Он был частью меня. Поэтому каждый раз, когда случается что-то действительно интересное, я думаю: «Он придёт, и я ему расскажу», забывая о том, что он не придёт. © 1948
— Скажи мне что-то важное… — Тебя настолько нет, что ты везде. © Вячеслав Прах «Кофейня»
***
— Te amo, Cara Mia. — Je t’aime, Mon Cher.
***
Ярко-алое пятно, пропитавшее рубашку насквозь. Картина, навсегда отпечатавшаяся в её памяти. Она не знала, что умеет бояться так сильно. Никогда прежде не испытывала такого жуткого страха, как сейчас. Она всегда считала смерть чем-то воистину прекрасным. Смерть навсегда свела их вместе. И теперь верная подруга словно требовала расплаты за их долгое счастье, угрожая забрать самое дорогое. В её голове эхом разносился тихий шёпот, говорящий о любви — словно в последний раз. Перед глазами всё ещё стояла картина бездыханного тела, которое она безумно боялась выпустить из своих объятий. Ей казалось, что если она отпустит его, то в то же мгновение его сердце перестанет биться. А потом последовали долгие часы мучительной тишины. Она осталась совсем одна перед гнетущей неизвестностью. Он всегда был рядом с ней, чтобы взять часть её забот на себя, но сегодня… Сегодня он оставил её одну. Она строго-настрого запретила детям приближаться к этой комнате, словно боялась, что случится что-то страшное. Семейный врач не выходил из комнаты уже несколько часов, и она опасалась худшего. Она опасалась, что… — Миссис Аддамс? Скрип дверных петель и тихий голос мужчины заставили её обеспокоенно развернуться. — Он будет жить? Вопрос слетел с языка ещё до того, как она успела подумать об этом. Она так долго и упорно гнала прочь от себя эту мысль, боясь даже думать об этом, но это был её самый главный страх… Что он умрёт. И ей нужно было знать, что с ним всё будет в порядке. Мужчина тихо прикрыл дверь, и лишь за мгновение до щелчка замка она увидела в дверном просвете целую груду окровавленных простыней и полотенец. Она никогда не была изнеженной барышней. Она не боялась крови, более того, зачастую ей даже нравился вид крови. Но не тогда, когда это была кровь её мужа. Она почувствовала лёгкую тошноту и дрожь и поспешила отвести взгляд от закрытой двери, уделяя всё своё внимание мужчине напротив. — У него была рассечена селезёночная артерия. Мне удалось наложить швы, но он потерял слишком много крови. Нет никаких гарантий, что он очнётся. Мне очень жаль. Она не верила ни единому слову. Нет никаких гарантий… Всё это чушь! Вздор! Он не умрёт. Он не может. Он обещал, что даже смерть не разлучит их. И это не просто слова. Что бы ни случилось, он должен справиться…***
Тишина. Рядом с его могилой стояла гробовая тишина. Словно весь мир замер на бесконечное мгновение. Ни ветра, ни шелеста листьев — ничего. Просто… тишина. На улице было пасмурно. Небо было затянуто тучами, не пропуская ни одного луча солнца; а воздух был сырой от прошедшего ночью дождя. Он любил такую погоду. В день их свадьбы была гроза. Они давали друг другу клятвы под раскаты грома и вспышки молний. Был моросящий дождь, когда родилась Уэнздей… Сильный ливень — когда родился Пагсли… И долгая гроза — когда на свет появился Пьюберт. Ливни, ураганы и грозы всегда были хорошей приметой для них. Мортиша слегка поёжилась от холода, чувствуя лёгкую дрожь во всём теле. Гомес в такие минуты всегда накидывал на её плечи свой плащ. Но теперь его больше не было рядом, и ей требовалось очень много времени, чтобы привыкнуть к этому. Можно ли вообще было привыкнуть к подобному? Он всегда был рядом с ней. С первого дня их знакомства он всегда был с ней. Он был неотъемлемой частью её жизни. Он был неотъемлемой частью её самой. Они словно всегда были одним целым. Никогда не было её или его по отдельности, всегда были они. Только они. Вместе. Как она могла привыкнуть к его отсутствию, если вместе с ним вся её жизнь словно обратилась в прах? Всё развалилось как карточный домик. Она чувствовала себя этим карточным домиком.— «Жизнь без тебя будет пыткой! — День без тебя будет смертью!»
