Сравню ли с летним днем твои черты? Но ты милей, умеренней и краше. Ломает буря майские цветы, И так недолговечно лето наше… У. Шекспир, 18 сонет
Княгиня Воронцова, прожившая несколько лет во Франции, с гордостью говорила, что ничто не сравнится с русским пикником. Никаких «носовых платков» (так она называла бутерброды с огурцом) или теплого вина не было и в помине – только свежая и вкусная еда, шампанское в мелко исколотом льду, добытом крестьянами в близлежащей соляной шахте, и приятная компания. Лиза честно старалась разделять всеобщее веселье. В конце концов, она отлично знала главное правило большого и малого света – ты быстро становишься изгоем, если не сумеешь быть интересным и приятным. Отсутствие внимания было для привыкшей к нему Лизы хуже, чем головная боль во время перемены погоды, и также невыносима. Больше интересности свет ценил только легкость мысли. Никому не хотелось задумываться о вечном, но сегодня голова Лизы была тяжелой. Она бы многое отдала за непосредственность своих сверстниц, вставлявших полевые цветы меж лент шляпок. Даже Мария Раевская, казалось, оправилась от странного приступа, вызванного страхом будущего, а вот Лиза не могла. Больше всего на свете ей хотелось вернуть себя прежнюю – легкую, как дыхание лета, быструю, как мысль, и смешливую, как ребенок. Но глубина переживаний заметно осаживала, и Лиза больше не могла быть душой компании, хоть и вспоминала прежние посиделки с такими же, как и она, девицами-фрейлинами. Но почти все из них уже вышли замуж, кто-то уже стал матерью, как Каташа, а она… все еще «несорванный цветок». Все пытается оставаться прежней, не замечая, как река времени обточила ее, словно камень, придав форму, подходящую обстановке. При мысли об этом возникала странная гадливость. В общем и целом, Лизе все равно было весело. Она собирала цветы вместе с остальными барышнями, чтобы затем положить их между страниц книги и сохранить красоту на более долгий срок, чем им было отмеряно. Мужчины, как и всегда, не довольствовались такими простыми развлечениями, как прогулка на свежем воздухе – после обеда осталось множество пустых бутылок из-под шампанского, по которым и стали стрелять, выстроив на поваленный ствол дерева. — Господа, не будем тратить мишени понапрасну! — Александр Раевский привлек всеобщее внимание, хлопнув в ладоши три раза. — Нам нужно придумать приз, ради которого мы будем соревноваться в меткости. — Замечательно! — князь Щербатов, любитель всяческих соревнований, подхватил эту идею с энтузиазмом. — Что же вы предлагаете, Александр Николаевич? — Все подвиги совершаются ради внимания дам, — с этими словами он бросил жаркий взор в сторону княгини Воронцовой. Та покраснела, как девочка. — В качестве приза я предлагаю право первого танца на вашем балу с любой из собравшихся красавиц тому, кто выбьет больше всего бутылок. Идея была встречена с воодушевлением. Милое и безвредное рыцарство развлекало публику, изрядно заскучавшую и разомлевшую после еды и свежего воздуха. Некоторые уже откровенно дремали, как, например, старая графиня Потоцкая. — Не бойтесь, милая сестра, — Павел Турбин уже держал револьвер наготове. — Я не позволю никому обойти себя в этом состязании. К слову, пригласить на первый танец я собираюсь вас, если вы, конечно, не против. — Я-то не против, — Лиза улыбнулась, прокрутив в руке зонтик. — Но все же ваша самонадеянность меня веселит. К тому же, вам есть, из кого выбирать – недостатка в прекрасных барышнях не наблюдается. — То есть, вы мне отказываете, Лиза? — усмехнувшись, Павел подкрутил усы. — Нет, — она пожала плечами. — Выбор за вами в случае победы, но я не хочу, чтобы вы так рьяно огораживали меня от любой опасности чужого внимания. Я в состоянии справиться