«..Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее — стрелы огненные; она пламень весьма сильный. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее. Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презреньем.» Песнь Песней Соломона; 8:6-7
Марья Васильевна была слегка недовольна своими гостями за то, что те не так часто показывались в их маленьком провинциальном свете, как она на то рассчитывала. Конечно, за эти две недели соседи не один раз почтили Турбиных своими визитами, желая таким образом посмотреть на посетивших их родственников, но, на взгляд хозяйки дома, и княгиня Голенищева, и графиня Ланская могли бы выезжать в люди почаще. И демонстрировать свои богатство и знатность с большей тщательностью, чем делали это теперь (то есть, почти никак). Впрочем, сегодня, Марья Васильевна это знала, она возьмет свое в полной мере, таким образом заслужив звание самого блестящего дома в округе. Ни у кого другого не было таких замечательных, таких высоких гостей, как у нее. Таких галантных, талантливых и приятных. Особенной гордостью был сын Павел, сменивший черный мундир на фрачный костюм, пока не будет пошит новый, пунцового сукна (еще один повод для гордости). В гостиной царило приятное оживление, и Марья Васильевна с большим удовлетворением оглядывала гостей: сегодня у Турбиных были все ближайшие соседи, а также Бельские мать и дочь, князь Щербатов с супругой, бывшей фрейлиной и ныне статс-дамой, а также большое количество офицеров из расквартированных в ближних селах полков, с которыми Алексей Иванович водил дружбу. Двери во всем доме были широко распахнуты, и первый этаж стал как бы одной большой залой, по которой перемещались гости. Веранда также стала ее частью, и туда вынесли кадки с цветущими деревьями из оранжереи барыни, из-за чего распространялся свежий и одновременно сладкий аромат вроде флердоранжа. — Как же чудесно вы все устроили, Марья Васильевна! — Бельская-мать приехала одной из первых и отдавала должное приготовлениям хозяйки. — Ваше гостеприимство воистину не знает границ. — Ну что вы! — Марья Васильевна вежливо улыбалась, но все время поглядывала на парадную лестницу, чтобы не пропустить момента, когда спустятся остальные домашние – сейчас никого, кроме нее и Алексея Ивановича, в гостиной не было, и все труды по развлечению гостей легли на хозяев. — Это всего лишь скромный ужин для самого близкого круга… «Близким кругом» оказалось собрание из нескольких десятков человек. Жить открытым домом Турбины себе позволить не могли, да почти никто в провинции так и не делал, однако приглашать к себе любили и, самое главное, умели. Подлинное гостеприимство не подделаешь, не разыграешь, а любые усилия неприменимы к «непринужденному» веселью, которое считалось верхом изысканности. Лакеи разносили напитки и, пока хозяин дома раскуривал трубку в кабинете с некоторыми из гостей, хозяйка пересчитывала пришедших и гадала, почему Елизавета Андреевна до сих пор не спустилась, несмотря на то, что княгиня уже вовсю помогала ей развлекать дам и их дочерей. — К столу, гости дорогие! — румяный от наливки Алексей Иванович вышел из кабинета и несколько раз хлопнул в ладоши, не переставая улыбаться. — Устроим «обед силен», как говаривали наши деды! Тут же зашелестели юбки, застучали каблуки и шпоры, и лакеи открыли двери в большую столовую. Больше всех, рассаживаясь, суетилась молодежь, и то и дело мелькали мундиры, фраки, кружевные рукава платьев. Бестужев так активно вращал головой, что это, в итоге, надоело даже Муравьеву. — Мишель, ты можешь сидеть спокойно? — Сергея было не так уж просто отвлечь от разговора с Анной Бельской, но, когда у тебя прямо под боком постоянное беспокойное движение, то это начинает раздражать. — Это, как минимум, неприлично. — Сейчас, подожди, мне нужно вспомнить последний раз, когда меня это волновало, — Михаил сделал вид, что задумался. — Что-то не получается! — Хотя бы попытайся сделать вид, что ты пришел сюда не только для того, чтобы волочиться за Елизаветой Андреевной. Бестужев ухмыльнулся и подкрутил усы. — Серж, ты, конечно, мне друг, — он положил Муравьеву руку на плечо. — Но, прошу тебя, возвращайся к своей дорогой Анне. Не будем мешать друг другу. Сергей хохотнул, но все же отвернулся к своей даме. В отличие от Бестужева, он был гораздо более скромен в проявлении своих чувств, зато и рисковал меньше. Михаил же меры часто не знал, и уже ходили разного рода толки насчет его отношений с графиней Ланской. — Вот ты вертишься, а Елизавету Андреевну в итоге первый все равно вижу я! — Сергей пихнул товарища в бок и кивнул в сторону дверей. Михаил обернулся, отвлекшись от разговора, и графиня Лиза уже на него смотрела. Она впорхнула в столовую, уже улыбаясь и как будто любя каждого, кто пришел сегодня чествовать ее двоюродного брата. Поздоровавшись со всеми знакомыми, Лиза одарила всех ласковым словом и казалась совершенно обворожительной. Просто, но со вкусом одетая, графиня не желала перетягивать на себя лишнее внимание, как бы намеренно подчеркивая, что была такой же гостьей, как и все остальные. Единственным украшением, кроме жемчужных серег, была серебряная брошь, скреплявшая на груди края тонкой, как паутинка, шали – во время утренней прогулки у Лизы слегка обгорела кожа, а графиня ни в коем случае не желала показаться смуглянкой. — Ты задержалась, душа моя, — княгиня Голенищева похлопала племянницу по руке, отвечая на ее объятие со спины. Сама она уже давно сидела за столом, как и большинство гостей. — Прошу прощения, — Лиза убрала руки, но наклонилась к самому уху Софьи Ивановны. — Растеряла все шпильки и долго не могла найти. — Ну же, скорее занимай свое место, — княгиня указала веером на место напротив себя. — Уверена, что Марья Васильевна ждала только тебя, потому и не начинали. — Слушаюсь. Заколыхался розовый шелк, и Лиза скользнула в сторону, счастливая от взгляда, которым сопровождал ее Бестужев. Она старалась не показывать своих чувств, но умерить ощущение счастья не могла. Если раньше Лиза испытывала страх, сомнения и даже стыд, то сейчас, пожив вдали от большого света достаточное время, она не могла и не хотела отказываться от этого всепоглощающего чувства, за которое ни перед кем не нужно было держать ответа. — Что с вами, Михаил Павлович? — Лиза взяла кисточку винограда и губами сняла крупную ягоду. — Извольте подобрать вашу челюсть, люди смотрят. Лиза знала, что была красива. Также она знала, что Михаил был в нее влюблен, и эти два факта делали ее одновременно и удивительно уверенной, и уязвленной. После разговора с Софьей Ивановной она только и могла думать о том, почему до сих пор дело не дошло до предложения. — Вы обворожительны, Лизавета Андреевна, — подпоручик поцеловал успевшую покрыться легким загаром руку и улыбнулся. — Признаться, вы нравились мне больше, когда не были влюблены