Yes, I did care. Very much. I had never been in love before. T.S. Eliot, from The Collected Plays & Poems "The Confidential Clerk".
Борис Николевич Юсупов вернулся из имения для того, чтобы практически сразу влиться в светскую петербургскую жизнь. Проще всего это было сделать, посетив традиционный субботний прием у князя Голицына, к которому Борис Николевич, как вдовец, мог являться без приглашения. Полгода назад потеряв жену и почти сразу же ребенка, князь Юсупов удалился из столицы, предпочитая переживать свое горе в одиночестве. Хотя горем это было для него, а для многих матерей, имевших дочерей на выданье, это был лишний знатный и богатый кандидат в мужья. Борис Николаевич относился к этому спокойно, и иногда даже забавлялся, наблюдая попытки «прощупать почву». Впрочем, став в двадцать шесть лет вдовцом, он не испытывал желания жениться вновь, по крайней мере, пока. — Юсупов, как я рад! — еще в коридоре Борис встретил Кондратия Федоровича Рылеева, неизменно веселого и с бокалом шампанского. — Неужто вернулись? Надолго? — Счастлив встретиться с вами, Кондратий Федорович, — они крепко пожали друг другу руки. — Надолго! На всю зиму точно. — Оно и правильно, — Рылеев, который являлся другом почти каждого более-менее достойного молодого человека в Петербурге, положил руку на плечо Борису. — Столица выметает любую грусть. Знаете ли, прочитал в одном журнале, будто бы напряженная и продолжительная работа способствует разжижению желчи… Юсупов искоса посмотрел на Рылеева, поджав губы. Как сытый голодному не был товарищем, так и женившийся еще в начале года Кондратий Федорович не мог в полной мере понять страданий Бориса. Впрочем, князь и не желал бы этого – меньше всего на свете ему хотелось бы слышать вздохи сожалений, направленные в свой адрес, а также бесконечные слова утешения. Как будто это могло бы вернуть ему любимую жену… — А вот и князь Трубецкой, — Рылеев не переставал улыбаться, и это создавало определенный контраст с лицом Бориса Ивановича, хмурого, как грозовая туча. Юсупов только в этой светской толпе понял, насколько на самом деле не был готов возвращаться в общество, и как ему уже надоели все эти графья, князья, бароны и прочие, хоть он и не успел в полной мере еще ни с кем пообщаться. — Сергей Петрович, вы только посмотрите, кто вернулся в столицу! — Очень рад, — князь Трубецкой, затянутый в мундир, откровенно скучал и оживился, увидев Рылеева с Юсуповым. — Как хорошо вы сделали, что вернулись. — Вы так считаете? — Борис чувствовал себя в этом обществе как слон в посудной лавке – все были веселые, и тут он, с печатью бесконечного страдания и недовольства на лице. — Я вот уже готов передумать… — Отчего же так? — Рылеев рассмеялся и отпил шампанского. — Придется вернуться ко двору, а это, знаете ли, та еще кабала, — поднесли шампанское и, вздохнув, Юсупов взял бокал. — Так вам, Борис Николевич, поменьше бы ссориться с теми, кто заискивает, — на лице Трубецкого промелькнула улыбка. — Про вас и ваши колкости и так судачит весь Петербург. Раскройте свой секрет – как государь вам все прощает? — Никакого секрета нет, любезнейший князь, — Борис улыбнулся, но улыбка вышла какая-то совсем кислая. — Просто я стараюсь сделать так, чтобы меня поскорее удалили от двора, но, видимо, получается плохо, и государь только и ждет того, что я придумаю в следующий раз. Трубецкой и Рылеев рассмеялись, принимая сказанное за шутку. Борис Николаевич предпочел усмехнуться в бокал и не сообщать благородным господам, что говорил он вполне серьезно. — Лучше давайте перейдем к остальным, — Юсупов прекрасно понимал, что к нему, как к человеку, длительное время отсутствовавшему в обществе, было приковано особое внимание, а потому спешил слиться с остальными. — Расскажите-ка мне, Кондратий Федорович, что занимательного произошло? Я слышу бурное обсуждение в гостиной. — О, Борис Николаевич, почва для обсуждений благодатная, — все трое прошли в светлую гостиную, где собрались мужчины. — На прошлой неделе иеромонах Фотий прочитал такую замечательную проповедь, что нынче получил приказ покинуть столицу незамедлительно. — Вот как? — поздоровавшись с еще несколькими молодыми людьми, Борис принялся разглядывать собравшийся блестящий кружок. Выступал князь Оболенский: — Давно уже пора было выгнать этого выскочку из Петербурга, — молодой человек стоял, опираясь на каминную полку. — Хоть он и поборник веры, но совершенный безумец! Государь сделал всему нашему обществу большое одолжение. — Вы правда так считаете? — хозяин дома, князь Голицын, сидел в кресле с высокой спинкой и курил трубку. В другой руке он крутил ручку лорнета. — Госпожа Орлова-Чесменская с вами бы не согласилась! По кружку прошла волна смешков – духовное родство дочери знаменитого екатерининского вельможи с этим одиозным архимандритом было поводом для многочисленных шуток. — Ну, духовное рвение ее сиятельства, на мой взгляд, не заслуживает насмешек, — Оболенский неожиданно смутился – выпад в сторону графини Орловой-Чесменской был ему неприятен, и князь радовался, что дамы его не слышали, находясь в соседней гостиной. — Но от слов своих я не отрекаюсь… Ни для кого из присутствующих не было секретом, что князь Голицын в самое ближайшее время будет назначен военным генерал-губернатором Москвы, а потому все с особенным вниманием относились к его дочери Екатерине Дмитриевне. Собственно, именно с этой целью он и собирал самое блестящее общество Петербурга: невеста была богатой и очень красивой, и ему хотелось выбрать для нее достойного молодого человека. Все об этом знали, но ничего предосудительного в таких приемах не было, к тому же, когда были приглашены замужние дамы со своими мужьями и, конечно, сыновьями. Здесь, помимо холостых Трубецкого и Оболенского, было целое множество офицеров Семеновского, Преображенского и Измайловского полков, например, братья Муравьевы и Бестужевы, а также знатнейшие представители благороднейших фамилий. Борис Николаевич с удовлетворением наблюдал за благородным собранием и, когда мысленно оценил каждого отдельного молодого человека, тронул Рылеева за рукав и спросил: — И кто же предполагаемый счастливец? — Хорошо вам знакомый молодой человек, — Кондратий Федорович кивнул в сторону. — Князь Николай