Я не думал о ней, но точно легкая тень ее лежала на моей душе. А.П. Чехов "О любви"
Всю ночь Лизе снилось, как ее преследует нечто огромное и темное, по форме напоминавшее то ли грозовую тучу, то ли сгусток тумана. И у этого нечто были глаза ее отца, такие, какими она их помнила – холодные, серые, говорившие о скором и долгом расставании. Она пыталась укрыться, но ощущение того, что все равно будет настигнута, не покидало. Именно поэтому Лиза поднялась с постели в дурном расположении духа. Ей с трудом удалось заснуть накануне, и беспокойный сон не мог повлиять на ее состояние благотворно. К тому же, очень болела ужаленная шея – по этому поводу хорошенько досталось Глаше за складку на утреннем платье. Мария Николаевна Раевская не могла выбрать худшего времени для визита, но все равно постучала в дверь спальни. Услышав слегка раздраженное «войдите», она нажала на ручку. — Ах, это вы, Мари, — Лиза тут же смягчилась, впрочем, все равно отбросив на столик бумажный цветок, который все никак не хотел закрепляться в волосах. — Доброе утро. — Доброе утро, Лиза, — Мария огляделась. Ничего особенного в спальне не было – почти такая же, как и у нее самой, но ей было все равно было странно здесь находиться. — Как ваше самочувствие? Вы вчера нас всех здорово напугали. Вообще-то, она не хотела сюда идти, но ее послала мать. Сказала, что она должна проявить вежливость, но зачем, если они с юной графиней Ланской общались друг с другом не больше, чем с любым другим гостем в доме князя Щербатова? Это все было тщеславие маменьки, желание иметь как можно больше высокопоставленных знакомых… Но при чем здесь она? Графиня казалась ей холодной, отстраненной. Она не проявляла к ней особенного расположения, ограничиваясь простой вежливостью, и Мария собиралась отвечать ей тем же. — Право, совершенно не о чем беспокоиться, — Лиза поднялась. — Я здорово испугалась, но то было от неожиданности. От Раевской не могли укрыться все те знаки, указывавшие на чрезвычайное нервное напряжение, испытываемое юной графиней: движения ее были резкими, отчасти отрывочными, взгляд постоянно бегал и что-то искал, но в то же время в нем была странная пелена – как будто Лиза находилась где-то очень далеко отсюда, оставив в комнате лишь свою физическую оболочку. Мария мотнула головой, и грозди кудрей у лица тут же повторили ее движение, подпрыгнув. Ерунда, все с Лизой было хорошо – и платье ей шло, и причесана она была не хуже, чем до этого. Мало ли, может, она действительно все еще не очень хорошо себя чувствовала после укуса пчелы. Она тут же спохватилась. — Я совсем забыла, зачем пришла, — Мария вытащила из-за спины крохотную склянку. — Маменька просили передать вам особенную мазь. Она хорошо заживляет и избавляет от боли. Почему-то Мария смутилась, когда Лиза приняла флакон. Нет, все же то было не смущение, а задетая гордость. Несмотря на то, что в поведении Марии не было ничего, кроме обыкновенной вежливости, ее не покидало ощущение, что она не была честна до конца, в первую очередь перед собой. Ей было все равно, что случилось с Лизой, но она пришла, потому что мать попросила об этом. А попросила она потому, что Раевские находились в отчаянном положении, практически на грани разорения, и Софья Алексеевна, женщина характера нервического, смотрела на каждого более-менее могущественного человека как на возможного спасителя. Но Марии, тоже девице, было лучше других понятно, что юная графиня Ланская сделать для них ничего не могла бы, даже если бы захотела. Она так же, как и она сама, являлась как бы отражением своей семьи, не имевшем плоти до замужества. И что с того, что будто бы ее отец вот-вот возглавит третье отделение канцелярии Его Величества? Матери отлично известно, что никакой близости между графом Ланским и ее отцом не было, несмотря на то, что они вместе стояли по колено в крови десятилетие назад. Раздражение от самой себя и неприязнь к невинной Лизе вылились в яркий румянец, и Мария отвернулась. — Большое спасибо, — Лиза вежливо улыбнулась и поставила склянку на туалетный столик, к целому множеству других. — Может быть, спустимся к завтраку вместе? Обе девушки испытывали друг перед другом странную неловкость, впрочем, причины ее были вполне объяснимы: каждая из них