Воля моя

В день своего семнадцатилетия Лиза сидела на подоконнике в простом домашнем платье и медленно водила пальцем по стеклу, прислонившись лбом к раме. Взгляд ее блуждал по схваченной льдом Неве, переходя на дворцы напротив. Пустая спальня роскошного дома на Английской набережной была заставлена свежими цветами и подарками, на письменном столе ворохом лежали поздравительные письма. Гостей сегодня не ждали. Почти две недели подряд Лиза провела в постели с горячкой, страшно простудившись на дворцовом балконе во время бала. Дело обстояло настолько плохо, что княгиня, ответственная за здоровье своей племянницы, не на шутку испугалась, что та могла и не встать вовсе. Барышни умирали от воспаления легких едва ли не каждую неделю, и Софья Ивановна молила бога, чтобы тот пощадил Лизу. На третий день начался бред, и графиня все время плакала, но никого не звала. Впрочем, примочки с уксусом, горькие микстуры и кровопускание сделали свое дело – вчера Лиза впервые встала с постели и отказывалась ложиться обратно, несмотря на увещевания доктора. Эта тяжелая болезнь испортила графине весь праздник, и вот теперь вместо нарядного шелкового платья она была замотана в шерстяную шаль по самое горло и чувствовала себя, как дурно сделанная ярмарочная кукла – вся перетянутая и с трудом дышащая от натуги. Убеждения княгини в том, что именины обязательно будут отпразднованы, не срабатывали, и Лизе отчаянно хотелось веселья, которого она так долго была лишена. За окном дул промозглый петербургский ветер, и стекла в рамах временами дрожали. Как же ей надоела эта зима… Точнее, какое-то ее подобие. Чувствуя слабость, Лиза взобралась на подоконник с ногами, приняв совершенно не дамскую позу. Зима в Петербурге всегда казалась Лизе всего лишь дурной копией. Перед глазами вставали сугробы, окружавшие, словно стены крепости, воронежское имение княгини, и девушка прикрыла веки, представляя темный вечер, когда они вдвоем возвращались из гостей. Вокруг – океан сияющего лунным светом снега, а ночь была такой ясной, что Лиза могла видеть звезды. Стоял жуткий трескучий мороз, но ее укутали в шали и одеяла так сильно, что ей ни капли не было холодно, даже наоборот - почти жарко. От тетиной шубы приятно пахло дорогим мехом, и она, пятилетняя девочка, зарывала нос в серебристого соболя. Ничего не было слышно, кроме бега тройки, звона колокольчиков и пыхтения кучера. Сани неслись по дороге домой, к жарко натопленной печи и горячему молоку с медом, пышками и баранками. Навстречу к ней выбежит няня и Дрон, оба схватят ее в охапку и занесут прямо в сияющую гостиную, конечно, если она не уснет… Да, именно это – настоящая зима. В продуваемом всеми ветрами Петербурге такой никогда не было, зато была ледяная сырость и пробиравший до костей влажный холод. Лиза здесь почти никогда не гуляла пешком. В ту самую секунду, когда графиня решила, что все же ляжет в постель (теперь она очень быстро и просто уставала), ее уединение было нарушено. — Бетси, — в спальню вошла княгиня, в одной руке державшая песочного цвета болонку, а в другой – раскрытое письмо. — Ты не представляешь, какую новость я получила… Лиза мягко приземлилась на паркет, расправляя юбки. Это минутное оцепенение сделало ее заторможенной и даже как будто сонной, но, тряхнув головой, она все же пришла в себя. — Что же случилось, тетушка? — сосредоточенная на своей собственной печали, Лиза не слишком-то горела желанием переключаться на чужие, однако встревоженный вид тетушки привлек ее внимание. — Прасковья Павловна умерла в родах, — заметив, что Лиза нахмурилась в непонимании, Софья Ивановна добавила: — Княгиня Юсупова, супруга Бориса Николаевича. Из больных легких Лизы вырвался горький вздох, и она тут же закашлялась. Графиня была только на пути к выздоровлению, и хрипы и приступы лающего кашля были ее постоянными спутниками. Софья Ивановна поспешила налить ей бокал воды и усадить в кресло напротив камина. — Какой ужас, — успокоившись, Лиза покачала головой. — Бедный Борис Николаевич… Только горе достаточно близкого человека могло отвлечь Лизу от собственных страданий. Борис Николаевич Юсупов исполнял при дворе обязанности камергера, а потому их пути не могли не пересечься. Достаточно независимый благодаря своему несметному богатству, князь мог вести себя так, как ему хотелось почти со всеми. Именно талант к остротам и нетипичное для придворного отношение к жизни (то есть без священного трепета) привлекли Лизу, сделав Бориса Николаевича достаточно близким для нее другом. — Завтра похороны, — княгиня протянула письмо, но Лиза не взяла. — Мы поедем. — Но, друг мой, ты еще слишком слаба… — Нет, мы должны поехать, — Лиза поднялась из кресла и легла на кровать. Княгиню Юсупову она знала только лишь благодаря Борису Николаевичу и, однако, близких с ней сношений не имела – жена была гораздо менее интересной, чем муж. — Я бы хотела быть рядом с ним… в этот момент. Князь Юсупов не