пожалей меня, не бросай в тиши. лес шумит листвой: чья ты есть? реши.
Лиза, абсолютно потрясенная произошедшим между ней и Михаилом разговором, молча вышла в сад, не ощущая земли. Ноги несли ее куда-то вперед, и она просто старалась не заплакать, отвлекаясь то на один цветок, то на другой. Но сорванные травинки выпадали из рук в тот же момент, как она их касалась, и ничто не могло заглушить страшной мысли о том, что она потеряла что-то чрезвычайно важное. Как бы Лизе не хотелось оставаться холодной в своих рассуждениях (в идеале было бы уйти прочь с гордо поднятой головой, оставив Бестужева корчится в муках за своей спиной от того, что он упустил такую девушку), она не могла не думать о том, где и что пошло не так. Первой мыслью, конечно же, была мысль о том, что виноват был исключительно Михаил. Его ухаживания были настойчивыми и не несли в себе другого смысла, кроме как желания добиться ее руки. Правда же? Лиза задумалась. Михаил никогда не говорил ей, что хотел бы на ней жениться, даже сегодня. Да, он признавался ей в любви, но про женитьбу не было и слова. Значит, ему просто нравилось проводить с ней время? От досады лицо Лизы все покрылось красными пятнами, и она поджала губы. Что для молодого человека клятвы в любви? Пустой звук! Их можно говорить бесконечному числу девиц, и все поверят. Лиза всегда гордилась своей невосприимчивостью к романтическим грезам, но сейчас ей было обидно, что, поддавшись один раз, ей было по-настоящему больно. С момента высылки Бестужева к Лизе сватались официально четырежды и примерно столько же раз неофициально. Она уже могла стать княгиней Любомирской или Голицыной, госпожой Заболотной или графиней Шереметевой. Но что заставляло ее отказывать женихам каждый раз? Иногда иная вера, как в случае с князем Любомирским, иногда – возраст жениха или просто тот факт, что он засылал сватов без того, чтобы испросить для начала разрешения у нее самой. Лизе всегда казалось, что у нее было много времени и она успеет выйти замуж, а потому выбирала мужа с особой тщательностью, иногда натурально капризничая. Но годы шли, и вот ей уже двадцать один, а едва ли не единственный человек, за которого она бы с радостью вышла замуж, не захотел сделать ей предложения. — Судя по вашему виду, поздравлять с помолвкой вас не приходится? Лиза вздрогнула и увидела перед собой Павла. Больше всего на свете она боялась увидеть жалость в глазах двоюродного брата, но, к ее удивлению, он смотрел внимательно, но спокойно. — Я прогнала его, — Лиза вздохнула и отпустила юбку, которую до этого нервно сминала, и прикрыла глаза, собираясь с мыслями. — Я благодарна вам за все то, что вы для меня сделали, мой дорогой брат. Теперь я со всей ясностью вижу свое положение. Павел был удивлен тем, что услышал такую четкую и твердую речь, но предпочел смолчать, чтобы не усугублять положение Лизы – судя по всему, она и так чувствовала себя просто ужасно. На самом деле он был очень зол на Бестужева и на его поведение, но показывать это считал верхом бесчестья по отношению к кузине. Лизе было отчего-то легко раскрываться перед Павлом. Возможно, все дело было в том, что он уже знал про нее столько, что ниже в его глазах она бы упасть уже не смогла. — Мне жаль. — Не нужно этого, — Лиза подняла глаза и тут же опустила, заливаясь краской. Они двинулись вперед по дорожке – так графине было легче собраться. — Я предпочту сделать вид, что ничего произошло, и прошу вас последовать моему примеру. Павлу очень хотелось сказать, что то был путь совершенно бессмысленный, но он снова предпочел промолчать. Ему было очень жаль Лизу, которая, на его взгляд, не заслуживала такого отношения. Бестужева же он отныне презирал. — Любовь – занятие не для слабых духом, вы согласны? Они остановились, и Павел повернулся к Лизе лицом. Казалось, она на какое-то время задумалась над его словами, а затем ответила: — Только для того, кто любит по-настоящему. В это самое время Бестужев вернулся на квартиру к Муравьеву расстроенный и злой. Он, в свою очередь, в отличие от Лизы, свою вину осознавал прекрасно, но и ее не оправдывал. Тот факт, что Лиза не стала даже отпираться, когда он напрямую спросил о великом князе, если не разбил Бестужеву сердце, то определенно сделал ему очень больно. Вот только Михаилу было невдомек, что Лиза, прижатая к стенке, даже под угрозой мучительной смерти не сказала бы правду. Ей хотелось, чтобы Бестужев мучился, и она этого добилась, посеяв сомнение в ее к нему чувствах, пусть и ценой своей же чести. «Это правда ровно настолько, насколько вы в это верите». А ведь он верил, по крайней мере, до разговора с Сергеем. — Ну, что? — Муравьев сидел в одной рубашке за столом и, разложив перед собой оружие, начищал один из револьверов. — Можно поздравить тебя и Елизавету Андреевну? Сергей уже простил Михаила за утреннюю сцену, к тому же, скула почти не болела и даже побледнела усилиями полкового лекаря, которому Муравьев сказал, что неудачно встал с кровати и ударился об умывальник. За что он не простил