Долгоруков. Хотя, как мне кажется, он несильно нравится княжне Екатерине Дмитриевне… Но он все время крутит с ней котильоны, потому всем и кажется, что он непременно на ней женится. Борис оглядел высокого молодого человека, стоявшего рядом с князем Голицыным, но все равно как бы в стороне. Лицо у того было совершенно безобидное в том смысле, что казалось неспособным изобразить на себе гримасу отвращения или злобы. Рассуждения о судьбе княжны Голицыной неизменно вызывали мысли о ее вечной подруге, графине Елизавете Андреевне Ланской. — А что же ваша жена, Кондратий Федорович? Тоже здесь? — Борис думал, как подступиться к графине Лизе без того, чтобы не вызвать мыслей о том, будто он искал ее специально. — Конечно, — Рылеев снова расплылся в улыбке. — Дамы в соседней гостиной. — Пожалуй, мне нужно представиться, — кивнув, Юсупов покинул мужского общество и, обменявшись еще несколькими словами с Трубецким, вышел в «зеленую» гостиную. В это время дамам подавали шоколад и зефир, и графиня Лиза, восседавшая на диване в окружении подруг, рисовала в альбоме одной из них. — Лиза, да ведь я знаю, что вы можете лучше! — Наталья Михайловна Рылеева, хоть и была теперь замужем, но до конца девических замашек не растеряла и звонко смеялась. — Вспомнить только вашу карикатуру на графа… — Полно вам, Наталья Михайловна! — ловко орудуя коротким карандашом, Лиза выводила портрет одной присутствовавшей тут же девицы, с полного согласия последней. — Я вовсе не желаю вспоминать о тех глупостях. — Боитесь, что вам не простят вашего чувства юмора, как не простили его Александру Пушкину? — рядом раздался смешок, и Лиза покраснела. — Вовсе нет! — ей не хотелось признаваться, что девушка зрела в корень. — К тому же, Пушкин совсем уж разошелся… К тому же, на кого! На графа Милорадовича! Лизе хотелось как можно скорее сойти с этой опасной тропы. Несмотря на то, что она никогда не обнаруживала в себе недостатка смелости, но такие обсуждения выходили и за рамки простого дружеского разговора, и за рамки безопасной области вообще. — Так он не только над беднягой Милорадовичем занес свое острое перо, — Каташа, сидевшая вплотную к Лизе и державшая ту за локоть, почти не переставая смеялась. — Нынче мне рассказали, будто бы он сочинил вот такие строчки про архимандрита Фотия, которого с таким жаром обсуждают в соседней гостиной… И княжна продекламировала: «Полу-фанатик, полу-плут; Ему орудием духовным Проклятье, меч, и крест, и кнут. Пошли нам, господи, греховным Поменьше пастырей таких, Полу-благих, полу-святых.» Снова раздались смешки, но молодая госпожа Рылеева возразила: — Полно вам, княжна, это клеветники доносят на Пушкина. — Думаете, он не мог? — Лиза, близко с Пушкиным не знакомая, позволила себе очередной смешок. Она слышала и другие фривольные стишки про Фотия и графиню Орлову-Чесменскую, но повторять их не решилась – все же круг здесь собрался не самый близкий. — Наверное, мог, — Наталья Михайловна пожала плечами. — Но господин Пушкин и так претерпевает многое, и я считаю, что не нужно прибавлять ему страданий, тем более, что в столице его нет. Именно в таком настроении Борис застал графиню Лизу, когда заглянул в гостиную. Мужчин здесь почти не было, кроме нескольких офицеров и мужей знатных дам, восседавших в другом углу от молодых красавиц. Вокруг графини Нессельроде, княгини Голицыной и княгини Голенищевой собралось лучшее женское общество Петербурга, а их дочери окружали графиню Ланскую и ее неизменную подругу княжну Екатерину Дмитриевну, и в комнате то и дело звучал смех, разбавлявший бойкие разговоры на французском. Лиза не сразу заметила Юсупова, продолжая рисовать и одновременно кому-то отвечать, и у него было время, чтобы рассмотреть ее получше. Они не виделись с графиней уже больше полугода, с того момента, как он удалился от двора, чтобы сначала быть рядом с беременной женой, а затем и пережить ее потерю в самой дальней из своих деревень. Лиза изменилась. Юсупов присмотрелся внимательнее. Нет, она все же была прежней… По крайней мере, смех ее все тот же, каким он его помнил. Борис Николаевич не считал себя человеком большого света и не водил близкого знакомства ни с кем, кроме тех, кого безусловно уважал, а Елизавета Андреевна каким-то образом сумела заслужить его доверие, и Юсупов поражался, как это никто, как будто бы, до него не додумался копнуть чуть глубже при общении с этой маленькой графиней и не обнаружить незаурядный ум, коих при дворе был огромный недостаток. Князь относился к девушкам и женщинам, как к существам прекрасным, но, в сущности своей, призванными быть скорее украшением, а не равным спутником. Изменить хотя бы в какой-то степени свое отношение к вопросу полов его заставила черта, объединявшая и Елизавету Андреевну, и Бориса Николаевича – у обоих было достаточно денег и знатности, чтобы не иметь стремления сделать себе карьеру (или удачную партию). Единственное различие было в том, что Юсупов, в силу более старшего возраста, не стеснялся высказывать порой довольно резкие мысли прямо государю в лицо, в то время как семнадцатилетняя графиня Лиза предпочитала пока держать их при себе и не делиться ни с кем, кроме ближайших подруг. — И все-таки позвольте мне сначала допить шоколад, — вернув альбом владелице, Лиза тут же получила новый – умение хорошо рисовать практически сразу же возносило на высший девичий пьедестал в этой блестящей компании. — Чудесный зефир! Это из французской кондитерской на Невском?.. Борис взял бокал с шампанским у нарядного лакея, чтобы никто не подумал, будто он подглядывал за этим царством шелка, батиста и лент. Покойная княгиня Юсупова была такой же, когда он ее встретил – в смысле, цветущей и нежной и, в общем-то, на Лизу не похожей. В маленькой графине, одетой сегодня в молочное платье с широкими зелеными полосками, было нечто противоположное статной утонченности – Борис думал, что это было необузданное учительницами из Смольного озорство, только усилившееся, когда она прибыла ко двору и вдохнула свободы. — Борис Николаевич! — Лиза, широко улыбаясь, поднялась со своего места. — Ну как же я рада! Отчего же вы не подходите? Она вернула лакею пустую чашку и без лишней скромности подала Борису руку для поцелуя, не теряя