***
Папа у себя в кабинете, мягкий свет лампы освещает книгу в его руках. Забравшись к нему на колени, Прушка трется щекой о маску. Шквал вопросов лишь забавляет его, и на все эти вопросы у него один ответ: благословение. Благословение, что он когда-то даровал маленькой сиротке, которая без него сгинула бы в трущобах, стала бы проституткой, или, в лучшем случае — многодетной, состарившейся раньше времени женой вечно пьяного шахтера. — Благословение? А если бы ты… благословил меня? — Ты бы тоже стала такой же пушистой и красивой, — по голосу папы понятно: под маской он улыбается. — И грудь бы у меня стала, как у мальчика? — Нет-нет, твоя восхитительная грудь осталась бы прежней. Наначи родом с севера, да еще и постоянно недоедала, потому немного отставала в развитии от девочек своих лет… я говорю о физическом развитии, не об умственном. Ее разум, напротив, повзрослел слишком рано. Даже тогда она была не по годам сообразительной. — А когда? Когда вы познакомились? Почему она не навещала нас раньше? — О, это случилось еще до того, как я обрел тебя, милая, — широкая папина ладонь, затянутая в кожаную перчатку, осторожным движением поглаживает Прушкину щеку, — Когда мы с ней впервые встретились, она была обычной девочкой, но я сделал ее такой, какая она есть. Ей тогда было столько же лет, сколько сейчас тебе. Я изучил ее новое тело от кончиков ушей до кончика хвоста и научил всему, что знал и умел сам. А потом она ушла, задолго до того, как у меня появилась ты. Видишь ли, рано или поздно все девочки становятся взрослыми и уходят от родителей, чтобы идти своим путем… — он усмехается с какой-то странной досадой. Прушка задумчиво трогает грудь: почему Наначи так и осталась плоской, как мальчик? И почему, если прошло так много лет, она все равно выглядит ее ровесницей? Она перестала расти? Перестала стареть? «Интересно, а Наначи теперь бессмертная?..» — задумчиво задав себе вопрос, она решает, что об этом лучше спросить саму пушистую гостью. Папа поправляет шапочку на ее кудрявой голове. — Может быть, она согласится снова жить с нами. Если хочешь — я ее об этом попрошу, — говорит он спокойно и серьезно. Прушка понимает, что Наначи не сможет ему отказать, если только она и в самом деле не бессмертная. Перед тем, как отправиться в постель, она решила еще раз навестить гостей. Наначи сняла свой рогатый шлем с длинным меховым плащом. У нее оказались совсем короткие волосы — то, что Прушка приняла за длинные локоны, было лишь украшением ее шлема. Сухпайки, которые так понравились Рико, явно пришлись ей не по душе. Чем бы ее накормить, что вообще едят пустышки... Вдруг она больше не может есть человеческую пищу? Прушка хочет спросить, знала ли она тех других девочек, которые помогают папе — тех, что лежат в больших чемоданах. Эти девочки неподвижные, немые и совсем крохотные, такие маленькие, что даже она может поднять двоих без труда, но папа говорит, что без них ему не обойтись. Она пыталась поговорить с некоторыми из них, прижималась ухом к их домикам, но они не отвечали, только сердца у них начинали биться чаще. Хмурый взгляд желто-зеленых глаз лучше всяких слов говорит: не подходи ко мне. Зато веселый взгляд ярко-салатовых глаз Рико за толстыми очками полон любопытства.***
Рико рассказывает о том, как она в первый раз увидела первый слой Бездны и как была очарована ее красотами и ужасами. Время с ней летит незаметно, ее веселый звонкий голос отражается эхом от камня и металла стен Идофронта. Она рассказывает о рассветах, но ...Рико рассказывает, как она повстречалась со своим спутником. Тот смущается, но не перебивает ее — видимо, добавить ему нечего. Рассказывает ей про зверей второго, третьего и четвертого слоя, про блюда, которые можно приготовить из трав и клубней. Об анатомии Рега, на первый взгляд неотличимой от человеческой. — У него даже член может вставать! — А что такое член? — странное слово озадачивает Прушку. Рико рисует хорошо знакомую ей штуку. — Ну, обычно он вот такой. Когда Рег видит сиськи или нюхает Наначи, то… — следующая картинка изображает ту же самую штуку, но в стоячем положении. — А, прямо как папин жезл! — Прушка, наконец, понимает, о чем говорит Рико. Рико смотрит на нее… странно. Так, словно она сказала что-то, чего она не ожидала услышать, что-то неуместное и нехорошее. Этой ночью Прушке не снится рассвет, которого она никогда не видела и который мечтала когда-нибудь увидеть — ей снятся глубины Бездны, откуда нет возврата. Глубины, что манят Рико.***