знала, что не испытывала желания сближаться с другой, и каждая отказывалась притворяться. Мария потому, что не умела, а Лиза потому, что не хотела. Недолюбливать им друг друга было не за что (любить, впрочем, тоже), и именно поэтому такое знакомство с оттенком холодности было обеим в тягость. Как будто в чем-то виноваты были друг перед другом, и от того страдали. Из-за обилия гостей завтрак в доме князя Щербатова шел несколько часов. В столовой зале был накрыт огромный стол, за которым прислуживала целая орава слуг, приносивших и уносивших полные подносы. Одни гости сменялись другими, башни из булочек разбирались и собирались заново, нарезалась ветчина, варились яйца и каша. Лиза дала себе зарок никак не реагировать на Михаила, если они встретятся, но ей и не пришлось проверять свою выдержку – ни его, ни Сергея за завтраком не было. Софьи тоже, что странно, и Лиза принимала пищу в компании Раевских, их племянницы и Софьи Ивановны. — Погода сегодня самая замечательная, — говорила госпожа Раевская, размазывая масло по хрустящей булочке. — Было бы хорошо отправиться на прогулку в коляске. — Это было бы замечательно, — Софья Ивановна поддержала ее. Стараясь казаться отстраненной, она на самом деле внимательно следила за своей племянницей – та казалась ей бледной, невеселой. Главной своей задачей она теперь считала всяческую ее защиту, несмотря на то, что Лиза ни о чем подобном не просила. Появление Михаила Бестужева княгиня считала дурным знаком и каждый день ожидала худого, но переживаниями с племянницей не делилась – считала ее достаточно умной для самостоятельных решений. Она поддержит ее в любом случае, но по-своему. — Нужно обязательно поделиться вашими соображениями с хозяйкой дома. Лизе кусок в горло не лез. Съев две ложки варенья и половину булочки, она чувствовала себя до тошноты сытой. Все за столом ее раздражали, кроме Софьи Ивановны, особенно эта кривляка и жеманница Екатерина Бороздина, с первого взгляда влюбившаяся в Павла. Чрезмерную эмоциональность графиня никогда не считала добродетелью, а сейчас даже презирала, выдавая пренебрежение лицом. Среди этого светского щебетания Лиза почувствовала страшную скуку и в конце концов встала, желая найти брата и даже может быть Софью Бельскую. — Прошу меня извинить, — в конце концов, Лиза встала. — Но вы же поедете с нами на прогулку? — мадемуазель Бороздина была из тех счастливиц, которые не чувствуют чужого к ним пренебрежения. Еле разлепив губы, Лиза ответила: — Предпочитаю пешие прогулки. Этим утром она злилась решительно на всех, а в первую очередь – на себя. Это было легче всего, по крайней мере гораздо проще, чем взять ответственность и спокойно с ней жить. Вчера она прогнала Михаила, а сегодня – жалела и его, и себя. Смириться с собственным решением оказалось удивительно непросто, как бы она не убеждала себя в обратном. При этом ни с кем, включая Павла и Софью Ивановну, Лиза не могла быть честна до конца. Первый хоть и был человеком чести, да только слишком большое значение ей придавал – не мог простить однажды оскандалившегося Михаила, а потому адекватного совета от него можно было и не ждать. Лиза знала, что Софья Ивановна ее поддержит, но нутром понимала, что и она не была в восторге от партии, которую она себе выбрала. Как дама истинно светская, вышедшая замуж за целого князя, родственника самого Кутузова, она желала видеть свою племянницу высоко. Уж не ниже, чем вознеслась она сама. Вот если бы Михаил до сих пор оставался лейб-гвардейцем, а не офицером третьего корпуса… но туда попадают лишь однажды. Лиза вздохнула и опустилась прямо на траву, не боясь испачкать платья. У князя Щербатова был чудесный парк прямо за домом, нисколько не уступавший городскому. В тени деревьев было спокойно и свежо, но в животе все равно предательски крутило от переживаний. И что же это на нее вчера нашло? Он же так ее обидел, а Лиза бросилась с поцелуями. Но негодование тут же отступило, как только она призналась самой себе, что то было прощание. Лиза решила отказаться от Михаила, раз он не был в силах сделать это сам. Она почему-то знала, что в самом скором времени после того разговора после неудавшейся дуэли он будет искать ее. Все дело было в том, что тогда он был обижен, даже зол