улыбки. Юсупов, ослепленный таким приемом, послушно прильнул губами к бледным пальцам. — Рад видеть вас в добром здравии, Елизавета Андреевна, — только сейчас Борис заметил великолепные жемчуга, в несколько оборотов покрывавшие молочную шею графини и даже спадавшие на грудь. Больше никаких украшений, кроме скромных серег, на Лизе не было – этот гарнитур и так перетягивал на себя все внимание. — И вас, Екатерина Дмитриевна. Вы, как всегда, собираете лучшее общество. — Ну что вы, — подошедшая Каташа на мгновение покраснела. — Вам стоит адресовать вашу похвалу исключительно моей маменьке. — Воспользуюсь вашим советом, — Борис поклонился с исключительным достоинством. — Борис Николаевич, я надеюсь, что вы не забудете про меня, — Лиза наклонила голову, и Юсупов против воли улыбнулся. — Мне бы хотелось поговорить с вами обо всем на свете… Гости продолжали приходить и уходить по всем правилам светского салона, пока, наконец, не установилась удовлетворительная для хозяев дома компания. Князь Голицын любил проводить время среди молодых людей и слушать их речи – так ему казалось, будто он сам становился моложе и возвращался в то время, когда еще был способен на большие и порой безрассудные подвиги. Но хотел ли он подобной партии для своей дочери? Дмитрий Владимирович смотрел то на одного офицера, то на другого и понимал, что в этих благородных юношах поселился мятежный дух, который, вполне вероятно, разрушит судьбу его дочери. В этом смысле его гораздо больше устраивал общепризнанный жених князь Долгоруков – богатый, знатный, блестяще образованный юноша. Дело оставалось за малым – получить предложение руки и сердца. Впрочем, несколько офицеров пользовались безусловной симпатией князя. Взять, например, Сергея Ивановича Муравьева-Апостола. Не уследив за ходом бурной беседы, князь Голицын позволил себе погрузиться в думы. Молодой человек обладал всеми необходимыми достоинствами, кроме одного – титула. И денег, конечно: Катенька не могла выйти замуж за человека, который был бы беднее ее… — Чего это светлейший так на тебя смотрит, а, Серж? — Бестужев усмехнулся себе в усы, принимая очередной бокал с шампанским. Муравьев обернулся через плечо, но к тому моменту князь уже включился в другую беседу и на него не смотрел. — Не знаю, — Сергей Иванович пожал плечами. — Честное слово, понятия не имею! Михаил и Сергей были приглашены этим вечером в числе многих офицеров, и им даже предложили остаться к ужину, что было ужасно почетным светским успехом. Вообще, на отсутствие светской жизни молодые люди не жаловались – усилиями товарищей они почти никогда не обедали в одиночестве. — И все-таки здесь неплохо, а? — Мишель закинул ногу на ногу. — Просто цветник! А скоро еще присоединятся дамы… — Кто о чем, а ты, Мишель, о дамах, — Сергей улыбнулся на то, как Бестужев сделал вид, будто обиделся. — Опять начнешь приставать к Елизавете Андреевне? Помнится, ты сам говорил мне, что не желаешь иметь «глупый влюбленный вид». Впрочем, графиня проявляет просто чудеса стойкости. — Вот! Даже ты это понимаешь! — подпоручик проигнорировал первую часть фразы. — Я имел ввиду, что странно то, как она до сих пор на тебя кому-нибудь не пожаловалась, и тебя не вызвали на дуэль. Бестужев лишь отмахнулся. Ему было только лучше, если Серж думал, будто его поведение было лишь вероломной попыткой наладить более близкое знакомство. Как-то это было не к лицу офицеру – вымаливать прощенье… В это время в дверях появился князь Юсупов, сопровождаемый Рылеевым и Трубецким. Один разговор плавно перетекал в другой, а гостиные постепенно объединились в общем зале. Никому не хотелось сидеть подолгу врозь, особенно молодой части общества. Михаил все время искал взглядом графиню Ланскую и жутко разозлился, когда увидел, что та без всякого стеснения держала под руку князя Юсупова. — И все-таки я не буду говорить, как мне жаль, что скончалась ваша жена, — Лиза при этих словах не могла смотреть в глаза князю. — Я знаю, что вы не оцените мой порыв. — Вы совершенно правы. — Но мне жаль, — они медленно шли, не присоединяясь пока ни к одному из кружков. — И все же я несказанно рада, что вы решили вернуться. Признаться, без вас мне было скучно при дворе. — Мне это гораздо приятнее слышать, чем бесконечные изъявления скорби, — Борис натянуто улыбнулся. — И все же я вам не верю – молодой девушке не может быть скучно нигде. — Вы мне не верите? — Лиза рассмеялась. — И очень даже зря! Вы сами знаете, как меня утомляет протокол. — И все же я совершенно уверен в том, что вам может быть скучно только из-за бесконечной очереди женихов, выстраивающихся к дому вашей тетушки, — Юсупов никогда не вел с Лизой разговоров о бытие – общение с ней было своего рода способом расслабить мозг, отвлечься от придворной суеты, но вовсе не из-за того, что она была недостаточно умна – как раз наоборот. Графиня была достаточно умна для того, чтобы никогда не говорить пошлой ерунды. — Уф, только, пожалуйста, не начинайте и вы говорить о женихах! — Лиза начала теребить несколько жемчужин на своем колье, раздражаясь. — Я знаю, что вы не оскорбите меня этой темой, которая так мне надоела, что я не могу о ней более слышать! — Все только и говорят о неудачном сватовстве к вам некоего господина. — Я знаю, что вы не сплетник, Борис Николаевич! Но то было недоразумение чистой воды… К тому же, мало ли на свете неразумных молодых людей. — Вы правы, — Юсупов улыбнулся, поняв, что ему удалось раззадорить Лизу. — И все же все то время, что мы с вами совершаем променад по этой великолепной гостиной, некий молодой человек не сводит с вас взгляда. Он из того же разряда? — Какой молодой человек? — Лиза решила прикинуться дурочкой. — Бросьте, вы же не кокетка! Вы знаете, о ком я говорю, не так ли? Если бы этот офицер был мне знаком, то я бы продолжил над вами шутить, но, увы, мы не представлены. — Умоляю вас, князь, не оставляйте меня! Или хотя бы подведите к княгине! — Лиза занервничала и даже закусила губу. — Мне бы не хотелось с ним говорить. — Вы удивляете меня все больше и больше, графиня, — темные брови Юсупова взметнулись вверх. — У кого же вы взяли уроки кокетства? — Бросьте смеяться, Борис Николаевич! — Лиза неожиданно разозлилась и отпустила локоть князя. — Вам не идет насмешливость. Я