в меня, — Лиза отвернулась вперед, тряхнув завитыми у висков волосами. — Это почему же? — Бестужев пододвинулся ближе и усмехнулся, ожидая какой-нибудь милой колкости. — Тогда с вами было интереснее разговаривать, — Лиза отложила голую кисточку и улыбнулась. — Сейчас вы можете говорить одни только комплименты, а небольшие колкости всегда развлекают. В зале довольно быстро стало душно, и слуги открыли широко окна – к ароматам воска, вина, одеколона и пудры примешалось нежное цветение липы, доносившееся с улицы. — Возможно, я просто стал скучен в этой глуши, — Бестужев решил подыграть и пожал плечами. — Вдали от столицы невольно деградируешь. — Вы так категоричны к себе? — Да, потому что не могу вспомнить ни секунды с нашей первой встречи, когда не был бы влюблен в вас и ваши прекрасные глаза. Значит, дело в другом, раз я показался вам скучен. Изумленная Лиза ничего не успела ответить, потому как поднялся старший Турбин и несколько раз слегка ударил вилкой по еще пустому бокалу. — Друзья мои! — румяный и счастливый от большой компании, Алексей Иванович обвел всех собравшихся довольным взглядом. — Благодарю всех вас, что почтили наш дом своим присутствием. Поднимем же первый тост за государя нашего, Александра Павловича! Ура! Михаил, подмигнув сидевшему рядом Сергею, тут же поднялся с бокалом и крикнул: — За Россию! Ура! Тут же поднялись и другие мужчины, зазвенели бокалы, и гул голосов, как шум надвигавшейся волны, окатил и оглушил Лизу. Скорее машинально, чем от большой охоты, она встала и протянула руку вперед, сталкивая свой фужер с чужими, и все время улыбалась, и даже не знала, как сильно на самом деле была счастлива. По своему ходу ужин был таким же, как и десятки других, которые ей приходилось посещать до этого: много и вкусно ели, еще больше разговаривали. Отличие было только одно: не было и следа наносного притворства. Княгиня Голенищева сидела прямо напротив Лизы и внимательно следила за тем, как та себя вела с Бестужевым. Софья Ивановна с удовлетворением отмечала, что та ни одним жестом и ни одним взглядом не выдала своего чувства и, если бы княгине не было о нем известно, то она бы, скорее всего, и не догадалась. Лиза была любезна с ним так же, как и с любым другим гостем, так же, как и с Сергеем Муравьевым и сидевшей рядом с ним Анной Бельской. Подобное поведение целиком и полностью удовлетворяло ожиданиям Софьи Ивановны, все еще рассчитывавшей, что племянница передумает, и она пригубила вино, пряча улыбку. Если княгиню поведение Лизы устраивало, то Бестужева – нет. Лиза была весела, но из-за того, что вокруг было так много людей, она поддавалась на его шутки и флирт не больше, чем обыкновенная знакомая. — Вы холодны, Лизавета Андреевна, — наконец, Михаил не выдержал и заговорил прямо. Лиза вскинула брови от удивления. — Вы забываетесь, Мишель, — принесли пирожные, и графиня целиком и полностью посвятила себя им. — Вспомните, где вы находитесь, и поговорите, наконец, еще с кем-нибудь, кроме меня. Ей хотелось подтолкнуть Михаила к окончательному объяснению, а для этого, как известно, нет лучшего средства, чем напускная холодность вперемешку с дразнящим заигрыванием. За Лизой и Михаилом иногда украдкой наблюдало еще несколько человек, один из которых был Павел Турбин. Несмотря на то, что он уже обо всем догадался, о подпоручике Бестужеве-Рюмине у него сложилось впечатление неоднозначное. Желание волочиться за красавицей, как истый гусар, Павел осуждать не мог, но ему было не совсем понятно, почему дело не шло дальше. Уж надо либо делать, либо не делать! Лиза не казалось ему способной на то, чтобы быть ветреницей, а Михаила он знал пока слишком мало для того, чтобы делать какие-то определенные выводы. Но тот всплеск ревности в его глазах, когда подпоручик увидел, как «черный гусар» обратился к его ненаглядной без всяких церемоний, показался Павлу достаточным основанием для того, чтобы считать, будто бы Бестужев был глубоко влюблен в его двоюродную сестру. Впрочем, какая глубина могла быть у чувства, которое развилось в возрасте двадцати трех лет? Смех, да и только! Но Павлу отчего-то не хотелось, чтобы кто-то смел ставить под сомнение честь графини Лизы, и он намеревался поговорить с ней обо всем, пусть даже и ценой своей тайны, которая и так была ей, впрочем, наверняка известна. Вторым человеком, бросавшим на Лизу жадные взгляды, был поручик Зуров. Даже переместившись вместе с остальными мужчинами в кабинет старшего Турбина, он занял место в проходе, из которого отлично просматривалась веранда, занятая дамами. Курили табак, распивали «дижестив» и говорили о делах. — Крайне рекомендую, господа, этот замечательный бренди, — Алексей Иванович на правах хозяина хвалил напиток, который разносили лакеи в парадной ливрее. — Заказан мною прямо из Англии, подается к столу главы британского правительства! Собравшиеся с энтузиазмом разобрали бренди у лакеев. Один князь Щербатов, сидя в кресле у темного камина, с недоверием помешивал напиток, принюхиваясь. Наконец, он отпил немного, а затем и с удовольствием опустошил бокал. — Как вам, ваше сиятельство? — заметив недоверие князя, Алексей Иванович поспешил удостовериться, что ему бренди все же понравилось. — Очень недурно, — Щербатов нарочито небрежно отставил бокал. — А все же наша русская водка ничем не хуже! Раздался всеобщий смех, и кто-то пожурил князя за его русофильство. — И что же в этом такого? — раздалось откуда-то сзади. — Бренди и правда отличный, браво, Алексей Иванович! Растроганный хозяин поклонился, приложив руку к груди. — Бренди великолепен, и, надеюсь, мои последующие слова многоуважаемый Алексей Иванович не примет близко к сердцу, — князь Щербатов поднялся и положил Турбину руку на плечо в знак дружеского расположения. — Но, все же, почему знак качества – это подача к столу английского министра, а не, например, русского сенатора? Чем же мы хуже бриттов или тех же европейцев? — Уж знаем мы, что сенаторы наши пьют! — Павел, разрумянившийся и от того похорошевший, рассмеялся. — Горькую нашу, родимую! А те, что понежнее – «Клико»! Раздался громоподобный хохот молодых людей, и всеобщие симпатии тут же были завоеваны для Павла этой немного грубой шуткой. Щербатов лишь сдержанно улыбнулся. — Русскому человеку водку пить не стыдно, — князь оглядел всех собравшихся и затянулся трубочкой. — Это ему даже, так сказать, свойственно. Должен признаться, что у меня вызывает некоторое раздражение повсеместно распространенное преклонение перед Западом, а ведь они, — Щербатов жестом указал куда-то в сторону, — ничем не лучше нас. Да-да, молодые люди, не удивляйтесь! Это не стариковское бормотание и жалобы! Ведь я бил их, да и многие из вас тоже. Скажите же, Сергей Иванович? Ваше мнение, как героя войны и заграничного похода, особенно ценно. Он обратился к Муравьеву, и множество взглядов устремились