сама, если вы понимаете, о чем я, милый брат. Вот так – уже не нужен! Павел немало удивился такому ответу, хотя и должен был его ожидать: Лиза нисколько не была похожа на барышню, которой бы требовалась постоянная защита. И все же, внешне согласившись, Турбин про себя решил, что не оставит попыток встать между ней и Бестужевым. Тем временем, лакеи уже выставили все оставшиеся бутылки на пустом бревне. Решено было стрелять по следующему правилу: побеждает тот, кто в последнем попадет с большего расстояния. Участвовать вызвалось сразу несколько человек, среди которых были: князь Волконский, Сергей Муравьев-Апостол, Михаил Бестужев-Рюмин, Александр Раевский, Павел Турбин и еще несколько офицеров из подчинения князя Щербатова. Каждому давался один шанс показать свой лучший результат, а потому оценивать свои возможности стоило трезво. Бестужеву очень хотелось победить. Это дало бы возможность поговорить с Лизой хотя бы еще один раз; пусть и всего на несколько минут, но они остались бы вдвоем – у нее не было бы благовидного предлога отказаться без того, чтобы вызвать толки, а Михаил уже понял, какую роль для нее играло общественное мнение. Он ему такого значения не придавал, тем более, что уже написал матери письмо, прося благословения на женитьбу. Для него она была делом решеным, и думал он о ней, как о скором, вполне определенном будущем. Многие начали с тридцати шагов, попасть смогли не все – две бутылки остались целые. В публике, наблюдавшей за состязанием, начал просыпаться азарт. Оставшиеся стрелки отошли еще на десять шагов. Лиза все ждала, когда станет стрелять Бестужев, но он не торопился, все пропускал вперед себя. Некоторые отошли уже на сорок шагов, а он все поглаживал усы и чего-то ждал. Было одновременно и страшно, и желанно (и даже страшно желанно), что он победит. Лиза знала, что тогда он пригласит ее, и это будет благовидный для всех предлог остаться на некоторое время вдвоем. Сердце гулко забилось в предвкушении, когда Михаил, наконец, взял в руки револьвер. Так чего же ей хотелось на самом деле? Слишком многого, чтобы получить все и сразу. Ей бы хотелось, чтобы он просто оставил ее в покое, чтобы ей не пришлось выбирать, даже тогда, когда выбор уже, по сути, сделан. Она знала, что будет с ним счастлива, но счастье это требовало огромной жертвы и отречения от правил ведения светской игры – единственной, в которой она была достаточно хороша. Если бы все зависело только от Лизы, то и выбора бы никакого не стояло. Графиня вздрогнула от очереди выстрелов, но удержалась от того, чтобы прикрыть уши, в отличие от более чувствительных барышень. Михаил широко улыбнулся и поклонился стайке девушек, вызывая смех у всех, кроме Лизы – она знала, что его взгляд был адресован ей одной. — Ах, ну какой же он душка! — Бороздина мелкими движениями обмахивала свое лицо при помощи веера. — Кто из них? — спросила другая. — Все! — для Екатерины не было ничего приятнее, чем находиться в компании офицеров – она относилась к ним, как к коробке конфет, из которой могла выбрать любую. Какого же было удивление Лизы, когда она поняла, что Михаил еще не стрелял. Уже даже Павел выстрелил, разбив бутылку с сорока пяти шагов, чем установил новый рекорд, а Бестужев только подходил к барьеру. — Всем бы такую веру в себя, как у господина подпоручика! — острота принадлежала Павлу, и тут же вызвала сразу несколько смешков. Турбин не верил, что Бестужев сможет попасть больше, чем с сорока шагов, а потому был спокоен – всех остальных он уже обошел. Лиза не могла отвести от него взгляда, что-то заставляло ее смотреть. Вокруг все тоже замерли – только Павел демонстративно отвернулся, закурив трубку. Попасть с такого расстояния было трудно, если не сказать невозможно. Но Бестужев