появлялся при дворе уже два месяца, но Лиза время от времени получала от него развеселые письма и даже не подозревала, что Бориса Ивановича, находившегося на седьмом небе от счастья благодаря благополучно протекавшей беременности его жены, могло настичь такое горе. Графиня не могла представить себе даже мысленно, что он мог быть грустен или несчастен, но, похоже, завтра ей придется увидеть это воочию. — Тогда, Бетси, я требую, чтобы ты сегодня отдыхала в постели весь день, — собачонка княгини, отпущенная на ковер, начала гоняться за своим коротким хвостом. — Я скажу Глаше, когда достанут пироги, и мы с тобой отметим твои семнадцать лет, моя дорогая племянница, как можем. Мы и вдвоем составляем неплохую компанию, не правда ли? С этими словами Софья Ивановна поцеловала Лизу в бледный лоб и подобрала болонку. — Глупое животное… Графиня улыбнулась, наконец почувствовав себя хоть немного счастливой – любовь и ласка тетушки исцеляли. — Я и сама хотела отдохнуть, — Лиза прикрыла глаза, чувствуя, как начало расслабляться тело. Да, отдых ей не помешает. Несмотря на то, что тело, казалось, устало, сон никак не шел. В голове Лизы вертелись самые разные мысли, начиная с той, как так выходит, что умирает двадцатипятилетняя женщина в самом расцвете сил. Подобного рода смерти случались так часто, что, наверное, мало кого трогали, но на молодых девушек производили страшное впечатление. Лизу эта новость привела в ужас, и она еще больше укрепилась в своем страхе деторождения. Поток больных мыслей привел ее к балу в честь именин императрицы, и Лиза не жалела ни об одном мгновении, проведенном там, несмотря на совершенно ужасную, истощающую тело и душу болезнь. Это было волшебство, да и только! Простуда притупила ощущение пьянящего полета после бала, но Лиза бережно хранила в сердце воспоминания о танцах, о руке подпоручика Бестужева на своей талии, об их разговоре на балконе. Временами она злилась на себя за то, что забылась так просто, но можно ли было сопротивляться? Она выделяла Михаила из числа других, вольно это происходило или нет, но это было фактом. Лиза думала о нем чаще, чем о ком бы то ни было, и даже признавалась себе, что ей было бы приятно, если бы он делал то же самое. Нет, и все-таки сон не шел. Лиза поднялась с кровати, поправляя шаль на плече, и подошла к письменному столу. Поздравления лежали в отдельной стопочке, некоторые даже не раскрытые. На самой середине же лежали два очень важных письма. Первое было от императрицы, и Лиза перечитала его уже трижды, каждый раз со слезами на глазах. Мало того, что это была честь, которой удостаивались очень немногие, так Елизавета Алексеевна приложила к письму орден Святой Екатерины второй степени. Подарок от императрицы, из ее священных рук! Лиза не удержалась и снова извлекла орден из бархатного футляра. Он представлял из себя медальон, расположенный в центре серебряной восьмиконечной звезды, усыпанной алмазами. Вокруг обвивался пышный бант с крестом, с нанесенным по окружности девизом: «За любовь и Отечество». Только ради того, чтобы припасть губами к руке императрицы и поблагодарить, Лиза и хотела вернуться ко двору как можно скорее, хоть завтра, если бы только была в силах… Второе же письмо было от отца, то самое, двухнедельной давности. Рядом стояла акварель, и Лиза еще утром начала понемногу раскрашивать хрусткие листы, превращая их в цветочные клумбы. Занималась она этим не впервые, и это крайне успокаивало: Лизе казалось, что если она своей рукой украсит жестокие слова, то они станут менее ранящими. Срабатывало это не всегда, но сегодня – да. Графиня снова села и взяла в руки кисть – ей захотелось продолжить. Рисование позволяло отвлечься и сосредоточиться на красоте, которая, Лиза была в этом уверена, была сильнейшим из человеческих оружий, действительно способных все победить. Но перед этим она еще раз подошла к окну и заметила экипаж, остановившийся прямо напротив парадного входа. Увидеть прибывшего (или прибывших) у нее не вышло из-за крыши крыльца, но ее это и не интересовало – Лиза знала, что тетушка предупредила всех близких друзей и родственников о том, чтобы они ни в коем случае не приезжали и не тревожили больную. Разум говорил о том, что это решение было правильным, и доводы его подтвердились очередным приступом кашля. Лиза снова села за стол. И все-таки как это все было несправедливо! Хотелось веселья, музыки, танцев. Никакое положение и богатство не спасло от обыкновенной простуды, и Лиза уже начинала думать, что эта болезнь была ей послана богом за слишком веселое житье и оторванные от реальности мысли. Все должно быть в равновесии: испытал счастье, так испытай и печаль. Акварель ложилась слишком густо, разъедая чернильные буквы, и Лиза поспешила добавить воды на бумагу. Из-за дверей слышались какие-то голоса, и графиня даже начала раздражаться: как прислуга могла позволять себе говорить на повышенных тонах? Это совершенно точно