отважился на такое решение. Но куда более не в своем уме сам Ким, что настоял на этой авантюре. Пригласил невесть кого в свою квартиру, разделил вместе с ним один пол, считай, постель, и сейчас без всякого стыда рассматривает чужое тело. У Тэхёна столько вопросов к себе, но не меньше к этой персоне, что тихо сопит около него. Парень вновь отворачивается к балкону, беря фильтр сигареты в рот и напряженно думая. Что Чонгук делает в этом районе? Почему Ким застал его вчера с Юнги и Чимином? И что самое главное — почему Тэхён на том самом повороте умолчал о расположении главной улицы, где мужчина с легкостью нашел бы себе водителя? Парень потирает лоб, глядя, как пепел падает на паркет около матраса, который Ким специально попросил у соседки на одну ночь для Чонгука. Ладно, искать объяснение в сонной голове то же самое, что смотреть в закрытый бинокль. Поэтому Тэхён поднимается на ноги и идет в сторону маленькой кухни, где набирает в алюминиевый черпак воды. На грохот посуды Чонгук сквозь сон что-то мычит, неосознанно стягивая с себя белую простынь, оголяя еще больший участок груди. Тэхён возвращается, будто не он только что шумел, и на полпути останавливается. На его лице появляется лукавая улыбка при виде сонного мужчины, который рукой прикрыл часть живота, однако она резко превращается в гримасу отвращения. Парень преодолевает путь к «постели» и садится в прежнее положение, отбрасывая черпак в сторону, из-за чего с того немного разливается вода на деревянное покрытие, и на секунду задумывается о чем-то. Не верит. Смотрит на него и не верит. Парень делает глубокий затяг, убирая сигарету двумя пальцами, и выдыхает дым в лицо мужчины. Тэхён не желает ни в чем разбираться. Чонгук заходится в кашле, морща лоб, и тут же просыпается — Тэхён еще по пути к дому заметил, как Келлер сторонится его, стоит только прикурить. Мужчина продирает глаза, видя над собой парня в шелковой белой рубашке, застегнутой на пуговицы ниже солнечного сплетения груди. Между указательным и средним пальцев у него тлела сигарета, а прищуренный взгляд был устремлен в его зрачки. — Слушай, Келлер, — в недовольном тоне начинает хозяин дома, — ты вообще кто? Чонгук теперь морщится от того, что не понимает чужого вопроса, поэтому немного приподнимается на локтях. Простынь полностью падает с груди, гармошкой собираясь у штанов. Мужчина вопросительно мычит, замечая рядом небольшую лужу воды. — Зачем такому человеку, как ты, бродить в этом богом забытом районе и знакомиться с его жителями? — не унимался Ким. Злость с каждой секундой в нем закипала, что он не мог сдерживаться. — По какому поводу ты тут снуешь посреди ночи и ходишь в дома незнакомцев, м? Вряд ли мы дотягиваем до твоего класса. Чонгук в замешательстве. Глупо смотрит в лицо парня, не понимая, кто его подменил. Ведь этой ночью все было в порядке, так почему? — Продажная крыса, — опять лукаво лыбится, но больше уже от осознанности своей ошибки, — сама себя выдала. На этих словах Ким бросает мгновенный взгляд на руку мужчины, где красовалось украшение. — Тэхён, я не понимаю… — Келлер все же попытался образумить парня, но тот, поднявшись на ноги, холодно отрезал: — Одевайся и уходи. — Погоди, я… — Чонгук зашевелился в простынях, чтобы встать, но его придавливает другой порцией чужих слов: — Я тебе все сказал, — Тэхён смотрел на него сверху вниз, как на отродье. Как на самое ненавистное в своей жизни. Под его взглядом карих глаз мужчина чувствует себя угнетенно, противно и грязно. Никогда он такого не испытывал. Никогда не осознавал, что однажды ему предстоит на коленях, полуобнаженным в чужой квартире, где порождается искусство ощущать подобное. Что-то граничащее с совестью и утратой… — Убирайся. …и ни с одним отголоском гордости.