Михаила, так это за то, что тот все-таки был готов драться с Зуровым. Впрочем, при условии, что дуэль привела бы к женитьбе на дочери графа Ланского, Сергей был готов передумать. — Нет. Короткий и резкий ответ не внушал оптимизма, и Сергей отложил револьвер от греха подальше. — Что случилось? Сергей считал себя достойным права знать, что произошло, но вместо ответа он наблюдал только злого, как собака, Бестужева, который бросил шпагу на походную кровать, а затем, метнувшись к печи, схватил чайник и начал пить прямо из носика. Муравьев наблюдал за этим зрелищем с присущим только ему ледяным спокойствием. — Позволь полюбопытствовать, — Муравьев старался все же говорить вежливо. — Ты вообще был у Турбиных? Отставив чайник, Михаил утер рот рукавом рубашки и кивнул. — Тогда почему ты до сих пор не там, в ожидании, когда вернется княгиня Голенищева? — Сергей редко брал тон старшего брата – все-таки он считал Михаила равным себе, но сейчас у него было ощущение, что его водили за нос, что, конечно же, никому не могло понравиться. — Потому что мы не помолвлены. — А почему вы не помолвлены? — Потому что я не делал ей предложения. Повисло неловкое молчание. Сергей не знал, что и думать, но мысль была только одна – его лучший друг был подлецом. Да-да, именно так. А как еще назвать человека, который волочился за девушкой, не стесняясь общества, а потом отказался на ней жениться? Заметив выражение лица друга, Михаил поспешил добавить: — Она выгнала меня, — он пожал плечами и завалился на кровать, которая тут же жалобно заскрипела под его весом. — К тому же, она любит другого. Ко мне же Елизавета Андреевна не способна испытывать ничего, кроме радости от моей собачьей преданности. Сергей несколько раз прошел из одного конца избы в другой, заложив руки за спину. Честь Михаила беспокоила его не меньше, чем своя собственная, а сложившаяся ситуация казалась ему немыслимой. Драться из-за девушки, чтобы что? — То, что ты устроил – бесчестье, не достойное офицера и дворянина, — Муравьев навис над Бестужевым, как скала. — О чем ты говоришь? Она меня прогнала! — Ты ехал туда без явного намерения предложить ей свою руку, — Сергей еле сдерживался. — Не смей доказывать обратное! Михаил резко поднялся, и офицеры вперились друг в друга такими взглядами, словно хотели порезать друг друга на ленточки. — Я и не собирался, — Михаил чеканил каждое слово. — Возможно, ты прав, и я не был в себе уверен. Это единственное, в чем можно меня упрекнуть, но вовсе не из-за того, что я не люблю ее! Мне как раз нечего ей предложить, кроме своих чувств! — О чем ты? — Сергей не удержался и встряхнул друга за плечи. — Ты – дворянин, она – дочь дворянина. Что вам может помешать? — Ее отец? Отсутствие у меня и моей семьи значительного состояния? Ее высокое положение в обществе, от которого ей придется отказаться, когда она выйдет замуж за офицера третьего корпуса? Ее любовь к другому человеку, несравнимо выше меня по положению? Я могу перечислять дальше, но, боюсь, это займет столько времени, что мы рискуем состариться. Сергей отпустил плечи Михаила и нахмурился. — Если бы Елизавета Андреевна не любила тебя, Мишель, то она никогда бы не пожелала тебя видеть после дуэли с Зуровым, — Муравьев покачал головой. — Ты думаешь ей бы доставило удовольствие выйти замуж столь недостойным образом, после дуэли? Когда в глазах всего света ты был бы вынужден на ней жениться? Но она была готова позволить этому случиться, и приняла бы твое предложение, если бы ты только его сделал. На это Михаилу нечего было ответить, и он только открыл рот, чтобы возразить, как понял, что Сергей был абсолютно и бесповоротно прав. Эта мысль доходила до него медленно, но верно. — Не знаю, кого она по-твоему там любит, — Сергей решил продолжить. — Но только слепой мог не заметить ее к тебе расположения. Такая девушка, как она, способна только на глубокие привязанности. Не буду допытываться, что произошло между вами, но, думаю, что вы оба были не правы. А ты идиот, Мишель. — Я идиот, — одними губами произнес Михаил, совершенно сбитый с толку. — Но наше Дело?.. — А что с ним? — Что, если не удастся? — растерянный, Бестужев опустился на скрипучую кровать. — На что я ее обреку? — До Дела еще нужно дожить, — Сергей, видя состояние товарища, сел рядом и опустил руку ему на плечо. — Ни к чему так рано лишать себя счастья. К тому же, на нашей стороне правда, значит, виктория неизбежна! Только сейчас Михаил заметил парадный мундир Муравьева, накинутый на спинку стула, вычищенный настолько тщательно, что он казался почти новым. Бестужев перевел вопросительный взгляд на друга. — Да, Мишель, — Сергей улыбнулся. — Сегодня я собираюсь поговорить с матерью Анны. Михаил чувствовал себя одураченным, но кем? Сыграл сам с собою злую шутку, сам и виноват, нечего других искать. Он поднялся и обратно подвязал саблю. Несмотря на бессонную ночь, он чувствовал себя болезненно бодрым. — Куда ты? — Сергей поднялся вслед за товарищем. — Неужели снова к Турбиным? — Нет, — Бестужев мотнул