Ни один из них не солгал. Она прожила уже пятнадцать дней без него. И умерла в первый же день вместе с ним. Разница была лишь в том, что Гомес умер физически пятнадцать дней назад, она же умирала морально каждый день. Каждый раз, закрывая глаза, она видела его бледное безэмоциональное лицо… Дрожащими пальцами чувствовала холод, исходивший от его руки. И липкий страх, ползущий по спине. Каждое утро на рассвете она просыпалась от одного и того же кошмара: мёртвое тело Гомеса, лежащее в красном бархате гроба… И она рядом с гробом, неспособная уже ничего сделать. Каждую ночь в своих снах она опаздывала на целую вечность. Каждое утро она просыпалась и молилась, чтобы когда она откроет глаза, он оказался рядом. И каждое утро вторая половина кровати оказывалась пустой. У неё был свой собственный ад. Только в её аду не было кипящих котлов и пламени, в её аду были всего лишь холодная постель и могила её мужа на семейном кладбище. — Ты ведь обещал, что никогда не оставишь меня… Ты обещал… — прошептала Мортиша, подходя ближе к надгробному камню и прикасаясь к нему кончиками пальцев. Такой же холодный, как и его кожа в день похорон. Она тогда долго держала его ладонь в своих руках, боясь отпустить, и гладила его лицо, словно он всё ещё мог чувствовать её прикосновения. Она не понимала, что горячие капли, падающие на лацканы его пиджака и оставляющие едва заметные разводы, были её слезами. Она слишком долго стояла рядом с его гробом, тем самым задерживая всю церемонию похорон. Но ей было плевать. Она знала, что после того, как она отойдёт от него, его гроб закроют и опустят в погребальную яму. И она боялась… Боялась его отпустить. Уэнздей коснулась её плеча, когда Мортиша уже не смогла сдерживать тихих всхлипов. Она не произнесла ни слова, лишь сжала её плечо, давая понять, что она рядом. Уэнздей оказалась сильнее своей матери в тот день. Она героически выстояла на похоронах, не выпускала из рук маленького Пьюберта, изредка отвечая на его вопросы, и сейчас, понимая, что её мать не справится одна, попросила Пагсли увести младшего брата и сама осталась с ней. Если бы не Уэнздей, Мортиша бы не справилась с этим испытанием в одиночку. — И я всё ещё держу это обещание, Cara Mia. Я никогда тебе не лгал… Кому угодно, но не тебе. Она узнает этот голос из тысячи. Он стоял, облокотившись о постамент статуи тётушки ЛаБорджии, и вертел в руках тлеющую сигару. Мортиша пристально смотрела на него, не в силах что-либо сказать. Она сходила с ума. Определённо, она сходила с ума. Она думала, что два дня назад ей просто померещилось. Что всему виной её нестабильное эмоциональное состояние. Но нет… Сейчас она видела, как он стоял рядом. Живой… Всего лишь в тридцати футах от собственной могилы. Он стоял там и смотрел на неё так же, как и всегда: с таким же восхищением и любовью. Она почувствовала, как щёки обожгло слезами, но даже не прикоснулась к ним. Мортиша смотрела на него, боясь отвести взгляд. Она всматривалась в каждую деталь на его лице, в каждую морщинку… Так, словно видела его впервые. Его голос всё ещё эхом отзывался в её голове. Как только он увидел её слёзы с его губ тут же слетела лёгкая улыбка. Взгляд стал печальным и виноватым. Он как будто бы хотел что-то сказать, но на секунду посмотрел вдаль, за её спину, словно что-то увидел. А потом она услышала осторожное и ласковое: — Мама? Мортиша рефлекторно обернулась назад и увидела свою дочь, медленно подходящую к ней. Она снова повернулась к статуе тётушки ЛаБорджии… и не увидела никого рядом. Он словно растворился. В воздухе ли или в её мыслях — это так