спасу себя сама, в таком случае. Князь лишь рассмеялся на эту неожиданную вспышку и решил понаблюдать со стороны. Лиза присоединилась к княгине Голенищевой, которая вела бойкую беседу с хозяином дома. Ее светским манерам и умению поддержать любую беседу можно было только позавидовать, но вместо того, чтобы брать необходимые уроки, графиня постоянно водила глазами по людной зале, как будто физически ощущая себя под колпаком взгляда подпоручика Бестужева-Рюмина. Ей было неприятно и горько, хоть постоянная улыбка и убеждала в обратном. Разочарование в себе и в нем все еще неприятно саднило где-то в груди, перманентно конфликтуя с не проходящим желанием простить Бестужева. Лиза надеялась, что прошедшее лето в Царском Селе, где она проводила целые дни в окружении самых блистательных молодых людей и фрейлин, играя в мяч и выезжая на пикники, сотрет из ее сердца чувство, природу которого разгадать у нее не получалось. Оно просто было и никуда не уходило, и графине казалось, что она упала на дно ямы, куда никто не хотел ставить лестницу. Лиза считала себя отверженной, она обожглась, хоть с самого начала и знала, что именно так все и будет. Точнее, что ничего не будет. Одновременно с этим ее мучала обида на весь свет за то, что незамужняя девушка не могла позволить себе даже самого несерьезного чувства без того, чтобы не считаться ветреницей. И вот теперь, когда у нее почти получилось избавиться от навязчивых романтических фантазий, начался новый светский сезон, и вместо того, чтобы притворяться, будто они не знакомы, Бестужев возобновил свои атаки с новой силой, постоянно ища с ней разговора. Михаил и сам не до конца понимал зачем он это делал и чего в итоге добивался. Но было что-то щемящее в том, как свободно Лиза держала себя с другими офицерами и придворными, как будто и не был он награжден каким-то особенным отношением. Да и был ли? Графиня никогда не позволяла себе вольностей, несмотря на насмешливый характер, и, возможно, только он почувствовал первые симптомы болезни под названием «любовь»? Бестужев неожиданно вздохнул, глядя, как Лиза в очередной раз встала к нему спиной, оживленно разговаривая с князем Оболенским. В прошлый раз, когда ему удалось подловить ее на очередном балу, она сказала, что у него было «сердце артишока», что в переводе с французского означало, что он, по ее мнению, был очень влюбчивым. — Господин Бестужев, да что это с вами? — спросил Рылеев, тут же со всеми обсуждавший недавно произошедшую дуэль. — Уж не больны ли вы? Выглядите как-то плохо. — О да, он очень болен, — Муравьев мог только посмеяться над своим младшим товарищем. Рылеев удивленно посмотрел на обоих друзей и усмехнулся. — Оставь, Серж! — Михаил нешуточно разозлился, вызвав тем самым удивление Сергея. — Твои остроты… Договорить он не успел – князь Голицын несколько раз хлопнул в ладоши, призывая всех присутствующих обратить на себя внимание. — Дамы изъявили желание порадовать нас музыкой, — отец был, несомненно, доволен своей дочерью и широко улыбался. — Прошу всех в центр залы. Каташа раскладывала перед Лизой нотную тетрадку. Еще с институтских времен они составили неплохой дуэт, дополняя друг друга: княжна хорошо пела, а графиня – играла. Лиза подняла крышку пианино и улыбнулась подошедшим знакомым. У княжны Голицыной был чудесный голос, и Лиза пыталась на нем сосредоточиться, постоянно улыбаясь восхищенной тетушке. Радовать ее было приятно всегда, но у графини снова возникало ощущение застрявшей в юбках швейной иглы, мешавшей сидеть спокойно и ровно. Каким-то образом Михаилу удалось оказаться совсем близко к ней, и графиня боролась с едким желанием спросить у него, не желал ли он исполнить какую-нибудь арию, раз уж так прижимался к инструменту. Если ей было все равно, то почему так гулко билось сердце? Играть под его взглядом было даже тяжелее, чем под надзором Шарлотты Францевны, но Лиза справлялась. Бестужев наблюдал, как ее пальцы ловко перебегали с одной клавиши на другую и думал о том, как несправедливо ее обидел. Она была права – он заносчив, раз так просто и быстро почувствовал себя обиженным, когда графиня попросила его о простой вещи – конкретизировать свои намерения. Ни перед одной другой девушкой Михаил никогда не чувствовал себя виноватым, но перед ней, перед Лизой, которая чувствовала гораздо глубже, чем показывала, и которая после всех тех состояний, в которых он ее застал, больше не была безусловным идолом чистой красоты, став чем-то гораздо большим, определенно был виновен. — Катенька, я думаю, будет справедливо, если теперь сыграет кто-то из гостей, — Лиза все же встала, когда княжна закончила петь. — Нехорошо это – пользоваться положением лучшей подруги. Борис Николаевич, похлопав искусству девушек в числе остальных гостей, наблюдал, как графиня передала нотную тетрадь незамужней княжне Вяземской и слилась с группой дам, а затем, незаметно для других, но не для него, направилась к буфету. Незнакомый ему подпоручик в мундире Семеновского полка последовал за ней. Лиза скользила вдоль разряженной толпы, перебирая между пальцев перья веера. Каташа легко простит ее, она знала, к тому же, заметит ли кто-то ее отсутствие? Перехватив бокал с фруктовой водой у лакея, графиня скрылась в коридоре, и голоса гостей вместе с музыкой постепенно затихали. Необходимость одиночества была почти осязаемой, и Лиза выдохнула, чувствуя себя поглощенной тьмой неосвещенных переходов. Она знала этот дом почти так же хорошо, как дом своей тетки, а потому без всяких провожатых нашла дорогу к оранжерее светлейшей княгини. Вся прислуга была занята в парадной зале, а потому Лиза почувствовала себя совершенно счастливой, приземлившись на скамейку среди огромных пальм, доставленных прямо из Африки еще дедом Каташи. Воздух был плотный и влажный, но графиня все равно дышала ровно и спокойно, попивая время от времени фруктовую воду. Вот уже полтора года без перерыва Лиза находилась в обществе, и это утомляло. Свет иссушал, поглощал все самое лучшее, заменяя вежливой бутафорией, корыстными иносказаниями, призванными подобраться ближе к императору, и графиня все еще жалась к юбке Елизаветы Алексеевны, пытаясь сохранить в себе свет юности. Хотелось отдыха… Расслабление тут же спало, когда