головой. — Я возвращаюсь в полк. Мне нужно обо всем подумать. Михаил все еще не мог решиться на что-то окончательно. Все время вспоминались предложения Лизы, которые принять он не мог по умолчанию. Делать карьеру за счет жениной родни? Вот так сразу стать должником? Нет уж, увольте! И дело здесь было вовсе не в защите собственной чести, а в том, что отношения, в которых он не был бы равным своей жене, были заранее обречены на взаимные страдания. Больше всего на свете (помимо самого себя, конечно же) он ненавидел сейчас великого князя Николая Павловича, настоявшего на таком суровом наказании для, по сути, безвинных семеновцев. Уйти в отставку он не мог, в отпуск – тоже, перевестись куда-то – тем более. А еще он ненавидел его за саму возможность того, что он мог хотя бы нравиться Лизе… Нужно было обо всем подумать, найти решение. Вот только теперь уверенности в том, что это было нужно и Лизе тоже, у Михаила больше не было – уж слишком сильно он ее обидел.***
— Барышня, какая же вы беленькая! Лиза зашла в жарко натопленную хозяйскую баню абсолютно нагая, оставив простыню, в которую была замотана до этого, на скамье в предбаннике. Ее кожа, тщательно скрываемая от солнечных лучей, была до того светлой, что действительно почти светилась в темноте парилки, заставляя крепостных девушек, призванных на помощь, трепетать от восхищения. Если Глаша была спокойна, то другая, Авдотья, почти завидовала этому телу, не знавшему тяжелого труда и загара. Конечно, понятия красоты разнились у господ и простого люда, и на взгляд обоих девушек Лиза была чрезмерно худой: впалый живот, выдававшиеся ключицы, тонкие руки и совсем небольшая, бледная грудь. Конечно, Глаша, как камеристка, знала, что барышня несколько поправилась на деревенской еде, но не могла про себя ее не жалеть – чуть-чуть бы еще набрать! В бане Лиза бывала не так часто, но хорошо помнила еженедельные походы в купальни при Смольном институте, когда в одном помещении одновременно мылось с десяток девиц. В этом смысле сейчас она была полноправной госпожой, потому что ею занимались сразу две девушки. Веселая Авдотья болтала без умолку, и этот настрой против воли передался и Лизе. — Поддай-ка еще пару, Глашенька! Камни зашипели, и по бане стал разноситься аромат предварительно заваренных трав. На стенах висели полыневые веники, весь полок был увешан ткаными ковриками, которыми накрывали ульи на барской пасеке, а потому они пропитались прополисом. Все это разнотравье и мед превратилось в ароматный пар, и Лиза глубоко дышала, вся покрытая мелкими каплями пота. В парилке было темно – только через маленькое оконце лился золотистый луч вечернего солнца. Лиза смотрела на муху, бившуюся в мутное стекло, и думала о том, как трудно будет возвращаться в Петербург после того, что произошло. — Сегодня Иван Купала, — Авдотья снова поддала из ковша на камни и начала размахивать веником, разгоняя ароматный пар. — Вся вода имеет чудодейственную силу. Надобно искупаться вам в речке, барышня, чтобы хворь не пристала. — Прямо так? — Лиза смущенно себя осмотрела. — Прямо так, — Авдотья рассмеялась. — Сейчас мы вас напарим и бегите. Нырнете, и мы вас сразу в простыни, никто ничего и не увидит. Барыня всегда так делает. Последний аргумент крепостной совсем убедил Лизу, и она залезла обратно на полок. — Ну, тогда парьте как следует! Глаша с Авдотьей постарались на славу, и нежная кожа барышни изрядно порозовела. Подначиваемая улюлюканьем девушек, Лиза выбежала на улицу, молнией пронеслась по крошечному пирсу и нырнула. Холод речной воды разрядом пробил все разогретые банным жаром конечности Лизы – каждый сантиметр обнаженной кожи покрылся мурашками. Она зачем-то открыла глаза. Под водой было темно, но почему-то не страшно. Время как будто застыло, и Лиза всматривалась в глубину, как будто чего-то ожидая. Может, сейчас оттуда протянет руку русалка и спасет ее от суеты того, верхнего мира? Во время Ивана Купалы и не такое может произойти. Тогда не придется выныривать и решать свои проблемы, думать о будущем и страдать от того, что оказалась не нужна. Испугавшись собственных мыслей, Лиза толкнулась наверх, чувствуя, как тяжело стало в груди от нехватки воздуха. — Барышня, как же вы нас напугали! — Глаша тут же укутала Лизу в простыни, без конца обтирая. — Вы так долго не поднимались наверх, что я уже было собралась прыгать за вами! Лиза ничего на это не ответила, лишь попросив чаю. Больше ей окунаться в речку никто не предлагал, а Авдотья, чувствуя хандру юной графини и окатывая ту из чарки все приговаривала: — С гуся вода, с лебедя вода, а с барышни нашей вся худоба! Уже через полчаса Лиза, румяная и чистая, умасленная турецкими маслами, сидела со всеми на веранде и пила чай из пузатого самовара, черпая из блюдечка ягодное варенье. Супруги Турбины и Софья Ивановна играли в лото и без умолку болтали. Лиза же после бани чувствовала себя совершенно обессиленной и по большей части молчала, наблюдая за собственным отражением на дне фарфоровой чашки. — Вам нужно почаще ходить