неважно. Главным было то, что его там больше не было. И, возможно, больше никогда не будет. — Да, моя гаргуличка? Мортиша полностью повернулась к дочери, прилагая все свои силы, чтобы больше не оборачиваться к статуе. Уэнздей остановилась в нескольких футах от могилы своего отца, на секунду взглянула на надгробие и снова подняла глаза на мать. — Пойдём домой? Бабушка приготовила ужин. Она протянула руку к матери, как будто только в этом прикосновении было спасение для них двоих. За последние две недели Уэнздей повзрослела на целую жизнь. В то время как Мортиша не смогла смириться с мыслью о смерти Гомеса, они с Пагсли взяли на себя все заботы о маленьком Пьюберте. Мортиша только сейчас подумала о том, что доселе любопытный сынишка даже не задал ей ни одного вопроса со дня похорон. Ни разу не попросил её прочитать ему страшилку на ночь и ни разу не позвал её ночью от того, что увидел кошмар. Она каждый вечер заходила к нему, чтобы поцеловать перед сном. Но он ни разу за последние две недели не попросил её остаться. Она видела, как Пагсли выходил из комнаты брата поздно вечером пару дней назад. Видела, как Уэнздей иногда гуляла с малышом в саду. И только сейчас осознала, что двое её детей стали слишком взрослыми. Ей нужно было время, чтобы прийти в себя, и её дети старались помочь ей всем, чем могли. Даже сейчас Уэнздей была той, кто возвращал её в реальность. Они слишком внезапно поменялись ролями. Мортиша слабо кивнула и протянула руку в ответ, сжимая ладонь дочери. Она погладила Уэнздей по спине, подталкивая её к дому, и, тихо соглашаясь, прошептала: «Пойдём». Когда они отошли на пару сотен футов, Мортиша на мгновение обернулась. Как она и думала, его по-прежнему там не оказалось. Она не могла сказать точно, надеялась ли она увидеть его там или просто решила убедиться в том, что его больше там не будет. Но, так или иначе, не увидев его, она почувствовала, как внутри что-то заныло. Она чувствовала себя так, словно потеряла его во второй раз. И боль от его потери была не сравнима ни с чем.***
Дверь скрипнула, прежде чем открыться и впустить Мортишу в комнату. Внутри было темно, и она поспешила зажечь лампу. На кровати по-прежнему была скомкана его подушка и простыни с его стороны. Как будто он всё ещё каждую ночь спал здесь. Его чёрная рубашка была аккуратно повешена на спинку стула. Она всё ещё хранила в себе его запах. Мортиша каждый вечер клала одну из многочисленных рубашек на его сторону постели и ложилась рядом. Так, закрывая глаза, она всё ещё могла ощущать его рядом. Только так она могла заснуть. Она знала — когда-то его рубашки перестанут пахнуть им, а она так и не научится спокойно спать без него. Но пока что они были её единственным спасением. На прикроватной тумбочке по-прежнему лежал его старый серебряный портсигар, на котором были выгравированы скрещенные мечи. Гомез оставил его приоткрытым, когда в последний раз доставал сигару. Сейчас там не хватало ровно трёх сигар. У стены стояла его любимая шпага. Всё так и осталось нетронутым, словно он покинул этот дом всего на несколько дней, а не на целую вечность. Мортиша подошла к стулу, на спинке которого висела рубашка её мужа, и прикоснулась к мягкой ткани. Она медленно провела пальцами, ощущая приятное прикосновение, а затем аккуратно стянула рубашку со стула. Ей не нужно было подносить её к лицу, чтобы почувствовать его запах. От него всегда пахло мятой, сандалом и немного ванилью. Она любила эту смесь свежести, сладости и мужественности в его парфюме, и сейчас этот аромат пробуждал в ней слишком много эмоций. Мортиша поднесла рубашку