был последним, и бутылка тоже осталась одна – все ожидали развязки. Михаил и сам понимал, что сейчас он окажется либо шутом, либо самым большим триумфатором на ближайшие две недели. Он еще не разговаривал с Лизой, но уже мысленно слышал, как она фыркает и говорит: — Мальчишество! Да, пусть так! Но это мальчишество для нее, для всех, для кого он кажется несерьезным или смешным. Все будет по-другому после этого выстрела. Лиза вздрогнула, когда бутылка разлетелась множеством изумрудным брызг. Мгновение – и опушка разразилась аплодисментами. — Браво, Михаил Павлович! — Это было невероятно! Но где вы научились так стрелять? Бестужеву было приятно принимать поздравления, потому что он знал, что заслуживал их. Да, он определенно был очень хорош. Михаил не только понимал это сам, но и видел это по лицу Лизы, а это было наградой гораздо лучшей, чем первый танец. — Кого же вы пригласите, Михаил Павлович? — барышни радовались его победе гораздо больше, чем мужчины. — Только не говорите, что еще не выбрали! — все тут же засмеялись над словами Кати Бороздиной. — Вы желаете меня смутить, мадемуазель, — Бестужев рассмеялся. — Но у вас ничего не выйдет! Определился я давно, но хочу поговорить с барышней лично, чтобы не смущать. Кто-то из девушек воскликнул, что готова подождать, и снова раздался громкий смех. Бестужев оглянулся, но Лизы и след простыл. Общество знатно взбодрилось после этого небольшого соревнования, и у пикника открылось второе дыхание. Софье Ивановне хотелось пожурить Павла за то, что победил не он, но она не стала этого делать – лишнее подтверждение тому, что внимание Бестужева к ее племяннице было проблемой. Нет, все хорошо, все идет своим чередом и никак иначе. Лиза предпочла тихо скрыться не потому, что испугалась излишнего внимания толпы, когда Михаил пригласит ее на первый танец завтрашнего балла. Она боялась именно его внимания, потому что не могла ручаться за твердость своего духа. Проще было просто скрыться, постараться отвыкнуть. Было бы странно просто уйти, но ей нужна была пауза, момент наедине с собой. На земле его найти было трудно, и Лиза, недолго думая, взобралась на дерево, подбирая юбки. Лазать по деревьям ее научил Николенька, точнее, он помог ей вспомнить, как этим здорово заниматься – ей пришлось забыть об этом, когда она надела голубое платье с белоснежным фартуком. Воспитатели в Смольном старались вытравить непослушание в своих подопечных, но в случае с Лизой случилось так, что оно просто скрылось где-то глубоко-глубоко, иногда просачиваясь наружу вот такими выходками. Она уселась на высоте примерно в два человеческих роста, опершись спиной о ствол могучего дуба и свесив вниз правую ногу. Не очень-то женственно, но зато как удобно! И заметить трудно, только если задрать голову. Здесь было чуть прохладнее, чем внизу за счет тени, но Лизе все равно было жарко. Развязав паутинку косынки на груди, она прикрыла глаза, глубоко дыша. Время летом становилось таким же густым, как мед, и ей казалось, что она застыла в жаре дня, как пчела в сиропе. Леность заполнила легкие и даже, казалось, вены, до такой степени, что и покачивать ногой не хотелось. Свежесть ветерка доносила до нее густое разнотравье, и внезапно Лиза стала совсем не против загустеть в этом дне навсегда, как в янтаре. Внизу хрустнула ветка, и Лизе пришлось открыть глаза. Конечно, она знала, что Бестужев будет искать ее, но не думала, что так скоро. Но он стоял внизу и оглядывался по сторонам в тщетных поисках Лизы. Ей хотелось, чтобы он ее искал, это почему-то было приятно. Наверное, потому, что Лиза ждала его всегда, несмотря на обстоятельства, несмотря на внешние и внутренние штормы. В Петербурге, в усадьбе Турбиных, в доме князя Щербатова. Везде. Но сейчас