Он просыпается от легких касаний прохладных ладоней на плечах. От них по шее бегут мурашки, а на губы сама по себе ложится легкая улыбка. Его глаза все еще закрыты, когда на выступающем позвонке остается нежный поцелуй сухих после сна губ. Они проводят дорожку вверх по шее и останавливаются прямо над ухом, обдавая его теплым дыханием:
— С днем рождения, солнышко.
Бомгю поворачивается и, все так же не открыв глаза, утыкается носом в шею Ёнджуна, обнимая его поперек спины. Руки старшего оглаживают его лопатки и прижимают ближе осторожно, но крепко.
— Спасибо, Ёнджи, — бормочет Бомгю в ответ.
Тринадцатое марта. Это его двадцать четвертый день рождения. К этому дню он привык просыпаться вот так: от аккуратных прикосновений (потому что Ёнджун всегда встает чуть раньше), от тихого родного голоса, от ласковых ненавязчивых поцелуев на шее. С ужасом иногда Бомгю вспоминает те дни, когда выживал без Ёнджуна и его любви, но он каждый раз гонит эти мысли прочь, ведь сейчас то тревожное время, слипшееся в один комок, в котором невозможно отличить день ото дня и год от года, вовсе не имеет значения. Едва ли хоть что-то из прошлого имеет значения.
Они вместе, и это главное.
— Сколько время? — спрашивает Бомгю, не особо стараясь вынырнуть из сонного царства.
— Почти девять, — в тон ему отвечает Ёнджун. Его кадык дергается при ответе, и Бомгю слабо прикусывает его, на что получает протяжное «ай». — Больно, — врет старший. Бомгю тихо хихикает и пытается отстраниться, но стальная хватка рук на плечах не позволяет.
— Ты опоздаешь, — резонно замечает он, однако из объятий не выворачивается, смиряясь со своим пленным положением. Ёнджун мычит в ответ, выражая свое безразличие к этому прогнозу. — Чанбин-хён будет ругаться, — предупреждает Бомгю, и Ёнджун недовольно стонет.
— Он всегда на меня ругается, — по-детски жалуется он. Бомгю не видит его лица, но готов поставить на то, что он дует губы.
— Это держит тебя в тонусе.
— Ты жесток, солнце, — все больше дурачится Ёнджун, в ответ получая смех. Когда Бомгю решает, что на этом можно закончить нежиться в кровати и оттягивать момент возвращения в реальный мир после сна, и вновь предпринимает попытку отстраниться, Ёнджун ловким и привычным движением переворачивает его на спину и ложится сверху, укладывая голову на грудь Бомгю.
— Боже, Ёнджи! — пораженно вскрикивает тот. — Ты меня сейчас раздавишь, — он преувеличивает на самом деле, и Ёнджуну это известно, поэтому и игнорирует громкое заявление. Бомгю пытается руками спихнуть его с себя, но старший перехватывает его ладони и переплетает их пальцы. — Ты невыносимый ребенок, — сдается Бомгю и смиренно утыкается взглядом в потолок.
— Но ты все равно меня любишь, — говорит Ёнджун, довольный своей победой.
— Если я соглашусь, ты меня отпустишь?
— Нет.
Бомгю тяжко вздыхает. Он действительно встречается с большим ребенком.
— Хочешь так весь день лежать?
— Да, — отвечает Ёнджун и поднимает голову, чтобы заглянуть в родные глаза. — Сегодня же твой день рождения. Хочу быть с тобой целый день.
— Мы увидимся вечером, — предлагает компромисс Бомгю. — И ночью. И завтра. И каждый день, — Ёнджун все же отпускает его руки и принимает свою судьбу, поднимаясь с кровати. Его поникшее настроение почти осязаемо. — Брось, Ёнджи, всего несколько часов. Вечером отпразднуем, — подбадривает его Бомгю, поднимаясь с кровати следом.
— Не хочу оставлять тебя одного, — признается Ёнджун и вновь берет его ладонь в свою, медленно болтая ими в воздухе.
— Я написал Субину и попросил помочь мне, так что один я не буду.
— Менеджер будет с тобой в твой день рождения, а я нет, — недовольно фыркает Ёнджун в ответ, на что Бомгю чуть пихает его в плечо.
— Перестань, — строго наказывает он. — Благодаря этому самому менеджеру, между прочим твоему, — он тычет пальцем Ёнджуну в грудь, — ты и работаешь сегодня только несколько часов, а не целый день. А теперь иди в душ, или Чанбин-хён тебя по кускам мне вернет.
Это был ход конем, против которого Ёнджуну нечего возразить. Он хмуро молчит, напоминая недовольного лиса, но все же принимает условия и тянется к губам Бомгю, однако тот откланяется назад, прогибаясь в спине.
— Я зубы не чистил.
— Я тоже. Пойдем почистим, — не сдается Ёнджун. — И в душ сходим.
— Ну уж нет, — смеется Бомгю, высвобождая ладонь. Он разворачивает старшего на сто восемьдесят градусов и подталкивает в сторону ванной комнаты. — Тогда ты точно опоздаешь.
Ёнджун продолжает слабо возмущаться, но все же скрывается за дверью, из-за которой вскоре раздается шум воды. Бомгю вновь приземляется на кровать, глупо улыбаясь.
Обычно он останавливает себя от глубинных размышлений вне кабинета психотерапевта, но сегодня особый день — его маленький праздник, а значит есть повод обдумать прошедший год, пока Ёнджун не закончит водные процедуры. Пальцы Бомгю будто сами по себе ложатся чуть ниже тазобедренной кости правой ноги. Там, скрытые тканью боксеров, двумя параллельными линиями тянутся розоватые шрамы, не толстые, но длиной сантиметров в семь. Нижний появился позднее, однако не настолько, чтобы разница была заметна. Эти полосы — напоминание о том, что Бомгю безмерно слабый человек, который лишь недавно встал на путь восстановления своей личности. Но он старается. Ошибается, оступается, давит на собственное горло, но становится лучшей версией себя каждый день.
Просто далеко не все приходит по щелчку пальцев.
Конец прошлого года был адом. Скандалы, суды, постоянное внимание общественности — все это вгоняло в дикий ужас и состояние непрекращающейся паники, в котором даже рутинные действия превратились в непреодолимые препятствия. Компромат сработал, CU воспользовались возможностью устранить конкурента, но остаться лишь посредниками, как этого хотел Субин, у них не вышло. Узнало ли руководство B-S об их непосредственном участии в деле против компании или лишь догадывалось — Бомгю не было известно, однако последствия их настигли. Погибающее агентство готово было утянуть за собой всех, и в ход пошли уже знакомые и, к сожалению, проверенные на Цзыюй методы. Сразу за первыми публикациями, в которых говорилось о возбуждении уголовных дел на представителей верхушки компании и всех вовлеченных по нескольким статьям, в сети появилась и порочащая Ёнджуна, Субина, Бомгю и Кая информация. В публикациях было все: громкие заголовки про наркозависимости, приход в индустрию через постель, разгульный образ жизни. Откуда-то даже достали фотографии Субина и Кая, сделанные в тот день, когда они ездили в медицинский центр к Цзыюй. К счастью, ее нахождение там скрывалось благодаря врачебной тайне, так что девушку не вплели в очередной скандал. От этого было спокойнее лишь частично, ведь сами по себе фотографии позволили написать парочку ошеломляющих статей. На них Субин и Кай сидели в служебной машине, а младший обрабатывал рану на чужой руке. Заголовок родился сам собой: «Брат известного хип-хоп исполнителя Чхве Ёнджуна — гей». Эта тема по всей видимости стала любимой у желтых газет и журналов, поэтому еще несколько недель после выходили подобные публикации. Одна из таких с уверенностью заявляла, что Бомгю спал с Ёнджуном и Субином и именно так пришел к своей известности. Когда сам Бомгю увидел такие омерзительные лживые подробности своей личной жизни, телефон выпал из его рук — те тряслись, а он этого не видел из-за застилавших глаза слез. Дышать стало трудно, ноги подкосились, и он бы точно упал, если бы в этот момент Ёнджуна не было в квартире младшего. Он подхватил Бомгю под руки, усадил на кровать и еще около часа прикладывал всевозможные усилия, чтобы привести его в чувства. Это была самая сильная паническая атака в жизни Бомгю, он был уверен, что умирает, потому что нервный спазм сдавливал легкие мертвыми рывками. Весь его труд, вся работа, все усилия были сведены к простому «раздвинул ноги — стал известным». Ему хотелось исчезнуть из мира, где так просто обнулились все его достижения, давшиеся ему кровью, потом и собственными слезами. В глазах общественности Бомгю превратился в кусок мяса, продающий себя за минуту славы — по крайней мере, так ему казалось.
Но Ёнджун был рядом. Первый час, пока Бомгю трясся и находился на грани потери сознания, ничего не видящий из-за пелены слез и ничего не слышащий из-за собственных рыданий, Ёнджун прижимал его к себе, гладил по плечам, покрывал поцелуями соленые и мокрые щеки и шептал что-то успокаивающее и искреннее. Всю ночь он не отходил от Бомгю: когда тот проваливался в беспокойный сон, Ёнджун не выпускал его из объятий, а стоило младшему проснуться, его вновь окатывало волной паники и тревоги, и Ёнджун старался отвлечь его разговорами. Утром он не уехал и остался в квартире Бомгю еще на день, боясь оставить того одного. Это были самые страшные сутки в жизни обоих.
Большинство людей не верило B-S, потому что доказательства их грязных дел были слишком убедительны, и Фемида в паре с Немезидой понемногу готовились к своему торжественному пиру. Но едва ли все было так просто. Правосудие вершилось, а обычным людям приходилось чинить свои жизни.