к лицу и, прикрыв глаза, глубоко вдохнула до боли родной запах, рисуя в голове любимый образ. Запах — первое что исчезает из памяти и единственное, что молниеносно пробуждает даже самые забытые воспоминания. Она боялась, что когда-то наступит день, когда она не сможет вспомнить его запах, его голос, или его чуть смещённую вправо улыбку. Она боялась его забыть… Мортиша вдыхала этот аромат в попытке надолго сохранить его в памяти. Мята, сандал и немного ванили. Было что-то ещё… Что-то, едва уловимое, но что-то, что делало этот запах особенным и родным. Только вот что именно, Мортиша так и не смогла понять. — Ты должна отпустить меня. Она распахнула глаза и обернулась к окну, задёрнутому плотными шторами. Он стоял у самой стены, слегка облокотившись о неё правым плечом, и вертел в руках сигару. Мортиша мельком взглянула на тумбочку. В серебряном портсигаре по-прежнему недоставало всего лишь трёх сигар. Она не заметила, как прижала его рубашку к своей груди, сминая в руках податливую ткань. Она всегда так делала… Всегда искала у него поддержку. Она каждый раз протягивала ему ладонь, которую он мгновенно сжимал в своих руках, и ей этого было достаточно, чтобы чувствовать в нём опору. Теперь его место заняла его рубашка. Она молчала. Не знала, что можно сказать ему в данной ситуации. Да, и нужно ли было что-то говорить? Его здесь даже не было. И никогда больше не будет. Это лишь её больное воображение. Она видела его, потому что слишком сильно этого желала. Это были проделки её разума. Но даже если и так… Даже если всё это значило, что она сходила с ума от горя, она не хотела, чтобы это заканчивалось. Не сейчас. Ей не хватало его. Слишком сильно не хватало. Она чувствовала себя наркоманом во время ломки. Она буквально физически чувствовала его нехватку в своей жизни. Чувствовала боль от одной мысли о нём… И острое желание увидеть и услышать его снова. Если ей суждено сойти с ума сейчас, то пусть её видение продлиться как можно дольше. — Ты не сумасшедшая, Cara Mia. И ты это знаешь. Гомес оттолкнулся от стены и сделал пару шагов вперёд. Он едва заметно потянулся рукой в её сторону, но довольно быстро одёрнул себя. Что-то было не так. Мортиша знала, что-то в нём было не так. Но, что именно, от её внимания снова ускользнуло. — Мне без тебя больно. Мортиша прошептала это, даже не успев до конца осознать сказанное. Эта мысль так внезапно появилась в её голове. Промелькнула яркой вспышкой. Все её эмоции и ощущения собрались в одну лаконичную фразу. Именно она характеризовала её состояние лучше, чем все возможные слова. Ей было больно без него… Всё это время внутри что-то невыносимо болело по нему… Ныло. И не было никакого спасения от этой боли. — Я знаю, Querida… И мне очень жаль, но ты должна двигаться дальше. Он прошептал это слишком тихо, но, несмотря на расстояние в десять шагов, Мортише показалось, что шептал он ей прямо в ухо. — Я не могу… Не без тебя. По её щеке скатилась слеза, но Мортиша даже не обратила на это внимания. Она заворожено смотрела на него, словно даже если она на мгновение оторвёт взгляд от него, это будет подобно молниеносной смерти. Они были связаны. Их жизни были неразделимы. — Ты должна. Ты сможешь. Честно говоря, я думаю, ты единственная из нас двоих, кто смог бы. Ты сильнее, чем я. Если бы я был тем, кто остался, я бы не справился. Но ты можешь. Он пристально смотрел на неё, ни на мгновение не сводя взгляд. Как будто это не она пыталась запомнить каждую черту его лица, а наоборот. — Ты уже говорил это однажды. — Потому что это правда, Cara Mia. Он с силой всадил шпагу в