послышался скрип открываемой двери. Лиза резко встала, опрокидывая бокал – он тут же рассыпался десятками хрустальных капель на мраморном полу. — Да подождите вы! — Бестужев попытался перехватить ее руку, но маленькая ладонь выскользнула. — Дадите вы мне объясниться или нет? — Задавались ли вы хоть раз вопросом о том, желаю ли я из раза в раз слушать ваши объяснения, Михаил Павлович? — ее тон был холоден, и Лиза всем своим видом давала понять, что не намерена оставаться в оранжерее ни секунды. — Я один раз сказал глупость, и вы тут же рвете со мной все отношения. — А мне ждать, когда вы скажете вторую? — Лиза позволила себе холодную улыбку. — Впрочем, долго ждать не придется. Вновь мелькнул ее затылок с собранными черепаховым гребнем волосами, зашелестели жемчуга и юбки. Михаил сжал челюсть, сдерживаясь от того, чтобы не ответить грубостью на грубость. — Не будьте же… — Кем? — она резко обернулась, ударяя сложенным веером по левой ладони. Впервые Лиза посмотрела ему в глаза открыто. Она всеми силами вызывала из души своей гнев и злобу, чтобы заглушить голос сердца. — Ну же! Договаривайте! — Таким ребенком! — впервые за все время Михаил позволил себе повысить голос, и Лиза даже на секунду опешила. — Простите, ради бога! Но, когда вы на взводе, то с вами решительно невозможно говорить! — Ах, это со мной еще и невозможно говорить! — Лиза взмахнула рукой, и веер взметнулся вверх. — Разве это я сначала оскорбляю, а потом таскаюсь по пятам, как побитый щенок? Она говорила все это специально, стараясь заставить его гореть так же, как и она сама. По лицу Михаила она видела – осталось недолго, он развернется на каблуках своих начищенных гвардейских сапог и уйдет, хлопнув стеклянной дверью. Хотелось ли ей этого? Лиза вся задрожала, мысленно восклицая: «Господи!..» — Я пытался извиниться, — Лиза попыталась скользнуть за ствол пальмы, но подпоручику, наконец, удалось зацепить ее руку. Михаил резко дернул ее на себя, и Лиза, охнув, оказалась настолько близко к нему, что могла рассмотреть каждую ниточку, которой были пришиты золотистые эполеты. — Много раз. Вы не давали мне шанса ни на приеме у князя, ни на вечере Рылеева… Вы – жестокая. — Я? Я? — Лиза задыхалась, в глазах ее стояли слезы, сдерживаемые изо всех сил. — Спросили ли вы меня хоть раз, хочу ли я этих извинений? Хочу ли прощать вас? — Я не верю, что сделал вам настолько больно, — ошарашенная Лиза не отнимала руки, продолжая сжимать веер до посинения пальцев. — Тогда это вы жестоки, подпоручик, — глаза у Лизы от возмущения стали большие, как блюдца, и Михаил моментально пожалел о своих словах. — Ваши слова и действия не говорят о сожалении, да оно мне и без надобности. Ответьте только на один вопрос: зачем вам нужна я? Казалось, только в эту секунду Бестужев осознал, как крепко держал руку графини, и отпустил. Зачем? Да потому, что он был сражен еще задолго до бала, где был ранен смертельно. Потому, что в графине сочеталось то, чего он прежде в девушках не видел – блеск красоты и острый ум. И при всем при этом она была не то чтобы холодна в проявлении своих чувств, но скользила между пальцами, как льдинка. Зачем она была ему нужна? Михаил не знал. Но он был уверен в том, что графиня Лиза была ему нужнее, чем кто-либо еще. — Вы молчите, — Лиза побледнела еще сильнее. — Что ж… считайте, что ваши извинения приняты. Густой и влажный воздух застрял в легких Михаила, и он попытался ослабить петлицы мундира у самого горла. Он упорно проглатывал слова, которые готовы были сорваться с языка, но ускользавший силуэт графини что-то надломил внутри. — Вы были правы во всем в отношении меня, — он резко возник на ее пути, когда Лиза уже было направилась к двери. — Я – мальчишка. Самоуверенный и надменный, и прямо сейчас я наступаю на горло своей гордости, пусть и позволил себе задеть вашу. — Не нужно этого, Михаил Павлович… — Я люблю вас. — Вы говорите неправду, — она резко вскинула голову и раскрыла веер. Лиза уже была слишком разочарована, чтобы вот так просто воспринять его слова. — Вы правы, вы задели мою гордость. Но только тем, что я интересна вам именно тогда, когда вокруг меня есть другие мужчины. Я помню, как вы были обижены на то, что я танцевала с великим князем… Не кажется ли вам это недостойным? Михаил вспыхнул. Он с таким трудом смог вытащить из себя это признание, и для чего? Чтобы быть отвергнутым? — Ваши упреки несправедливы. Я твердо стою на том, что мое чувство к вам искренне. Казалось, взгляд Лизы смягчился. Она сделала несколько шагов обратно, складывая веер. Графиня и сама не знала, что именно поколебало ее стойкость, возможно, горячность подпоручика. Или ее желание поверить во все сказанное? — Понимаете, Михаил Павлович, — меж бровей у Лизы залегла складка. — Вы мне сделали очень больно своими словами тогда, на Пасху. А меньше всего на свете я хочу, чтобы мне было больно. Вы это осознаете? У Бестужева было такое ощущение, будто прямо сейчас Лиза вручала ему свое горячее, бьющееся сердце, и оно было таким хрупким, что впору было бы засомневаться, стоит ли его принять. Но он не сомневался, и этот краткий миг, в который он почувствовал, что она могла бы ему довериться, стоил любых мук, каких угодно страданий. — Я прошу вас лишь об одном, — у Лизы было такое чувство, словно земля ушла из-под ног, когда он приблизился к ней, — позвольте мне находиться рядом с вами. Хотя бы наблюдать со стороны. Я ни на что не претендую и отдаю всего себя вам на растерзание. И этот взгляд, которым она на него смотрела, был убедительнее любых слов. Лизе казалось, словно она стала буквально всем, что было вокруг, ее душа заполнила каждый уголок этой оранжереи, став выше и больше пальм, гуще всех кустарников и пышнее любых цветов. Она знала, что ей обязательно будет больно, возможно даже, что боль эта будет невыносимой, но как было не шагнуть в эту бездну? Но еще она знала, что любила этого человека, и чувство это уносило ее куда-то далеко-далеко, отрывая от реальности, вознося так высоко, как она даже и не мечтала. Графиня протянула ему свою бледную, с синими венами на внутренней стороне, руку. — Я была бы рада видеть вас завтра в театре, — Бестужев чувствовал себя совершенно обессиленным и от того счастливым. Это ощущение не было