*** Никогда раньше Прушка не видела своих ровесников. Никогда не разговаривала с кем-то, как с равным, не как с папой, ни на минуту не забывая о том, что она его любимая дочь, не как с его друзьями, ни на минуту не забывая о том, что она дочь самого лучшего в мире отца… Рико многословная и веселая, Рико любопытная и амбициозная, Рико… наверное, похожа на папу в молодости. — Кстати, ты не хочешь искупаться? — предлагает Прушка, вспомнив о том, что должна быть с гостями доброй и заботливой. — Если у вас тут есть горячая вода — очень хочу, — Рико немного смущается. — Разумеется, у нас тут все есть! — с гордостью выпаливает Прушка. — А ты, Наначи? — Не люблю лишний раз мех мочить. Сохнуть потом целый день, — недовольное бурчание. «У папы есть сушилка для волос, я всегда ею пользуюсь,» — хочет сказать Прушка, но прикусывает язык. — Ты ведь можешь мне помочь? У меня пальцы почти не сгибаются, — Рико взмахивает затянутой в грубую перчатку рукой. — Да-да, конечно, — Прушка кивает, и они направляются в душевую. После того, как последняя пуговица расстегнута, Рико сбрасывает куртку и комбинезон. Следом за ней сбрасывает платье и шагает в душевую и сама Прушка — вдруг гостье нужно будет потереть спинку? Включив воду, она обращает внимание, что тело Рико чуть смуглее, чем ее собственное. «Наверное, потому что я никогда не была на солнце, а она выросла на поверхности,» — думает она, вспоминая загорелые лица папиных гостей. У некоторых из них кожа и вовсе была черной, как уголь — папа говорил, что они прибыли в Орф из далеких жарких стран, где никогда не бывает дождей. — Слушай, а шампунь или мыло тут есть? Не могу понять, где тут что… — интересуется Рико, рассматривая ржавую полку с бутылками и банками. Ее грудь гораздо меньше, чем у Прушки: небольшие полушария с крупными сосками и пухлыми розовыми ареолами. — Это папин воск для хвоста, это папины средства от паразитов, это папино масло для протезов. А вот это — мыло, оно общее, — Прушка протягивает ей большую бутыль с жидким мылом и щедро поливает им губку. Груди Рико так хорошо уместились бы в ее ладонях... — Фу, дегтярное, — принюхавшись к густому коричневому мылу, Рико морщит нос. Прушка не понимает, почему ей не нравится этот запах — это ведь запах чистоты, ежедневного купания и еженедельной большой стирки. — На поверхности мыло не такое? — Прушка намыливает ее спину, и Рико, хихикнув, передергивает плечами. — Таким у нас не моются, только в прачечных стирают! Даже то, которым мы мылись в приюте госпожи Бельчеро… оно белое, твердое и пахнет гораздо вкуснее. И пенится лучше. А однажды, года за три до того, как я ушла, всем девочкам в приюте подарили по куску цветочного мыла, мне досталось с таким приятным ароматом… ох, даже не знаю, как тебе его описать. Здесь ведь даже цветов похожих нет. — Ты и сама хорошо пахнешь, — говорит Прушка, и Рико смешливо фыркает, вновь передергивая плечами. — Не знаю, мне кажется, Наначи пахнет лучше, — хихикает Рико. — Рег так вообще от ее запаха с ума сходит, хлебом не корми — дай зарыться носом в мохнатое брюшко. «Когда он видит сиськи или нюхает Наначи…» Шерстка Наначи чем-то напоминает шерстку Мейни, она пахнет чем-то сухим, мягким и теплым, и выглядит она, как странный зверек, который лишь пытается показаться человеком, а кожа Рико пахнет чем-то пряным, чем-то сладковатым и солоноватым одновременно. — Зато у тебя уже выросла грудь, а у нее нет, и, наверное, никогда не вырастет, — выпаливает Прушка, и ее ладони накрывают маленькие упругие полушария. Закрыв глаза, Прушка вспоминает папин жезл. Когда папа видит женскую грудь… ее грудь, чью же еще — папин жезл, прямо как пиписька Рега, становится твердым и упругим. Прушкины щеки краснеют, когда она вспоминает игры с папой. Иногда от