пол, опираясь на неё одной рукой, а вторую пряча в карман брюк. Мортиша пропустила тот момент, когда в его руках появилась всегда любимая им шпага. Весьма иронично, что будучи прекрасным фехтовальщиком, он погиб от ранения такой же шпагой, какую держал сейчас в руках. Краем глаза Мортиша видела, что настоящая шпага Гомеса всё ещё стояла у стены. — Однажды Талли спросил меня, почему я так слепо доверяю тебе. А я сказал ему одну-единственную фразу: «Потому что она — моя жена», — он говорил это так размеренно, словно погружался глубоко в свои воспоминания. — Видела бы ты его лицо, — усмехнулся Гомес. — Бедняга был сбит с толку. Он так и не понял моих слов. Он молчал несколько минут, а потом начал говорить о том, что жёны слишком часто предают своих мужей. Знаешь, что я ему сказал? Она знала… Но продолжала завороженно слушать его спокойную размеренную речь. Она чувствовала, как по щекам, то и дело, бегут слёзы, но полностью игнорировала это, не отводя от него взгляд. — Я сказал ему, что спустя двадцать минут после нашего знакомства я мог думать только об одном. Что я хочу прожить с тобой целую вечность. Жена — это больше чем свадьба. Жена — это женщина, с которой ты хочешь быть до самого конца и даже больше. Я сказал ему, что сделал тебе предложение в первый же день, потому что знал, что ты — та, с кем я хочу быть. Помнишь, мы давали клятвы друг другу в день свадьбы? Она едва заметно кивнула, одними губами шепча: «И даже смерть не разлучит нас». Он кивнул, нежно улыбаясь. — Большинство людей говорят: «Пока смерть не разлучит нас». Но что такое вечность, если она ограничена одной жизнью? Я не готов позволить кому-либо разлучить нас. Даже смерть не удостоится этой чести. В этом причина нашего доверия. В бесконечной любви друг к другу. Гомес замолчал на несколько минут, но не перестал смотреть на Мортишу, словно бы обдумывая дальнейшие слова. Но прошло совсем немного времени, и она услышала свой голос: — Я слышала это в тот вечер. — Правда? — он был слегка удивлён, но удивление это продлилось недолго, и через несколько мгновений он продолжил: — Когда-то мы оба будем похоронены там, — он указал пальцем на окно. — Рядом. В шести футах под землёй в одинаковых гробах. Наши безжизненные тела будут гнить вместе целую вечность. Но сейчас… Сейчас ты должна выстоять. Меня здесь нет… Это всё неправда, ты ведь знаешь. Его голос был таким тихим и успокаивающим. Она знала, к чему он ведёт. Она знала… Потому что она сама об этом думала. Всё это было её собственной иллюзией. Ложью. Выдумкой, которую она придумала, чтобы справиться со своим горем. Его здесь не было… Всё это было её фантазией. Она разговаривала сама с собой, а он… Он был похоронен на семейном кладбище в нескольких сотнях футов от дома. Она была там… Она видела, как его гроб опускали в погребальную яму. — Ты должна поверить — меня больше нет. Но наши дети всё ещё живы… И они нуждаются в тебе. Сделай это ради них… И совсем немножко ради меня. — Уэнздей и Пагсли так сильно повзрослели за последние дни. На их плечи слишком многое свалилось. — Они молодцы, но ты им нужна… Как и Пьюберту. Они потеряли отца, не лишай их ещё и матери. — Я люблю тебя, — она прошептала это так тихо, почти неслышно, но она знала, что он услышит её. — Сейчас я всё чаще думаю о том, как мало я тебе это говорила. В порыве желания он сделал пару шагов в её сторону, но, как будто опомнившись, внезапно остановился. И теперь Мортиша наконец поняла, что в нём было не так сегодня. Он никогда не стоял так далеко от неё… Никогда не избегал тактильного контакта. Гомес… Настоящий Гомес всегда