была не княгиня – она никогда не переходила на чисто мужскую тональность. Потеряв всякое сосредоточение, Лиза вновь поднялась и толкнула тяжелую дверь. В коридоре никого как назло не было. Лизе не очень-то хотелось спускаться самой: если это и правда были гости, то было бы очень некстати появиться перед ними в таком виде. Но голоса становились все громче, а любопытство усиливалось тем, что они показались графине знакомыми. — Ее высокопревосходительство не принимает сегодня… они больны… Дрон пытался убедить кого-то, но, похоже, тщетно. — Я еще раз настоятельно прошу вас позволить мне увидеться с графиней, я не займу у нее много времени, — незваный гость не унимался. — Лизавета Андреевна! Лиза стояла на вершине широкой лестницы и не могла поверить своим глазам – в дверях стоял подпоручик Бестужев-Рюмин в плаще и высокой офицерской шляпе. Даже на высоте десятка ступеней Михаил заметил, как округлились ее лихорадочно блестевшие глаза. — Я искренне прошу прощения, что смею тревожить вас, когда вы так больны, — не обращая внимания на задохнувшегося от возмущения лакея, Михаил шагнул вперед и обошел его. — Но я не мог не поздравить вас. Нет, наверное, это все-таки ей снилось – кто же мог отважиться на такую дерзость? Заезжать к незамужней девушке, будучи представленным ее родственникам лишь единожды… Тем не менее, Лиза начала медленно спускаться, придерживаясь от слабости одной рукой за мраморные перила. — Я крайне польщена тем, что вы нашли время на то, чтобы озвучить мне свои поздравления лично, — на самом деле, Лиза была до безумия рада видеть Бестужева – знакомое, к тому же, очень приятное лицо в день, когда она была лишена заслуженного праздника! Однако озвучивать свои восторги графиня не спешила. — Но не кажется ли вам, что мы еще недостаточно с вами знакомы для того, чтобы вы вот так заявлялись в дом моей тетушки? Михаил заметно смутился, совсем не ожидая такого приема. Она оказалась гораздо более больна, чем он предполагал. Лиза же решила говорить прямо, ничего не утаивая и не скрывая. Репутации кокетки и ветреницы она не имела, впрочем, как не имела намерений ее приобретать. Это был второй раз, когда подпоручик видел этот идол, этот образец прелестнейшей красоты в таком непарадном виде. На бледном лице были заметны следы еще недавних страданий, вся фигура графини Лизы стала как будто совсем маленькой, как каминная статуэтка. Большие глаза стали как будто еще больше и словно о чем-то вопрошали. Никогда прежде не казалась она такой хрупкой, как сейчас, и сердце Михаила наполнила непреодолимая нежность, подстегиваемая желанием сгрести графиню в охапку, которая смешивалась со злостью на себя за то, что он посмел потревожить ее, рискуя, к тому же, скомпрометировать. Это удальство только унизило его в глазах Лизы, Бестужев был в этом уверен и даже захотел тотчас уйти. — Я прошу извинить меня, — он все-таки снял шляпу. — Я вовсе не хотел обидеть вас или как-то опорочить, и уж тем более, напрашиваться в гости… Лиза молчала, нервно сминая край домашнего платья. Она не знала, что и думать: приезд Михаила Павловича сулил ей хотя бы немного более разнообразный досуг, чем тот, что она имела до этого целых две недели подряд. Ей бы очень хотелось поговорить с ним и понять, действительно ли она что-то почувствовала там, на балу… Но имела ли Лиза на это право? Что скажет тетушка? Будь это ее собственный дом, она бы и секунды не думала. — Но позвольте мне хотя бы вручить вам небольшой подарок в знак… — подпоручик запнулся, не зная, как продолжить. До бала Михаилу знакомство с графиней Лизой казалось милой перспективной забавой, но в танцевальной зале все как будто бы изменилось, и сейчас ему бы меньше всего на свете хотелось обидеть ее. — В знак нашей дружбы… Он все же решился назвать это именно так. — Михаил Павлович… — Лиза вздохнула, прекрасно понимая, что никаких материальных подарков от него не примет – положение было совсем не то. Однако подпоручик вытащил из-за пазухи руку, и графиня ахнула: — Какая прелесть! — Он напомнил мне о вас, Лизавета Андреевна. В раскрытой ладони подпоручика помещался крохотный котенок с белоснежной шерстью и огромными голубыми глазами, подчеркнутыми повязанной на тонкой шейке лентой цвета Андреевского флага. Лиза осторожно взяла его в свои руки, но напуганное животное попыталось уцепиться за край офицерского плаща. — Я даже не знаю, что сказать, Михаил Павлович… Лиза рассмеялась впервые за две недели и даже совсем забыла о том, что была больна. Михаил, видя, что котенок пришелся графине по нраву, улыбался тоже. — Вы можете ничего не говорить, — видимая хрупкость девушки сделала подпоручика совершенно беспомощным, и он не был способен на свою обычную удалую веселость. — Для меня счастье доставить вам удовольствие. Графиня подняла на него благодарные глаза, в которых стояли слезы. Этот миг удивления, счастья стал для нее самым верным предвестником скоро выздоровления и