в его сторону. Сергей внимательно следил за разговором, как и Михаил, но предпочитал не вмешиваться, прекрасно зная, что князя Щербатова было не изменить в убеждениях, а пытаться значило лишний раз подтвердить свой статус «либерала» (говорить это следовало самым пренебрежительным тоном). — Вы совершенно правы, князь, — Сергей улыбнулся краешком губ и, допив бренди, продолжил: — Они такие же, как и мы… — Вот! — Щербатов обрадовался, почувствовав, что его слова были подтверждены прогрессивной молодежью. — …за исключением того, что глава британского правительства действительно что-то решает в политике своего государства. Повисло молчание, и к ужасу хозяина дружеская атмосфера начала стремительно исчезать. — Что вы имеете ввиду? — князь снова сел в кресло, продолжая курить. — Развейте свою мысль. — Извольте, — все внимательно следили за тем, что скажет Муравьев. — Согласны ли вы с тем, сенат в нашей стране имеет исключительно ту власть, что дарована ему императором? — Совершенно согласен и, более того, считаю это правильным. — Самодержавие есть столп, на котором зиждется Россия уже несколько веков, — продолжал Муравьев. — Но почему же тогда самодержавный государь, освободитель Европы, не освободит собственный народ? Тема крепостного права была сродни бельму на глазу для многих, но не для князя Щербатова, владевшего десятком тысяч душ. Да и для многих в этой комнате: для Турбина, зарабатывавшего на хлеб с помощью своих крестьян, для молодого Зурова, которому мать высылала деньги из богатого фамильного имения. Почти все те, кто собрался сегодня в этом кабинете, владели людьми и землями в среднем по сотне лет, и мало кто хотел отказываться. — Какие опасные идеи вы высказываете, молодой человек, — Щербатов не хотел, чтобы кто-то заметил, как сильно его взволновали слова Муравьева и поспешил выставить все так, будто это было всего лишь молодецкое желание сказать нечто будто бы умное. — Так и до революции недалеко. — Вы так думаете? Сергей смотрел серьезно, и этот молчаливый поединок впечатлил Щербатова больше, чем он на то рассчитывал. Пауза затянулась, и Алексей Иванович поспешил ее заполнить. — «Нам легче лезть на баррикады, чем в доме чуточку прибрать!» — процитировал он чью-то остроту. — Разрешите поучаствовать в вашей дискуссии? — Пожалуйста! — Вот я считаю, что каждый дворянин должен печься о благополучии своих собственных крестьян, если конечно, он не состоит на статской или военной службе, ведь за каждого из них нужно будет держать ответ перед богом, когда придет время. Многие недооценивают помещичье ремесло, а очень зря! Сил оно требует не меньше, а результат непредсказуем ввиду совершенной темноты люда… Без дворянина, который является одновременно и судьей, и полицеймейстером, и управляющим в своем хозяйстве, мужик совсем опустится, ему нужен проводник в этом мире… — Наконец я слышу разумные речи! — несмотря на то, что Щербатов ни в коем случае для себя не равнял военное и помещичье дела, он был рад хоть какой-то весомой поддержке. — Браво, Алексей Иванович! — Ваше хозяйство образцовое, на него любо-дорого смотреть. — Благодарю, Михаил Павлович, — Турбин поклонился Бестужеву. — Очень ценю вашу похвалу. — Ваши бы слова растиражировать. Или хотя бы довести до каждого, кто владеет хоть одной душой. — Замечу, господин подпоручик, что слово «душа» в отношении крестьянина мне глубоко неприятно, — Алексей Иванович покачал головой. — Души принадлежат людям, а помещикам – лишь труд и его плоды. И дворянин должен заботиться о благополучии своих людей прежде всего из тех соображений, чтобы увеличить их возможность к труду. В этот момент и Бестужев, и Муравьев поняли, что, в сущности, у Турбина взгляды на вопрос будущего России были прямо противоположные их собственным. Более о том не говорили, как о предмете пустом, в котором все равно было бы невозможно сойтись в едином мнении. Перед тем, как перейти в музыкальную гостиную, Павел подошел к Сергею и пожал тому руку. — Мне очень понравилось, как вы нынче высказались. Свежая мысль в духоте вековых устоев. — Вы считаете мои мысли здравыми? — Сергей улыбнулся. — Очень! — Приятно слышать это от человека, который также «бил европейца». Рассмеявшись, они проследовали в гостиную уже почти товарищами. Очень быстро обнаружились общие знакомые, и Павел увлек Сергея в бодрую беседу, найдя в нем, наконец, достойного слушателя и в какой-то степени оппонента. А в парадной гостиной, соединенной с верандой, тем временем уже вовсю шла музыкальная часть вечера. Лиза аккомпанировала Анне Бельской, исполнявшей модный романс «Соловей», параллельно отражая атаки поручика Зурова, вызвавшегося переворачивать ей ноты, хотя графиня уверяла, что ей вовсе не трудно было это делать самой. — Право слово, мне неловко, что вы тратите здесь время со мной, когда могли бы насладиться замечательным мужским обществом, — Лиза не отдавала себе в том отчета, но с каждой секундой пыталась отдалиться от Зурова, пока, наконец, не оказалась на самом краю бархатной банкетки. — Только мой дядя мой собрать такое! — Смею уверить вас, сударыня, что ваше общество мне ни капли не в тягость, — Зуров настаивал, время от времени шевеля усами. — Наоборот, быть подле вас – мое самое горячее желание. Присутствие Зурова рядом, да еще и так близко, было Лизе неприятно не потому, что все это видел Михаил и уже шел к ним с самым решительным видом, но потому, что ей был неприятен сам поручик. Графине не нравились грубые ухаживания и пошлые комплименты, с помощью которых Зуров брал не одну «крепость», но более всего ее возмущало, что все это происходило у всех на виду. Поручик не стеснялся наклоняться к ней так близко, что губами почти касался уха, и шептать всякие «любезности». — Сударь, если вы сейчас же не отойдете, то я отдавлю вам ногу, — Лиза продолжала вежливо улыбаться, при этом ни на секунду не отвлекаясь от игры. — Ваше кокетство сводит меня с ума, сударыня! — Зуров, почти что отвыкший от великосветского флирта и жеманности «настоящих барышень», покраснел от удовольствия и решил, что и эта крепость была им благополучно взята. — Господин поручик, извольте отойти от графини, — Михаила душила даже не ревность, а просто-напросто злость на то, что этот человек позволял вести себя с Лизой так. — Сударь, идите куда шли, — Зуров лишь отмахнулся. — Вы не видите, что мадемуазель Лиза сама того хочет? — между офицерами становилось жарко, это заметила даже Анна, несмотря на то, что была целиком поглощена пением. — Прошу вас, поручик, — Лиза предпочитала оставаться вежливой, несмотря на то, что гости уже начинали замечать неладное. — Люди смотрят. Несколько секунд Зуров и Бестужев смотрели друг другу в глаза, и Лиза могла поклясться, что вот-вот должен был разразиться скандал. Ей ничего не оставалось, кроме как бросить умоляющий взгляд на Павла. — Господа! — он