папиного посоха, погружающегося внутрь нее, и там, внизу, появляется какое-то странное ощущение — тяжесть, теснота, но не боль. А потом по всему телу разливается блаженная слабость, на глазах выступают слезы, хочется обнимать папу, прижиматься к его груди, касаться его маски со всей нежностью, на которую она способна. Иногда она не чувствует ничего, и потом между ног просто ноет еще несколько дней. Осознание того, что если бы у нее был такой же посох, как у папы, он бы сейчас стал таким же большим и твердым, кружит голову Прушки. Она понимает, что хочет сделать с Рико то же самое, что делает с ней самой ее папа, и это почему-то и сладко, и стыдно, и гадко, и восхитительно. Мягкое безволосое тело Рико на ощупь приятнее сплетенного из мусукулов и сухожилий, исчерченного шрамами, покрытого густой кудрявой порослью тела папы. От ее кожи и длинных золотистых локонов пахнет чем-то таким… незнакомым, словно она принесла с собой не только свой собственный запах, но и запах иного мира, мира, пронизанного солнечным светом, о котором так часто рассказывал папа — ярким и жарким, непохожим на призрачный холодный свет Бездны. Рико улыбается, ее милое лицо становится еще милее, словно на мгновение озарившись этим теплым светом, и все существо Прушки заполняет острая нежность к этой девушке. Рико не торопится убирать ее руки со своей груди, ее соски твердеют, упираясь в Прушкины ладони. Она вздрагивает, улыбается и выгибается навстречу ей. На секунду их тела замирают, потом Прушка, ощутив волну желания, прижимается к ней теснее, а ее пальцы проскальзывают в горячую щель между ног Рико. Неожиданно пухлые лепестки, гораздо пухлее, чем у самой Прушки, от ее прикосновений становятся влажными и скользкими: Прушка понимает, что Рико это нравится точно так же, как нравится ей самой. — Ох! Прушка, что ты делаешь, прекрати! — Рико отворачивается, ее лицо заливается густым румянцем, но она не сопротивляется. Подушечки пальцев Прушки скользят по твердому бугорку плоти, и от этих прикосновений Рико хватает воздух ртом, ее груди вздымаются и опадают в такт прерывистому дыханию. Прушка касается губами ее щек, ее губ, шепчет: «Расслабься…» Рико кивает головой, и ее ноги подгибаются, а бедра подаются вверх – она дрожит всем телом, глаза зажмурены, длинные ресницы трепещут. — Н-не останавливайся, — еле слышно бормочет она. Прушка не останавливается — она знает, что нужно делать. Застав ее за этими делами, папа сначала удивился, а потом показал, как нужно заниматься ими правильно. И предупредил, что лучше запирать на ночь комнату, чтобы никто не прервал ее в неподходящий момент. Тяжело дыша, Рико гладит свои груди здоровой рукой, поглаживая и выкручивая порозовевшие набухшие соски, пока чужие пальцы ласкают ее сочащуюся узкую щелочку, и Прушка непроизвольно облизывает губы: должно быть, они такие нежные и чувствительные... Хочется легонько покусывать, посасывать их, чувствуя, как они становятся тверже и горячее, и хочется погрузить пальцы глубоко внутрь, ощутить, как их плотно обхватывает мягкая пульсирующая плоть, но понравится ли это Рико, или ее тело устроено иначе и не нуждается в проникновении так же сильно, как Прушкино тело... Все эти мысли приходят одновременно, и ее дыхание становится все чаще и глубже, а между ног становится жарко и щекотно, и Прушке почему-то не хватает воздуха. Тяжелое дыхание Рико прерывается приглушенным стоном, все ее тело вздрагивает. Ладонь Прушки заливает горячий поток, чужие теплые соки смешиваются с водой, стекающей по загорелой коже, по животу и бедрам Рико. Еще чувствуя тепло ее плоти на своих пальцах, Прушка начинает ласкать себя и ее перевозбужденное тело отзывается на прикосновения почти болезненными внутренними спазмами, от которых ноги сами собой подгибаются, а разум помрачается, как от подъема по лестнице сквозь густой морок проклятия. С негромким вскриком она закрывает глаза – ей чудится, что мир переворачивается и она проваливается в густую черноту, в самом центре которой сияет ослепительное, никогда не виденное ею солнце. — Ох, с тобой все хорошо? — голос Рико звучит слегка встревоженно. — Лучше не бывает, — бессильно выдыхает Прушка. Надеясь, что ни Рег, ни Наначи ничего не слышали, Прушка вытирает Рико большим жестким полотенцем, обдувает волосы из артефакта-сушилки, и вскоре они вновь начинают блестеть ярким золотом. Смеясь, Рико подставляет лицо и руки под ласковый теплый ветерок. Позволяет Прушке причесать ее и заплести ей косы. Лучше не бывает…***
Время с Рико летит незаметно. Она, жительница поверхности, знает о Бездне больше, чем выросшая в ее глубинах Прушка. ...