возвращения к жизни, и Лиза прижимала котенка к груди, стараясь успокоить. — Вы даже не представляете, как я вам благодарна, — голос ее снова стал низким, и, не удержавшись, Лиза все же закашлялась. Хотелось продолжить, забыв обо всех приличиях (в конце концов, в доме не было никого постороннего), но из гостиной послышался голос княгини. — Что такое? — только сейчас Лиза заметила, что Дрона в коридоре не было, и тут же зарделась, возвращаясь в реальность. — У нас гости? Перед тем, как распахнулись двери, Лиза успела сделать шаг назад – как будто это могло как-то изменить положение, в котором они оба оказались. — Добрый день, Михаил Павлович, — Софья Ивановна удивленно подняла брови, когда увидела открывшуюся ей сцену. За ее спиной с виноватым видом стоял лакей, и Лиза сразу поняла, кого следовало винить в появлении княгини. — Здравствуйте, Софья Ивановна, — Бестужев нервно смял шляпу. — Прошу простить мне мою дерзость… — Господин Бестужев всего лишь хотел поздравить меня с днем рождения, — Лиза поспешила встать на защиту офицера. — Михаил Павлович не был осведомлен о тяжести моей болезни… он не знал… Софья Ивановна медленно подошла к племяннице и приласкала котенка. Да уж, ситуация… Племянница выглядела, как собака, приготовившаяся к тому, что хозяин будет ее бить. Да за что же бить? Бедный ребенок и так настрадался, провалявшись в бреду столько дней. И семнадцать лет – важный для девушки возраст, княгиня лучше кого бы то ни было знала, как Лизе хотелось этого праздника – и как она была расстроена, лишившись его. Так уж будет плохо, если она позволит этому офицеру остаться на этот вечер? В конце концов, он нравился графине Бетси, это было заметно невооруженным взглядом. Кто посмеет говорить дурное? Пусть это будет очередным подарком имениннице. Вздохнув, Софья Ивановна повернулась к Бестужеву. — А что же вы не снимете свой плащ, Михаил Павлович? — Лиза удивленно посмотрела на княгиню, ожидая чего угодно, но не приглашения. — Неужели вы не останетесь на чашечку чая? — Я… — в голове Бестужева шел активный мыслительный процесс: он пытался понять, что сулило ему это приглашение. — Почту за честь. Лиза не знала, что об этом и думать. Она вовсе не ожидала, что Софья Ивановна поступит таким образом, но испытывала страшную благодарность – от скуки и обиды хотелось выть волком, а компания подпоручика была не самой плохой, даже очень приятной. Графиня не скрывала благодарности в своем взгляде и даже украдкой сжала руку княгини, когда подпоручик отдавал лакею свой плащ. Когда Михаил зашел в гостиную, то его внимание тут же привлек портрет графини Лизы, располагавшийся на деревянной подставке в противоположной от камина стороне. На ней было светлое платье, перехваченное поясом с широкой пряжкой, и розовый кафтан, подбитый норкой и с тем же воротником. Она сидела как бы полубоком, наклонив голову, волосы были убраны в гладкие косы, обернутые вокруг. Белоснежная шея, лишенная всяческих украшений, была открыта. Глаза смотрели прямо, и во всем лице графини читалось такое выражение, будто она задала вопрос, на который уже заранее знала ответ. — Мне здесь пятнадцать, — Лиза подошла к Михаилу и кивнула на портрет, не отпуская с рук котенка. — Софья Ивановна заказала его, когда я проводила свой последний год в Смольном институте. — Портрет очень хорош, — Бестужев все еще чувствовал себя неловко и почти что жалел, что приехал сюда. Нет – что остался. — Но он не передает всей вашей прелести. — Вы правда так считаете? — Лиза села в кресло у камина и отпустила котенка, котором лакей принес целое блюдце молока. Она не принимала комплименты подпоручика всерьез. — Прошу вас, присаживайтесь. Подпоручик сел на английский диван, продолжая осматривать гостиную. Комната была настолько большой, что в ней с легкостью можно было бы устроить бал, если отодвинуть мебель из центра. Красота обстановки была строгой, выдержанной в модном в начале века стиле ампир, и Михаил не сомневался, что покойный князь вложил в нее множество средств. — Это?.. — Михаил кивнул в сторону портрета, висевшего над камином, на котором был изображен высокий и стройный мужчина в парадном мундире. Волосы его были черные, как и глаза, а во всем облике виднелась как будто скрытая угроза из-за несколько сурового выражения лица. Михаилу на ум пришло сравнение с вулканом. — Да, его сиятельство покойный князь Голенищев, — Лиза кивнула, кутаясь в шаль. — Надеюсь, вы простите меня, что я перед вами в таком виде… Но я еще очень болею. — Что вы, графиня, — Михаил улыбнулся. — Вы выглядите ничуть не хуже, чем обычно. Конечно, это было не так – страдальческое выражение лица делало графиню почти что некрасивой, а болезнь вовсе не добавляла ей шарма. Лиза чувствовала себя почти что хорошо и даже захотела отшутиться, но тут в гостиную вернулась Софья Ивановна. — Сейчас принесут пироги и самовар, — она ободряюще улыбнулась смущенному подпоручику. — А пока, если вы не