тут же возник между молодыми людьми и, широко улыбаясь, положил им руки на плечи, словно все трое были друзьями и что-то обсуждали. — Почему вы не пьете? Павел тут же остановил лакея и взял у того три бокала с шампанским. — Предлагаю тост за наших прекрасных музыкантш, — всучив похожим на петухов Зурову и Бестужеву по бокалу, Павел отвел их чуть в сторону. — Прекрасное исполнение, браво! Михаилу ничего не оставалось, кроме как похлопать вместе с остальными. Впрочем, как и Зурову, совершенно взбешенному произошедшим. Довольной казалась только Лиза, тут же переключившаяся на очередную симфонию. — Прошу вас вести себя подобающим образом, господа, — Павел не переставал держать офицеров за локти. — Особенно по отношению к моей кузине. Зуров дернулся и освободил руку. Михаил просто дождался, когда Павел сделает это сам и одернул мундир, взглядом тут же возвращаясь к Лизе. Напряжение медленно, но верно спадало, уступая место тупой озлобленности. — Не нужно воспитательных бесед, сударь, — Зуров одним движением поправил волосы. — Я вам не мальчик. — Не сметь так разговаривать со старшим по званию, поручик, — Павел начинал злиться. — Покуда не вышел приказ о моем назначении в лейб-гвардии гусарский Его Величества полк, я все еще штабс-капитан. Прошу вас не забывать об этом. Не желая выходить из ситуации униженным, Зуров сомкнул каблуки, выкатил грудь вперед и отдал честь, четко спрашивая: — Разрешите идти? Павел так крепко сомкнул челюсти, что от напряжения у него заходили желваки. — Ступайте. Удостоверившись, что Зуров удалился, Павел повернулся к Бестужеву, у которого так же не было никакого желания быть отчитанным. — Разрешите говорить с вами откровенно? — Прошу вас. — Полагаю, что графиня кое-что значит для вас, Бестужев, — Павел говорил спокойно, заложив руки за спину. — Но, пока Елизавета Андреевна не связана с вами какими-либо обещаниями, то вы не можете считаться защитником ее чести. — Я полагал, что любой молодой человек, ставший свидетелем несправедливости в отношении девушки, почитает своей обязанностью заступиться за нее, — Михаил старался сделать вид, что не расслышал или не услышал той части фразы, где говорилось про «обещание». — Михаил Павлович, ну вы же разумный человек, — Павел понизил голос. — Вы же прекрасно понимаете, о чем я! А ближайшим родственником мужского пола, который мог бы защитить честь Елизаветы Андреевны, в отсутствии ее отца считаюсь я, и, смею вас заверить, исполню эту обязанность без колебаний в случае надобности. — Можете не сомневаться, я все прекрасно осознаю, — Михаил кивнул, сжимая и разжимая кулаки. — Смею вас уверить, что мои намерения в отношении графини Ланской совершенно чисты. — Вот и славно! Вот и правильно! — Павел сделал вид, что поверил ему, и крепко хлопнул Бестужева по плечу. Затем он отошел обратно к Лизе и, наклонившись, подмигнул ей. — А сыграйте нам, Елизавета Андреевна, нашу, «Камаринскую»! После такого разговора возвращаться к Лизе было нельзя, тем более, что рядом с ней был недовольный Павел, и Михаил решил выйти на улицу, чтобы покурить и немного проветриться. Уже стояла чудесная летняя ночь, и воздух полнился липовым цветом и влажностью с реки. Забив трубку, Бестужев не спеша ее раскурил, наблюдая за тем, как мелькали свет и тени в больших окнах веранды и думал о том, что было бы действительно неплохо определиться относительно своих намерений в отношении графини Лизы. Совершенно внезапно к нему подошел Зуров. — Позвольте спички? — на лице у него, казалось, не было и следа какой-либо обиды или хотя бы озлобленности, но это не помешало Михаилу скривиться. — Кончились, — коротко ответил он. — Полно вам, Бестужев! — Зуров протянул подпоручику ладонь. — Перестанем ссориться! Было бы из-за кого, из-за этакой бестии… — Прошу вас говорить о племяннице хозяина этого дома со всем уважением, с-сударь, — курить резко расхотелось, и Михаил стиснул зубы. — Вы говорите не только о молодой девушке, но и о фрейлине ее императорского величества! — Да бросьте! В жизни не поверю, что вы не заметили в ней этого страшного кокетства, — слегка задетый, Зуров убрал не пожатую руку. — Красавица, а что толку? Разрешите предупредить вас, что то – плод попорченный, и вы ни за что не догадаетесь кем! — Что вы имеете ввиду? — Михаил против воли насторожился. — Уж я не сплетник, а сестра из Петербурга мне писала, что вся столица только и говорит о том, что графиня Ланская уехала сюда из-за великого князя Николая Павловича, и что у них вот уже два года как роман… Так что негоже офицерам ссориться из-за девиц такого… несерьезного поведения! — Вы не смеете так говорить о ней! — Михаил так разозлился, что, рассыпав весь табак, взял поручика за грудки. — Уж не считаете ли вы, что я лжец, сударь? — Зуров сверкнул глазами. Ярость ослепила Бестужева, и он не спешил отпускать его. — Именно это я и хочу сказать. Он хотел также добавить, что Зуров был последним гадом, канальей и первостатейной сволочью, но от злости терялись все слова. — Мне вас жаль, — Зуров рассмеялся прямо в лицо Михаилу, совершенно не боясь. — Все знают, для чего именно фрейлины существуют при дворе… и для кого… — Довольно, — от ярости Михаил мог только шипеть. Все наставления Павла относительно его прав на заступничество тут же вылетели из головы. Все, чего хотелось Михаилу – это повалить Зурова на землю и втоптать туда же, чтобы видеть, как размягчалось от ударов его лицо. Старые подозрения, возбужденные таким подлым образом, вскружили голову, и Бестужев уже не мог отвечать за себя в полной мере. — Вы – мерзавец. Низкий человек, смешной в своей ограниченности. — Я простил вам то, что вы назвали меня лжецом, посчитав, что вы – мальчишка, ослепленный ревностью, — Зуров оттолкнул Бестужева, но получилось у него это не с первого раза. — Но этих слов я не вам не прощу! Я вызываю вас на дуэль!***