в ней проснулось нечто капризное, очень знакомое чувство, которое появлялось в Лизе из противоречия к ее любви к Михаилу. Как будто она говорила себе и всем вокруг: «Я, конечно же, люблю его, но это не значит, что он будет получать меньше насмешек, чем остальные! Даже наоборот!». Лиза подобрала под себя ногу и прижалась щекой к стволу, следя за тем, как Михаил заглядывал за каждый куст. Было бы лучше, если бы он и не нашел ее, если бы Лиза придерживалась своей собственной установки не сближаться с ним… Но это было бы слишком просто. И что-то заставило ее сорвать зеленый желудь и, прицелившись, Лиза попала прямо ему в затылок. Бестужев остановился и резко обернулся – Лизе стоило огромных усилий, чтобы не засмеяться, когда он никого не нашел. Она даже отвернулась, но этого оказалось мало, и смешок прорвался сквозь плотно сомкнутые губы. — Мадемуазель, я прошу вас спуститься, — Михаилу пришлось запрокинуть голову. Солнечный свет, пробивавшийся сквозь листву, ослеплял, и он сделал козырек из ладоней, чтобы видеть Лизу. — Я желаю воспользоваться своим правом победителя. — Неужели? — Лиза снова свесила ногу, все своим видом выражая независимость. — В таком случае, любая из тех девушек, — она кивнула в сторону опушки, — будет рада получить столь лестное приглашение. — Благодарю за совет, — он шутливо поклонился. — Воспользуюсь всенепременно. Лизе показалось, что он действительно уходит. Как? И это все? Она даже шумно выдохнула с возмущением и поднялась, продолжая сохранять равновесие на ветке. Но внизу что-то зашелестело, дерево застонало под весом еще одного человека, и вот уже через мгновение Михаил оказался рядом с ней. Настолько близко, что она могла разглядеть каждую его ресницу. — Что вы себе позволяете? — Лиза в очередной раз выдохнула. — Как можно?.. Воздух, горячий, как из жерла, опалял щеки. Жарко, очень жарко, невозможно близко, запредельно далеко. — Нет, подожди, — он мотнул головой. — Как можно смотреть на кого-то другого, когда есть ты? Она ничего не могла ответить. Смола времени стремительно превращалась в янтарь, и Лиза, подобно пчеле, с каждой секундой застревала все сильнее. — Я никуда тебя не отпущу, — Михаил наклонился еще ближе к ее лицу, не отрывая взгляда. Вся храбрость схлынула с нее, когда Михаил сделал шаг на ее ветку. Лиза было отступила назад и, потеряв равновесие, чуть не упала, но Бестужев подхватил ее и прижал к себе, зарываясь носом в кольца волос. Они пахли ромашкой и «Кельнской водой», которую Лиза добавляла для умывания, и сама по себе она была такая теплая, такая близкая, такая живая, что у него перед глазами все кружилось, и он сам себе казался влюбленным гимназистом – осталось только начать писать стихи. Неожиданно Лиза обняла его в ответ. Больше никаких обещаний любви, потому что вот она – любовь. Настоящая, дышащая полной грудью, уверенная в своей правоте и праве, в темно-зеленом мундире с простыми, еще не мохнатыми эполетами, с вьющимися непослушными волосами, напоминавшими рожь, с мальчишескими усами и такой преданностью во взгляде, что нельзя было не ответить взаимностью. — Я знаю, — она заглянула ему в глаза. Сердце билось быстро-быстро, вторя крыльям стрекозы, пролетевшей мимо. Реальность была лучше любого сна, и Лиза перебирала волосы на его затылке, стараясь запомнить каждую деталь лица Михаила. Тело отяжелело, и даже секундный испуг от опасности падения не мог вернуть твердости обессилившим мышцам. — Я знаю. Михаил был ошеломлен свалившимся на него счастьем, ослеплен блеском любимых глаз, сражен улыбкой полных губ, обезоружен взаимностью чувств. Ни в одной книжке не писали о том ощущении великой победы и еще большей потери, когда понимаешь, что твои надежды и упования находили отклик в другом