из-за недосказанности, которую допустила Лиза, и было слишком самонадеянно ожидать предложения в такой момент. Но она ждала, а когда он не простил очевидную ложь, то наступила на больную мозоль. Как же глупо… Лиза опустилась на землю всем телом, жмуря глаза от яркого солнца. Ее стало совсем не видно из-за пышно цветущего кустарника гортензии. Очень подходящее было место, просто отличное – Лизе изо всех сил хотелось исчезнуть. Только сейчас она поняла, насколько сильно устала чувствовать так много. Она все время из-за чего-то переживала: сначала из-за великого князя, потом из-за сплетен, которые сплелись удавкой на нежной шее, потом из-за возможности брака с Михаилом, потом из-за невозможности. Теперь же в нервное исступление Лизу приводило ожидание отца, встреча с которым пугала больше, чем что-либо. Этот чужой человек ехал сюда, чтобы решить ее судьбу, и ей придется повиноваться в любом случае. Без него она – никто, великосветская болтушка, тень своей тетки, сверкающая булавка, одна из многих, в корсаже императрицы. Насколько Лиза могла помнить, граф Андрей Георгиевич был человек до тошноты строгий, и все указывало на то, что он рассчитывал на исключительно блестящую партию для своей дочери. И покуда она может, Лиза выберет ее себе сама. Извернется, но выберет. Прижав пальцы к векам, Лиза увидела расплывавшиеся под ними цветные круги. Князь Сергей Гагарин был лучшим из всех вариантов, которые у нее имелись. Может быть, он был игрок, но, во-первых, с таким огромным состоянием это было не страшно, а во-вторых, в ее руках он мог стать самым послушным мужем из всех. Лиза так редко видела подлинную влюбленность, что сразу же могла ее отличить, к тому же, морально она стояла выше него, и он, чувствуя это, не только не сопротивлялся, но и с радостью был готов отдаться в прекрасные руки. Немного игры, немного поощрения – и с молодым Гагариным можно делать все, что хочешь. А хотела ли она? Внезапно справа послышалось какое-то движение, как будто шелест юбок. Лиза отняла от лица руки и села, прислушиваясь – меньше всего ей сейчас хотелось кого-то видеть, но незваные гости прошли мимо, очевидно, совершенно ее не замечая. Зато Лизе была хорошо видна голова Александра Раевского – брата Марии, и перо из шляпки какой-то женщины, голос которой она не узнала. Пара говорила по-французски, очень тихо, но очень жарко, и Лиза, не желая подслушивать, легла обратно на траву. Опять сплетни! Как гадко. Особенно противно было в первые дни пребывания во дворце, когда в ней еще были романтические идеалы, вмиг разбившиеся о придворные интриги и повсеместные супружеские измены. Щеки мгновенно вспыхнули. Их с Николаем Павловичем история не могла закончиться хорошо ни при каком раскладе. Только сейчас Лиза сама себе могла твердо сказать – «я никогда его не любила», но с припиской: «так, как Михаила». Все, что между ними было, случилось из-за ее глубоко одиночества, помноженного на постоянную, не проходящую жажду любви. Великий князь был ей близок по духу, подобрался к сердцу ближе, чем кто-либо, но настоящее, искреннее чувство возбуждено было Бестужевым, и маленькое, глупое сердце продолжало любить его, и даже сейчас все в Лизе протестовало против разлуки. Она уже скучала, хотя не виделись они со вчерашнего вечера, но ей так хотелось увидеть его, дотронуться до пшеничного затылка, уткнуться носом между лопаток и глубоко вдохнуть, чтобы аромат его тела достиг самого дна ее легких. Это было глубокое, искреннее чувство, и от него нельзя было отказаться по щелчку пальцев. Лизе казалось, что все-все про него знали, и когда она заходила в комнату, то становилась подобием свечи, которую невозможно не заметить во тьме. Она обхватила себя руками. И почему все так сложно? Лиза твердо знала, что ее чувство больше, чем материя, значительнее, чем любая мысль – это был божий промысел, часть необъятной вселенной. Оно было выше бытовых проблем, и она сама должна была стать чем-то большим, чем простая телесная оболочка. Хотелось сублимировать себя в нечто вечное, чтобы любить его безусловно. Просто любить, не требуя ничего взамен. Вот бы Михаил оказался сейчас рядом. Но Лиза была одна, скрытая в травах. Открыв глаза, она увидела пылающий диск солнца и чуть не заплакала. Михаил