похоже на радость завоевания или покорения вершины – это было величайшее облегчение сердца, наконец, осознавшего, что оно не только прощено, но даже, может быть, любимо в ответ. Никогда прежде он не обнаруживал в себе столько нежности к другому существу, но кто еще ее заслуживал, если не Лиза? — Вы будете там? Лизе хотелось бы верить, что она не назначала свидания, но было ли это так на самом деле? Ей не хотелось и не моглось думать ни о чем, кроме того, кого она видела перед глазами. — Я буду там же, где и вы. Целуя руку, он заметил на ней целое множество мелких царапин как будто от когтей. Несмотря на случившееся признание, Михаил не смел просить чего-либо от графини, довольствуясь полученным прощением и позволил ей уйти, напоследок все-таки окликнув: — Сударыня, — Лиза обернулась – глаза ее блестели, — а как же вы назвали котенка? Графиня к его величайшему удовольствию зарделась и вполне искренне улыбнулась, передавая то же самое выражение лица и Бестужеву. — Я зову его просто «кот». И вот она ушла, оставив после себя бергамотовый шлейф духов, а подпоручик, будто пьяный, еще некоторое время стоял, не понимая и не осознавая, куда его затянул водоворот событий.***
В этот вечер ложи театра были заполнены людьми, и Лиза то и дело подносила к лицу крохотных размеров бинокль на рукоятке из слоновой кости, чтобы разглядеть все прибывавших людей. Для фрейлин всегда была готова отдельная ложа, и графиня то и дело поворачивалась к сидевшим рядом подругам, скрываясь за веером и перешептываясь, почти всегда хихикая. Пахло дорогим бархатом, жирной помадой, ирисовой пудрой для тела и сладким воском свечей. Лиза наблюдала за княгиней Голенищевой, осевшей, как всегда, в ложе графини Нессельроде. Перед началом спектакля Софья Ивановна обменивалась любезностями с графом Милорадовичем, который целовал ей руку. Это показалось Лизе интересным, и она вновь поднесла бинокль к лицу – видно стало все настолько хорошо, что она могла разглядеть каждое перышко в прическе княгини. Впервые в мозгу графини промелькнула мысль о том, что Софье Ивановне было совсем немного за тридцать, и что она вполне еще могла выйти замуж, пусть и не обязательно за генерал-губернатора Петербурга. Мысль эта была слишком большой для того, чтобы думать ее прямо сейчас, слишком пугающей, и Лиза тряхнула головой, заставляя цветы в волосах трепетать. Графиня до того задумалась, что совсем не заметила, как ее окликнула из соседней ложи Анна Бельская. — Сударыня, я прошу прощения, — Лиза вся встрепенулась, и Анна, сначала смущенная таким невниманием, с облегчением улыбнулась. — Совсем задумалась. Как ваши дела? Чудесное на вас сегодня платье. За прошедшее время и многочисленные встречи отношение Лизы к Анне претерпело некоторые изменения, в частности, графиня поняла, что, вообще-то, эта девушка не сделала ей ничего плохого. Больше всего на свете фрейлина презирала несправедливость, и, стараясь преодолеть снобизм, более не относилась к Анне, как к кому-то, стоявшему ниже. К тому же, та не уступала ей ни в богатстве, ни в знатности. — Благодарю вас, Елизавета Андреевна, — Анна протянула Лизе руку, обтянутую белоснежной перчаткой, и графиня легко ее сжала, как будто они были подругами. — Оно приехало ко мне из Москвы… Знаете, там открылся чудесный французский магазин мод… А кто же пошил ваше? Шелк просто прелесть! Лиза поздоровалась и с матерью Анны, принимая комплимент близко к сердцу – она сегодня расстаралась. Розовый шелк делал кожу мраморной, а на лифе, расшитом золотом, был закреплен крохотный букет из тех же цветов, что были у нее в волосах. Перьев Лиза никогда не носила, предпочитая пронизать прическу жемчужными нитями и сверкающими шпильками. Волнение, которое испытывала фрейлина ее величества, было практически осязаемым, и некоторые девушки даже спрашивали, в чем была причина такого нетерпения. — Разве вы не знаете? — Лиза спрашивала это с таким видом, будто бы все происходящее должно было быть очевидным всем и каждому. — Сегодня выступает некая дебютантка… На самом деле этой дебютанткой была она сама, без конца выглядывавшая офицеров, заполнявших партер. Лизе отчего-то казалось, что подпоручик будет непременно там, но появление Сергея Муравьева в ложе Бельских ровно перед тем, как был опущен занавес, заставило ее начать оглядываться. Опаздывать в театр считалось нормальным, и ложи почти всегда были в движении. Лиза обмахивалась китайским веером, пытаясь согнать облако духов, которое принесла с собой одна фрейлина. Корсет сжимал и без того стройное тело, мешая дышать полной грудью. К горлу подходила тошнота из-за обилия запахов и, не выдержав, Лиза поднялась со своего места и вышла, предупредив сидевших рядом девушек. Отсутствие Бестужева сделало Лизу нервной, а головная боль все усиливалась и, удостоверившись, что в ярко освещенном коридоре театра никого не было, графиня ухватилась за стенку, прикрывая глаза. Ей понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя и, когда фрейлина открыла глаза, то увидела целое множество офицеров, заходивших в ложи без стука и уводивших за собой гвардейцев. Новость о восстании Семеновского полка всколыхнула весь Петербург. Вещи рассказывали самые невероятные: будто бы солдаты желали сечь Шварца за жестокости, которые тот допускал в их отношении, а еще что гвардейцы совсем расслабились и то зло, что было им причинено специальной комиссией, было справедливым. Двор кипел от сплетен, и Лизе было трудно распознать, где на самом деле была правда. Некоторые даже поговаривали, будто бы при допросах надеялись узнать что-то о «тайном обществе», имевшем место быть среди офицеров, но без особого успеха. Кроме постоянного присутствия при императрице, фрейлины были обязаны собирать в себе все возможные новости, в том числе и сплетни. В этом деле стоило быть крайне осторожным и внимательно выбирать источник информации, которой ты собирался снабжать монаршую особу. Лиза в этом смысле была подготовлена замечательно – в конце концов, именно на этой почве они с князем Юсуповым и сошлись когда-то. — И все-таки это неслыханное дело, — Лиза разливала чай в одной из гостиных Зимнего дворца, предназначенной для придворных. — Любимый полк государя – и вдруг бунт! — Вы так говорите, Елизавета