В ходе суда контракты всех сотрудников и артистов были обнулены, всех желающих предъявить претензии против B-S призывали сотрудничать со следствием в качестве потерпевших. Такие были, и благодаря им процесс хоть и затянулся, но был плодотворным. Бомгю не был в их числе, как и его друзья. После всего случившегося, оставшись без работы и чувствуя себя опозоренным до конца жизни, он впал в беспросветную апатию, неспособный даже подняться с кровати в своей квартире. Каждый день у его почти безжизненного тела по очереди «дежурили» Ёнджун и Субин. Эти двое заключили молчаливое перемирие, связанные необходимостью заботы о близких. Как впоследствии узнал Бомгю, Каю было не легче: его тоже крыло от всей мерзости, которую писали грязные издания рядом с их именами. Хюнин не был способен находиться наедине с собой, поэтому, когда Ёнджун оставался у Бомгю или решал проблемы с работой, он ночевал либо у Субина, либо у Тэхёна. Походы к психотерапевту участились, и это приносило свои плоды. Старшие Чхве нередко говорили Бомгю о том, что ему сеансы со специалистом тоже могут помочь, но у того хватало сил лишь на безмолвный кивок в ответ. Ёнджун каждый день просил его съехать с этой квартиры и переехать к нему и Каю, однако и с этим они затянули. Мысли были заняты другим, да и до конца контракта о съеме квартиры Бомгю оставалось всего пара недель. А за съем он расплатился деньгами, заработанными честным трудом, а не раздвинутыми перед кем-то ногами. Это было чем-то вроде дела чести. Может и глупо, но слишком важно для Бомгю.
К сожалению, он продолжал быть собой. Рано или поздно, его внутренние противоречия настигли бы удушающим приступом. Они и настигли, разве что не так внезапно, как могли бы. Бомгю своими остекленевшими глазами видел, как все бледнее день за днем становится лицо Ёнджуна, как его скулы темнеют, а мешки под глазами выделяются. Его потрескавшиеся губы неизменно изгибались в улыбке, когда Бомгю смотрел на него, но радужка будто потемнела и почти сливалась по цвету со зрачком. Ёнджуну было тяжело, возможно тяжелее их всех, ведь именно к его образу было приковано больше всего внимания прессы и общественности, однако едва ли он показывал свою усталость Бомгю. Первое время тот и не думал об этом, зацикленный на собственной тяжести в груди, а когда начал понемногу осознавать в полной мере, что страдает не один он, вновь ощутил себя обузой, какой считал себя во времена трейни. Он спрятался за стенами квартиры от всего мира, а между тем Ёнджун, Субин и Кай продолжали жить или хотя бы пытаться, обремененные (по мнению Бомгю) заботой о поломанной кукле. Кто-то работал, кто-то общался с людьми, кто-то позволял другим помочь себе, а Бомгю лишь вяз в своем унынии и тревоге.
Это была холодная ночь позднего ноября, и в ней Субин был выдернут из сна глухими рыданиями. Он подорвался с кровати и кинулся на звук, найдя сжавшегося в клубок и зажимающегося себе рот Бомгю у кухонного островка. Когда глаза привыкли к темноте, а ответа на вопрос о том, что случилось, Субин не получил, он дотронулся до ладони Бомгю и тут же отдернул свою руку — на пальцах остались следы чего-то липкого. По запаху Субин опознал кровь.
Он перетащил Бомгю на кровать и быстро осмотрел на предмет ран. На спальных штанах и боксерах тянулись разрезы немного ниже резинок. Им соответствовал такой же по форме и длине разрез на коже, точно сделанный ножом. Субин бросился за аптечкой, собранный и сосредоточенный, будто и не спал всего несколько минут назад. Осторожным движением он приспустил штаны безучастного Бомгю, который все пытался что-то сказать сквозь непрекращающийся поток слез, и приподнял ткань нижнего белья, взявшись за обеззараживание раны.
В глазах Субина боль скопилась в соленые капли, которым он не позволял скатиться по щекам.
— Гю, зачем? Почему?
Это был первый раз, когда Субин обратился к нему по краткой форме имени. Кровь на порезе шипела и пузырилась под действием дезинфицирующего средства. Процесс не из приятных, но Бомгю не дернулся ни разу. Лишь речь его стала понятнее, и Субин смог разобрать безумное бормотание:
— Пожалуйста, не говори Ёнджуну… Только не говори ему, пожалуйста, не надо, не говори…
Конечно он не стал бы рассказывать об этом инциденте и без просьбы Бомгю, слишком уж личным ему казалось это, но Ёнджуну все равно было суждено узнать, о чем Субин и сказал часом позже, когда на бедре младшего уже был приклеен широкий пластырь телесного цвета, а его руки согревала кружка чая (он появился в этой квартире в одно время с новыми непостоянными жильцами). Бомгю много извинялся за свой приступ, а Субин лишь печально качал головой, гладил его по волосам, сидя рядом на кровати, и извинения не принимал, говоря, что вины младшего тут нет. Однако он был прав насчет Ёнджуна: тот все равно будет видеть Бомгю обнаженным, и порез в таком случае никак не скрыть. Поэтому Бомгю рассказал обо всем сам буквально на следующий день.
Злость на самого себя, непонимание, горечь, страх — все это исказило уставшее лицо Ёнджуна в тот момент. Он долго гипнотизировал взглядом едва затянувшийся за ночь порез, когда Бомгю снял пластырь, чтобы обработать рану повторно. Между ними висела тишина, никто не мог найти слов. Бомгю было до тошноты страшно, он думал, что разочаровал Ёнджуна своей инфантильной выходкой и амебным состоянием в принципе. С глаз старшего все не сходила мутная пелена, будто тот ушел в себя и находился где-то не в этой реальности. Его понять несложно, и Бомгю конечно все понимал. Столько сил приложить, столько слов сказать и столько времени потратить, чтобы помочь любимому человеку вернуться к жизни, а в итоге увидеть на его коже след, означающий абсолютную тщетность своих усилий — это совершенно невыносимо. Должно быть Ёнджун ощущал себя самым никчемным, раз даже не способен спасти близкого.
Тогда Бомгю рухнул перед ним на колени, цепляясь за его ладони, и безрассудно шептал извинения и обещания не калечить свое тело более. Ёнджун сполз с кровати вслед за ним, оказавшись рядом на полу, и притянул его за плечи к себе. Он положил подбородок на голову Бомгю, а тот так и не догадался об истинной причине такого жеста. Между тем, по щекам старшего беззвучно прокатились две соленые капли, срочно стертые рукавом кофты.
После этого Бомгю перестал противиться переезду, вернул ключи от квартиры хозяину и окончательно поселился в квартире Ёнджуна и Кая. Все надеялись, что это признак прогресса, улучшения его состояния. Он особенно, по-новому сблизился с Хюнином, проводился с ним много времени и старался стать тем, кому Кай сможет довериться. Когда Субин приезжал в гости, их разговоры, бывало, затрагивали темы суда, сотрудничества с CU и мнения общественности, и понемногу Бомгю вновь вливался в течение жизни за пределами дома. И конечно их отношения с Ёнджуном стали доверительнее, как будто вышли на новый уровень близости, когда ею считается не секс, а откровение. Казалось, это восстановление.
Но Бомгю просто был хорошим актером. Врал Ёнджуну, Субину, Каю и в первую очередь самому себе.
Страх выходить из дома не покидал его, и он оставался в пределах квартиры. Общение его ограничивалось тремя самыми близкими людьми: Бомгю не навещал Сану в больнице, лишь периодически спрашивая о ее состоянии в сообщениях, и продолжал избегать Чанбина. Ёнджун в этом помогал, сдавшись его просьбам. Должно быть, это было проблематично, все же Чанбин не из тех людей, которые с легкостью принимают подавленное состояние друга и оставляют его без помощи, что Бомгю отчетливо чувствовал по сообщениям. На них он отвечал односложно, наверняка задевая этим чувства Чанбина, но ничего с собой поделать не мог.
Он много молчал по старой привычке. Его душила собственная беспомощность и бесполезность: Ёнджун постепенно проникался сотрудничеством с новым агентством, Субин следом за ним и многими бывшими сотрудниками B-S перешел в CU, Кай возобновил деятельность на своем ютуб-канале, а он, Бомгю, оказывается, все так же представлял из себя ничтожество. Возвращение в моделинг теперь снилось в ночных кошмарах, представить себя поющим на сцене и с гитарой в руках для него было невозможно, а больше ни к чему душа не лежала. Впрочем, он и не умел больше ничего. Страх перед выходом из дома лишь усугублял ситуацию, заковывая Бомгю в невидимые, но цепкие кандалы. Он не был человеком, деградировав в тень, пародию на личность. Справлялся с этим чувством Бомгю проверенным способом: делал вид и притворялся. Однако жизнь не игра и не театральная постановка, его маска и роль никак не помогали, напротив, только усугубляли положение. Каждый день он рисовал улыбку на лице, болезнено осознавая, что та ему не идет. Ему не хотелось улыбаться. Никто не видел изломов в фальшивой дуге из губ, никто не распознал признаков лжи, пока Бомгю в моменты подступающих приступов тревоги с силой надавливал на покрывшийся корочкой запекшейся крови порез на бедре.
И в одну ночь появился второй. Когда Бомгю осознал, что натворил, его руки задрожали, перебирая медикаменты в аптечке под шум воды в ванной. Он нарушил клятвенное обещание, данное Ёнджуну, который мирно спал в их кровати, ни о чем не догадываясь.