никогда не понимал ее до конца, измеряя ее чувство как свое собственное, но в этом и заключалась главная ошибка. Сомнений в том, что он любил ее, Лиза никогда не испытывала, но никакого облегчения от этого знания она не было и в помине. И почему все стало… так? Грезы бередили раны, но предаваться им было так приятно, что Лиза каждый раз поддавалась. Вот и сейчас она представила, как бы это было прекрасно, если бы Бестужев остался в Семеновском полку. У отца бы не было ни одной причины отказать такому жениху, она бы тоже дала свое согласие, скромно опустив ресницы. К этому времени он дослужился бы уже до капитана, и они были бы счастливы. Может быть, у них уже был бы ребенок. Не выдержав, Лиза перекатилась на бок и ударила от обиды кулаком о землю, закусывая губу, чтобы удержаться от рыданий. Ничего этого никогда уже не будет. — Лиза, — голос Софьи Ивановны слегка отрезвил ее. — Что с тобой? — Ничего, — моментально совладав с собой, она повернулся к тетке лицом и вполне искреннее улыбнулась. — Просто захотелось побыть одной. Княгиню не оскорбляло притворство племянницы, хоть она и моментально его считала. Но ей было ее жаль, это правда. Жаль было этого распустившегося цветка, познавшего горечь мира так рано, но подталкивать Лизу к чему-то Софья Ивановна не желала. Она дала ей все советы, которые считала уместными, и теперь ждала, какое же решение родит эта хорошенькая и очень умная головка. Любила она Лизу от этого только больше: как больше любят болеющего ребенка, которого все время хочется прижать к груди – только бы облегчить страдания. — Не нравится здешнее общество? — Софья Ивановна приземлилась рядом с Лизой, подобрав юбки. — Не то чтобы не нравится, — нехотя протянула Лиза. — Я устала от самой себя. Софья Ивановна провела ладонью по пшеничным волосам племянницы, заглядывая той в лицо. Красавица, но с недостатком, который существенно мешал счастливой жизни, и имя ему было «острый ум». — От себя никуда не убежишь, — губы княгини подернула улыбка, и Лиза улыбнулась тоже. — Куда бы ты ни поехал, всюду берешь себя. Как я могу помочь тебе? Лиза взяла в свои руки ладонь княгини и, поцеловав ее в костяшки, прижала к щеке. — Любимая моя, хорошая Софья Ивановна, — Лиза прикрыла глаза. — Просто скажите, что все будет хорошо. — Все будет хорошо. Софья Ивановна сказала это так просто, но Лиза поверила. Поверила, как ребенок, который верит матери, когда та обещает, что утро вечера мудренее. Все будет хорошо, все уляжется. Да, обязательно.***
После завтрака засобирались на пикник. Этому были посвящены все силы несчастной княгини Щербатовой, столкнувшейся с неожиданным желанием своих гостей выехать на природу, и она то и дело подзывала к себе дворецкого отдать очередное распоряжение. В этой тщеславной суете Николенька чувствовал себя одиноким. Детей его возраста не было, а сын князя Щербатова был еще такой маленький, что до сих пор носил «девчачий» чепчик. Его показали Николаю всего раз, но он не проникся никакими симпатиями к двухлетнему мальчику, постоянно сосавшему засохшую сушку. Поэтому Николенька бродил по саду, время от времени ковыряя кривой палкой землю. Лиза где-то скрылась после завтрака, и он до сих пор не мог ее найти, брата Павла – тоже. Как же так! Неужели же они его бросили? И вот так – сразу оба? От досады Николай бросил палку в сторону и, насупившись, пошел широкими шагами вперед, даже не глядя, куда. Сад князя Щербатова весь был испещрен дорожками, пересекавшимися то тут, то там, и встреча с кем-либо была лишь вопросом времени. Сначала Николай увидел Сергея Ивановича, шедшего вместе с князем Волконским, и ему тут же пришла в голову мысль спрятаться за кустом можжевельника и выпрыгнуть перед офицерами с криками в самый неожиданный момент. Но, удивительное дело, мужчины даже не смотрели на него, но Николенька все равно не посмел пошутить. И Муравьев, и Волконский были так поглощены разговором, что он так и остался в можжевельнике провожать их взглядом. Все искренне считали, что Муравьев-Апостол имел одну-единственную цель, ради которой он с завидной регулярностью навещал князя Щербатова – женитьбу на его племяннице. Эта цель была важной, но далеко не единственной: когда еще была возможна встреча с важнейшими членами Южного