сердце. Поддаться было просто. Бестужев чувствовал себя самым счастливым на свете человеком, чувствуя ее руки на своем лице, пьяный от цветущего лета и триумфа – любовного, общественного. Лиза доверилась ему безоговорочно, полностью, без остатка, и сейчас она, казалось, была обнажена даже больше, чем если бы была раздета. Нельзя было удержаться от того, чтобы не наклониться и не поцеловать ее, и Михаил накрыл ее губы своими, не понимая, как что-то может быть больше, чем этот самый момент, что может быть громче, чем оглушающее биение сердца в собственных ушах. — Я буду просить твоей руки у твоего отца. Лиза вздрогнула, но глаз не отвела. Борьба была бессмысленна – она уже проиграла и никогда не оправится от этой раны. Она всегда свежа, всегда пылала если не болью, то искренним чувством. — Хорошо.***
Как же могло так происходить, что никто не замечал этого всеобъемлющего, оглушающего счастья? Лизе казалось, что воздух вокруг нее должен был звенеть, как звенело у нее в ушах, когда она думала о том, что все могло получиться. Господи!.. Подумать только! Они столько раз стояли на самом краю – и счастья, и пропасти – но только сейчас из этого могло что-то выйти. От одной этой мысли голова шла кругом. Удивительно, но в поведении Лизы со стороны нельзя было заметить хоть какой-то перемены. Годы при дворе научили ее скрывать эмоции лучше, чем в любом театре. Она уже мысленно начала готовить себя к мысли о скором замужестве, чего обычно с ней не происходило – она никогда не строила планов раньше, чем появлялся фундамент их осуществления. Но концентрация счастья во всем ее существе зашкаливала, и Лиза с легкостью отбросила мысль о том, что основа из собственных иллюзий не самая крепкая. Она убедила себя в том, что все получится, и уже считала себя обрученной. В это самое время граф Андрей Георгиевич Ланской въезжал в Киев, стремясь увидеть и узнать человека, в которого превратилась его дочь, которую он помнил еще нескладным ребенком – последний раз они виделись, когда Лизе было пятнадцать, и она только выпустилась из Смольного. Увидев бриллиантовый шифр с белой лентой, окаймленной золотом, он впервые сказал ей, что гордится. И считал это достаточным. Повторять чаще он намерен не был – граф считал, что если его мнение на этот счет изменится, то он даст своей дочери об этом знать. Трясясь в открытой коляске, Андрей Георгиевич думал, в какую форму ему стоит облечь свое разочарование, когда он узнал досужие сплетни о благосклонности великого князя Николая к маленькой фрейлине императрицы. Плюмаж на офицерской шляпе подрагивал в такт каждому ухабу, каждой кочке дорог Полтавы. Граф старался не думать о том, что больше двадцати лет назад он точно так же ехал забирать свою невесту, прекраснейшую из девушек, которые ему когда-либо встречались. Мать была недовольна выбором сына – она желала видеть графиней светскую даму из прославленной фамилии, но у Андрея было свое мнение на этот счет. Во-первых, он прекрасно понимал, что не так много в Петербурге было охотниц за носителем такого «свежего» титула, который перешел к нему от дяди, «камергера постельных услуг» императрицы Екатерины, умершего, по слухам, от чрезмерного употребления средств для укрепления мужской силы. Во-вторых, ему была нужна жена, а не хозяйка салона – он уже успел насмотреться на такие семьи, в которых процветала измена и притворство. А Андрею хотелось детей. Он мечтал о сыне, который унаследует титул и приумножит славу древнего польского рода. И пусть он считал себя более русским, нежели шляхтичем, но это не отменяло мечты о передаче наследия. Но все перевернуло рождение дочери и последовавшая за ним смерть горячо любимой жены – тут уже было не до титула. Остаться бы хотя бы в своем уме от горя. Добившись