стремился скорее прикоснуться к неё, взять за руку, обнять или же просто находиться не дальше нескольких дюймов от неё. Они оба не выносили большого расстояния, стремясь всегда быть как можно ближе друг к другу. Так чего же тогда она боялась сейчас? Почему её собственная иллюзия сторонилась её? — Как и я, Cara Mia, как и я… Te amo tanto. — Он смотрел на неё с таким благоговением, что у неё защемило в груди. — Но знаешь что? Мы сделали всё — и даже больше, чтобы не потратить ни минуты впустую. Каждая секунда нашей жизни была пропитана любовью. У нас нет причин для сожаления. Она едва заметно кивнула, а затем сделала шаг в его сторону, протянув к нему правую руку. Теперь, когда она поняла, что именно в нём изменилось, ей хотелось прикоснуться к нему, снова почувствовать лёгкую шероховатость и тепло его ладоней. Левой рукой она по-прежнему прижимала его рубашку к груди. Как будто только это было их связующей нитью. Как будто, если бы она осмелилась отпустить её, он бы исчез навсегда. — Нет, — он мгновенно сделал шаг назад, заставив Мортишу замереть на месте. — Не надо, — он грустно покачал головой, виновато смотря ей в глаза. — Почему? Она не понимала, в чём причина его резкой отчуждённости. Он никогда не был таким. Она ведь просила самую малость — всего лишь одно прикосновение. Последнее прикосновение. — Меня ведь здесь нет. Я не могу прикоснуться ни к чему в этой комнате. И я боюсь узнать, что дотронуться до тебя тоже не смогу. Вероятнее всего, так и будет… Но догадываться — это совсем не то же самое, что знать. Это ужасная пытка: думать о том, что у меня никогда больше не будет возможности к тебе прикоснуться. Но ещё большая мука — быть в этом уверенным. Она видела боль в его глазах и такую бесконечную печаль. Она чувствовала то же самое. Именно поэтому её подсознание не подпускало его слишком близко. Именно поэтому оно избегало любой возможности их соприкосновения… Даже случайного. Она не произнесла ни слова, лишь продолжала смотреть на него, зная, что большего ей не позволено. Она чувствовала, как щёки разъедает от слёз, но не обращала на это никакого внимания. — Ты обещал, что не оставишь меня. Но тебя больше нет, и я… Скажи, как мне быть, потому что я не знаю, что мне делать без тебя. — Я всё ещё рядом, Тиш. Что бы ни случилось… Ты ведь тоже чувствуешь это, верно? Наши сердца бьются в унисон. Пока бьётся твоё сердце, моё бьётся тоже, в этом мире или нет — не имеет значение. Судьбою мы прикованы друг к другу навеки… Слова Леру были девизом всей их жизни и применимы они были в равной степени к ним двоим. Они оба любили этого писателя и его бессмертный шедевр. Сейчас эти слова обрели для них новый смысл. — Мама? Мортиша наспех вытерла щёки от слёз и мгновенно развернулась к двери. На пороге стояла Уэнздей, держа за руку маленького Пьюберта. Мальчик одной рукой прижимал к груди большого медведя с хищным оскалом, с которым спал с рождения. Он отпустил ладонь сестры и потёр маленьким кулачком сонные глаза, тихо шмыгнув носом. — Ты в порядке? — голос Уэнздей был слегка обеспокоенным, что не укрылось от внимания Мортиши. — Да… Конечно. Почему ты спрашиваешь? Уэнздей обвела взглядом лицо матери и посмотрела на любимую рубашку отца в её руках. Вопрос был глупым. Всё было ясно как день. Мортиша не смотрела в зеркало, но знала наверняка, что её глаза покраснели, что всегда было особенно ярко заметно на фоне её обычно бледной кожи. Её глаза и сжатая в руках рубашка слишком красноречиво говорили о том, что она, даже по их меркам, совсем не в порядке. — Пьюберт долго плакал и звал тебя… Но ты так