общества, если не во время визита в Киев? Если бы они встречались официально, то это неминуемо вызвало бы дополнительные подозрения, а учитывая, что за ними всеми и так было установлено негласное наблюдение, то стоило цепляться за любую возможность увидеться вживую. — Я недавно получил письмо от наших петербургских друзей, — они шли медленно, оба заложив руки за спину. — Вот как? — князь казался полностью погруженным в себя, но на самом деле внимательно слушал. — И что же они сообщают? — К нам едет князь Трубецкой Сергей Петрович. Будет буквально на днях, — Сергеем овладевала спокойная, методичная воинственность, когда он говорил о Деле. Причем неважно с кем: даже с Михаилом, который чаще всего находился во власти чувств, он говорил о планах как о грядущем, неизбежном изменении. То была уверенность не столько в своих силах, сколько в правоте. — Еще они теперь знают, что Пестель с нами. — Вот как? — князь повернулся к Муравьеву. Он был всего на восемь лет старше, а казалось, будто на целую вечность. Лицо у Сергея Григорьевича было такое, какое бывает у умственно деятельных людей, которые ни на минуту не отпускают какой-то мысли. И пусть сейчас все морщины, приобретенные в войнах и походах, на нем разгладились, но все равно создавалось ощущение, будто князь вот-вот изречет какую-то мудрость. — А он действительно с нами? Сергей смутился. Он дорожил Пестелем, несмотря на всю его неоднозначность. Как человек широкой души, Сергей порой не понимал Павла Ивановича, но без всякого сомнения ценил его. У Пестеля был острый математический ум, постоянно находившийся в напряжении мысли, и Муравьев считал, что именно такой рациональной детали не доставало их революционной машине. — Я бы не был так уверен на вашем месте, Сергей Иванович, — князь поспешил ответить сам, видя замешательство своего собеседника. — Пестель не может думать о других, кроме как о переменных сложного математического уравнения. Вы, конечно же, помните заседание тогда еще «Союза благоденствия» в двадцатом году, когда решительно всеми его членами была отвергнута идея цареубийства и установления временного правительства с диктаторскими полномочиями. Всеми, кроме… — …кроме Павла Ивановича, — Сергей кивнул, но не слишком уверенно. — Позвольте задать вам один вопрос, любезный друг. На правах вашего старшего товарища, разумеется, — они дошли до небольшого павильона, увитого плющом, и остановились. Для пущей убедительности Волконский положил Сергею руку на плечо. — Вы сами как считаете – следует ли оставлять государя в живых, если наши планы увенчаются успехом? Сергей сглотнул густую слюну. Столько раз он пытался ответить сам себе на этот вопрос – и никогда не мог прийти к четкому ответу. Убить Зверя страшно, но еще страшнее жить в его царстве, в его полной власти. Истина рождается в споре, но чем больше он спорил с другими на эту тему, тем больше запутывался, зарываясь в чужих мыслях, как в этом самом плюще. — Вопрос здесь в другом, — наконец, Муравьев нашелся с ответом. — Увенчаются ли наши планы успехом, если будет жив царь? Волконский посмотрел на него долгим, испытующим взглядом. — Вы знаете, что я очень многое делаю для того, чтобы наши два Общества наконец стали единым целым, — Волконский опустил тяжелую ладонь. — Но на самом деле я не верю в то, что это произойдет. — Почему же? — Потому что у нас не только разные ответы на один и тот же вопрос, но и даже вопросы разные, — князь тихо рассмеялся. — Наши друзья из Петербурга хотят красоты в обретении свободы и даже не допускают мысли о том, что цена будет чудовищной. Им подавай революцию на «розовой воде». Волконский откуда-то достал серебряный рубль и пальцем указал на царственный профиль. — А ведь он никогда добровольно не откажется от того, что принадлежало целым поколениям его предков по праву рождения. Мы были жестоко обмануты Благословенным Ангелом, который обещал нам просвещенное правление. — И что же, по-вашему, нужно делать? — Вы и сами прекрасно знаете ответ, — неожиданно Волконский сорвал цветок и поднес его к своему большому, чуть опущенному вниз носу. — Но лично я собираюсь жениться. Жениться. При мысли о женитьбе все внутри Сергея вспыхивало сладостным пламенем, как у влюбленного гимназиста. Анну он считал лучшей