многого, приумножив славу рода, Андрей Георгиевич не собирался разменивать эту монету мелко. Да, может быть, у него никогда уже не будет сына (он все еще содрогался при мысли о повторной женитьбе), но он будет у его дочери, и, граф это знал твердо, он будет не меньше, чем князем. И молодой Prince Serge великолепно вписывался в уже разыгранную в голове партию, а если дочь будет артачиться, то всегда можно устыдить ее тем, что она зря поощряла великого князя. Отцы выбирали своим дочерям женихов столетиями до него, и граф не собирался отступать от этой традиции, уверенный, что это будет продолжаться еще столько же. Графу не хотелось признаваться в этом даже самому себе, но он нервничал, почти что боялся встречи со взрослой дочерью. Они так редко писали друг другу, что он даже не представлял себе, в какого человека она могла вырасти. Красива ли она? Умна ли? Каков ее взгляд – олицетворение души? Серьезен, может быть, насмешлив? Мысленно он никогда не расставался с некоторой злобой, которая возникла в тот момент, когда он взял ее на руки и одновременно узнал о гибели жены. Андрею Георгиевичу казалось, что это маленькое существо лишило его всего дорогого, и до этого самого дня ему даже не приходило в голову, что Лиза наоборот, была не проклятьем, а величайшим даром, который он отверг. Но вот коляска остановилась у парадного входа, из дома тут же высыпали слуги в ливреях. Граф спустился и оглядел дом главы Третьего корпуса. Имея теперь постоянное жилище в Петербурге, которое нанятый архитектор старательно приводил в порядок к окончательному приезду хозяина, Андрей Георгиевич постоянно сравнивал его с чужими и представлял, какого будет возвращаться в него каждый раз. В свой дом. В свою семью. — Граф! — тут же появился князь Щербатов и крепко пожал гостю руку. — Очень рад! Поцеловались по русскому обычаю трижды, но без искренности – князь всегда казался Андрею Георгиевичу книгой под семью замками, которую невозможно прочитать. Всегда что-то себе на уме, никогда нельзя точно сказать, о чем думает. Говорят, что мы недолюбливаем людей, похожих на нас самих – и графа раздражала именно та черта, которую в самом себе он считал достоинством. — Как доехал? Как тебе наши дороги? — Благодарю, любезный друг, дороги ровно те же, что и двадцать пять лет назад, — оба рассмеялись, и князь Щербатов, даже вводя гостя в дом, не отпускал его плеча в знак дружеского расположения. От него не укрылось, как граф постоянно искал чего-то глазами. — Дочь твоя совсем тебя заждалась, а сейчас, похоже, не может спуститься от смущения, — князь с нескрываемым удовольствием закручивал усы. — Не волнуйся, за ней уже послали. Пройдем пока ко мне, совсем скоро ужин, а до него молодежь очень трудно собрать! Разлив домашнюю брусничную настойку, князь Щербатов протянул рюмку графу Ланскому. — Ну, о здравии! — Спаси бог! Граф не был большим любителем спиртного, но отказать хозяину не имел никакого права. В княжеском кабинете было приятно, свежо и тихо, но на месте Андрею Георгиевичу не сиделось. Где же была дочь? — Сколько же мы не виделись? Пожалуй, с самого Парижа? — Кажется, так. Закрытая натура графа Ланского не позволяла ему привязываться к людям, а тем более – скучать, но вспоминать о былом знакомстве было приятно время от времени, особенно, когда что-то было нужно. Таков уж он был, уважать человека мог только при условии исключительных личных достоинств, а ошибок не прощал. Это поразительно увязывалось с какой-то истинно придворной гибкостью, позволявшей не только безупречно нести свою службу, но и обзаводится целым множеством полезных знакомств. Разговор не клеился. Усталый и нервный граф все время смотрел на дверь. Князь вовсе не обижался, наоборот, хорошо понимая своего