и не пришла. Пьюберт… Она даже не слышала, чтобы он звал её. Прежде такого никогда не было. Он редко чего-то пугался по-настоящему, но когда это происходило, она никогда не игнорировала его зов. Она позволила себе уйти настолько глубоко в свои мысли, что не услышала плач собственного сына. — Пьюберт… — отстранённо прошептала Мортиша. Она сама не знала, что хотела этим сказать: позвать сына к себе, сказать, что не слышала, или что-то ещё. Она положила рубашку Гомеса на кровать, только сейчас замечая, что уже какое-то время не прижимает её к груди. Взгляд её непроизвольно обратился к окну, отмечая, что его там больше не было. Он снова исчез, стоило ей прервать с ним зрительный контакт. Уэнздей ласково потрепала брата по плечу и мягко подтолкнула его к матери. Он молча прошлёпал босыми ногами по паркету и крепко прижался к матери, стоило ей протянуть к нему ладони. Она взяла ребёнка на руки и погладила его по спине. Это всегда успокаивало Пьюберта, когда он плакал. — Пагсли уже спит? — тихо спросила она, посмотрев на Уэнздей. Мортиша потеряла счёт времени, но за окном была уже кромешная темнота. — Да, он давно лёг спать. Я тоже уже собиралась, но услышала плач Пьюберта. Мортиша кивнула, продолжая прижимать сына к себе и гладить его по спине. — Спасибо, — она прошептала слишком тихо, но по взгляду Уэнздей поняла, что та её услышала. — Уже поздно, иди укладывайся. Я справлюсь. Уэнздей пристально посмотрела на неё, словно хотела увидеть на лице матери подтверждение её слов. И спустя несколько секунд, словно добившись своего, она кивнула и вышла из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. Мортиша медленно села на кровать, чуть опираясь боком на спинку, и усадила Пьюберта к себе на колени. Мальчик выпустил медведя из рук и сильнее прижался к матери, словно боясь её отпустить, а она продолжала успокаивающе гладить его. — Мне приснилось, что вы с папой исчезли. Я вас звал, но вы не слышали. А потом я проснулся, и ты снова не пришла. Он уткнулся лицом в плечо матери, из-за чего его и без того тихий голосок был ещё более приглушённым. Мортиша поцеловала его в макушку и провела кончиками пальцев по волосам сына, убирая с лица мешающиеся пряди, когда он посмотрел на неё. Он снова начал плакать, его взгляд был очень испуганным и он по-прежнему не выпускал её из объятий. — Мой маленький воронёнок, — ласково улыбнувшись, прошептала она, медленно вытирая слёзы с детского личика. — Тебе нечего бояться, слышишь? Ты никогда не будешь один. — И ты не оставишь меня? Пьюберт слегка отстранился от матери, чтобы лучше её видеть, и пристально посмотрел ей в глаза. Взгляд он унаследовал от отца. — Нет… Конечно, нет. Пьюберт кивнул и снова обнял её, удобно положив голову ей на плечо. Ему было достаточно одного обещания, чтобы успокоиться, и сейчас он внезапно почувствовал сонливость. Мальчик потёр глаза одной рукой и тихо зевнул. Мортиша хотела уже отнести его в комнату, как внезапный вопрос ребёнка заставил её замереть на несколько мгновений. — Папа больше не вернётся? Она почувствовала, как к горлу подступил ком, а в глазах снова защипало. Её взгляд непроизвольно обратился к окну, где она в последний раз видела Гомеса, но его там снова не оказалось. Ей пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы избавиться от подступающих слёз. — Нет… Нет, мой воронёнок, он не вернётся, — сдавленно прошептала она. Пьюберт кивнул, снова замолчав, и крепче обнял её, как будто он знал, насколько ей тяжело сейчас, и пытался помочь. Её маленький сынишка тоже становился взрослым не по годам. Это было воспитание