девушкой на всем белом свете и не мыслил без нее своей жизни, даже если та будет очень короткой. Жизнь приучила его ценить мгновения, и Муравьев редко задумывался о том, что будет с его женой, если с ним что-то случится. А с ним совершенно точно что-то случится: он либо станет героем нового времени, либо погибнет преступником. Уверенность в этом была велика, потому что в отличие от Волконского Муравьев искренне верил в то, что делал. Бестужев встретил князя Волконского на подходе к беседке, когда разговор был уже окончен. Князь кивнул Михаилу, но не остановился, чтобы заговорить. Он уже озвучил все свои мысли Муравьеву и считал это достаточным. В конце концов, скоро приедет Трубецкой, и они обговорят все не раз и даже не два. — Сережа, я везде тебя искал, — Михаил поднялся по ступенькам. Проводив взглядом удалявшуюся фигуру князя, Бестужев повернулся к другу. В груди неприятно сворачивался клубок беспокойства. — О чем вы говорили? — О чем мы еще могли говорить, кроме как о Деле? — Сергей слабо улыбнулся. — Скажи, ты все еще хочешь жениться на Лизе? — Да, я хочу этого больше, чем чего-либо еще, — Муравьева удивила твердость ответа всегда несерьезного Мишеля. За последний месяц он как будто повзрослел сразу на несколько лет, и Сергей находил этому только одно объяснение: души влюбленных сплетаются так тесно, что те невольно приобретают качества друг друга. — Но почему ты спрашиваешь? Уж не передумал ли ты жениться на Софье? Сергей мотнул головой, но ничего больше не ответил. Он не боялся, потому что не считал себя преступником. Они затеяли великое Дело, святое Дело, которое должно было спасти сотни тысяч людей. И все же почему он иногда сомневался? Бестужев положил руку на плечо Муравьева, заглядывая тому в глаза. — Тогда в чем дело? — Я не знаю, — Муравьев поднял глаза. — Просто на секунду я представил, как рассказываю Софье о… о Деле… Они не поймут, ты осознаешь это? Михаил нахмурился. Он бы солгал, если бы сказал, что не думал об этом. Думал, и часто, и приходил к тому же неутешительному выводу. — Да, — он убрал руку. — Они не поймут наших идей. Я люблю Лизу, но не обманываюсь насчет того, что она могла бы отпустить своих крестьян или отказаться от своего положения. К тому же, она воспитывалась в атмосфере полного обожания всех Романовых… — Я не о том, — у Сергея был напряженный взгляд, такой, словно он пытался заглянуть в будущее. — Они не поймут, когда мы уйдем, а обещать, что мы вернемся, нельзя. — Сергей, об этом… — Бестужев сглотнул густую слюну, готовясь сказать непростую для всех вещь. — Ты знаешь, что я всегда буду на твоей стороне, но… еще ты должен знать, что если Лиза попросит, то я выберу ее. Я больше не могу ее потерять, понимаешь? Все мое существование зависит от нее, и я пытался сосредоточиться на Деле, но чувствую, что и оно больше ничего не значит, если мы не будем вместе. Я не хочу перемен, если ее в итоге не будет рядом. Муравьев вполне ожидал этого, а потому почти не удивился. Он больше поражался тому, как изменился Бестужев за это лето, в которое он и Лиза воссоединились. Не то чтобы он считал, будто Мишель не был способен на глубокое чувство, но… но… —Я понимаю, — Сергей сжал плечо друга. — Но мне будет жаль, если я потеряю тебя. — Ты никогда меня не потеряешь, — Михаил сжал Сергея в объятиях. На сердце у обоих было тяжело – они не могли понять друг друга до конца. — Пойдем, все собираются на пикник. Не нужно, чтобы нас искали. Сергей не мог винить Бестужева за выбор, но принять его пока тоже не мог. Конечно, он сам не был образцом для подражания – готовился занести над Софьей и их будущей семьей нож опасности, и осуждать Михаила за то, что тот не хотел того же для Лизы права не имел. А светское общество готовилось к спонтанному пикнику. Грузились корзины с икрой, копченым лососем, холодной дичью, ветчиной и осетриной с овощным салатом и соусом из хрена, свежими фруктами. Обкладывались льдом корзины с шампанским и сидром. Все находились в приятом волнении – князь Щербатов собрал такое великолепное общество, какое нельзя было долго держать взаперти, иначе кипучая энергия прекрасной молодежи грозилась вырваться наружу, как пробка из бутылки. Еду и напитки везли на двух телегах. Большинство дам ехали в