Павел спал крепким сном молодого человека в самом расцвете сил и даже не заметил, как на его лицо упал первый луч предрассветного солнца. Широкая грудь его мерно вздымалась, и казалось, будто покой его никак потревожить было нельзя. Внезапно дверь в спальню открылась и, кроме барского денщика, вошел также и Сергей Муравьев-Апостол. — Ох, барин, — мужик покачал головой, вжимая ту в плечи. — Чувствую, что недоброе вы задумали… На самом деле господа в доме Турбиных легли спать только три часа назад, но денщик боялся, конечно же, не того, что молодой барин не выспится – он боялся наказания за то, что вообще посмел его разбудить. — Не бойся, — Сергей снял кивер и зашел в комнату с самым решительным видом. — Я буду держать ответ перед твоим господином. Павел Алексеевич, прошу вас, вставайте… Он наклонился к Турбину и потряс того за плечо. Денщик почти плакал. — Кто посмел? — у Сергея получилось растолкать его не сразу – Павел долго не поддавался и отворачивался, отмахиваясь от Муравьева, как от мухи. — Сергей Иванович? Увидев перед собой Муравьева, Павел тут же сел и вытер ладонью лицо, стараясь прийти в себя. Мужик, заметив, что барин действительно был знаком с этим странным офицером, тут же от греха подальше вышел вон. — Прошу прощения, что явился в столь ранний час, — они одновременно повернулись к часам фирмы «Генри Мозер» - они показывали ровно половину шестого утра. — Но случилось чрезвычайное. — Сергей Иванович, я опытный охотник, а вы слишком долго целитесь, — Павел чуть ли не влетел в штаны, решив не терять времени. — Прошу прощения, — Муравьев обтер взмокшее лицо носовым платком. — Мой товарищ, Михаил Бестужев, был вызван на дуэль из-за вашей двоюродной сестры… — Что-о? — от удивления и злости голос у Павла стал похож на гром. — Вы уверены, что его вызвали, а не он? — Совершенно точно. Павел оделся со скоростью настоящего солдата. Про себя он ругался так грязно, что, озвучь он эти мысли, то чужие уши непременно свернулись бы в трубочку. — Дайте угадаю: он стреляется с Зуровым? — Вы совершенно правы, — Сергей еле успевал за ним по еще темным гостиным. — Поверьте, я пытался его остановить… Но если уж Мишелю что-то взбрело в голову, то никто не в силах ему помешать! Только оказавшись на улице, при свете утреннего солнца, Павел заметил ссадину на правой скуле подполковника. Этот факт несколько отрезвил его и, приказав конюху седлать, Турбин совсем остановился. — Где они стреляются? — На опушке, близ Трилес. — Когда? — Через полчаса. — Успеем, — резко развернувшись, Павел решил вернуться в дом. — Прошу вас, Сергей Иванович, привести сюда моего коня, как только он будет оседлан. Я буду через минуту. И... спасибо вам. В первые мгновения Павел был просто очень зол, в следующие – он был зол еще больше. Несмотря ни на что он не был намерен оставить честь своей кузины на поругание, тем более, что подпоручик Бестужев уже был им предупрежден в довольно ясной форме. Ругая себя за то, что доверился благоразумию влюбленного молодого человека (что само по себе звучало неубедительно), Павел все же направлялся в спальню Лизы, решив предоставить ей самой решать свою судьбу. Он и так позволил себе слишком многое в отношении ее отношений с Бестужевым и считал, что пора бы ей самой сделать выбор. — Сударыня, не время для смущения, — Лиза, спавшая чутко, сразу же проснулась от тяжелых армейских шагов. — Ваши поклонники стреляются из-за вас. — Что вы такое говорите? — Лиза, прижав к груди одеяло, часто моргала, стараясь проснуться. Нет ничего хуже пробуждения, начавшегося с плохих новостей. — Бестужев и Зуров стреляются из-за вас через полчаса! — Павлу хотелось встряхнуть Лизу за плечи. — Но я пришел не для того, чтобы сообщить вам это, а для того, чтобы вы решили их судьбы. Я бы, если уж говорить начистоту, вызвал их на дуэль сам и убил бы, но, боюсь, вы испытываете к одному из этих молодых людей чувства… деликатного свойства. Я был бы рад ошибиться. Лиза, потрясенная, все еще молчала. — Но что я могу решить? — она совсем растерялась. — Я не давала никакого повода, клянусь вам! — Я не прошу ваших оправданий, — Павел решил взять ее руки в свои, чтобы успокоить. — Решайте же, ваше доброе имя под угрозой! Я предлагаю вам три варианта. Первый: я вызываю их на дуэль и отстаиваю вашу честь публично (каюсь, он для меня самого был бы наиболее предпочтителен – уж очень хочется их проучить). Второй: я пресекаю дуэль и делаю обоим такое внушение, что они более не смеют подойти к вам на расстояние пушечного выстрела. Этот вариант позволит задушить конфликт на корню, правда, я не знаю, можем ли мы полагаться на надежность этих молодых людей… И, наконец, третий: я привожу к вам одного, чтобы он сделал вам предложение, и тогда никакого скандала не случится. Все перед глазами у Лизы закружилось, и она даже стянула с головы ночной чепец, рассыпая волосы по плечам. Снова случилось страшное: еще не отмытая честь была вновь запятнана, и кем? Человеком, который клялся в любви! Но, понимая, что от нее требовались не причитания, а четкие действия, Лиза прошептала: — Привезите сюда Бестужева. Павел старался не показывать, что был расстроен выбором сестры, но, как человек военный, молча встал и вышел из комнаты. Повторять дважды ему не требовалось. Напоследок он все же обернулся. — Я привезу его к девяти, когда дома никого не будет. По дороге в Трилесы Сергей рассказал ему, как было дело. Они с Михаилом вернулись на квартиру подполковника примерно в четыре утра после приема в усадьбе Турбиных, и от Муравьева не могло укрыться чрезвычайное оживление, охватившее его друга. Допытываться долго не пришлось: Сергей быстро попал в цель, высказав предположение, что Михаила чем-то задел Зуров, и что главным предметом споров была ни кто иная, как графиня Ланская. Бестужев считал себя правым в этом деле, а потому честно высказал свои намерения явиться на дуэль Муравьеву, и даже предложил тому быть его секундантом, и был крайне удивлен, когда не встретил и капли одобрения. Вместо того, чтобы поддержать его в таком благородном деле, как отстоять честь любимой девушки, пусть и ценой собственной жизни, Сергей начал отговаривать товарища. Доводы его были весомые, и основным из них был, конечно, тот факт, что Михаил не имел никакого на то права, так как никем, кроме как знакомым, Лизе не приходился. В итоге спор вышел ожесточенный, и даже случилась небольшая драка – Муравьеву уж очень не хотелось отпускать друга стреляться и тем самым выводить конфликт романтических интересов в публичное поле. В итоге Михаил все равно уехал, а на скуле Сергея расцвел средних размеров синяк. Павел выслушал всю эту историю с внешним спокойствием, но внутри считал поведение Бестужева фатовством и ужасной пошлостью. Впрочем, он планировал успеть до начала дуэли и задать хорошую взбучку обоим офицерам на правах старшего по званию и ближайшего родственника мужского пола оскорбленной стороны. В качестве секунданта со стороны Бестужева-Рюмина выступал поручик Анастасий Кузьмин, а со стороны Зурова – молоденький прапорщик-однополчанин. Оба основывали свой выбор на неутомимом характере товарищей и готовности участвовать во всех мероприятиях, где необходимо было стрелять и истекать кровью. — Наша сторона должна в последний раз предложить вам мир, согласно законам дуэли, — Кузьмин подошел к прапорщику, по-щегольски расшаркиваясь. Он очень радовался собственной сообразительности: вроде как и жалким поборником мира Бестужева не выставил, и приличия соблюсти сумел. Прапорщик, уже заранее зная ответ, все же повернулся к Зурову за подтверждением. Тот лишь мотнул головой и отвернулся. — Наша сторона не принимает ваше предложение, — прапорщик показательно завел руки за спину. — И может найти удовлетворение нанесенному оскорблению только в дуэли. Кузьмин ничего не ответил, развернулся на каблуках и зашагал