Гомеса. Он каждого из их детей учил самому главному: «Маме нужно помогать». Пагсли и Пьюберта в особенности. Его старания давали свои плоды и сейчас. Даже не имея возможности быть рядом, он продолжал быть для неё опорой. Их дети были её опорой. — Он умер, да? Его вопрос был таким спокойным и невинным. Но ведь так и должно быть… Они с Гомесом всегда восхищались смертью. Они говорили о ней как о чём-то немыслимо прекрасном, и на этом же воспитывали своих детей. Они относились к смерти как к любимому другу. Сейчас же Мортиша впервые подумала о том, что, возможно, не всё было так, как они считали. И это причиняло ей сильную боль. Их любимый друг нанёс самый подлый и болезненный удар. Он забрал у неё самое дорогое. — Да… — Папа говорил, что смерть — это бесценный дар. Однажды мы все умрём и тогда обретём вечность. Ты помнишь? Папа говорил, что наш главный враг — время. Оно всегда убегает от нас. Но, умирая, мы его побеждаем. Может, он тоже победил время? Может, ему там хорошо? Я хотел бы, чтобы ему было хорошо. Гомес всегда любил так говорить. Возможно, он даже был прав, но Мортиша сейчас не могла с ним согласиться. Они хотели победить этого врага вместе. Не поодиночке… Она хотела поцеловать Пьюберта в макушку и сказать, что ей хотелось того же, но внезапно перед глазами всё поплыло, она как будто перестала чувствовать вес своего сына на коленях, в лицо резко подул холодный ветер, и внезапно стало темно…***
Мортиша распахнула глаза, резко садясь ровно в кресле. Сон… Очередной ночной кошмар, преследующий её изо дня в день на протяжении последних двух недель. Она опять заснула в библиотеке за книгой, в которой пыталась забыться. Окно распахнулось, впуская в помещение поток холодного воздуха, который и разбудил в конечном итоге Мортишу. Она поднялась с кресла и закрыла окно, отмечая про себя, что на улице уже глубокая темнота. В последнее время она плохо спала и просыпалась почти каждые полтора часа. Прошло ли полтора часа с того момента, как она задремала здесь, или она окончательно потеряла счёт времени? Окна библиотеки выходили на семейное кладбище Аддамсов, и Мортиша долго всматривалась в темноту, пытаясь высмотреть вдалеке свежий надгробный камень, но из-за темноты у неё так и не получилось это сделать. Она снова опоздала… Каждую ночь она видела разные сны, но с одинаковым посылом: каждый день она опаздывала его спасти. Она была настолько измотана, что уже не понимала, где заканчивалась реальность и начинались её сны. Она не знала, видела ли Гомеса наяву, разговаривала ли с ним, снились ли Пьюберту кошмары или всё это было лишь сном. И внезапно в её голове появилась пугающая мысль: сейчас она совсем не понимала, что из её сна вообще было правдой, а что — всего лишь её воображением… Что если… Каждое утро, когда она просыпалась, она просила лишь об одном: открыть глаза и увидеть его. Почему сегодня она так легко поверила в свои сны? Может, все предыдущие дни тоже были сном? Внутри появилась внезапная надежда, которая мгновенно разлилась теплом по всему телу. Дверь библиотеки резко распахнулась. Выбегая, Мортиша даже не побеспокоилась закрыть её за собой, так и оставив настежь открытой. Коридоры первого этажа, лестница, второй этаж. Она оказалась рядом с дверью в их с Гомесом спальню за считанные секунды и сейчас внезапно замерла. Она боялась открыть дверь. Боялась, что всё окажется правдой, и очередного испытания она не выдержит. Мортиша неуверенно прикоснулась к дверной ручке. Ради всех приспешников ада и самого Дьявола, пусть он будет там. Пусть он будет живой…28 ноября 2021 г. — 29 января 2022 г.