в баню, Елизавета Андреевна, — Алексей Иванович, исполнявший в этот раз роль ведущего, вытаскивал из шелкового мешочка бочонок. — Одиннадцать – барабанные палочки!.. Здорово разгоняет кровь и добавляет здоровья. Поблагодарив за совет, Лиза поднялась – пусть ее лучше считают больной, чем несчастной. Ей совсем не хотелось признавать того факта, что на самом деле она глубоко мучилась. Горе разъедало ее сердце, как коррозия – быстро и беспощадно. Лиза часто вспоминала о данном себе обещании не страдать по Михаилу, но мысли то и дело возвращались к нему. Мучил всего один вопрос, за ответ на который графиня отдала бы очень многое: «Почему?». Почему он отрекся от нее, если раз за разом клялся в любви? Почему он просто не мог позволить ей исправить все, дать им шанс? Лиза убеждала себя, что он ее вовсе и не любил, что она была достойна большего. В такие минуты она не могла не вспоминать о великом князе Николае, а также о Сергее Гагарине. О первом – с горечью, о втором – со смятением на душе. Интересно, а если бы Мария Федоровна не подловила ее в Аничковом дворце и не намекнула бы на то, что поощряет возможную ее связь со своим сыном, то Лиза бы повела себя по-другому тогда, в царскосельском парке?.. Что бы она ответила? Но возможно ли было ответить по-другому? Лиза снова вспомнила бал в честь дня рождения императрицы и свой танец с великим князем, несколько других танцев на чужих приемах с ним же, их неловкие занятия живописью, разговоры… Щеки ее тут же загорелись, и она приложила к ним ладони, надеясь унять румянец. Служи она другой императрице или великой княгине, наверное, она могла бы ответить Николаю взаимностью, но стать второй Нарышкиной, принесшей столько боли Елизавете Алексеевне, Лиза не могла и не хотела. И все же ей было жаль того, что не случилось – какая-то часть ее души тянулась к Николаю, но это было не то, что с Михаилом – это было другое. В великого князя она была влюблена (теперь можно было признаться себе в этом) как в кого-то, стоявшего несомненно выше, Бестужева же любила, как равного. Поднявшись к себе, Лиза вскрыла новое письмо от князя Юсупова, в котором он, помимо прочих новостей, сообщал о смерти от чахотки юной Софьи Нарышкиной, дочери государя от замужней Марии Антоновны. Странное чувство смятения и какого-то суеверного страха поднялось в душе Лизы, и она даже опустилась на кровать, продолжая сжимать в руках испещренную мелким почерком бумагу. Нимфоподобная Софья была существом не от мира сего, но государь любил ее всей душой. Как это ни было странно, но Елизавета Андреевна питала к незаконной дочери своего царственного мужа нежные чувства. Лиза, старавшаяся делить все привязанности своей августейшей госпожи, как ни старалась, не могла найти в маленькой Нарышкиной того, что в ней видели ее родители и императрица. Проще говоря, графиня ревновала, но новость о смерти девушки неожиданно сильно всколыхнула все ее сознание. Тут же Лиза вспомнила, что Софья была помолвлена с графом Шуваловым, который очень плохо скрывал свое истинное отношение к невесте – она была для него всего лишь способом ближе подобраться к государю и получить назначение получше. Шутка ли – зять самого императора! Ну и пусть жена была дочерью всего лишь любовницы царя, а не жены – все равно она Романова. Злые языки даже поговаривали, что Шувалов был в чрезвычайно близких отношениях со своей будущей свекровью. Графа Лиза знала плохо, зато хорошо знала развратный нрав Марии Антоновны, а потому вполне могла этому поверить. В эту же секунду Лизе вспомнилось, что руки Софьи домогался в свое время и князь Сергей Гагарин, точнее, его честолюбивая мать. Вся беда была в том, что графиня Шувалова была гораздо более близкой подругой Нарышкиной, чем княгиня Гагарина, и шансы Сергея оттого были невелики. Но тот, похоже, не расстроился, раз попросил руки у Лизы. Интересно, он все еще был тверд в своем решении? Заинтригованной холодностью графини Ланской, князь Сергей был бы крайне польщен, если бы узнал, что теперь она уповала на этот брак, как на единственно для себя возможный. Лиза была готова выйти за него замуж, не видя для себя более иного выхода, забыв обо всех препятствиях. Отец возвращался в Петербург, очевидно, надолго, если не навсегда, и для нее было бы лучше подобрать себе достойного мужа как можно быстрее. Брак с Бестужевым перешел в разряд глупой мечты, невозможной и даже унизительной, и Лиза всерьез готовилась к тому, чтобы стать княгиней Гагариной. Пустым взглядом Лиза смотрела в окно, чувствуя себя прегадко. Ей было стыдно из-за своей неприязни к Софье – она почему-то чувствовала себя виноватой, словно, прояви она хоть каплю сострадания к несчастной, то могла бы отсрочить гибель этой нимфы. Да, нимфы. У Софьи были голубые блюдца-глаза, которыми она смотрела всегда с каким-то смирением, совершенно задавленная своей ужасной матерью. Худенькая, бледненькая, на язык просилось только одно – «моль», а на отца была похожа так, что никто и не сомневался, в том числе и легкой близорукостью. Все-таки