против, подкрепимся мадерой и сладкими бисквитами. Лакей тотчас же откупорил бутылку и подал первый бокал графине. Она поморщилась. — Тетушка, вы знаете, мне она не нравится. — Ангел мой, доктор советует для общего укрепления, — княгиня протянула ей блюдо с бисквитами, не забыв и про Бестужева. — Знаете, Михаил Павлович, иногда графиню очень трудно лечить… Временами она капризничает, как ребенок… — Полно вам, сударыня, — Лиза недовольно поджала губы и покраснела, смущаясь. — Не нужно об этом, подпоручику это, я уверена, не интересно. Лучше расскажите, Михаил Павлович, какие нынче новости в Петербурге… Подпоручика позабавила эта сцена, в которой Лиза и правда выступила, как капризное дитя. Он и не подозревал, что княгиня специально заводила разговор в такое русло, чтобы по реакции Михаила понять, какие намерения он имел в отношении ее племянницы. Кто же, если не она, займется будущим этой покинутой своим родителем девушки? Нужно будет либо поощрить, либо предостеречь Лизу в отношении этого молодого человека. — Да, понимаете ли, после бала в честь ее величества устроилось сразу несколько браков, — Михаил отпил из бокала, чувствуя, как тело начало моментально согреваться после холодной улицы. — Это и неудивительно, — княгиня откусила от бисквита. — Молодые люди имеют уникальную способность влюбляться всего за один танец… Густая мадера встала Лизе поперек горла. Она не могла ошибиться – тетушка ее предостерегала. Или насмехалась? Какая все-таки глупая вышла ситуация… Михаил, скованный приличиями, сделал вид, что не заметил этой маленькой колкости и продолжал вежливый разговор. Лиза же будто попала в оцепенение: ее сознание внезапно стало совершенно ясным, ей стало понятно буквально все. Собственная наивность сбила с ног, а неловкость ситуации она ничем не могла закрыть. Чувствуя, как приближался очередной приступ горячки, она даже не притронулась к любимым пирогам. «Нет, никогда мы больше не увидимся. Мне трудно выносить его присутствие… и собственное обнажение» Какие-то темные мысли вращались вихрем в ее голове, и Лиза совсем потеряла нить разговора. Стало страшно. Зачем он приехал? Зачем она вышла? Крошечный котенок напился молока и уснул у ее ног, но это белое пятно медленно расплывалось, теряя свои очертания. Больное сознание отвергало действительность, и Лизе стало страшно. У нее начинался жар. — Я прошу прощения, — она еле встала, чувствуя, как тяжело было болеющее тело. — Но я неважно себя чувствую. Извините меня, Михаил Павлович… И спасибо, что заехали. Мне было приятно вас видеть. Михаил встал и даже было хотел что-то сказать, но Лиза сделала еле заметный знак рукой, и он замолчал. Тонкая фигура скрылась в дверях, и он услышал, как графиня подозвала лакея, чтобы тот помог ей подняться по лестнице.

***

Стоял жаркий летний день, и Лиза, обливаясь потом, разводила на палитре краски. Как бы она не надеялась, но в царскосельском парке не становилось прохладнее ни после полудня, ни даже после трех часов. Все вокруг дышало пышным цветением, и ослепительное послеобеденное солнце рассыпало свои лучи по дорожкам, щедро посыпанным песком. Нет, все же сейчас было гораздо более сносно, и пусть почти никто, кроме нее, не осмелился покинуть дворец, Лиза была рада, что застала этот великолепный золотистый свет. Это был момент настолько сильного умственного и физического сосредоточения, что графиня даже перестала чувствовать жар дня, стремившегося к своему закату. Мысли ее встали в такой ровный и спокойный поток, что Лизе даже показалось, что именно так, должно быть, чувствовал себя Юлий Цезарь, когда делал несколько дел одновременно: мозг как бы осознавал себя и проявлял свои возможности в высшей мере. Рисование всегда успокаивало, и в один момент на задворках сознания начали возникать самые разные мысли. Начались они с того, что Лизе показалось, что у нее недостаточно лент для новой шляпки. Ленты… ленты… А еще легкие шали. Да, было бы неплохо по возвращении в Петербург заглянуть в магазин мод на Невском проспекте и посмотреть новые платки, доставленные прямиком из Парижа, а то у нее из приличных остался только тот, который она надевала на пасхальную службу в конце апреля… Пасха! Лиза как будто проснулась и, вздрогнув, отложила кисть в сторону и отошла на несколько шагов, чтобы присмотреться к картине издали. Выходило сносно, пусть и не блестяще – ей редко удавалось нарисовать что-то стоящее маслом. Лиза всегда предпочитала акварель. Она не видела подпоручика Бестужева-Рюмина уже два месяца. Да, именно так. И что же было в этом удивительного? Она ясно дала ему понять, что не хотела бы его больше видеть. Или как это было? Пасхальная служба вместе со всем двором стала для Лизы первым выходом в свет за почти полтора месяца домашнего заточения. Графиня появилась в Казанском соборе заметно похудевшая и побледневшая, но достаточно крепкая для того, чтобы добыть себе место прямо за спиной императрицы. Народу