Конечно же и этот порез нельзя было скрыть, но Бомгю все равно предпринял попытку, избегая интимной близости, дабы ни в коем случае не оказаться обнаженным перед Ёнджуном. Тот сначала списывал это на простое нежелание или усталость, хотя по нему было понятно, что отказы Бомгю вгоняют его в замешательство. В один день он завел по этому поводу серьезный разговор, спрашивая, случилось ли что, может, это он, Ёнджун, сделал что-то не так, как-то обидел или смутил? Он думал, что виноват, искал причину в своем поведении, и, главное, искренне беспокоился не из-за самого факта отсутствия близости, а потому что слишком резкой и внезапной стала эта перемена в поведении Бомгю. Тому и так было стыдно за нарушенное обещание, приравниваемое им самим к предательству, за очередной срыв, за всю ложь в целом, а под взглядом обеспокоенных родных глаз ему и вовсе хотелось исчезнуть, чтобы перестать разочаровывать близких людей.
Он молча опустил резинку штанов. На бедре, под заживающим порезом, был приклеен широкий пластырь телесного цвета.
Взгляд Ёнджуна был нечитаем, ни слова не было произнесено им в комнате, но спустя половину минуты он решительно поднялся на ноги и вышел в коридор. Бомгю ужаснулся и тут же кинулся за ним, настигнув старшего на кухне. Тот не реагировал на собственное имя, срывающееся с губ Бомгю надрывным голосом, и без колебаний схватил первый попавшийся под руку нож с магнитного держателя. До Бомгю еще не дошел смысл его действий, как его ноги сами рванули вперед, и он оказался рядом с Ёнджуном, выбивая нож из его рук. Раздался стук столкновения металлической рукояти о паркет.
— Что ты творишь?!
Голос Бомгю срывался на крик. Он в страхе и шоке смотрел на Ёнджуна, а взгляд того был тяжелым.
— Что творишь ты, солнце?
Столько боли и безысходности Бомгю не слышал никогда в его голосе. Это ранило сильнее любого ножа, это было страшнее любого осуждения. Так сильно младший еще не сожалел о своем вранье.
— Ты снова молчишь. Я прошу только одного: говори со мной. Когда ты врешь, что все в порядке, я верю, как дурак. Все будет так же плохо, если ты продолжишь лгать. Ничего не изменится. У тебя не получится переубедить самого себя.
Он нагнулся и подобрал нож с пола. Повертев его в руке, Ёнджун склонил голову, устало вглядываясь в глаза Бомгю. Тот не мог пошевелиться, пораженный и напуганный, он точно прирос к паркету.
— Это помогает справиться с болью?
Лезвие ножа блеснуло, криво отзеркалив свет ламп на кухне. Бомгю едва уловимо шевельнул головой. Неясно было, что значит этот жест — согласие ли, протест? Но что бы то ни было, Ёнджун расценил это по-своему. Резкое движение рукой, и на его коже между локтем и запястьем с тыльной стороны заалел разрез, а Ёнджун и глазом не моргнул.
— Ничего. Мне все еще больно.
Бомгю пришел в себя, когда первая капля крови разбилась о бежевый паркет.
— Земля вызывает Солнце, ответьте, прием! — Ёнджун качает головой из стороны в стороны и машет руками, привлекая к себе внимание. Его волосы влажные после душа, и от него пахнет лавандовым шампунем.
— Я задумался, — признается Бомгю, возвращаясь в настоящее. Ёнджун заинтересованно хмурится и садится перед ним на корточки.
— О чем?
Вместо ответа Бомгю берет его левую руку и проходится пальцами по розоватому шраму. В тот день он неумело обработал ёнджунов порез, вновь бормоча извинения и все еще пребывая в шоке после увиденного. Он пообещал рассказывать все, делиться абсолютно каждой беспокоящей его хоть самую малость вещью, и Ёнджуну ничего не оставалось, кроме как снова поверить. В конце концов, что ему было делать? Он любил, любит и будет любить, и Бомгю это понимал, желая показать и свою любовь, а это можно было сделать лишь одним способом: быть самим собой. Со всеми его уродливыми срывами, несдержанными эмоциями и страхами. Ёнджун заслуживает честности.
— Я горжусь тобой, солнце, — тихо произносит он, позволяя рассматривать свой шрам.
— Спасибо, что был со мной рядом, — в тон ему отвечает Бомгю. — Спасибо за все, что сделал для меня.
— Ты так говоришь, как будто опять собираешься бросить меня, — нервно смеется Ёнджун, заправляя прядь волос за ухо младшего. Тот уверенно качает головой и льнет к ладони. — Тебя что-то беспокоит?
— Нет, — честно отвечает он. — Сейчас нет.
— Хорошо, — кивает Ёнджун. Его ладонь ложится на шею Бомгю и чуть надавливает на нее, чтобы их губы могли сомкнуться в поцелуе, медленном и нежном. Старший улыбается в поцелуй, и эта хитрая улыбка не сходит с губ, когда Бомгю, осознав произошедшее, возмущенно отстраняется.
— Зубы, — строго повторяет он, удерживая Ёнджуна за плечи. Мало ли что. — Я не чистил зубы.
— Я готов целовать тебя, даже если ты не будешь мыться, — без колебаний жмет плечами старший, на что Бомгю морщится.
— Это мерзко.
— Но ты все равно меня любишь, — Ёнджун ехидно щурится, все еще сдерживаемый руками на плечах.
— Люблю, — соглашается Бомгю, и звучит одно это слово так чувственно и искренне, что вызывает улыбку на губах старшего. Однако идиллию прерывает звонок его телефона. Его глаза распахиваются в ужасе, а Бомгю заливается смехом. — Чанбин-хён тоже тебя любит.
Ёнджун вмиг поднимается на ноги и подхватывает телефон с тумбочки.
— Чанбин-а, привет! Как твои дела? Как Чеён-а? — он носится туда-сюда по комнате, переодеваясь на ходу и собирая нужные вещи в рюкзак. Бомгю наблюдает за ним с умиротворенной улыбкой на лице. — Я уже еду, тут просто пробка, — неумело врет он. — Бомгю? Он в порядке, хочешь, дам ему трубку? — такого быстрого самообличения во лжи мир еще не видел. Ёнджун бьет себя ладонью по лбу. — Не кричи, Чанбин-а, я уже выхожу, — он подбегает к Бомгю, оставляет поцелуй на его лбу и вылетает из комнаты. Оставшись один, Бомгю наконец принимает душ и чистит зубы.
Планы на сегодня грандиозные, по его меркам, естественно. Все предыдущие двадцать три дня, делавшие его на год старше, проходили тихо и как-то мимо, будто это и не особый день вовсе. Во времена трейни, конечно, Ёнджун, Чанбин и Уён всегда старались организовать что-то вроде небольшой вечеринки, и Бомгю чувствовал себя особенным, но по сути это ничем не отличалось от их обычных посиделок вместе. В целом он не особо придавал значения своему дню рождения, однако в этом году все иначе. Пару недель назад Чанбин спросил, будет ли Бомгю отмечать тринадцатого или перенесет на выходные, тот ответил, что не собирается праздновать вовсе, и это привело к получасовой лекции о том, как важно проводить свой день рождения по-особенному. Бомгю обещал подумать и позже днем посоветовался сначала с Ёнджуном, а потом и с Субином. Оба сказали, что решать в итоге должен именинник, но также разделили позицию Чанбина. Для уверенности Бомгю обсудил это и с психотерапевтом, который предложил ему расценить празднование дня рождения как новый опыт (что в целом являлось правдой). Более того, раз эта идея не вызывала у Бомгю негативных эмоций, то причин не праздновать и нет.
Он доверял и доверяет своему психотерапевту и старается следовать его рекомендациям во всем, потому что за эти месяцы не раз успел убедиться в результативности. Первые сеансы, правда, были сложными. Бомгю убедился в необходимости работы со специалистом сразу после того, как перебинтовал руку Ёнджуна, и тогда находился в особенно подавленном состоянии. Психотерапевт, однако, не видел проблемы в его закрытости на первых приемах. «Первый шаг на пути к решению проблемы — это признание существования проблемы». Бомгю до сих пор не знает, правда это или лишь красивые слова, чтобы наладить контакт с пациентом и помочь ему поверить в собственные силы, однако это работало. Постепенно Бомгю стал рассказывать больше о себе, углубляясь и пытаясь дойти до сути. Этот путь он начал с робкого рассказа про отношения с парнем, на что психотерапевт безразлично сообщил о непредвзятости к сексуальной ориентации пациента. Бывали случаи, когда пол партнера в постели и сердце клиента имел смысл для специалиста (например, при травмирующем сексуальном опыте), но к Бомгю подобное отношения не имеет. Простая биология. Психотерапевт также напомнил о врачебной тайне, и это окончательно расслабило Бомгю. Тогда он стал более подробно рассказывать об их отношениях с Ёнджуном, о тревожащих его вещах и о переживаниях за их будущее. Спустя еще несколько сеансов темы стали разнообразнее: Бомгю говорил про свою ложь из-за нежелания быть обременительным, про боязнь людей и их внимания (он все также прятался от мира, и новый год они встретили вдвоем с Ёнджуном дома), про отсутствие занятости. Он открывался психотерапевту, и с каждым новым кусочком информации тот все лучше мог понять пациента, а как следствие — помочь. В середине января ему назначили медикаментозное лечение, примерно тогда же Бомгю почти привык не улыбаться, когда нет желания. Проблемы никуда не исчезли, приступы хоть и реже, но все же имели место быть, однако теперь Бомгю примерно понимал их причины и значение, а главное — мог говорить о них.