открытых колясках, напоминавших корабли с вздувшимися парусами шалей и платков, раскрытыми кружевными и бумажными зонтиками, из-под которых выглядывали шляпки, покрытые живыми и искусственными цветами. Но были и те, кто ехал верхом, и среди них была Лиза. Одетая в голубую амазонку и шляпку с газовым шлейфом, она напоминала картинку из каталога французского модного салона. Не наделенная яркой внешностью, она умела преобразить себя и становилась красавицей, особенно, когда улыбалась, поэтому никто не удивлялся, что вокруг этой всадницы постоянно кто-то гарцевал. Однако Лиза предпочитала компанию новоприбывшей княгини Воронцовой, также выбравшей ехать верхом. — Как же чудесно было придумано – выбраться на пикник! — румянец, который княгиня приобрела на свежем воздухе, сделал ее совсем юной на вид. — Нам всем не помешает хорошая прогулка после стольких застолий. — Но вы же приехали только сегодня, — Лиза рассмеялась, подтягивая на себя поводья. — Да, но княгиня Щербатова отличается хлебосольностью. — Хозяева дома чудесные люди, и я совершенно очарована маленьким князем, — Лиза чувствовала себя верхом намного увереннее, чем два месяца назад, когда она только приехала и решила щегольнуть на смотре войск, но теперь был совершенно иной повод для беспокойства – графиня постоянно чувствовала на себе взгляд Михаила Бестужева. — Вы так любите детей, мадемуазель Лиза, — княгиня хохотнула, и это неприятно укололо Лизу. — Да, это правда, — она ответила серьезно. — Находясь близ Елизаветы Алексеевны невозможно не заразиться от нее любовью к маленьким ангелам. Лиза постоянно сопровождала императрицу в ее поездках по приютам и сиротским домам, находившимся на особом попечении Елизаветы Алексеевны. Она всегда жалела ее – невооруженным взглядом было заметно, как ее величество любила детей, всех без разбора, а сама была лишена счастья материнства, причем дважды и так вероломно. — Да, Елизавета Алексеевна – сущий ангел, — Елизавета Ксаверьевна сказала это почти равнодушно, и все внутри Лизы запротестовало. — Выезд, насколько я могу судить, достоин императорского двора. — О, да! — Лиза с готовностью подтвердила. — И публика, и обстановка напоминают мне летние выезды в Царском Селе. Тоска, зародившаяся еще при упоминании Елизаветы Алексеевны, стремительно приобретала поистине вселенские масштабы. Лиза вдруг заскучала и по императору, и по императрице, и по обществу (в особенности по Каташ). Ей остро недоставало живых бесед с молодым князем Юсуповым (в переписке невозможно было высказать все до конца), пленэров в царскосельском парке и танцев в открытом павильоне. Лиза оглянулась, вновь возвращаясь к реальности, к этим людям, к этой чужой природе. Ей бы хотелось вернуться в Петербург. С Михаилом Бестужевым. — Ох, наконец-то приехали! Кокетливо улыбаясь, княгиня Воронцова приняла помощь младшего Раевского с плохо скрываемым удовольствием. Перо, замеченное Лизой утром в парке, она узнала тотчас, как увидела княгиню Воронцову – оно украшало ее французскую шляпку. По чему Лиза точно не скучала, так это по адюльтерам – такие романы она раскрывала на раз-два, потому что они не были редкостью при дворе. Все эти улыбки, ужимки, взгляды из-под опущенных ресниц были ей хорошо знакомы. Именно поэтому она сохраняла показное равнодушие по отношению к Бестужеву. В Петербурге, правда, это ее не спасло, но, может, сработает здесь? Спуститься с коня Лизе помог Павел, перехватив ее за хрупкую талию. Кружево, скрывавшее верхнюю часть лица, чуть колыхнулось, и взгляд из-под шляпки тут же прошелся по присутствующим в поисках восхищения. Некоторые придворные привычки оставались у Лизы даже вдали от Петербурга. — Сестрица, пощадите! — Павел притворно схватился за сердце. — Полно вам, — она рассмеялась, отдавая поводья мальчику-слуге. — Только и можете, что смеяться надо мной. — Просто боюсь, что некоторые чувствительные особы могут не перенести вашей красоты, и тогда уже поводом для всеобщего сбора будут похороны, а не пикник, — Павел подкрутил усы, давясь от смеха. — Не то, чтобы я против… — Какой вы бываете порой гадкий! — Лиза взяла Павла под руку. — Извольте, — Павел пожал плечами. — Очевидно, это наша семейная черта. Слышал, что батюшка ваш отнюдь не смешлив. — Вынуждена это