Рико рассказывает истории о приключениях своей матери, Лайзы Разрушительницы, и кормит выбравшегося из-под Прушкиной шапки Мейню крошками сухпайка. ...Рико рассказывает о доме белого свистка Озен Недвижимой, где побывала до того, как повстречалась с Наначи, задумчиво рассуждает о том, что Озен, наверное, совсем-совсем не нравятся мужчины, она даже своего слугу Марурука заставляет носить платье. Прушке это кажется смешным: представив себе большого, высокого мужчину, похожего на папу, она хохочет — и Рико невольно заливается хохотом вместе с ней. Прушка предлагает Регу примерить свое платье, но тот, залившись густым румянцем, отказывается. ...Рико рассказывает о Хаболге, который предупреждал их об одном из монстров Бездны. Прушка негодует: да как можно так говорить о ее лучшем на свете папе! Пусть он и выглядит большим и страшным, пусть он и беспощаден в гневе — он самый добрый, самый нежный, самый любящий в мире отец. ...Рико рассказывает о свистках делверов в доме Наначи. Прушка понимает: эта хрупкая девушка-пустышка, похожая на плюшевую игрушку, вовсе не такая беззащитная, как может показаться. Рег, похрустывая сухпайком, отмечает, что самое страшное оружие Наначи — это ее суп из бамбукового медведя, после которого может выжить только робот со дна Бездны. Витиевато выругавшись, Наначи швыряет в него подушкой, сбивая с его головы шлем. ...Рико вспоминает Митти — но о ней она не рассказывает: хмурый взгляд глаз с вертикальными зрачками, похожими на зрачки-палочки Мейни, заставляет ее сменить тему. В очередной раз на часах Идофронта бьют полночь, прерывая их на самом интересном месте. Прушка в очередной раз возвращается в свою комнату, запирает двери и раздевается: платье, шапка, сапоги и панталоны летят на стоящий у кровати стул. Устроившись под одеялом, она обнимает попискивающего Мейню и улыбается. Рико пообещала показать ей мир, взять с собой в путешествие. Неужели скучные стены и коридоры Идофронта, одинаковые изо дня в день, из года в год, останутся в прошлом, сменившись каждый день новыми, каждый день разными пейзажами? «Видишь ли, рано или поздно все девочки становятся взрослыми и уходят от родителей, чтобы идти своим путем…» — сказал папа. Наверное, она тоже уже стала взрослой, раз в ее голову приходят такие мысли. Как-то, когда к ним приходил один из папиных друзей, который привез ему какую-то странную штуку с поверхности. Друг папы спрашивал, как поживает папина малышка, и папа сказал, что она уже давно не малышка, и, живи они в Орсе, у нее уже давно был бы свой синий свисток. Она достаточно взрослая для того, чтобы лечить папины раны, если он вдруг попадает в неприятности во время своих долгих отлучек. Она достаточно взрослая для того, чтобы забеременеть, и чтобы этого не случилось, папа раз в месяц дает ей специальные лекарства. Иногда Прушку это расстраивает: она бы хотела родить от папы, ведь тогда бы у нее появился братик или сестричка! Но если он считает, что подходящее время для того, чтобы снова стать отцом, еще не настало — значит, так и есть. Может быть, подходящее время настало для нее самой? Время для того, чтобы попробовать блюда, которых она никогда не ела, узнать слова, которых она никогда не слышала, время ступить в собственную жизнь, прекратить идти следом за папой, держась за кончик его хвоста, и пойти своим путем, как когда-то пошла Наначи, как пошла Рико, как пошел поднявшийся из неведомых глубин Рег. Но как же рассвет, который она всегда мечтала увидеть вместе с папой? Прушка обещает себе, что подумает об этом завтра, и, зарывшись носом в мех Мейни, уснула сладким сном под сшитым папой для нее теплым лоскутным одеялом.