Андреевна, только потому, что не знаете сути дела, — князь улыбнулся, держась, как всегда, со спокойной уверенностью. Ему не хотелось, чтобы графиня видела, как любовался ею и ее новым придворным платьем со шлейфом. — Молока, будьте любезны. — Извольте, — Лиза взялась за молочник. — А в чем же суть? Несмотря на то, как умело графиня строила из себя милую невинность, этот ее вид не мог обмануть Бориса – он прекрасно знал, для чего и для кого она интересовалась. Но неужели же императрица была так далека от дел своего мужа, что даже не знала о причинах, побудивших солдат самовольно выйти на перекличку? На этом моменте детали придворной головоломки не сходились, и Юсупов помедлив, впрочем, все же решив, что ничего худого не будет, если он изложит свое мнение на этот вопрос. — Да в том, что командир полка, Федор Ефимович Шварц, совершенно не умел выстраивать отношения со своими подчиненными, за что и поплатился, — Борис отхлебнул чая, с удовольствием наблюдая, как графиня Лиза буквально заглядывала ему в рот от интереса. — Муштра оказалась не самым лучшим способом урезонить солдат, получавших еще недавно от Потемкина неслыханные вольности. — Многие говорят, что солдаты – преступники, — Лиза старалась распалить князя, пересказывая досужие сплетни, которым сама мало верила. — И что среди офицеров самые настоящие брожения умов. Речь идет даже о некоем «тайном обществе». — Вот как? — Юсупову хотелось немного поиграть с фрейлиной и пожурить за любопытство, как ребенка. — Да вы, графиня, похоже, все знаете не хуже меня. Лиза, немного отпив из чашки, скривилась. — Я всего лишь пересказываю то, что слышала, — она пожала плечами, как будто ей был все равно. — Но хотите услышать мое мнение? — Конечно. — Извольте, — он отставил чашку. — Солдаты не требовали ничего лишнего, кроме человеческого к ним отношения… — Но? — Лиза догадалась, что должно быть продолжение. Маленький рот ее сжался из-за того, как она от любопытства закусила губы. — Но уводить их за это в Петропавловскую крепость и, более того, проводить через шпицрутены? — Борис развел руками и покачал головой. — Вот уж меня не спросили, конечно, но, на мой взгляд, этого гораздо больше заслуживает сам Шварц. А что о так называемом «тайном обществе»… Государь окружен заговорщиками и знает их имена. — Но почему же тогда он ничего не делает? — Потому что они – это он. — Вы говорите опасные вещи, — Лиза покачала головой, еще не до конца осознавая серьезность ситуации. — Я знаю, — Борис вновь улыбнулся. — Но скоро мы узнаем мнение государя на этот счет. Как вы знаете, его в день бунта в Петербурге не было, а прямо сейчас офицерам доносят высочайшую волю. — Как? — Лиза невольно подскочила, выдавая себя с потрохами. — Вот так, — Борис допил чай и поднялся. — Прошу меня простить, но вынужден откланяться. Дела! — Но мне нужно знать об итогах, — Лиза тоже поднялась, бегая глазами по резному паркету пола, и думая, что же случится дальше. Спохватившись, она добавила: — Фрейлины обязательно должны узнавать обо всем первыми! — Это верно, — Борис поцеловал руку Лизы и выпрямился. — Но вам придется найти кого-то другого для этих целей. Впрочем, новости такого рода распространяются с чудовищной скоростью. Лиза помедлила, мысленно решая, насколько уместным был вопрос, который так и рвался с губ. Борис Николаевич уже было взялся за резную ручку двери, когда графиня его все же окликнула: — Князь, как вы думаете, что с ними будет? Что будет с ним? С единственным семеновцем, чья судьба по-настоящему волновала Лизу? Юсупов лишь пожал плечами. — Право, не знаю, Елизавета Андреевна. Это первое выступление гвардии на моем веку и, чувствую, далеко не последнее. Очевидно, он знал гораздо больше, чем говорил, но Лиза понимала, что ничего лишнего от него не добьется и решила даже не пытаться. Графиня осела обратно на стул. Чувства ее были странными и смешанными, но одно она знала точно – ей бы не хотелось, чтобы Бестужеву было плохо. Только такая формулировка могла наиболее определенно описать ее собственные чувства, и это ощущение, такое незнакомое и новое, неожиданно… тяготило. Лизе было отчего-то страшно, хотя еще ничего толком и не произошло. Но должно было – она это знала твердо. Оставив не оконченные карандашные наброски и холодный чай в гостиной, Лиза вышла в коридор и пошла в направлении приемной залы, минуя длинные расписные проходы. Было людно и приходилось обмениваться любезностями, и графиня жалела, что сегодня с ней не было милой Каташи. Оказалось, что собрание уже четверть часа как было распущено, и Лизе пришлось возвращаться обратно, так никого и не увидев. Попавшиеся на пути фрейлины говорили, будто бы полк распускают, а офицеров ссылают без права отставки и отпуска. Шварца же сначала приговорили к смертной казни, а затем разжаловали и запретили службу. В сведениях придворных не было стройности, и Лиза предпочла удалиться обратно в гостиную, чтобы спустя некоторое время получить доклад от кого-то более надежного, например, Бориса Николаевича, почему нет? Когда графиня зашла обратно, чтобы забрать рисунки, то застала внутри ожидавшего ее Михаила. — Добрый день, Лизавета Андреевна, — он улыбнулся ей слегка устало. — Удивлены? — Добрый день, — она прикрыла дверь, удостоверяясь, что в коридоре никого не было. — Вовсе нет. Я уже привыкла к тому, как вы резко появляетесь в моей жизни. И так же резко исчезаете. — Мне жаль, что мы тогда не увиделись в театре, — он подошел ближе, и Лиза против воли опустила взгляд. — Но о причине вы знаете. — Она вас вполне извиняет. — Неужели вы сейчас даже не зададите мне никаких вопросов? — Бестужев, и так находившийся в расстроенных чувствах из-за приговора императора, распалился еще сильнее из-за ее холодности. — Как вы нашли меня здесь? Лиза знала, что говорила глупость, но обнажить душу казалось невозможным. Девушки вообще никогда не раскроют своих истинных чувств, только если их не ожидала смерть в ближайшие полчаса. К тому же, новости до того выбили ее из колеи, что она просто не знала, как себя вести и что делать, говорить. Михаил моргнул, как будто не до конца веря в то, что она сказала. — Нашел вашу комнатную девушку, — сначала он правда пытался говорить терпеливо, но это казалось невозможным. — Черт