подтвердить, — Лиза говорила спокойно, но вся внутри сжалась. — Мне радостно, что вы так много переняли от семьи своей матери, пусть и познакомились мы лишь месяц назад… Разговор продолжал течь в прежнем ключе. К приезду общества уже были расставлены стулья и столы, но особым шиком для барышень стало расположиться прямо на траве. Это напоминало им прелестные картины итальянских мастеров, изображавших нимф. Кроме навыка распознавать романы Лиза имела еще один – распознавать грядущие браки. Что-то менялось в отношении людей друг к другу даже до того, как было объявлено о помолвке, и вот сейчас, глядя на князя Волконского, она поняла, что тот имел на Марию Раевскую вполне определенные планы. Это выражалось в особенной заботе о ее удобстве, участии, которое он принимал в том, чтобы она ни в чем не нуждалась, в задумчивых взглядах. Мнения на этот счет Лиза не имела, полагая, впрочем, что в этом браке объективно больше хорошего, чем плохого. Сама Мария не была в восторге от пикника, но выносила многолюдное общество со стойкостью хорошо воспитанной девицы. Над ее ухом щебетала вечно смущавшаяся всех и вся мадемуазель Бороздина, в этот раз надоедавшая ей своими симпатиями то к одному, то к другому офицеру. Особенной милостью сегодня пользовался подпоручик Бестужев-Рюмин, на которого та все время поглядывала из-за раскрытого веера. — Скажите же, Мари, что он душка! — Бороздина активно обмахивалась веером, спасаясь от жары. — Достойный молодой человек. — Ой, да бросьте! Пусть на вас и смотрит князь Волконский, но он нас не слышит, и вы можете высказать мне свое честное мнение… — Но причем здесь князь? — Мария округлила глаза. — Всем очевидно, что скоро сделается партия не только дорогой Софи, но и ваша. — Перестаньте же! — Раевская встала. — Мне неприятны такие разговоры. Бороздина лишь пожала плечами, не понимая такой скромности своей кузины, и отодвинулась к другой девушке. У Марии запунцовели щеки и закружилась голова. К ее счастью, в этот момент начали разносить закуски, а потому никто не заметил, как она сначала медленно, а потом бегом бросилась в лес, не замечая, как шляпка съехала на спину, повиснув на лентах. Прочь, прочь от всех! Никто, кроме Лизы, этого не заметил. Сначала она замешкалась, не решаясь последовать за Раевской, но все же скрылась среди густой листвы следом, не упуская из виду светлый муслин платья. Она почему-то испытывала напряженное беспокойство за эту девушку, такую непонятную и гордую. — Мари, что с вами? — сначала Лиза хотела тронуть ее за трясущееся плечо, но в последний момент одернула руку. Зачем она пришла? В конце концов, это не ее дело. — Одно ваше слово, и я уйду. — Нет, подождите, Лиза, — Мария обернулась, по ее щекам текли крупные слезы. Ей внезапно захотелось сделать себе еще больнее. — Скажите, для вас тоже также очевидна склонность ко мне князя Волконского? — Неужели причина в этом? — Лиза все же коснулась ее плеч в попытках успокоить. — Что она вам сказала? Я видела, как вы говорили с Бороздиной. — Ничего такого, — прежде, чем успокоиться, Раевская еще несколько раз всхлипнула. — Но я боюсь. Боюсь, что если об этом знают все, то это окажется правдой. Лиза молчала, не зная, что сказать. Она видела в Раевской свое отражение, только гораздо более отчаявшееся. Там, в Петербурге, ее ждал князь Гагарин, которого она ободрила надеждой на взаимность всего три месяца назад. И вот уже сейчас она была готова остаться, но все складывалось гораздо хуже, чем она могла предположить… — Неужели же он вам совсем не нравится? — Лиза зачем-то шептала. — Дело не в этом. Я знаю свое отчаянное положение, — несмотря на то, что Лиза не собиралась ничего говорить, Мария стремилась ее остановить. — Пожалуйста, дайте договорить! Но я не хочу быть вещью. И я не люблю его… Я не могу его любить! Мария почти презирала себя за эту откровенность, готовясь выслушать нравоучения от Лизы, но вместо этого оказалась заключенной в объятия. Лиза гладила ее по спине, стремясь успокоить, и они вместе делили горе незамужней девушки, вынужденной выбирать умом, а не сердцем. — Мари, мне очень жаль. Через эти объятия Лиза жалела саму себя. Утром, там, под деревом, княгиня Голенищева сообщила ей, что завтра вечером в Киев прибудет граф Ланской.