Лиза бывала иногда безжалостна, не прощая никому слабости – ни себе, ни Николаю, ни тем более Михаилу. Впрочем, плакать она не собиралась – вместо этого пообещала себе вечером помолиться за новопреставленную. Кроме милости к чужой душе Лиза хотела бы просить и смирения для своей собственной: внутри все рвалось и стонало, и каждое движение твердило о том, что не в ее воле было изменить другого человека. Ход ее мыслей нарушила залетевшая откуда-то муха, бившаяся в закрытое окно, когда рядом было открыто соседнее. Мысли Лизы вернулись к Сергею Гагарину. Он был неплох по всем пунктам: не сильно старше, богат, красив, знатен и совершенно не скучен. Соответствие негласному списку требований к идеальному мужу почему-то не дарило той радости, которую испытывали другие барышни ее возраста и положения (то есть, на выданье). Князь Сергей не был ей противен, более того, он ей нравился, и еще до отъезда из Петербурга она была склонна к тому, чтобы ответить ему взаимностью, но… она его не любила. С этой проблемой можно было бы ужиться, свыкнуться и построить собственное счастье, но Лиза еще не до конца подавила в себе надежду на иной исход, от того и страдала. В такие вечера, как этот, когда хозяева и гости, намывшись в бане, собирались на веранде, играли в лото и карты, пили чай и все время разговаривали, проще всего было спрятаться в библиотеке – она у Алексея Ивановича была чуть ли не лучшей в округе, богаче была только, пожалуй, у графини Браницкой. Ни дворовые, ни домовые без надобности сюда не ходили, да и какая им была нужда? Отсутствие грамотности лучше всего отваживало от ценных экземпляров на французском, немецком, греческом. На русском было совсем немного, в основном религиозная литература и жития святых. Поэтому Лиза крайне удивилась, когда заметила у дальнего стеллажа Пелагею, занятую какой-то потрепанной книжкой. Крепостная снова была не в крестьянском сарафане, а в каком-то подобии господского платья из хорошего льна, что еще раз заставило изумиться барышню. — Что ты здесь делаешь? Лиза спрашивала спокойно, но Пелагея вздрогнула всем телом, услышав ее голос. Крепостная искренне считала, что отчего-то не понравилась барышне и с самых первых дней старалась не попадаться той на глаза. За новыми платьями, к счастью, графиня больше не обращалась, и Пелагея отсиживалась в людской или на половине барыни, чтобы не раздражать лишний раз. — Барышня… — Пелагея мямлила, пытаясь найтись с ответом. — Я… У Лизы сложилось стойкое впечатление, что ей сейчас попытаются соврать, поэтому она просто подошла и протянула руку вперед, ожидая, когда Пелагея вложит в нее книгу. — «Книга житий святых, издание третье», — Лиза повертела в руках книжку и вернула ее обратно Пелагее. — Вы не подумайте, я не ворую, — крепостная все еще не смела поднять глаза. — Барыня сами мне разрешили брать… — Ты, что же, грамотная? — Обучена чтению и письму, — Пелагея кивнула. — Интересно, — при появлении Пелагеи Лиза не могла не вспомнить другого человека – двоюродного брата Павла. Что-то их связывало, и Лиза отказывалась верить, что младший Турбин был из тех распутных бар, что подминали под себя простых девушек. — И кто же тебя научил? Уж не Павел ли Алексеевич? — Что вы! — Пелагея мучительно покраснела, насторожив Лизу, но все еще не поднимала глаз. — Я раньше была крепостной у ее сиятельства графини Браницкой, для младшей дочери ее шила платья. Она-то меня и научила. — А как же ты оказалась у Турбиных? — Меня… — в первый раз Пелагея подняла на Лизу глаза, впрочем, тут же опустив. — Меня графиня уступила, после смерти барышни от грудной болезни. Лиза сама не знала от чего, но у нее сжалось сердце. Она не страдала от владения душами и никогда не задумывалась о чувствах и нуждах крепостных, считая, что ее делом было владеть, а не управлять, но сейчас, столкнувшись один на один с несвободой, Лиза как будто бы устыдилась. Никогда прежде она не была настолько близко к крестьянам, как в Малороссии, и это неожиданно угнетало. — И много ли ты читаешь? Пелагея про себя молилась, чтобы этот допрос побыстрее завершился, но, похоже, барышня не была намерена прекращать. Крепостная знала, что сможет соврать при надобности, но боялась гнева божьего, как искренне воцерквленный человек. — Немного, — Пелагея уже много раз пожалела о том, что в первые дни позволяла некоторую дерзость поведения в отношении графини – может, не стоило тогда смотреть ей в глаза? Может, она это запомнила и разозлилась? — По книге в месяц, как правило. — По книге в месяц, — Лиза позволила себе усмешку, проводя указательным пальцем по ровным рядам книг. Создавалось ощущение, будто она не знала, что хочет взять, а было совсем наоборот. — Многие мои знакомые барышни осиливают не больше одной книги в год. Вот смеху будет, когда я скажу, что крепостная читает больше. Тонко чувствовавшая обстановку Пелагея сначала было выдохнула, а потом, услышав продолжение фразы, покраснела с новой силой. Лиза не преследовала цели унизить ее – слова вырвались сами собой из-за