побери, графиня! Неужели именно это вас волнует? Лиза побледнела, но не от возмущения, как он сначала подумал. Она заходила в гостиную с таким чувством, что, наверное, умрет, если высылка семеновцев окажется правдой. Как это было возможно? И что же она будет делать? — Меня волнует очень многое, — севший голос выдал Лизу с потрохами, и Михаил тут же пожалел о своем тоне. — В том числе и ваша высылка. — Значит, вы все знаете, — он смотрел прямо ей в глаза, пытаясь найти признаки хоть какого-то волнения. Ответом ему была совершенно спокойная маска, под которой клубилась растерянность, подпитываемая страшной болью. — Да. — И ничего не скажете? — Что же я могу сказать? Приказы делаются не для того, чтобы их обсуждали. Несмотря на разговор в оранжерее Голицыных, Лиза не могла себя заставить расколоться. Она не допускала даже мысли о том, что проявление настоящих чувств нисколько ее не унизит, а наоборот – вознесет в его глазах на такие вершины, что Михаил бы почитал ее, как святую. — Например, что вам жаль, — он наклонился чуть ниже к ее лицу, а Лиза и не стремилась отойти. — Что вы хоть немного будете скучать. Что я, наконец, могу писать вам. Страшное напряжение сковало тело графини, она почти не моргала, не отрывая взгляда от его лица и стремясь сохранить в памяти каждую черточку. Осенний свет причудливо преломлялся в его волосах, делая их почти что пшеничными, и Лиза уже знала, чей портрет нарисует следующим. — Когда же вы уезжаете? — Михаил и не подозревал, что этот вопрос был фактическим признанием, а потому только сильнее, казалось, распалился. — Завтра. — Куда же? — Я получил распределение в Малороссию. В Полтавский пехотный полк. Он отвернулся к окну, и у Лизы появилось мгновение, чтобы перевести дух. Что же она делала? Он же уедет, уедет навсегда. Она, возможно, говорила с ним в последний раз, и ничего не могла с этим поделать. Капризный ребенок, получавший все, что хотел и когда хотел, страдал сейчас от невозможности осуществления своих безумных мечтаний. Никаких усилий воли, казавшейся Лизе железной до этого момента, не хватало, чтобы изменить существовавший порядок вещей. — Вы, безусловно, можете писать мне, — Лиза подошла ближе и дотронулась до темно-зеленого рукава мундира. — Я буду рада получать письма от вас. Возможно, Михаилу казалось иначе, но Лиза страдала не меньше, чем он. Осознание всей тяжести положения приходило постепенно, и теперь подпоручик ясно понимал не только то, что военная карьера его была окончена, но и то, что он не имел теперь права даже мечтать о том, чтобы когда-нибудь связать свою жизнь с девушкой, которую он любил. Лиза и так была, казалось, далека от него, а теперь – совершенно недоступна. Одно решение лишило его всего: будущности, счастья, надежд. — Я знаю, что вам хочется слышать от меня бурные изъявления чувств, — Лиза позволила себе взять подпоручика за руку. — Но вы знаете, что я на них не способна. — Да почему же, графиня? Я вам совсем не интересен? — Михаил притянул ее за обе руки, прижимая их к своей груди. Лиза охнула, но вырываться не стала. — Даже в такой миг, когда совершенно ясно, что мы прощаемся, вы заставляете меня гадать о вашем истинном ко мне отношении. Это жестоко, вы и сами знаете. — Если вам легче от этого, то мне безумно жаль! — наконец, Лиза начала закипать. — Мне жаль, что вы уезжаете, и мне будет вас не хватать! Это правда! Ей было очень больно, и Лиза была готова плакать от несправедливости. От того, как у нее отбирали право на счастье, когда она впервые его ощутила. — Не хватать? — брови его взметнулись наверх. — Я признался вам в любви! — И ждете, очевидно, того же? — Лиза вспыхнула. — Если бы вы умели читать людей, то давно бы уже все поняли… — Вы правы, я не умею читать знаков, — он продолжал держать Лизу за руки. — И привык к прямолинейности. Он знал, что то, что он собирался сделать, наверняка ее оскорбит, возможно, даже разозлит. Но как было еще вывести Лизу на чистую воду, заставить проявить истинные чувства? Михаил почувствовал себя так же, как на катке в Таврическом саду, когда одним движением притянул ее лицо за подбородок, и тотчас же первый поцелуй графини был украден. Лизе показалось, что весь мир закружился перед глазами. Усы подпоручика щекотали нежную кожу, и прошло несколько долгих секунд, прежде чем фрейлина оттолкнула его, влепив звонкую пощечину. Они стояли оба красные, запыхавшиеся, смущенные. Михаил тут же приложил ладонь к горевшей щеке, а Лиза смотрела на него с недоумением и как будто гораздо больше поражалась своей реакции, а не смелости Бестужева. — Вы!.. — она то открывала, то закрывала рот, пытаясь собраться с силами и мыслями, но они то и дело ускользали. — От вас табаком несет! Смущение, недоумение, боль от разлуки смешались в этом глупом восклицании, и Лизе захотелось разрыдаться. Михаил как будто застыл, вглядываясь в ее лицо, а затем, наконец, опустив руку, произнес: — Эх, Лиза!.. Чеканный шаг еще долго отдавался в ее голове эхом, и фрейлина сидела в гостиной абсолютно одна в гробовом молчании. Он ушел, и сердце было готово разорваться. Собственные заверения в том, что ее собственное признание ничего бы не изменило, не срабатывали, и страшная горечь разливалась в душе, подобно чернилам. Лиза знала, что сейчас она дойдет до своей комнаты и хорошенько прорыдается. Через пять минут, когда Лиза собирала свои наброски для автопортрета, тщетно ища один потерянный лист, Глаша принесла ей записку следующего содержания: «Мой милый друг! Нынче произошло очень важное событие – князь Долгоруков попросил у отца моей руки и получил, конечно же, положительный ответ. Признаться, для меня это не неожиданность, но я все равно на седьмом небе от счастья. Ты узнаешь эту новость первой, и я прошу тебя скорее приехать ко мне, чтобы разделить эту радость.Вечно твоя, Каташа Голицына»
Записка выпала из обессиленных пальцев, и Лиза, в попытке спрятаться от мира, прислонилась рукой к стеклу, как будто стараясь скрыться там, снаружи. Она задыхалась. Сердце трепетало в груди, и фрейлина чувствовала так много, что серьезно боялась, как бы ее не разорвало на части. Голова гудела, в груди, словно гром, накатывали рыдания. Лиза чувствовала, что осталась совсем одна во всех смыслах этого слова.