прочь, к мрачному Бестужеву. Стояло холодное утро, но, несмотря на это, оба дуэлянта были в расстегнутых мундирах, которые не сменили после веселого приема у помещика. Бестужев мог не признаваться в этом даже самому себе, но ему было страшно – и умирать, и не увидеть больше Лизы, и узнать, что все обвинения этого гада Зурова были правдой. Многие же говорили то же, но до этого момента он не слушал, так почему же сейчас поддался? Потому что сам давно уже поверил? Размышления прервал подошедший Кузьмин. — Пора. Главное – стреляй первым. Бестужев снова кивнул, поражаясь тому, какая в голове образовалась каша. Михаилу всегда казалось, что когда придет время рискнуть жизнью, то он не будет о том жалеть, ему не будет страшно. Но, глядя в по-настоящему зверские глаза Зурова, опытного дуэлянта и душегуба, подпоручику стало жаль своей жизни, что она окончится, так толком и не начавшись. Умрет сейчас – и уже не будет важно, была ли любовницей Николая Лиза, потому что и женой его она никогда уже не станет. Впрочем, о своих словах Михаил ни капли не жалел, более того, был готов повторить их при надобности. Поручик Кузьмин, исполнявший одновременно и обязанности распорядителя, объявил условия дуэли, вид оружия и в последний раз предложил примирение. Ответом ему было гробовое молчание и свист степного ветра. — К барьеру! Дуэлянты не успели сделать и шага, как раздался громовой бас штабс-капитана Турбина: — Стойте! Не сметь стрелять! Или я убью вас обоих на месте, черт бы вас побрал! В доказательство серьезности своих намерений Павел выстрелил в воздух и, соскочив с коня, толкнул в грудь сначала хмурого Зурова, а затем и побледневшего Бестужева. Грохот оружейного залпа сумел отрезвить обоих дуэлянтов, и у Михаила тут же зазвенело в ушах. Турбин отобрал у них оружие, продолжая без остановки ругаться. — Зачем вы вмешиваетесь, Турбин? — первым в себя пришел Зуров. Ему драться на дуэли было не впервой, и чувство опасности, как всегда, приятно щекотало нервы. Единственным, что все портило (естественно, до появления Павла), была мрачная решительность Бестужева, который, вопреки надеждам поручика, не только не отказался от дуэли, но и, судя по всему, был готов его убить. — Ваша честь здесь не при чем! Это я вызвал на дуэль подпоручика Бестужева! — Молчать! — у Павла усы задергались от ярости. Он бешено вращал глазами, еле сдерживаясь, чтобы не употребить физическую силу. — Не сметь! Я не желаю слышать подробностей, и вам обоим не советую ими делиться, если не хотите, чтобы я уведомил о произошедшем князя Щербатова и прочее начальство третьего корпуса! — Дуэль – дело чести! — Зуров все не унимался. — Подпоручик оскорбил меня, я требую сатисфакции! — Очевидно, вы не совсем разумеете, какие последствия для вас будет иметь возобновление дуэли, — Павел начинал понемногу брать себя в руки, но в его голосе по-прежнему слышались ничем не прикрытые сталь и злость. — Вы оба будете разжалованы в рядовые, вас отправят в самый дальний, самый опасный уголок Кавказа, и вы погибнете среди гор, клянусь честью, я все сделаю для этого! Муравьев мог только с удивлением наблюдать за этим разносом, справедливо полагая, что Павел имел на то полное право. Его делом было привести Турбина сюда и позволить делать все, что тот захочет с молодыми людьми, которые чуть не замарали честь его двоюродной сестры. К тому же, Сергей искренне считал, что Михаил заслужил взбучку за то, что натворил утром (особенно за это). — Едва ли вы представляете, из-за чего затевалась дуэль, — Бестужев вовсе не собирался оставаться в стороне. — Ни ваша семья, ни вы здесь не при чем! — Вы полагаете, будто сумеете меня обмануть, сударь? — слепая ярость уступила свое место тихой, но постоянной злобе, и Павел говорил уже спокойнее. — Я предлагаю нам всем разойтись с миром и позабыть об этом происшествии. О нем не узнает никто, в особенности князь Щербатов, я могу вам это обещать. Молоденький прапорщик что-то ожесточенно говорил Зурову, отведя того в сторону. Тот внимательно выслушал, но, вместо того, чтобы прислушаться к советам товарища, поручик молча прыгнул на лошадь и унесся прочь. Прапорщик последовал за ним через минуту. Муравьев, Кузьмин, Бестужев и Турбин остались на опушке одни. В глубине души Анастасий сетовал на то, что дуэль сорвалась, но все же понимал, что дело тут было глубже, чем в простом оскорблении, на которое ссылался Михаил, а потому молчал. Раз подполковник Муравьев не считал своим долгом вмешиваться, то и он не будет. — Поедемте, Кузьмин, — Сергей вернулся в седло. Его обижало, но не удивляло, что Михаил не сказал ему и слова. — Вернемся на квартиры. В последний раз переглянувшись с Бестужевым и получив его молчаливое согласие, поручик сел на лошадь и не спеша поехал в сторону Трилес вместе с Муравьевым. Наконец, Павел и Михаил остались вдвоем. — Я надеюсь, что вы не имеете никакого намерения скрываться? — Совершенно не имею, — Бестужев говорил холодно, в основном потому, что чувствовал себя виноватым. События дней вчерашнего и сегодняшнего спутались в такой тугой клубок, что проще было бы разрубить его саблей, чем попытаться распутать. — Должен вам сказать, — начал Павел, — что догадываюсь, в чем заключалась истинная причина дуэли. Дело в Елизавете Андреевне? Вы ее приревновали? Михаил бросил быстрый взгляд на Павла. Изворачиваться и лгать он считал бесчестным, но и говорить правду тоже не хотел. Это было бы то же, если бы он признался во всем самой Лизе. — Я предупреждал вас, — не дождавшись ответа, бросил Павел. — Вы ослушались и подвели тем самым Елизавету Андреевну. Вы понимаете, под какой удар ее поставили? — То, что произошло между мной и поручиком Зуровым, должно остаться между нами. Графиня Ланская здесь совершенно не при чем, — продолжал настаивать Бестужев. Павел недовольно сжал челюсти, но лимит вспыльчивости на сегодня у него был исчерпан. — Хорошо, — отрезал он. — Но своим долгом считаю препроводить вас к небезызвестной вам особе. Елизавета Андреевна желает говорить с вами, и я не смею противиться ее желанию из уважения, хоть и не считаю вашу встречу допустимой. И все-таки Павел не удержался и сказал ему гадость. Терпеть холодность Бестужева было выше его сил, потому что вина подпоручика была настолько явной, что Турбин просто поражался, как тому хватало совести так спокойно говорить с человеком, имевшем непосредственное право на защиту чести и достоинства графини Ланской, в отличие от него самого. У Михаила тошнота подошла к горлу. Не потому, что стыдно, не потому, что был неправ. Бестужев чувствовал, что надвигался момент истины, когда он должен был решить не только свою судьбу, но и Лизы. Сколько бы он ни храбрился, а очевидного решения все не было. Неуверенность в себе и в ней, слухи, ходившие про графа Ланского и его характер, невыносимая мысль о том, что она выйдет замуж за