убеждения, что у крепостных не могло быть гордости. По мнению графини они были совершенно иными, чем господа, и никакие высокие чувства крестьянами овладевать не могли, но вовсе не из-за разниц в природе – из-за разниц в положении и воспитании, которое и делало господ господами. — А как тебе живется у Турбиных? Никто не обижает? — Лиза повернулась, одновременно снимая с полки одну из книг – сочинение английского путешественника об индийских верованиях. — Что вы! Ни на что не могу жаловаться, барыня крайне добра ко мне. Лизу удивляли складные и вежливые ответы крепостной, словно та была воспитана в приличном доме, а не в деревне. Неужели же молодая графиня Браницкая была настолько привязана к своей швее, что занялась ее воспитанием? — Ты можешь быть свободна. Прозвучали заветные слова – Пелагеи тут же след простыл. Лиза не могла выбросить из головы ту картину ночной встречи Павла и крепостной, но сразу поняла, что ничего от девушки не добьется – та словно язык проглотила. И боится, и презирает – это графиня поняла сразу, а при таком раскладе даже и пытаться не стоило. Испугает, да и только. Но остаться в одиночестве у Лизы не вышло – дверь в библиотеку снова открылась, и половицы заскрипели под Павлом. — Как вы вовремя, мой любезный кузен, — уже надев маску почти что придворной веселости, Лиза улыбалась. — С легким паром вас. — Благодарю вас, — растерявшись от такой реакции, Павел не знал, что делать дальше и встал прямо у дверей. Умытый и сияющий здоровьем, он был так хорош, словно сошел со страниц сказки, как какой-нибудь добрый молодец. — Вы ожидали увидеть здесь не меня, правда? — Лиза продолжала ходить вдоль стеллажа с книгами, выбирая что-нибудь еще и поглядывая на румяного после бани Павла. — Что вы, — он замялся, но не продолжал. — Я вообще не ожидал здесь никого увидеть в такое время. — Я тоже, но встретила здесь Пелагею, — Лиза пожала плечами, покрытыми цветастой шалью. — Вы знали, что она умеет читать? — Знал. Лиза сделала вид, что не удивилась, но теперь ей нечего было сказать в ответ – она надеялась, что он будет отрицать. — Вас это удивляет? — Очень, — оба сели на банкетку у окна. — Признаться, Пелагея – первая грамотная крепостная, которую я встретила. — А много ли вы видели крепостных? — Лиза удивленно подняла на него глаза. — Простите, я вовсе не желал быть грубым. — Нет-нет, вы совершенно правы, — Лиза вздохнула. — Я очень мало знаю о жизни простых людей. Можно сказать, что ничего и не знаю. — Да вам и не нужно, — Павел улыбнулся, но Лизе показалось, что снисходительно. — О, пожалуйста, молчите! — Лиза покачала головой. — Не нужно говорить, что будто бы счастье девушки состоит в муже, детях, и так далее, и что я скоро выйду замуж и буду, соответственно, совершенно счастлива. — А разве это не так? Лиза внимательно посмотрела прямо ему в лицо, как будто что-то решая для себя. — Мне бы хотелось в это верить, — сначала Лиза отвечала уклончиво, но Павел казался ей не похожим на всех остальных, и это вызывало на откровенность. — Павел Алексеевич, вы стали свидетелем моего бесчестья… — Лиза… — Нет, подождите, — она накрыла его ладонь своею, призывая к молчанию. — Это так, это факт. И я благодарна вам, что вы не напоминаете об этом, сохраняя со мной истинно теплые отношения. — То, что произошло – не ваше бесчестье, а господина Бестужева-Рюмина, — против воли Павел понизил голос. — Вы не виноваты, не мучьте себя напрасно. Вы угасаете, горюете, я это вижу. Как я могу помочь вам? — Вы сделали для моего счастья больше, чем кто-либо еще, — Лиза улыбнулась, но как-то грустно. Она не хотела, чтобы разговор зашел о произошедшем, но, раз уж это произошло, то ей было приятно, наконец, облегчить душу. Переживания бродили внутри, как дурное вино, и отравляли не хуже яда замедленного действия. Вскрыть этот нарыв казалось спасением – а как он иначе заживет? — Я благодарна вам, и, уверяю, вовсе не ставлю на себе крест. — Вот как? — Павел вскинул брови. — И кто же счастливец? Плечи Лизы опустились, она отвела взгляд. Сейчас она озвучит свои замыслы – и они станут явью, обретут форму. Павел же истолковал ее замешательство по-своему: он подумал, что задел свою кузину за живое, впрочем, так оно и было. Лизе было горько это признавать, но она часто думала о том, что благородные девушки были вынуждены так же, как и дамы низкого поведения искать, кому бы повыгоднее отдаться. В смысле, кому доверить свою жизнь, ведь счастье женщины, как считается, главным образом зависит от ее мужа, и никакое другое достижение не может быть важнее, чем удачное замужество. — Вы узнаете о нем одним из первых, любезный Павел Алексеевич, — Лиза улыбнулась уголком губ. — Но я имела ввиду, что из-за маленькой сердечной раны вовсе не собираюсь надевать чепец старой девы. Павел улыбнулся, сжимая руку Лизы. Она была столь благоразумна, что он гордился ею, как брат может гордиться сестрой. Как мужчина же он имел все основания считать ее немного бессердечной, но разве она не сделала достаточно для построения своего