была огромная тьма, но это не помешало Лизе преисполниться самых благостных мыслей: служба всегда действовала на нее по-особенному, как бы вознося над толпой и позволяя сосредоточиться на чем-то внутреннем (конечно, когда ее не терзали мирские страсти, что было довольно частым явлением). Великолепие службы ослепляло, и Лиза то и дело вертела головой, чтобы оглядеть собравшуюся здесь публику. Непослушный платок то и дело спадал назад, грозясь оголить затылок, и графиня беспрестанно его поправляла к великому неудовольствию стоявших рядом с ней фрейлин и вельмож. Нежный аромат ладана и сладкого воска должен бы был успокоить Лизу, но у нее все никак не получалось найти в себе силы на то, чтобы сосредоточиться на боге. В конце концов, она устала стоять и отступила назад, чтобы отдохнуть некоторое время – в соборе становилось ужасно душно от дыхания сотен людей. Прислонившись к стене, Лиза перевела дыхание и, чтобы окончательно прийти в себя, начала искать вокруг знакомые лица, благо, это было нетрудно. Ей хорошо был виден затылок Каташи и платок княжны Анны, уже замужней, и ее сестры Софьи. Чуть поодаль, как бы в стороне, Лиза заметила Юсупова Бориса Николевича, совершенно не разделявшего радостного настроения священнослужителей и хора – через несколько дней после того, как умерла княгиня, бедняга потерял еще и новорожденную дочь и имел теперь несчастнейший вид. Как жаль, что она так и не смогла явиться на похороны Прасковьи Павловны, сломленная болезнью еще почти на неделю. Графине захотелось подойти к князю и сказать несколько слов, утешить, если это еще было возможно, но, пробираясь через толпу, она задела плечом какого-то офицера. — Прошу прощения, — не отрывая взгляда от князя Юсупова, Лиза сначала и не узнала подпоручика. — Это вы? — Я, — Михаил Павлович улыбнулся, и Лиза невольно тоже. — Рад видеть вас в добром здравии, Лизавета Андреевна. Не желаете ли отойти? Фрейлина хотела было вежливо попрощаться, но Борис Николаевич был совершенно потерян из виду, и она зачем-то кивнула, цепляясь за руку, предложенную подпоручиком. — Как видите, силы все еще временами изменяют мне, — они вернулись к тому же месту, где Лиза стояла до этого. — Благодарю вас. — И все же вы здесь, — Лизе пришлось самой отнять руку – она считала подобные жесты недопустимыми в храме. — И вы даже представить себе не можете, как я рад этому. Лиза казалась Михаилу все еще слишком хрупкой для того, чтобы пускать в ход какие-нибудь шутки (ему очень хотелось, к тому же, между ними вроде как установился определенный тон общения, подразумевающий некоторую вольность). Он позволит ей уколоть его первой. — Христос воскресе, Михаил Павлович. Она протянула ему красное яйцо, вываренное в луковой шелухе. Несмотря на то, что сегодня была Пасха, эта фраза была последней, которую он ожидал услышать от Лизы. Заметив, как округлились его глаза, графиня рассмеялась, прикрывшись надушенной перчаткой. — Что с вами, Михаил Павлович? — он нехотя взял яйцо и спрятал его во внутренний карман мундира. — Или вы надеялись, что я предложу вам похристосоваться? — Не сказать, чтобы я был против, — он нарочито шумно выдохнул, хотя на самом деле ему совсем не было обидно – он радовался, что она была достаточно здорова для того, чтобы шутить. Лиза продолжала хихикать, не в силах остановиться и грозясь таким образом привлечь внимание почтенной публики. — Не будьте таким букой, подпоручик, — она все же улыбнулась. — В этот светлый праздник мысли должны быть самые благостные. — Вы, несомненно, правы, — Михаилу понравилось, как изменился тон графини – оживленность шла ей более всего. — Когда я смогу снова увидеть вас? Взгляд Лизы блуждал по толпе – ей не хотелось смотреть только на подпоручика, это как будто еще сильнее компрометировало ее. Она боялась выдать свои чувства, а они, конечно же, были. Нечто более глубокое, чем простая симпатия, начало проклевываться еще тогда, когда Лиза увидела Бестужева на пороге дома своей тетушки, когда он пришел спасти ее от тягучей тоски. И он был неравнодушен, она знала. Это было еще хуже, потому что, перехватив направленный прямо на них взгляд княгини Голенищевой, Лиза вспомнила ее слова: «Душа моя, я была совершенно очарована подпоручиком Бестужевым и не буду против, если вы иногда будете встречаться на виду у всех. Но, подумай сама, какие намерения имеет этот молодой человек? Я надеюсь на твое благоразумие и прошу лишь о том, чтобы ты себя не компрометировала. Он больше не может бывать у нас, думаю, ты и сама это понимаешь. Скоро тебе нужно будет выйти замуж, а молодые люди его типа не женятся в девятнадцать лет. Прошу тебя, не позволяй короткому увлечению разрушить свою будущность.» Лиза подняла на Михаила глаза, совершенно успокоившись. Доводы княгини были железными. — Я пока мало выезжаю в свет, — она пыталась подобрать самые обтекаемые выражения, сминая перчатки. — Прошу вас не искать встреч со мной. Пусть они будут