Он спускается на первый этаж, на кухню. Время около десяти, а значит через два часа должен прийти Субин. Еще где-то через три часа после вернется Кай, и уже вечером приедут Чанбин, Чеён и Ёнджун. К этому моменту все должно быть уже готово. Согласно концепции Бомгю, «готово» подразумевает чистую квартиру и готовую еду, поэтому в первую очередь он выкладывает все необходимые продукты для праздничного ужина. Он немного горд тем, что сам придумал меню на этот вечер. Конечно не то чтобы Бомгю гений кулинарного искусства, но что-то в готовке за это время он понял. Во времена моделинга не было ни сил, ни желания готовить какие-то интересные блюда. Неинтересные на самом деле тоже. Его собственное питание было ограничено, а кормить было некого, однако большое количество времени, проведенное в стенах квартиры, однажды привело Бомгю к готовке. В какой-то момент этот процесс стал сублимацией или ее подобием, ему все равно, как это правильно называется, главное — это помогает отвлечься от мыслей. Психотерапевт одобрил подобное хобби, и Бомгю попросил Субина провести парочку кулинарных уроков. Те из себя представляли нечто странное, потому что наставничество Субина свелось к наблюдению. У Бомгю глаза горели при готовке, как у ребенка при игре с новой куклой или машинкой, он всему хотел научиться сам, без подсказок довести блюдо если не до идеала, то до состояния «пальчики оближешь», даже методом проб и ошибок. Результаты своего труда Бомгю проверял сначала на Ёнджуне, но это мало к чему привело. Оказалось, что Ёнджун — «всеядный» (как его однажды окрестил Бомгю), особенно после рабочего дня, и не видел ни одного недостатка в приготовленной младшим еде, даже когда та была откровенно пережарена, пересолена или попросту невкусна. Тогда Бомгю начал вылавливать Кая и просить критику у него. Тот сначала мялся, не желая задеть чувства начинающего повара, но, когда понял, что здравая оценка не обижает Бомгю (напротив — заставляет совершенствоваться), стал высказываться более развернуто. Улучшение навыка готовки стало первой целью, которую поставил перед собой Бомгю после начала курса психотерапии, и его терапевт одобрял такое начинание, ведь «ставить перед собой цели крайне важно».
Его собственное пищевое поведение менялось быстрее, чем Бомгю успевал это осознать. Во времена моделинга, когда казалось, что проблем и так предостаточно, все было хотя бы понятно — он не может питаться нормально из-за профессионального давления. Критика пищевого поведения воспринималась болезненно, последствия расстройства, такие как мерзлявость, проблемы со сном и концентрацией, хроническая усталость и слабость, стали привычным состоянием, и Бомгю даже не подозревал, что может чувствовать себя здоровым. Однако это был еще не самый худший период его жизни, ведь дальше ждала своего часа апатия после ухода из B-S. Аппетит исчез, да и как таковой идеи «поесть» в голове Бомгю не было — он попросту забывал о физиологической потребности. Вместо него помнили Субин и Ёнджун, но и они не всегда могли предпринять что-либо. Не в их принципах было заталкивать еду в Бомгю силой. В ход шли просьбы и долгие разговоры. Бомгю и рад был бы пойти на контакт, но его всего передергивало и скручивало в тугой узел, когда он чувствовал запах еды или даже просто думал о ней. В некоторые дни он засыпал, боясь не проснуться утром, настолько слабым морально и физически себя ощущал. Путь к восстановлению пищевого поведения тяжкий, и Бомгю едва ли близок к его финалу, но все же он делал и продолжает делать успехи, особенно те стали заметны после назначения лечения, в которое, помимо всего прочего, входил препарат, повышающий аппетит. Когда кажется, что из-за них он набрал слишком много в весе, тема питания всплывает на сеансах с психотерапевтом, а после Бомгю возвращается домой в объятия к Ёнджуну, который говорит об очаровании, изумительности, любви и целует так бережно, обнимая порой до хруста костей крепко, что Бомгю забывает абсолютно обо всем.
Обе часовые стрелки едва достигают числа «двенадцать» на циферблате, Бомгю возится с начинкой для оладий, отставив в сторону нарезанные овощи, и в дверь стучат. Даже через музыку, негромко звучащей из колонки, он смог услышать недовольный голос за дверью.
— …тебе за сигаретами бегать? — на пороге стоит Субин с большим бумажным пакетом, спорящий с кем-то по телефону. Бомгю кивает в знак приветствия и пропускает старшего в квартиру, пока тот закатывает глаза в ответ на реплику собеседника. — Да забрал я их, забрал. Необязательно контролировать каждый мой шаг. Это вообще-то моя работа, — Бомгю уже не реагирует на такой тон Субина, привыкший к этим детским перепалкам, поэтому просто возвращается к измельчению орехов для оладий. Между тем, тот замирает посреди кухни и начинает говорить тише, отвернувшись, как будто это помешает Бомгю услышать: — Все нормально будет, даже не думай переживать, рэпер. Давай работай.
Он наконец заканчивает разговор и садится напротив Бомгю.
— Твой парень не перестает меня удивлять, — говорит Субин с преувеличенной раздраженностью, на что Бомгю усмехается.
Ему точно известно, что все эти перепалки у них происходят скорее по инерции, на самом же деле Субин и Ёнджун сильно сблизились за эти месяцы. В конце концов, у них много общих черт и дел, в том числе работа. Почему с переходом этих двоих в CU Субин стал менеджером Ёнджуна, как это произошло, кто был инициатором — это все загадка для Бомгю. Старшие ни в какую не хотели раскрывать свою тайну, и Бомгю не допытывался, считая, что они имеют право на секрет, тем более их сотрудничество устраивало и Субина, и Ёнджуна, сколько бы те не капризничали, как дети. Иногда Бомгю кажется, что они препираются с неким азартом, значит причин для беспокойства нет.
— Кого «их»? — Субин озадаченно хмурится, не поняв суть вопроса. — Ты сказал, что забрал «их», — поясняет Бомгю, ссыпая измельченные орехи в миску. Следующим в нее попадает сахар, за ним — корица.
— А, не бери в голову, — отмахивается Субин. — Я купил то, что ты просил, — сразу переводит тему он, по одной доставая из бумажного пакета бутылки с алкоголем. Всего восемь штук, каждая отличается от предыдущей по объему, марке и проценту спирта. — Все правильно? — Бомгю кивает и откидывается на спинку стула, потягивая руки вверх. — Ты будешь пить?
— Не хочу рисковать, — он качает головой, окидывая взглядом стол. Смесь из орехов, сахара и корицы отправляется в сторону, к овощам. — Вроде бокал шампанского не повлияет на действие препаратов, но лучше воздержусь даже от этого.
— Тогда должно хватить. Даже останется, я думаю, — кивает Субин и следит за тем, как Бомгю готовит столешницу для раскатывания по ней теста. — Так чем я могу помочь?
До готовки его, разумеется, не допускают, и Субин, не перечащий своей судьбе, уходит в гостиную, чтобы пропылесосить и вытереть пыль с полок, что стоят перед диваном. Между ними на стене висит коллекция поллароидных снимков Кая, где с недавних пор появилось несколько новых фотографий. Среди них — улыбающиеся Хюнин и Субин, показывающие знак мира. Бомгю сам сделал этот снимок всего месяц назад под ворчания Ёнджуна, который тихо, чтобы слышал только фотографировавший, жаловался на руку Субина, обнимавшую Кая поперек спины. В ответ Бомгю ничего не говорил, но беззаботно закатывал глаза и усмехался.
Он как никто другой замечал изменения в Субине, произошедшие с тем после знакомства с Каем. Это невозможно было не понять — рядом с ним Субин становился по-настоящему живым, со всеми выразительными реакциями и смущенными улыбками. Хюнин спокойствием и собранностью в обществе Чхве тоже не отличался, но если учитывать его обычное поведение, то можно списать стеснение на банальную неловкость от недолгого знакомства. С Субином такая схема не работает, Бомгю точно уверен в этом. В его случае это называется «я чувствую что-то новое и необычное для меня и из-за этого нервничаю». Однако Субин все же не растерял прежней скрытности, поэтому от намекающих вопросов Бомгю уверенно увиливал, и тот не настаивал, хотя готов руку на отсечение дать, что рассказы про «просто друзья» — пустые сказки. И все же они взрослые люди, явно чувствующие взаимно, и даже если сейчас не осознают этого, то рано или поздно придут к робкому разговору. Лучше бы рано, естественно. Бомгю, признаться честно, немного устал от необходимости врать Ёнджуну, прикрывая Кая, якобы тот просто очень тесно дружит с Тэхеном, поэтому так часто ночует у него. По статистике от Субина, только в двух из десяти случаев Хюнин действительно ночует у друга. Остальные восемь — у «друга».
— Можно я переключу? Меня уже тошнит от этой песни, он записал ее только с седьмого раза, — недовольно говорит Субин, не отрываясь от протирания полок, когда из колонки заиграла песня в исполнении Ёнджуна.
— Нет, — непреклонно отказывает Бомгю. Он слишком занят приготовлением рамена для дискуссий. — Это моя любимая песня, — добавляет он. Не проходит и десяти секунд, как в дверь звонят. — Открой, пожалуйста. Наверное, Кай забыл ключи.
Он не видит, с кем разговаривает Субин, но по голосу это точно не Хюнин. Когда Бомгю отворачивается от плиты, помешав бульон, старший идет к нему с большой коробкой в руках.
— Что это? — хмурится он, подходя к столу. Субин ставит коробку на стол и принимается распаковывать.
— Как думаешь? — у Бомгю, честно, нет ни одной догадки, поэтому он лишь больше хмурится, но стоит Субину разобраться с коробкой и упаковочной пленкой и поставить на стол то, что было внутри, его рот распахивается в немом шоке. — С днем рождения, Бомгю, — тот опускается на корточки перед подарком, чтобы он был на уровне глаз.
— Боже, — слетает с его губ. Он тут же с интересом принимается осматривать устройство со всех сторон. Казалось бы, это всего лишь хлебопечь, о которой Бомгю как-то упоминал в разговоре с Субином, но сколько же эмоций этот подарок вызвал у именинника. — Боже, — повторяет он.