счастья? Павел еще не знал, что Лиза предлагала Бестужеву в случае, если он на ней женится, но она и не собиралась ему рассказывать. Графиня боялась прослыть бесстыжей девицей, которая не в состоянии привлечь мужчину личными качествами, а потому прибегает к разным посулам, но ее непременно удивила бы реакция брата, узнай он, что Михаил отказался именно по причине обещаний – Павел тут же простил бы его за все. — Я очень рад, что вы так настроены, — Павел взял Лизу за руку и коснулся губами костяшек пальцев. — Вы должны верить мне, что в вашей жизни еще взойдет счастливая звезда. — Охотно верю вам! — Лиза рассмеялась. — Но вы лучше скажите мне, когда взойдет ваша. Никогда не поверю, что сердце ваше никем не занято, и что вы не собираетесь жениться. В городе барышни головы сворачивают, когда вы, любезный братец, едете на своем Гнедке по улице. Лизе очень хотелось сменить тему, и она решила пожурить брата за его интерес к своей личной жизни, проявив такой же интерес к его собственной. — «Описание верований жителей индийских колоний», — вместо ответа Павел взял из рук Лизы книгу. — Вы знаете, о чем она? — Надеюсь о том, что обещано на обложке, — Лиза улыбнулась, все еще ожидая ответа. — Я читал ее, когда приезжал сюда в прошлый раз. Индусы верят в переселение душ, и что наша текущая жизнь является лишь подготовкой к следующей, лучшей жизни, ради которой мы должны стараться. Вам не кажется это несправедливым? — Полагаю, что я смогу составить свое мнение лишь после того, как прочту книгу, — Лиза слегка нахмурилась, не зная, чего ожидать. — Отвечая на ваш прошлый вопрос я скажу, что городские барышни меня не интересуют, — Павел был серьезен, как никогда. — Счастье свое я вижу рядом с человеком, с которым наше разлюбезное общество разделило нас, подарив мне все, а ей – ничего. — Так она бедна? Павел в этот момент выглядел слегка раздраженным и возбужденным одновременно. Он не переставал поглаживать свои усы, как будто готовился признаться в чем-то ужасном. — Я уже давно хотел ответить чем-то равноценным на вашу со мной откровенность, Елизавета Андреевна, потому что твердо верю в вашу безукоризненную честность, ум и умение отделять дурное от хорошего, — Павел, до этого смотревший куда-то в сторону, наконец, повернулся к Лизе. — Поверите ли вы мне, если я скажу, что испытываю самые чистые, самые невинные чувства к крепостной девушке? У Лизы чуть было не вырвалось: «Невозможно!». Маленький рот ее округлился, но она тут же поджала губы. — Это Пелагея? Она была бы рада ошибиться – в ее воображении Павел был слишком хорош, чтобы питать какие-либо чувства романтического свойства к такой неинтересной девушке. Тот это почувствовал и не смог скрыть своего разочарования. Он уже давно мучился от того, что никому не мог доверить своих чувств без того, чтобы быть осужденным и сейчас почти жалел о минутной слабости, не встретив сиюминутного сострадания. — Вижу, что вы удивлены, — Павел смутился и встал. — Да, это она. Но я еще раз настаиваю на том, что чувства мои искренни и чисты и, более того, для нее не обременительны. Будьте уверены, взаимностью она мне не отвечает. Лиза вся покраснела от волнения, не зная, что сказать. Павел сделал несколько шагов от одной стены библиотеки к другой и вернулся к банкетке. — Я благодарна вам за вашу искренность и уверяю, что никто и никогда не узнает о том, что вы мне сказали, — графиня пыталась подобрать вежливые слова, которые дали бы ей время обдумать признание брата. — Но… — Вам интересно, чем она могла меня пленить? — разволновавшийся Павел слегка нервически усмехнулся. — Вы даже не представляете, Лиза, как на самом деле умна и одновременно добродушна эта девушка! После того, как я узнал ее ближе, я не могу смотреть на других, и считаю глубокой несправедливостью тот факт, что мы разделены непреодолимой сословной пропастью. Я не смею даже надеяться, что отец когда-либо позволит мне жениться на ней, даже если бы она ответила мне взаимностью. У Лизы было много соображений на этот счет, начинаю с того, что он был несравнимо выше нее по статусу и заканчивая тем, что крепостная вообще не могла оценить всю глубину чувств, которые испытывал к ней барин, по причине своей ограниченности, но она молчала. Павел был до того взволнован, что Лиза боялась его лишний раз обидеть. — Я не верю, что вы склонны к дурному, а потому не могу осуждать вас, — Лиза коснулась его предплечья. — Но не скрою своего непонимания… — Вы бы поняли, если бы знали, как Пелагея не похожа на других крепостных! Юная графиня Браницкая от скуки научила ее читать и писать, привив привычку к размышлениям, что, согласитесь, совсем не свойственно нашим крестьянам. Но, когда она умерла, Пелагея оказалась продана моей матери на правах обыкновенной крепостной… Внезапно осознание того, какую нежность питал Павел к этому ничтожному по сути своей существу заставило Лизу устыдиться самой себя. Двоюродный брат поднялся в ее глазах еще выше, чем прежде, но не из-за того, что не считал постыдным любить крепостную – Лизу поражала глубина его души. Этот бравый гусар мог без труда добиться руки любой девушки, но страдал из-за невзаимности обыкновенной крестьянки. — Простите, кажется, я наговорил вам лишнего… — Павел поднял глаза, очнувшись, как от бреда. — Прошу вас не судить меня строго, дорогая сестра. — Ваши чувства не заслуживают осуждения, и я никому не скажу о том, что слышала, — Лизе почему-то захотелось прижать голову брата к груди. — Мы сохраним с вами тайны друг друга. Мое сердце также разбито, но я буду молить Господа о том, чтобы он был милосерден к вам. Говорила это и думала: «И ко мне тоже, Отче! Прояви и к моему бедному сердцу немного милосердия, иначе оно не выдержит!».***