кого-то другого, злость на самого себя из-за того, что испугался трудностей, смертельное желание быть с ней рядом – все это мешало остановиться на чем-то одном. Правильного решения в их случае не было. Но Павел истолковал его заминку по-своему. — Вы отказываетесь ехать? — Турбин поднял брови. — Что ж, тем лучше. Турбин не скрывал своей радости. — Я еду, — Михаил вспыхнул. — Прямо сейчас. Увидеть сейчас Лизу было страшнее, чем дуло револьвера. Перед ней Бестужев был беззащитен, потому что не мог напустить на себя ничего искусственного – она видела его насквозь, была достаточно умна для того, чтобы не заблуждаться насчет перспективы их отношений. А вот он, похоже, серьезно сглупил, раз поддался Зурову без того, чтобы окончательно решиться на женитьбу. Но ему бы правда хотелось, чтобы Лиза стала его женой, Михаил желал этого больше, чем чего-либо другого. Опять вранье – покидать Сергея в их деле он тоже не хотел. Но Муравьев женится на Анне Бельской, так почему он не мог жениться на своей Лизе? Старшие Турбины вместе с княгиней Голенищевой уехали час назад в Троицкий монастырь, а Лиза осталась вместе с Николенькой дома, сославшись на плохое самочувствие после бала. Настаивать никто не стал, тем более, что выглядела графиня действительно неважно: бледная, с припухшими и покрасневшими глазами, вся какая-то заторможенная от недосыпа. Все решили, что Лиза и правда была больна, а потому наказали Николеньке не докучать той своими проказами. Младший Турбин вытащил из псарни щенка борзой по кличке Молния и пытался научить того приносить палочку, однако тому гораздо больше было интересно попытаться укусить себя за тоненький хвостик. — Ну, давай же! — Николай снова бросил палку, но щенок даже не посмотрел в ту сторону. — Апорт! Отчаявшись чему-то научить щенка, Николенька сгреб его в охапку и уселся прямо под широко раскрытым окном, вытаскивая из карманов печенье, взятое на кухне. Деля трапезу с новым питомцем, младший Турбин притопывал ногой в такт музыке – графиня Лиза играла на пианино. — Ничего, подрастешь – поумнеешь. Николенька гладил щенка по голове, особое внимание уделяя округлому пятну на лбу – такому же, как у прославленной матери, любимице отца. Внезапно музыка прекратилась, и мальчику показалось, что он услышал шаги в гостиной. Взяв щенка подмышку, Николенька зацепился за куст и привстал, чтобы заглянуть в комнату. Лиза стояла, перед ней был офицер, но он не сразу смог узнать Бестужева со спины. Через минуту кто-то поднял Николеньку вместе со щенком в воздух. — А чем это вы занимаетесь, молодой человек? Николенька, прижатый к черному ментику, тут же смутился. К тому же, «молодым человеком» старший брат называл его только в исключительных случаях. — Я не подглядывал, честное слово! — у младшего брата был такой растерянный вид, что Павел не выдержал и улыбнулся. — Я слушал музыку, и вдруг она прекратилась, и… Николеньке очень хотелось знать, что тут делал Бестужев, и почему он был в комнате с Лизой один, но какое-то внутреннее чутье ему подсказывало, что спрашивать об этом не нужно было. Павел понес брата в сторону сада. — Кто это у тебя тут сидит, а? Пойдем, посмотрим… Бросив напоследок еще один взгляд на окно, Павел еле заметно вздохнул и скрылся за яблонями вместе с Николенькой. Михаил увидел сначала не Лизу, а ее спину и тонкую обнаженную шею. Она наигрывала на пианино какую-то мелодию, чтобы успокоить разыгравшиеся нервы, и тихо подпевала. Бестужев остановился в дверях, наблюдая. Он не знал, что ей пришлось испытать за эти несколько часов, и как она терзала себя мыслями о том, где все пошло не так и где она ошиблась. От чрезвычайного нервного напряжения у нее разболелась голова, но она еще не плакала – обычно волевую Лизу одолело бессилие в ожидании страшной бури. Утренний воздух, еще не прогретый жарой, нес с улицы нежный аромат цветов, и Михаил старался запомнить Лизу такой: хрупкой и нежной, в белом утреннем платье. Но скрипнула половица под офицерским сапогом, и Лиза вскочила, неловко хлопая крышкой пианино, и Бестужев увидел, что сделали с ней эти несколько часов постоянного нервного напряжения: глаза стали большие, как блюдца, оттеняя болезненную белизну лица. Несколько секунд они молчали, глядя друг на друга, и никто не знал, что нужно было сказать. Наконец, Лиза подошла и закрыла окно, задернув, к тому же, занавески. — Сударь, — от Михаила не могло не укрыться, как она пробежалась по нему глазами, ища следы каких-либо увечий или ран. Все еще беспокоилась, все еще волновалась. — Что это все значит? Голос ее был нарочито спокойный – Лиза призвала всю свою выдержку, чтобы казаться совершенно безмятежной и даже строгой. Вся ее тонкая фигура натянулась, словно стрела, и Бестужев даже не смел подойти ближе. — Мадемуазель, произошло совершенное недоразумение… Он знал, что она не поверит – слишком уж умна, но ничего другого все равно сказать не имел. И это обращение… Он никогда так ее не называл. — Мой брат все мне рассказал, — по мере того, как она говорила, Лиза все более набиралась смелости и строгости. — Скажите, какое право вы имели вызывать на дуэль поручика Зурова? — Вы здесь совершенно не при чем, сударыня, — Михаил убрал руки за спину и вытянулся, как на докладе. — К тому же, именно я был вызван на дуэль. — И какова же причина? — Это должно остаться между нами… — Хватит! — наконец, Лиза не выдержала. Натянутые нервы сдали, и голос ее стал больше напоминать визг. — Я не верю ни единому вашему слову! Вы, с-сударь, фат и бретер! Если кто-то узнает о произошедшем, то я буду навсегда обесчещена! Вы это понимаете? Лиза нервничала, и из-за этого каждая «с» у нее выходила с присвистом. Она сходила с ума от того, что, уезжая от одного скандала она умудрилась тут же вляпаться в другой. — Хорошо, раз вы требуете от меня честности, то я все вам расскажу. Но буду просить также о взаимной откровенности, — обстановка в гостиной накалялась, и нервозность Лизы передалась и Михаилу. — Поручик Зуров позволил себе недопустимые высказывания на ваш счет, за что и был назван мерзавцем по справедливости. Лиза остолбенела. Все дело шло к тому, что ей придется рассказать о том, что она так отчаянно пыталась если не забыть, то хоть скрыть. — Какое право вы имели заступаться за мою честь? И тем более драться? — Лиза подошла ближе к Бестужеву, заглядывая прямо в глаза. Было что-то угрожающее в ее низком голосе. — Кто вы мне такой? Брат, муж или хотя бы жених? Михаилу нечего было противопоставить на эти слова, но отчаянные подозрения, сжигавшие его изнутри, не могли более таиться. Бестужева всего передернуло. — Вы даже не спросите, что сказал Зуров? — при этих словах Лиза потупилась и отошла обратно, поворачиваясь спиной. Михаил вспыхнул и в два шага достиг ее. — Это правда? В порыве ревности и страдания он заставил Лизу повернуться. Слезы в ее глазах были