— Хорошее «боже»? Если что, чек у меня есть, можно вернуть в магазин, — серьезно говорит Субин. Бомгю счастливо улыбается и смотрит на него снизу-вверх, не убирая рук с хлебопечи.
— Как ты ее достал? Я ни разу не видел, чтобы она была в наличии…
— Нашел способ, — увиливает Субин.
— Она же дорогая, — обеспокоенно замечает Бомгю, возвращаясь к разглядыванию хлебопечи. — Как ты вообще вспомнил, что я говорил об этом? — он снова смотрит на Субина и, не давая тому ответить, добавляет: — Я же просил не заморачиваться с подарками… — вопреки этой фразе, Бомгю выглядит слишком счастливым. Его глаза горят.
— Во-первых, не такая уж и дорогая, — Субин пожимает плечами. — Во-вторых, ты первый человек в моей жизни, который так увлеченно говорил о том, что хочет научиться печь хлеб, — Бомгю на это смущенно смеется и наконец поднимается на ноги, чтобы рассмотреть устройство сверху. — А в-третьих… это же твой день рождения, как я могу не заморачиваться?
— Спасибо большое. Мне очень нравится, — он вздрагивает, вспоминая о бульоне на огне, и возвращается к нему, оставив хлебопечь без прикосновений. — Поставлю ее туда, — вдохновленно делится Бомгю, указав на пустое место в углу столешницы, рядом со стеной.
— У меня есть еще кое-что, — признается Субин, но его прерывает еще один звонок. Бомгю заинтересованно оборачивается, пока старший разговаривает с кем-то за дверью. Возвращается он на кухню с пышным букетом бледно-жёлтых астр. Цветы обернуты в пару слоев крафтовой бумаги и перевязаны белой широкой лентой.
— Букет?.. — неуверенно спрашивает Бомгю, замечая замешательство на лице Субина. Тот осматривает цветы и передает их младшему, который тут же принимается вертеть их в руках, откровенно не понимая ничего.
— Это не от меня, — говорит Субин. — Там записка, — он указывает пальцем на небольшую открытку, которую Бомгю не заметил со своей стороны. Ровным, угловатым почерком, по-английски на ней выведено:
«С днем рождения, Боми. Будь счастлив. P.S. Это больше не «просто».
Открытка ложится на край стола, и внимание Бомгю полностью приковано к астрам. Их бледный цвет приятен взгляду, а аромат хоть и отдает горечью, но от этого не менее приятный за счет своей свежести. Этот букет — красивый эпилог их истории.
— Привет из прошлого? — догадывается Субин после недолго молчания, и Бомгю благодарен за то, что он ничего не уточняет.
— Скорее прощание, — поправляет младший. — Так что ты хотел сказать? — он проходит в гостиную, чтобы достать из шкафа вазу, затем идет к раковине.
— Один продюсер из CU спрашивал у меня о тебе, — Бомгю замирает, переставая дышать, с вазой под струей воды. — Не переживай, это не насчет моделинга или музыки. Я знаю, что это тебе неинтересно, — срочно добавляет Субин, и плечи Бомгю заметно расслабляются.
— Тогда в чем дело? — он ставит вазу посреди стола и возвращается к бульону, выключая огонь.
— Он предлагает тебе прийти на кастинг для второстепенной роли в новой драме, — отвечает Субин, и брови Бомгю ползут вверх. — Тебя оценили в качестве ведущего на шоу. А учитывая… все обстоятельства, он посчитал, что у тебя хорошие актерские данные, — Бомгю продолжает молчать со вскинутыми бровями. Субин спешно добавляет: — Он неплохой человек, мы пересекались несколько раз, и Ёнджун может подтвердить это. Но все в порядке, если ты откажешься, никто не будет давить. Я просто посчитал, что тебе будет интересно это хотя бы услышать.
— У меня есть время подумать? — спрашивает Бомгю, поджав губы.
— Конечно, — кивает Субин. — Я подозревал, что ты так ответишь, поэтому уточнил. У тебя в запасе еще пара недель, — он возвращается к уборке.
Бомгю думает, что время — это хорошо. Он сможет обсудить это предложение с Ёнджуном и психотерапевтом, придя ко взвешенному решению. Пока что мысль о съемках проходится холодным потом по спине. В последний месяц он стал чаще выбираться на прогулки, и вроде страх перед людьми отступал, но возвращение в шоу-бизнес — это совсем другое дело. Он не уверен, готов ли к этому, хотя точно соврет, если скажет, что это предложение не отозвалось в нем совсем. В конце концов, это не моделинг и не музыка, а что-то совсем иное, в чем, с одной стороны, он себя никогда не пробовал, а с другой — слишком долго был экспертом. Может, есть способ извлечь пользу из его притворства. Чем отличен актер от человека, рисующего из себя того, кем не является?
В заднем кармане джинс вибрирует телефон, когда время переваливает за два часа дня, а Бомгю обжаривает мясо. Он читает полученное сообщение, и губы трогает улыбка. Приходится отвлечь Субина, чтобы тот закончил с мясом вместо него. Бомгю поднимается на второй этаж, провожаемый удивленным взглядом (это первый раз, когда готовку доверили Субину), и заходит в их с Ёнджуном комнату, чтобы сесть там на кровать с ноутбуком на скрещенных коленях. Спустя несколько минут он уже нажимает кнопку видеозвонка в приложении, и всего через пару секунд на экране появляется улыбающееся лицо девушки. Бомгю не может не улыбнуться в ответ.
— Бомгю-я, с днем рождения!
Сана светится. Она действительно похожа на яркий теплый луч, возвращение домой пошло ей на пользу. Ее волосы по плечи, не слишком густые, но и не такие жидкие, как были в больнице, вернули свой природный каштановый оттенок и, похоже, не уложены, поэтому идут слабыми волнами на концах. Футболка нежного розового цвета чуть оголяет ключицу, которая теперь заметна не так болезненно. Сложно разобрать обстановку вокруг нее, но Бомгю догадывается, что девушка сидит ровно в такой же позе, как он сам.
После обнародования порочащей репутацию B-S информации, они общались лишь в мессенджере из-за состояния Бомгю, однако даже в своей апатии он не забывал интересоваться ее самочувствием. Тему скандала вокруг компании они не затрагивали: видимо Сана так же, как Бомгю, не желала и думать об этом. Однако однажды она попросила передать благодарность «за все» от Цзыюй Субину, на этом тема B-S даже косвенно больше ими не поднималась. Контракт Саны также был обнулен, но ни она, ни Цзыюй не стали свидетельствовать против компании и принимать участия в судебном процессе, и за это их сложно было осуждать. Как бы то ни было, у Саны был четкий план, состоявший из единственного пункта: она собирает вещи и улетает в Японию вместе с Цзыюй, но прежде надо было получить одобрение от врачей обеих на перелет. Именно в связи с этим они и не улетели сразу же на следующий день после обнуления контракта Саны, и это же помогло девушкам пойти на поправку быстрее — так сильно было их желание улететь в Японию.
К счастью Бомгю, удалось им это сделать только в начале февраля, и у него все же вышло навестить Сану вместе с Ёнджуном, а Субин как-то невзначай обмолвился, что ездил в медицинский центр к Цзыюй, но большего не рассказал. Бомгю даже смог пересилить себя и приехать в аэропорт (правда его сопровождал Чанбин, но это все равно была небольшая победа для того периода), дабы проводить девушек, и, честно говоря, едва держал себя в руках, обнимая на прощание тихо плачущую Сану. Когда он уезжал из аэропорта с Чанбином, тот в попытке приободрить поникшего друга, сказал:
— Если б не знал про их проблемы, даже не догадался бы об этом. Взбодрись, малой. Они как две птицы, и вдвоем они справятся.
И если птицам крылья дарят свободу, которая не доступна прикованным к земле гравитацией и цепями привязанностей людям, то этот перелет позволил Сане и Цзыюй почувствовать себя ничем и никому не обязанными. С момента их прилета в Японию, они обе будто расцвели по-новому. Родители Саны приняли Цзыюй, как родную дочь, а свою собственную встречали с такими стальными и одновременно теплыми объятиями, что у той слезы текли сквозь широкую улыбку. Обе девушки поселились в квартире недалеко от дома родителей Саны и начали помогать им с семейным бизнесом — небольшой сетью кафе. Как мог знать Бомгю по рассказам подруги, тихая и спокойная жизнь без пристального внимания стала для них сном наяву. О возвращении на сцену никто и не думал.
— Спасибо, нуна, — благодарит Бомгю. — Как ты себя чувствуешь?
— Все хорошо, — честно отвечает Сана и улыбается еще ярче, хотя кажется, что ярче просто некуда. Она доказывает, что теплу предела нет. — Сегодня ходили в парк с моими старыми друзьями и Цзыюй. Ей не понравился икаяки, — девушка дует губы и смотрит куда-то за камеру. Бомгю усмехается.
— Как дела у Цзыюй-нуны?
— Она рядом сидит, но просит не показывать ее, — признается Сана и снова кидает взгляд в сторону. — Но она передает «привет». Говорит, что ей нравится Осака и жить со мной. Ладно, она этого не говорила, но я читаю по глазам, — девушка смеется, и Бомгю различает на фоне тихое хихиканье Цзыюй. — У нас все хорошо, Бомгю-я, не переживай, — Сана показывает в камеру их замок из ладоней. Пальцы переплетены, и взгляд девушки меняется, когда она смотрит на их руки. Бомгю чуть склоняет голову, заметив это, но ничего не говорит. — Лучше расскажи, как у тебя дела. Празднуешь сегодня?
— Вроде того, — Бомгю жмет плечами. — Собираемся на ужин с Ёнджуном, Субином, Каем, Чанбин-хёном и Чеён-нуной.