случайными. Всякое выражение веселости схлынуло с лица Михаила в одно мгновение. — Я в чем-то провинился перед вами? — Вовсе нет, — в этот раз она смотрела прямо. За спиной гремел хор: «Многая лета! Многая лета! Многая лета!..» — Но девица моего положения не может иметь дружбы с офицером вашего положения, вы же понимаете… Этого следовало ожидать. А ведь он еще ничего такого и не сделал!.. Но собирался, верно? Но Лиза была, несомненно, права: молодому человеку позволялось куда больше вольностей, чем девушке. Михаил подобрался к ней так близко, что мог бы уже и обжечь, если бы графиня сама не проявила осторожности. А Лиза только и могла думать о двойственности своего положения: она была достаточно самостоятельной для того, чтобы иметь придворный чин и служить императрице, но недостаточно независимой для того, чтобы говорить на людях с мужчиной дольше пяти минут без того, чтобы ее сочли невестой или любовницей. — Нет, не понимаю, — к своему удивлению, Михаил не обнаружил в себе и капли обиды – только сожаление и… раздражение. Впрочем, Лизе показалось совершенно иное – вся фигура офицера как будто возвышалась над ней, подавляя холодной надменностью. — Я могу предложить вам только свою искреннюю дружбу, — Лиза поймала себя на мысли, что высказала бы Михаилу все прямо, если бы вокруг было меньше людей. Внутри нее что-то заскрипело, как накренившаяся мачта – то была подавляемая воля. Графиня не хотела говорить того, что сорвалось с ее губ. — Просил ли я вас когда-то о большем? — Михаил вспыхнул – он и сам не мог понять, за что так жестоко обходился с ней, при этом обижаясь, в первую очередь, на себя. Лиза снова подняла на него глаза, и у подпоручика возникло ощущение, будто он пнул котенка. — Графиня… Он хотел извиниться. Он правда хотел просить прощения за свои слова, произнесенные в порыве замешательства и какой-то обиды. Михаилу Лиза была глубоко симпатична. Настолько глубоко, что он ни разу не подумал о том, в какое положение ее ставил при каждой встрече. Там, на балу, она была прелестнейшим ангелом, вскружившим ему голову. В доме княгини Голенищевой он понял, что глубоко ранен. Эта растерянность, это мгновение, в которое Лиза обнажила глубину нанесенной подпоручиком раны, длилось недолго. Дуги бровей сошлись на переносице, образовав складку, графиня поджала губы – ее лицо как будто заволокла туча, и Михаил понял, что прощен он никогда не будет. — Прошу вас более не беспокоить меня своим вниманием. Всего вам доброго, — каждое слово было отпечатано, как шаг солдата на вахтпараде. Зашелестели юбки, и графиня Лиза, преисполнившаяся свежих сил, скрылась в толпе придворных. «Многая лета!..» Как это было гадко с его стороны! Как недостойно! Лиза снова начала злиться, вспоминая тот день. Но что же именно тогда так ранило ее? Она сама думала, что то было задетое самолюбие. Но его или все-таки ее? Обманываться было больно, но еще больнее было смотреть, как нарисованные воображением замки разрушались подобно крепостям из песка. Но на что она надеялась? Как это странно – в этом мире девушке нельзя было влюбляться – она должна была хранить себя для мужа, перешагнув ступень банального знакомства, чтобы оказаться сразу у алтаря. Как же прожить это хваленое девичество, не запятнав своей чести? То ли подступавшие слезы, то ли яркий солнечный свет заставили Лизу сложить кисти и проморгаться. Обида все еще жгла горло, даже спустя два месяца. Конечно, ей казалось, что она была одна во всем парке – графиня находилась в той его части, куда имели доступ только члены династии и двор. Но сбежать от праздной толпы, сморенной дневными играми и делами, хотелось не только ей. Великий князь брел вдоль дорожки в расстегнутом мундире, надеясь, что никого не встретит. Двор брата производил на него странное впечатление. Несмотря на то, что император после войны несколько переменился в своих взглядах на государственность, вкусы его остались прежними. Александру нравилось окружать себя красивыми и по возможности умными людьми, в то время как Николай предпочел бы порядок ровно наоборот. В гвардии царила такая свобода нравов, что великий князь не терял самообладания только потому, что это не входило в сферу его обязанностей и надзором занимались другие люди. Впрочем, к их компетенции у Николая тоже были вопросы… Свернув в очередной раз, великий князь с удивлением обнаружил на краю дорожки одну из фрейлин ее величества. Со спины было не понять, кто именно это был, но в один момент девушка повернулась, чтобы вытереть кисти, и Николай узнал профиль графини Ланской. Не желая терять своего одиночества, великий князь захотел снова свернуть, но одно единственное мгновение, когда девушка снова повернулась, вынудило его остановиться. Николай Павлович не был близко знаком с Елизаветой Андреевной и характера ее почти не знал, но ему казалось странным, что она не спешила наверстывать упущенное в Смольном институте время, в которое она носила