старого боевого товарища, и они оба ждали, когда же, наконец, в кабинет войдет Лиза. Но вот дверь открылась, и на пороге оказалась юная графиня. Князь Щербатов тут же удалился под благовидным предлогом, позволяя отцу и дочери остаться вдвоем. Граф смотрел на Лизу и не мог поверить своим глазам, как сильно та походила на мать в том же возрасте. Еще год, и она будет старше, чем та когда-либо сможет быть, а для него все было как будто вчера. — Здравствуй, Елизавета. Лиза вздрогнула – ее так уже очень давно никто не называл – и подошла ближе. Отец тоже застыл, казалось, в нерешительности, но все же коснулся губами девичьего лба после некоторых колебаний – он просто не знал, что делают отцы в таких случаях и никогда не задумывался. Удивительно, но Лиза одновременно была в точности такой, какой он себе ее представлял, и совершенно другой. Перед ним была красивая юная девушка, но совсем чужая, в груди, вопреки ожиданиям, не зародилось никакого родственного чувства. Все такая же посторонняя, как будто и не его вовсе. От этого жеста Лиза вся сжалась, искренности в нем никакой не было. Отец и сам не знал, как вести себя с ней, и она это прекрасно понимала. Зачем только приехал? Лиза знала это так же прекрасно, но все равно спрашивала саму себя. И все же было что-то далекое, дающее надежду на лучший исход. Два взрослых человека смогут найти решение, если уважают друг друга в достаточной степени. — Как вам дорога? — Лиза хотела продолжить «папа», но это слово неприятно резало слух. Непривычное. Странное. — Вполне сносно, — Андрей Георгиевич без конца сминал перчатки, стараясь собраться с мыслями. — Торопил кучера, чтобы быстрее доехать. Оба много раз представляли себе первый за несколько лет разговор – и у ни один не угадал, что сказать-то им будет друг другу и нечего. Граф хотел подвести дочь к разговору о замужестве плавно, как он всегда это делал, принимаясь за любое дело (даже планируя атаку он никогда не ударял резко и опрометчиво, предпочитая сначала запутать противника и заманить в ловушку). По ее прямой спине и открытому взгляду Андрей Георгиевич сразу понял, что Лиза обладала своей собственной волей, с которой, как правило, считались, и действовать нужно аккуратно и убедительно. В конце концов, он не желал чинить насилия. Впрочем, для достижения цели были хороши все средства. — Нам нужно будет о многом поговорить, — нет, Лиза была похожа и на него тоже. Терпением и осторожность так точно – ни одной лишней эмоции. Холодная и гладкая, как обкатанный в море камень, никаких выпирающих углов. И когда только успела научиться? — У меня много новостей. Хороших. Лизе хотелось спросить для кого, но дерзить с самого начала было равноценно отвратить от себя пока еще самую значимую фигуру в жизни, от которой зависел важнейший поворот судьбы. — Я буду рада обсудить их, — губы Лизы тронула улыбка, вполне искренняя, как показалось отцу. — У меня тоже много новостей. Робкая, подумал он. Конечно, ведь они друг другу, по сути, были совершенно чужие люди. Ничего, привыкнет, и даже обрадуется, как только он ей расскажет, как удачно все устроил. Дворец на Мойке, удачное замужество и приумноженное приданое – чего еще может желать девушка ее возраста? Свадьбу нужно будет сыграть обязательно в этом году, иначе уже поздно – весной дочери будет двадцать два. А Лиза не чувствовала ничего, кроме угрозы своему безмятежному состоянию. Каждая секунда, проведенная с отцом, все сильнее убеждала ее в тщетности собственных надежд. Властная фигура графа, прекрасно осознающая свое влияние на судьбу дочери, пугала. Раздавит, как птичку, если посмеет вылететь из уготовленной золотой клетки. Одно было ясно точно: придется предпринимать решительные действия, и подталкивать к ним других.