— Повеселись за нас! — просит Сана. — У вас все в порядке? Не ругаетесь?
— Нет-нет, — он качает головой. — С этим проблем точно нет, — на секунду Бомгю задумывается, а после все же говорит: — Нуна, мне нужен совет, — Сана заинтересованно вскидывает брови и склоняет голову. — Мне предложили пройти кастинг для съемки в драме. Второстепенная роль.
— Это здорово? — ее интонация вопросительна, и выглядит она задумавшейся. — Ты хочешь согласиться?
— Я не знаю, — признается Бомгю. — Вроде бы да, но…
— Тебе страшно, да? — догадывается Сана и поджимает губы. — Я понимаю, о чем ты. Знаешь, кино действительно не похоже на моделинг или работу ведущего. Когда ты снимаешься в драме, тебя не воспринимают как Чхве Бомгю. Я имею в виду… — она облизывает губы, подбирая слова. — Все понимают, что ты играешь. Человек на экране с твоим лицом не ты.
— То же самое было с шоу, — неуверенно говорит Бомгю.
— Не совсем, — Сана качает головой. — В кино ты играешь другого человека. А раньше тебе приходилось делать вид, что твоя роль и есть ты. Ты хотел убедить в этом себя и других. В кино в этом нет необходимости, — она замечает задумчивость и хмурые брови Бомгю, после чего прокашливается и вновь улыбается. — В любом случае, это мое мнение. Поговори обязательно об этом с психотерапевтом.
— Конечно, — кивает Бомгю. — Но спасибо, нуна. Мне это важно.
— Не за что, Бомгю-я, — тянет она. — Ты молодец. И я рада, что ты больше не выходил на подиум. Это не твое место, — Сана отвлекается на Цзыюй за кадром и чуть наклоняется, чтобы услышать ее. Бомгю не может разобрать слова, но Сана сама все озвучивает ему: — Цзыюй просит передать «привет» Субину и лучшие пожелания тебе.
— Передам, — кивает Бомгю. — И спасибо ей.
Они еще немного разговаривают, затем прощаются, и еще около десяти минут Бомгю сидит на кровати с выключенным ноутбуком на коленях, обдумывая слова Саны, но чем больше он думает, тем больше путается в плюсах и минусах, поэтому решает отложить это дело и вернуться на первый этаж. Там он застает Субина и вернувшегося домой Кая, о чем-то переговаривающихся и продолжающих процесс готовки вместо Бомгю. Тот спускается по лестнице нарочито громко, не желая подслушивать чужой диалог, и Хюнин оборачивается на звуки шагов. Его лицо озаряется улыбкой.
— Хён, с днем рождения! — не успевает Бомгю сказать и слова, как оказывается в крепких объятиях.
Кай изменился. Возможно сильнее их всех. Иногда Бомгю кажется, что младший за одну ночь вырастает на сантиметр в ширину и на два — в длину, иначе объяснить то, как он умудрился стать выше Ёнджуна и почти догнать Субина невозможно. Его волнистые волосы больше не каштановые — месяц назад он перекрасил их в блонд с серебристым отливом, оставив корни в натуральном цвете. Похоже, шумиха после скандала с B-S повлияла на него особенным образом, и это отражалось на внешности в том числе. В Бомгю всегда будет печаль от того, что он не смог увидеть изменения в Хюнине, находясь в подавленном состоянии, и теперь может замечать лишь итоги. Например, Кай стал увереннее с незнакомыми людьми; он больше не следует за Ёнджуном на каждую съемку и запись (хотя иногда, конечно, появляется в CU); его панические атаки проявляются реже и слабее, что, безусловно, является признаком восстановления. Наконец, Хюнин решился раскрыть свою личность на ютуб-канале, однако пока отказывается сотрудничать с брендами или агентствами, но и без контрактов это огромный прогресс.
Можно гадать долго, почему именно так на него повлиял скандал с B-S, но Бомгю придерживался одного мнения: B-S больше нет, и, по сути, это заслуга Кая. Не задумай он совершить «восстание» против компании… кто знает, сколько времени понадобилось бы, чтобы виновные понесли наказание? Вполне вероятно, что это бы не произошло вовсе. И хоть цена за спокойствие и уничтожение B-S заплачена огромная, результат того стоит. Цель оправдала средства. Благодаря обостренному чувству справедливости Кая.
— Спасибо, Хюнини, — Бомгю улыбается и хлопает младшего по плечам. Тот отстраняется, открывает рот, будто собирается что-то сказать, но тут же прикусывает губу, замявшись. Бомгю чуть вскидывает брови. — Все хорошо?
— Да, — уверенно кивает Кай. Он опускает голову и копошится в карманах толстовки. Спустя несколько секунд Кай берет ладонь Бомгю в свою и вкладывает в его руку флешку. — Это… В общем… С днем рождения, — заключает Хюнин, неловко потирая шею.
— Спасибо, — Бомгю улыбается, очарованный смущением младшего. — Флешка — это полезный подарок, — подбадривает он, похлопав Кая по плечу. — А какой у нее объем?
— Что? Нет, подожди, — Хюнин вспыхивает и машет руками, что отражается на лице Бомгю удивлением. Где-то у плиты, обжаривая оладья, тихо посмеивается Субин. — Хён, мне не жалко флешку, но дело не в ней. Подарок внутри.
— А, — Бомгю настигает осознание, и он медленно кивает с приоткрытым ртом, рассматривая флешку на своей ладони. — Здорово. И что это? — с любопытством спрашивает он.
— Там песня, — объясняет Кай, заламывая пальцы. — Моя. Для тебя, хён.
— Ты серьезно? — его глаза распахиваются, когда он смотрит на смущенного Хюнина. Легкое чувство дежавю приятно обволакивает его. — Это так здорово, спасибо! Когда ты успел ее записать?
— Мне помог Субини-хён, — признается Кай. Сам Субин ничего не говорит и будто вообще не слушает их, занятый готовкой, но на его лице сияет улыбка, доказывающая обратное. — Я не хотел, чтобы ты услышал ее раньше времени, поэтому работал над песней у него в квартире, — задумавшись на секунду, он добавляет: — Если честно, то с текстом мне помог хён, а с музыкой — Чанбин-хён. По сути, это не от меня подарок, а от нас.
— Неправда, — все же вклинивается Субин и подходит к ним, вытирая руки полотенцем. — Если следовать такой логике, то подарок от Ёнджуна на самом деле частично от меня, частично от Чанбина и Уёна.
— Подарок от Ёнджуна? — заинтересованно спрашивает Бомгю, склонив голову.
— Там оладьи, кажется, подгорают, — намекает Субин, на что Бомгю цокает языком, но больше не расспрашивает, хотя любопытство и желание узнать, что приготовил Ёнджун (или, если верить словам Субина, он с друзьями), провоцировали возникновение все более причудливых вариантов в его голове.
Тем не менее, Бомгю глушит в себе искрящийся интерес и возвращается к приготовлениям вместе с Субином и Каем. Хюнин рассказывает, что сегодня был на прогулке с Сону, который после аннулирования контракта с B-S не перешел в новое агентство, решив, что большая сцена не для него. Кай поддерживал его с момента их первой встречи, не позволяя замкнуться в себе, и, возможно, именно благодаря этому Сону не отказался от музыки. Примерно в начале этого года он, подобно Хюнину, создал канал на ютубе и по сей день загружает туда каверы, авторские песни и просто видео из жизни. Зрители шоу полюбили его голос и личность еще во время съемок и продолжают поддерживать его творчество уже в сети. Сону редко упоминает B-S на канале, как и съемки в шоу, и связано это не с травмирующим опытом, как думали многие его поклонники. Как узнал от Кая Бомгю, Сону был одним из тех, кто давал показания против компании, а значит теперь распространение им какой-либо информации, мягко говоря, нежелательно.
Бомгю не забывает передать «привет» от Цзыюй, и Субин на это лишь хмуро кивает, а Кай с беспокойством смотрит на старшего и расспрашивает о жизни девушек в Японии, заинтересованно слушая ответы Бомгю. Так они доводят первый этаж апартаментов до состояния «все готово», и через пятнадцать минут, когда все трое сидят на диване и смотрят первое попавшееся развлекательно шоу по телевизору, в двери поворачивается ключ.
Первое, что видит Бомгю — нечто большое в руках Чанбина, скрытое тонкой, но темной тканью, так что содержимое разглядеть не удается. Сам Со очевидно находится в предвкушении, прикусив нижнюю губу и выглядывая реакцию на лице именинника. Бомгю же не заставляет себя долго ждать: его брови ползут вверх, а глаза распахиваются.
— Я же просил не заморачиваться… — вновь вспоминает он, пораженно глядя на Чанбина. А тот очевидно заморочился, гадать не нужно.
— А я предлагала подарить наручные часы, — сразу предупреждает улыбающаяся Чеён, зайдя следом. — Но он был непреклонен.
Наконец за ними входит Ёнджун и закрывает дверь. На его лице Бомгю сразу же замечает некое волнение, однако вместе с тем — усмешку. Похоже, подарок от пары Чанбина и Чеён впечатлил всех. В том числе саму Чеён.
— Тебе понравится, солнце, — тем не менее заверяет его Ёнджун, а после переводит внезапно серьезный взгляд на Субина и кивает в сторону. — Надо переговорить, — Субин встает с дивана, и они оба уходят на второй этаж. Бомгю провожает их несколько встревоженным и обеспокоенным взглядом.
— Не парься, малой, — отвлекает Чанбин. — Они там сами разберутся. А пока, — он ставит нечто на столик перед диваном, — с днем рождения! — Бомгю настороженно смотрит сначала на него, потом на Чеён и наконец на Кая, который полностью дублирует его эмоции. — Не бойся. Открой.