красноречивее любых слов. — Что именно вас интересует из тех сплетен, что обсуждаются в гостиных? — Лиза дала себе слово не плакать и держалась изо всех сил. — Была ли я с великим князем? Нет, не была! Это были недопустимые речи, но Лиза была в таком отчаянии, что едва ли сама себя слышала. Она снова попыталась отвернуться, но Михаил вернул ее, придерживая за плечи. — Ты его любишь? Его и самого всего трясло, Михаилу казалось, что весь его мир крошился в этих самых руках, державших хрупкие плечи графини. Внезапно перед ним со всей ясностью встал тот факт, что они были в разлуке долгих четыре года, и что перед ним была совсем не та шестнадцатилетняя девочка, и что она тоже могла любить кого-то, кроме него. Разве Николай Павлович не был достойной кандидатурой на сердце графини Ланской? Лиза могла думать только о том, как же Михаил был глух и слеп, раз до сих пор не смог определить природу ее чувств. Для нее все было ясно, как белый день. — Какая вам разница? — вместо того, чтобы окончательно сломаться, Лиза внезапно озлобилась и, вырвавшись из рук Михаила, быстро утерла глаза. — Вы ведь не собираетесь жениться на мне, верно? Бестужев остолбенел. Если до этого он с легкостью давил на больное место Лизы, то сейчас едва ли выдерживал, когда она делала то же самое. — Лизавета Андреевна… — Отвечайте же! Зачем вы приехали сюда? — она даже топнула ножкой. — Неужто мой брат Павел привез вас сюда силой, рассчитывая, что вы сделаете мне предложение? Это было бы проявлением чести с вашей стороны, но с самого начала нашего разговора я поняла, что на такую роскошь рассчитывать не приходится. К тому же, все те жесты и действия, что вы позволяли себе в моем отношении, неминуемо толкуются как желание добиться руки. Если, конечно, вы не волочитесь так за всеми подряд! Сарказм, источаемый Лизой, говорил только о том, как больно ей на самом деле было. Михаил, распаленный неудовлетворенными подозрениями, едва нашелся что сказать. — Я счел бы себя счастливейшим из смертных, если бы вы согласились стать моей женой, — Лиза, не рассчитывавшая на такой ответ, застыла. — Но не считаю возможным даже надеяться. Повисло молчание. Оба не смотрели друг на друга, внезапно осознавая, как неправы были. Наконец, Лиза подняла глаза. — Могу я узнать почему? — Ни ваш отец, ни ваше окружение не могут одобрить союз с офицером третьего корпуса, без титула и значительного состояния, я прекрасно отдаю себе в этом отчет. К тому же, я был выслан из гвардии, и почитал бы величайшим бесчестьем обречь вас на существование вдали от света и двора, к которым вы так привязаны. Говорил, но сам себе мало верил. Все это были мальчишеские отговорки, но мог ли он раскрыть Лизе истинную природу своих сомнений? Что боялся оставить ее через два года вдовой или как минимум женой государственного преступника? Но если бы она сказала, что для нее все это было бы неважно, что она готова была разделить с ним жизнь, пусть и такую, то он бы бросился к ее ногам и целовал бы руки, как святой. Но вместо этого Лиза ответила: — В моих силах вернуть вас в гвардию, Мишель, — она взяла его за руки, но Бестужева всего передернуло от этих слов. — Вы это понимаете? Вы вернетесь в столицу, и тогда никаких препятствий к женитьбе не будет… — Боюсь, сударыня, что это невозможно. Я не могу позволить себе пользоваться вашими связями. Его холодный тон, отстраненность, с которой говорил Михаил, убедили Лизу в том, что все, что между ними было – фикция, обман, результат чудовищной экзальтации, и она вырвала у него свои руки. О том, что для Бестужева было оскорблением само это предложение, она даже не думала. — Вы!.. — ее лицо тут же залила краска, Лиза задыхалась. — Как вы можете!.. Вам доставляют удовольствие мои унижения, не так ли? — Лиза… Михаил было шагнул вперед, но она сделала движение рукой, и он остановился. — Стойте, где стоите! Не смейте приближаться, — ее грудь часто вздымалась, и от чувства собственного унижения, неоправданных надежд и разбитого в одну секунду сердца Лиза едва находилась со словами. — Я, чьего расположения добивались особы самого высокого происхождения и положения, вынуждена уговаривать вас взять себя в жены!.. Истеричный смех отразился от резных потолков и вернулся обратно. — Значит, все правда? — Бестужев не смел более смотреть на Лизу. — Это правда ровно настолько, насколько вы в это верите, — в одну секунду, совершенно внезапно, она успокоилась. — Мне стоило с самого начала понять, что вы не способны на глубокое чувство, но, знаете что, я хоть и Лиза, но не бедная, как у Карамзина! В омут бросаться из-за вас не стану! Кое-что Лиза так и не успела высказать Михаилу, и он, как мужчина, не мог понять чувств двадцатиоднолетней незамужней девушки, которую некоторые почти что называли старой. Ему было непонятно, что до конца этого года ей нужно было выйти замуж любой ценой, если она не хочет навсегда остаться под опекой отца. Михаилу легче было списать все на капризы, упрямство, любовь к великому князю и задетую гордость. — Ваши слова жестоки, — он говорил холодно, но отвернувшаяся фигура графини доставляла ему нестерпимые страдания. — Вы желаете оскорбить меня, но мои чувства к вам всегда были чисты и искренни, и останутся таковыми. — Убирайтесь, — Лиза, чтобы удержаться на ногах, опиралась на всю ту же крышку пианино. — Я не хочу вас больше не видеть, ни знать. Я даю вам замечательный повод оставить меня без того, чтобы задеть ваше самолюбие, потому что собираюсь выйти замуж еще до конца этого года. Хотелось сделать ему как можно больнее, но выходило так, что невыносимо страдала сама. — Лиза, прошу вас… Михаил и сам удивился, сколько мольбы было в его голосе. Несмотря на косвенное подтверждение подозрений, на ее предложения, на свое оскорбительное для любой достойной девушки поведение, он не хотел, чтобы все закончилось так. Он не хотел, чтобы что-то вообще кончалось, но зачем тогда вообще приехал без твердой уверенности в том, что был готов сделать ей предложение? Бестужев никогда не стал бы себе врать насчет того, что не догадывался об ожиданиях Лизы. — Впрочем, постойте, — Лиза обернулась через плечо. — Верните мой портрет, который украли тогда, в Зимнем. Она говорила о наброске, который Михаил будто бы незаметно утянул со стола в тот самый день, когда им обоим казалось, что они прощались навсегда. Бестужев застыл, про себя решая, стоило ли возвращать эту частичку, все это время дававшую ему надежду на встречу. В конце концов, он достал изрядно помятый и потускневший листок из внутреннего кармана мундира и молча положил его на стол. Они никогда не поймут и не простят друг друга. — Прощай, Лиза. Семейного счастья не пожелаю. Она дала себе слово не плакать и осталась ему верна, бессильно сжимая кулаки. Он дал себе слово, что больше никогда не будет искать с ней встречи. И оба их со временем нарушили.