Граф Андрей Георгиевич Ланской прибыл в Петербург и, пробыв в своем новом доме на Мойке не более часа, сразу отправился в Зимний Дворец, где ему была назначена высочайшая аудиенция. Он не был в столице вот уже несколько лет. Покинув Петербург десять лет назад, граф Ланской обосновался на Кавказе под начальством генерала Ермолова, своего старого друга, с которым прошел всю войну. Работы было много: горцы не давали покоя русским гарнизонам, но, кроме этого, существовала еще и мирная гражданская жизнь, которую необходимо было не только защитить, но и хотя бы установить. Устройство городов требовало значительных усилий, и граф Ланской по праву мог гордиться своим вкладом в становлении Кисловодска, богатого минеральной водой, в чьих чудодейственных свойствах он не сомневался - только она могла облегчить боевые раны до такой степени, что граф почти не страдал. Впрочем, большую часть времени он проживал в Пятигорске, поселении более старом, а потому лучше обжитом, впрочем, никакого сравнения с Петербургом он все равно иметь не мог. Тем временем, в столице было достаточно жарко, и город наполнился неприятным запахом прелого лошадиного навоза и застоявшихся в каналах нечистот. Долгое отсутствие дождя сыграло с Петербургом злую шутку, и граф Ланской прижимал к носу надушенный платок, трясясь в гербовой карете. Андрею Георгиевичу был свойственен определенный педантизм, впрочем, упрекнуть его в боязни «грязной работы» было нельзя. Он точно так же дышал горной пылью, преодолевая скалистые перевалы, останавливался вместе с солдатами в кишлаках и обливался потом под ярким кавказским солнцем. В коридорах Зимнего дворца граф Ланской встретил целое множество знакомых лиц, церемонно с ними раскланялся и обсудил какие-то малозначительные, но светские вещи. Никому из старых знакомых не приходилось гадать, почему это Андрей Георгиевич, отличавшийся безупречной службой на Кавказе, был возвращен в Петербург высочайшим указом – графу Аракчееву никогда не нравился генерал Ермолов, безраздельно управлявший Кавказом, и он вознамерился лишить его одной из рук, но немного просчитался. Государь вместо того, чтобы поставить графа Ланского на почетное, но незначительное место, уготованное Аракчеевым, решил назначить того главой третьего отделения своей канцелярии, чем несказанного разозлил своего «преданного слугу и друга». Подобное усиление позиций не могло не привлечь внимания в определенных кругах, и граф Ланской уже был приглашен во многие дома Петербурга – все хотели, чтобы глава тайной полиции был другом, а не врагом. — Андрей Георгиевич, как я рад! Доложив о себе адъютанту его величества, граф Ланской принялся ждать приглашения в общей приемной. Обернувшись, он заметил старшего князя Гагарина, с которым близко сошелся во время заграничного похода русской армии. — Василий Александрович! Счастлив вас видеть! Обнялись и расцеловались трижды, по-русски. Князь Гагарин оглядел друга и одобрительно кивнул. — Настоящий южанин! Признавайся, много крови у горцев попил? Граф Ланской лишь рассмеялся, но в его улыбках и смехе была настораживающая особенность: голубые глаза его никогда не улыбались, противореча мимическим морщинам. У князя Гагарина, человека добродушного, но чуткого, по спине прошел неприятный холодок. — Лучше спроси, сколько они у меня попили, — оба отошли в сторону. — Горный воздух наполнен опасностью. Василий Гагарин все никак не мог оторвать взгляда от некогда близкого друга, сравнивая графа сегодняшнего и того, из прошлого. Андрей Георгиевич, высокий и стройный, как все Ланские, сохранял чисто молодецкое изящество, но лицо его, приобретшее значительный южный загар, посуровело, то ли под воздействием горного ветра, то ли от нелегкой гарнизонной жизни. — Государь готов вас принять. Подошедший адъютант, доложив, тут же отошел обратно к столу. Глаза князя Гагарина тут же забегали – он жалел, что удалось поговорить с графом так мало. Все-таки он специально ехал сюда, выдумав какое-то придворное дело, чтобы аккуратно, со свойственной ему деликатностью прощупать почву на предмет того, готов ли Андрей Георгиевич отдать свою дочь замуж за его сына. — Я дождусь вас, любезный друг, — князь Гагарин пожал графу руку. — Нам нужно многое обсудить. — Буду рад, — граф Ланской снова улыбнулся одними губами и скрылся за дверьми царского кабинета.