Бомгю слушается и подходит к столику, касаясь ткани. Секунда — и та оказывается на полу, а в тишине гостиной, где каждый молчит по-своему, раздается короткое приветственное чириканье. Этим нечто оказалась клетка, из которой на Бомгю любопытно смотрит зеленый попугай.
— Теперь и тебе будет, о ком заботиться! Его зовут Тото, но заводчик сказал, что можно дать ему новое имя, — гордо делится Чанбин. Ответа не последовало, и он хмурится, глядя на Бомгю. Тот медленно опустился на корточки перед клеткой и не разрывал зрительного контакта с попугаем. — Что с ним? — чуть тише спрашивает Чанбин, повернувшись к Чеён и Каю.
— Думаю, это любовь с первого взгляда, — тепло улыбается девушка, не отводя глаз от Чхве.
— Он такой спокойный. Так и должно быть? — замечает Кай. Нахмурившись собственным словам, он добавляет: — Я про Тото.
— Стресс из-за новой обстановки, скорее всего. А еще, заводчик сказал, что его возлюбленная недавно умерла. Из-за этого у него особенно подавленное состояние, — поясняет Чеён, печально вздохнув.
— Попугаи могут любить друг друга? — Кай вскидывает брови.
— А чем они хуже людей? — пожимает плечами Чанбин, добродушно улыбнувшись младшему.
— Можно… потрогать? — неуверенно спрашивает Бомгю, так и не шевелясь, словно загипнотизированный взглядом Тото.
— Конечно можно, малой, — кивает Чанбин. — Теперь это твой попугай.
— Только осторожно, — предупреждает Чеён. — Без резких движений, а то он может клюнуть или царапнуть.
Бомгю протягивает руку к клетке и аккуратно просовывает палец между прутьями. Тото сначала немного отпрыгивает на своей веточке, но затем, не заметив больше движения от человека, приближается и склоняет голову к пальцу.
— А выпустить можно? — спрашивает Бомгю и переводит взгляд с Чанбина на Чеён. Те при всем желании не смогли бы отказать, настолько завороженными были глаза Чхве.
— Скорее всего, он не вылетит сразу, — говорит Чеён. — Нужно несколько дней, иногда недель, чтобы попугай смог спокойно летать по квартире.
— Мы за последний месяц стали экспертами в попугаях, — хвастается Чанбин, поджав губы. — Он может вылететь и в первый раз, но перед этим нужно закрыть везде окна. Ну и хорошо, если он перед первым полетом для начала привыкнет к тебе.
Бомгю снова переводит взгляд на Тото, который тщательно чистит свои перышки клювом. Его клетка просторная, с двумя веточками, свисающей с «потолка» игрушкой с маленьким колокольчиком и наполненными кормушкой и поилкой.
— Кстати, — вспоминает Чеён и заглядывает в свою сумку. Оттуда она достает небольшой пакет с кормом. — Это на первое время, — Бомгю принимает пакет и рассматривает упаковку.
— Спасибо, — говорит он, поднимаясь на ноги. — Правда, спасибо вам. Тото очень красивый, — Бомгю подходит к Чанбину и Чеён и обнимает их одновременно за шею. Те дают друг другу «пять» за его спиной и довольно улыбаются.
Все четверо усаживаются за праздничный стол. Тото периодически щебечет и звенит колокольчиком, никак не мешая разговорам.
— Уён просил еще раз передать извинения и сказал, что поздравит тебя потом лично, — говорит Чанбин, наполняя сначала бокал Чеён, затем свой.
— Уён-хён слишком переживает, — качает головой Бомгю. — Он писал мне утром, поздравил и сказал то же самое… — его взгляд цепляется за лестницу, по которой со второго этажа спускаются Ёнджун и Субин. Первый выглядит взволнованным, а второй — ободряюще похлопывает того по спине. Бомгю хмурится: он никогда не видел этих двоих
такими в обществе друг друга.
Но стоит Ёнджуну поймать на себе взгляд родных глаз, как его лицо озаряется теплой улыбкой, и Бомгю не может не улыбнуться в ответ, гоня прочь беспокойства.
— С днем рождения, солнце, — тихо говорит Ёнджун, присаживаясь рядом с ним и невинно чмокая в щеку.
— Ты же уже поздравлял меня, — усмехается Бомгю. Что-то бурно обсуждающие Субин и Чанбин для него находятся будто в другом мире.
— Это не все, — серьезно произносит Ёнджун и слегка сжимает коленку младшего под столом, тут же убирая руку. Бомгю все еще хмурится на его нервозность, но старается не думать, тем более, что Чанбин поднимает тост за именинника. У них еще будет время.
За этот вечер он внезапно для себя открывает интересное качество Кая — низкая толерантность к алкоголю. Выпивает он в целом немного и даже ест нормально, но все равно краснеет и хмельно хихикает уже через полтора часа. Его не тошнит, и в остальном он чувствует себя хорошо (если верить его же словам), просто находится подшофе. Причин для беспокойств нет, поэтому Чанбин лишь на всякий случай отодвигает от младшего бутылки с алкоголем подальше, а Ёнджун ворчит на Субина, который сидит рядом с Хюнином и, по мнению старшего брата, «плохо следит за Каем».
В определенный момент становится ясно, что прилично выпили и Чеён, и Чанбин, и Субин. Ёнджун, похоже, поддерживал и разделял трезвость Бомгю, поэтому выпил лишь бокал шампанского во время первого тоста. На самом деле, у именинника поведение гостей вызывает только улыбку и смех, никакого негатива, несмотря на алкогольное опьянение.
— У тебя есть ёж? — восхищенно спрашивает Чеён с наполовину полным бокалом вина в руке. Ее щеки порозовели, а глаза блестят.
— Да, — как-то слишком серьезно отвечает Субин. Его реакция на алкоголь — угрюмость, но не печальная. Он лишь внешне и голосом походит на хмурого деда, а по поведению все тот же Чхве Субин. — Он вредный и постоянно фыркает на меня, как Ёнджун.
Тот цокает языком и закатывает глаза, а когда Бомгю на это смеется, дует губы, делаясь шутливо обиженным.
— Ты сможешь научить Бомгю-я ухаживать за Тото! — девушка довольно хлопает в ладоши и делает несколько глотков.
— Но, нуна, ёж и попугай — не совсем одно и то же, — слабо протестует именинник.
— Если Тото тоже похож на хёна, то Бомгю-хён справится с ним, — шутит Кай, тут же пьяно хихикая, и его смех поддерживают Чеён и Чанбин, а сам Ёнджун разочарованно стонет.
— Ты предатель, Хюнини! — заявляет он, но Бомгю опускает голову ему на плечо, и тот сразу же успокаивается, оставляя мимолетный поцелуй на макушке младшего.
— Я видел глазки Тото, он так же влюбленно смотрел на Бомгю-хёна, — заговорщически шепчет Кай, склонившись к Субину. Тот чересчур серьезно кивает и чокается своим бокалом с коньяком о бокал младшего с соком.
Когда еды на столе становится меньше раза в четыре, они перемещаются на диван и кресла, решая посмотреть какой-нибудь фильм, но в итоге оказываются настолько не сконцентрированы, что за сюжетом следит только Бомгю и то лишь первые пятнадцать минут. Кай оказывается заинтересованным в танцевальной студии, в которой преподает Чеён, обещает обязательно прийти на несколько занятий и зовет с собой сначала Субина, но тот отказывается по причине «несгибаемости конечностей», а потом принимается за Бомгю. Тому крыть нечем, и он соглашается, хотя слишком давно не занимался танцами и отчасти стесняется этого, но Ёнджун подбадривает его, предлагая сходить втроем. Чеён активно зазывает их к себе и, невинно улыбаясь, просит Ёнджуна в таком случае обязательно выложить в инстаграм фотографии с занятий и отметить аккаунт студии, на что получает добродушный смех и такое же согласие. Чанбин по большей части молчит — так в нем говорит алкоголь. Он откинулся на спинку кресла, на подлокотнике которого сидит Чеён, и прижимается лбом к ее плечу. Бомгю готов поклясться, что иногда слышит от него тихие хмельные признания в любви к девушке, и в такие моменты он не может не улыбнуться.
Под ночь Чеён и Ёнджун помогают Бомгю убраться на кухне как самые стойкие. Чанбин, казалось, задремал, но стоит Субину и Каю начать обсуждать выступления новой группы CU и давать не слишком конструктивную из-за влияния алкоголя критику, как Со тут же открывает глаза и вступает в бурный спор с ними.
— Бин написал почти все треки из нового альбома этой группы, — поясняет Чеён, и Бомгю усмехается.
— Ну если честно, треки реально так себе, — тихо произносит Ёнджун, но Чанбин все равно слышит его, и следующие пять минут Бомгю и Чеён убираются на кухне вдвоем, а Со достаточно бодро для нетрезвого человека гоняется за Ёнджуном с полотенцем в руках по первому этажу. Это и называется «держать в тонусе».
Бомгю окидывает взглядом грязную после праздника посуду; Чеён, которая вытирает стол и убирает оставшуюся еду в холодильник; Кая, положившего голову на субиново плечо, с прикрытыми глазами, и самого Субина, на чьих губах покоится умиротворенная улыбка, а глаза бесцельно сверлят дыру в уже выключенном телевизоре; получившего полотенцем по спине Ёнджуна и Чанбина, который грозится никогда больше не писать ему треки. И вот среди них он — Бомгю, единственная проблема которого сейчас заключается в нежелании мыть посуду. Он самый обычный среди всех людей, и это не может не вызвать улыбку на его губах.
Человек среди таких же людей.
— Все в порядке? — участливо спрашивает Чеён, подкладывая в раковину еще одну тарелку. — Чего завис?
— Все хорошо, — уверенно кивает Бомгю и включает воду.