девический передник, и не опустошала модные магазины, предпочитая скромные платья. Другие выпускницы, допущенные ко двору, вели себя совсем по-иному. Мужчины редко замечают существенные детали женского туалета, вот и Николай не знал, что по телу Лизы струился тонкий французский муслин, а соломенная шляпка была не просто шляпкой – это была вариация «шапо-бержер», украшенная бумажными цветами и шелковыми лентами. Да в моде ли было дело? Очарование юности вызвало ненужную задержку, и Николай Павлович был обнаружен Лизой. — Ваше высочество, — графиня присела в реверансе, продолжая в одной руке держать палитру. Только сейчас великий князь заметил, что руки у Елизаветы Андреевны были скрыты перчатками, чтобы избежать солнца. Сначала Николай было просто кивнул, желая продолжить прогулку в одиночестве, но что-то заставило его сделать сначала один шаг в сторону фрейлины, затем еще один, и вот он оказался прямо напротив полотна, еще даже наполовину не закрашенного. — Позволите ли вы взглянуть? — глупо было задавать такой вопрос, когда ты уже буквально стоял на месте художницы, но Николай чувствовал в себе странную неловкость. Это эфирное создание смущалось его еще больше, он это знал, и это придавало всей ситуации какую-то поистине грандиозную несуразность. — Прошу вас. Лиза сделала знак рукой, как бы приглашая. Ей было трудно преодолеть свое смущение, пусть великий князь, по сути никакой опасности не представлял. Но в представлении Лизы он был похож на скалу – холодную, строгую, недоступную. Нельзя было относиться с безусловной симпатией к тому, кто тебе не понятен, и чувства, которые графиня испытывала рядом с Николаем Павловичем, были теми же, что и рядом с Шарлоттой Францевной, ее классной дамой. — Очень недурственно, — художественный вкус был не особо развит у великого князя, и все искусство он оценивал строго с позиции «нравится» и «не нравится». Дорожки царскосельского парка, изображенные Елизаветой Андреевной, показались ему хороши. — Вы мне, право, льстите, — с лица Лизы не сходила вежливая улыбка. — Нет, графиня, — Николай как будто позволил себе раздражение. — Если уж я говорю, что мне нравится, значит, это и правда так. — О, я вовсе не желала усомниться в вашем вкусе, — на щеках Лизы вспыхнул румянец. — Но, понимаете, с позиции художественной эта картина пока далека от того, чтобы признаваться хорошей. — А я и не называл ее хорошей – я назвал ее недурственной, — Лиза впервые с момента их встречи улыбнулась искренне, и великий князь позволил сделать себе то же самое – острота удалась. Впрочем, веселость Николая продлилась недолго - спохватившись, он принялся застегивать мундир обратно, мысленно распекая себя за такой вид перед дамой. Лиза ни коим образом не дала понять, что заметила его смущение. Нужно было срочно перейти на другую тему, и великий князь очень быстро сообразил, как. — Порфирий, «О пещере нимф». Какие необычные книги вы читаете, Елизавета Андреевна. Я, признаться, полагал, что девушки вашего возраста отдают предпочтение романам. Рядом с мольбертом стоял высокий табурет и, помимо каких-то салфеток и использованных кистей, на нем лежала довольно потрепанная книга. — Я нашла ее в дворцовой библиотеке, — Лиза вновь смутилась, словно был обнаружен какой-то большой секрет. — Она оказалась довольно скучна. — Но почему же вы ее взяли? — Николай пролистал несколько страниц и понял, почему фрейлине книга не слишком понравилась – неоплатонизм не был предназначен для широкого круга читателей. — Мне сказали, будто бы там описывается переселение душ. — Вот как? — Николай Павлович положил книгу обратно. — Вас интересует эта тема? — Признаться, да, — Лиза отвела взгляд и улыбнулась краем губ. Тень от шляпки падала на ее лицо, и ей больше не приходилось щуриться. — Но мне интересно не столько переселение душ, сколько сама идея о бессмертии человеческой души. Я где-то читала, будто бы индийцы верят, что дух не может умереть и, пройдя до конца круг жизни, обретает новое тело. — Должен сказать, что я удивлен, — Николаю Павловичу, небольшому знатоку женских нравов, оказалось удивительно интересно беседовать с этой маленькой фрейлиной, оказавшейся, к тому же, разумнее, чем он предполагал. — Редко встретишь девушку, задумывающуюся о бытие. Лиза, на время совершенно расслабившаяся, вдруг спохватилась. О чем же это она говорила? Да и с кем? С великим князем! — Пожалуй, это все ерунда. Наверное, даже ересь, — закончив обтирать кисти, Лиза начала складывать их в специальный кожаный футляр. — Но это дает надежду. — Боитесь смерти? При этих словах Елизавета Андреевна посмотрела на Николая таким взглядом, что на секунду он даже забыл, что ей было всего семнадцать лет – такой взрослый он был. Великому князю внезапно стало жаль, что он спугнул настроение, так спонтанно возникшее между ними двоими. Всему виной был жаркий летний день. — А кто же не боится? Но вы не слушайте меня, мне нравится воображать.