***
Гости уезжают за полночь. Объятия Чанбина и Чеён ощущаются почти одинаково — теплые и крепкие. Субин на прощание достаточно пьяно ерошит волосы Бомгю, но слишком трезво кивает Ёнджуну и смотрит серьезно, а Кай очень неумело из-за влияния алкоголя врет о том, что переночует сегодня у Тэхёна, и в итоге уезжает на одном такси с Субином. К удивлению Бомгю, Ёнджун даже бровью не ведет по этому поводу, лишь когда они возвращаются в свою комнату, он коротко говорит:
— Надеюсь, они оба не натворят глупостей.
— Ты о чем? — красиво строит дурачка Бомгю. — Тэхён ответственный, он проследит за Каем.
— Брось, солнце, я все знаю, — Ёнджун смиренно улыбается и подходит к нему, склоняя голову. — Ты, конечно, прекрасно врешь, но я тоже не идиот. Я же вижу, что между ним и менеджером что-то есть. Интересно, Хюнини правда думает, что я верю в эти ночевки у Тэхёна?..
— Прости, что не сказал тебе об этом раньше, — виновато бормочет Бомгю, опустив голову. Он действительно не хотел и не хочет врать Ёнджуну.
Но тот все так же улыбается и заставляет вновь взглянуть на себя, приподняв голову за подбородок легким касанием.
— Все хорошо, солнце. Я понимаю, что ты не хотел подводить Хюнини. И его я тоже понимаю. Думаешь, будет лучше, если я не стану лезть в их общение?
— Да, — кивает Бомгю, мягко улыбаясь. — Они сами разберутся.
Он кладет ладони на щеки Ёнджуна и касается его губ нежно, не углубляя поцелуй. Старший отвечает так же лениво — они оба достаточно устали за сегодняшний день, хотя и остались довольны проведенными вместе с друзьями временем.
— Ёнджи, а о чем вы говорили с Субином? — вспоминает Бомгю, отстраняясь.
Ёнджун вмиг серьезнеет и поджимает губы.
— Давай присядем.
— Не пугай меня, — нервно смеется Бомгю, но на кровать садится. Ёнджун оказывается рядом, сложив руки в замок и глядя на младшего. — Перестань делать такое выражение лица, — просит тот, не на шутку перепугавшись, и Ёнджун чуть расслабляется. Уголки губ немного ползут вверх, и его пальцы касаются щеки Бомгю, нежно поглаживая скулу.
— Я люблю тебя, солнце, — тихо говорит он.
— Я тоже тебя люблю, но, если ты так продолжишь делать, я похороню тебя раньше времени, — предупреждает Бомгю, на что Ёнджун смеется. Он засовывает руку в карман, достает оттуда небольшую черную лакированную коробочку и вкладывает в ладонь Бомгю. Тот озадаченно хмурится и вертит ее в руке.
— Там записка, на которой написан твой диагноз? — предполагает он.
— Открой, — просит Ёнджун, и Бомгю слушается.
Они красивые и блестят, отражая искусственный свет лампочек на потолке. Серебряная основа, вставки рисунков из золота. Луна и Солнце. Их утонченность завораживает, а смысл заставляет сердце забиться где-то в висках, ни черта не помогая переставшим стабильно функционировать легким.
Кольца.
— Это… — выдавливает из себя Бомгю. У него не получается даже моргнуть.
— Они парные, — глупо замечает Ёнджун, прокашлявшись. — Солнце и Луна, — нервно добавляет он.
— Просто парные? — Бомгю переводит на него невидящий взгляд.
Ёнджун выглядит таким взволнованным, что это отдается уколом в сердце.
— Черт, нет, конечно не просто, — выдает он, потирая лоб ладонью. Когда он снова смотрит на Бомгю, в его глазах тот видит всю серьезность и собранность мира. — Я понимаю, что в нашей стране все это не имеет юридической силы, но… дело в самой сути. Солнце, я хочу провести с тобой всю свою жизнь, — он переходит на шепот. — Хочу всегда просыпаться и засыпать рядом с тобой, быть рядом вне зависимости от обстоятельств. Хочу целовать тебя, обнимать, слушать рассказы о кулинарии, хотя ничего в этом не понимаю, — с его губ слетает неловкий смешок. — О чем угодно готов слушать, на самом деле, это же ты. Боже, да я хочу с тобой состариться и умереть в один день, как в какой-нибудь красивой, но глупой сказке, — рука Ёнджуна нежно накрывает ладонь Бомгю, и он переплетает их пальцы. — Я хочу сделать тебя счастливым. Ради этого я готов на все.
В квартире тихо, слышно лишь их размеренное дыхание, даже Тото не шуршит в своей клетке и, кажется, уже уснул. Бомгю не может проверить, хотя клетка стоит на комоде прямо за Ёнджуном. Он просто не может отвести взгляда от родных глаз напротив.
Тогда он извлекает кольцо с изображением Луны из коробочки и, не глядя, надевает его на безымянный палец левой руки Ёнджуна. Как влитое.
— Ёнджи, я и так навеки твой, — твердо отвечает Бомгю. Он протягивает старшему коробочку со вторым кольцом и свою левую руку. — Наверное, это не совсем правильно, но я не могу представить свою жизнь без тебя, — Ёнджун берет его ладонь и повторяет действия с кольцом с изображением Солнца. Идеально. — И… — Бомгю на секунду прикрывает глаза, а когда открывает вновь, Ёнджун готов поклясться, что те искрятся. — Ты и так делаешь меня счастливым. Я хочу сделать для тебя то же. Знаю, что бываю очень проблемным, даже не спорь, но я честно стараюсь. Хочу дать тебе всю ту заботу и поддержку, которую ты даешь мне. Ты стал для меня домом, Ёнджи. Моей семьей, — его голос дрожит. — Я люблю тебя.
Когда Ёнджун целует его, на этот раз без прежней неторопливости и лени, это ощущается как безмолвное «я тебя тоже». Впрочем, ему и не нужно слышать эти слова, чтобы быть уверенным в их правдивости.
— Получается, ты согласен? — для уверенности спрашивает Ёнджун, отстранившись. Бомгю легко закатывает глаза.
— Конечно, — кивает он и утягивает старшего за собой на кровать, позволяя нависнуть сверху. — Мне даже подпись ставить нигде не надо.
— Ты уже расписался на моем сердце, — шепчет Ёнджун в его шею, на что Бомгю смеется, запрокинув голову. Его пальцы путаются в волосах старшего. На одном из них в искусственном свете ламп с потолка блестит кольцо.
— Звучит, как название нового трека, — улыбается Бомгю.
— Отпразднуем? — предлагает Ёнджун и целует его мочку уха. Не отстраняясь и пуская мурашки по спине, он добавляет: — Если ты против, можем сдать билеты.
— Наличие выбора — это слишком сексуально, — отзывается Бомгю, прикрыв веки. Только после этого до него доходит смысл фразы, и он вскидывает брови, распахнув глаза. — Билеты?
— Да, — кивает Ёнджун и заглядывает в родные глаза. — Манила. Ты говорил, что был там в детстве и хочешь съездить еще раз, — он встречает шок на лице Бомгю и не может сдержать ухмылку. — С днем рождения, солнце.
Он не дает Бомгю вновь напомнить о том, что, вообще-то, это третий раз за сегодня, когда он слышит от него поздравление с днем рождения, и утягивает в новый поцелуй. В нем они делят улыбки друг друга.
***
Толпа кричит и скандирует его имя. Это непередаваемый адреналин, это подобная наркотику энергия, и от нее невозможно отказаться. Ёнджун и не собирается. Однако перерывы делать нужно — как минимум на физиологические потребности. Он бурно прощается с пришедшими на концерт людьми и влетает за кулисы, весь залитый потом и водой из теперь опустевшей бутылки в его же руках. Майка и волосы прилипли к коже, горло болит после энергичного исполнения, но он все равно счастлив.
Счастлив, однако же в толпе всегда ищет один важный для него силуэт.
Субин показывает большой палец вверх, слабо улыбаясь и протягивая полотенце, которое Ёнджун с радостью принимает и вытирает лицо.
— Как прошло? — спрашивает он, но тут же замирает: его глаза накрыли ладонями сзади. Последнее, что он видит — ухмылку на лице менеджера.
Его ухо обдает палящий шепот:
— Ты лучше всех, Ёнджи.
Он вмиг оборачивается. Бомгю стоит перед ним, лучезарно улыбаясь, что видно даже через медицинскую маску. На его голове — кепка, а на воротнике рубашки висят солнечные очки. Похоже, он приложил много усилий, чтобы не породить слухи своим приходом на концерт Ёнджуна, еще и за кулисы.
— Я вас оставлю, — лаконично сообщает Субин и удаляется по коридору дальше.
Ёнджун смотрит на Бомгю, не смыкая глаз.
— Ты пришел… — пораженно произносит он.
— Это твой первый концерт в CU, я не мог не прийти, — все так же улыбаясь, говорит Бомгю. — Тем более, у меня есть одно дело в компании. Подумал, что ты захочешь съездить со мной после.
Это не просто первый концерт Ёнджуна в CU. Это первый концерт Ёнджуна, на который Бомгю пришел. Слишком ценно, слишком важно, учитывая все обстоятельства. Большой шаг. Колоссальный.
— Это то, о чем я думаю? — уточняет Ёнджун, взяв младшего за руку. Тот переплетает их пальцы и хитро улыбается.
— Возможно.
В служебной машине, когда Ёнджун уже переоделся и умылся, Субин сидит за рулем и старается не смотреть в зеркало заднего вида слишком часто. Хоть их поцелуи и очень осторожные, а объятия скромные, чтобы не смущать водителя, это ощущается даже более интимно, чем животная страсть.
И все же Субин не может сдержать улыбки.
