…Их топчут на полу, один вопрос:
«Они когда и как приняли грехи?»…
Сан больше не бывал на вечеринках, он так же ни с кем не спал. Наверное это было хорошо. Скорее всего это было правильно. Никакого демонстративного саморазрушения и озлобленных бывших с заточками в карманах. Но Уён не мог сказать, что рад этому. Только не тогда, когда Сан выглядел таким отчужденным от реальности. Он будто спал с открытыми глазами и непрерывно видел один и тот же кошмар. Сан по-прежнему принимал долгие ванны, но теперь Уён боялся отпускать его одного. Забавно, что Уён, отнявший так много жизней, с каждым днём всё сильнее боялся обнаружить труп в собственной ванной. Но, когда живёшь так долго, глупо пытаться лгать себе. Уён знал, что любит Сана. Знал, что снова повторяет старые ошибки. Знал, что если Сан умрёт, он, Уён, останется ещё более одиноким. Хотя казалось бы, куда ещё больше. Смерть Сана превратит его в чёрную дыру, а из эмоций оставит лишь злость. Уён боялся этого. Да, Сан больше не ходил в клубы, предпочитая всё время оставаться в квартире Уёна, будто из них двоих именно он был вампиром, боящимся света. Но оставаясь внутри замкнутого, безопасного, если так можно назвать клетку в которой ты заперт вместе с самым опасным из когда-либо существовавших хищников, пространства, Сан не выпускал бутылку из рук. Он даже не пил, он напивался. Напивался по-страшному, до беспамятства. Спирта в его венах теперь было больше чем крови. Нет, Уён не был тираном, сдерживающим Сана в своей обители и сознательно высасывающим из него жизнь. Он правда пытался уходить, чтобы питаться из тех, кому не повезет встретиться на его пути. Но Сан не отпускал его на охоту, оплетая его руками будто змея кольцами своего тела, не позволяя оставить его. Он требовал, чтобы Уён продолжал пить из него, умолял, если требования не вызывали должного эффекта. Уёну не хватало сил противостоять ему. Он осыпал запястья Сана нежными поцелуями, перед тем как вонзить клыки в тонкую ниточку просвечивающей сквозь кожу вены. В такие моменты Сан всегда вздрагивал и, подавив тихий болезненный скулёж, на какое-то время успокаивался. В такие моменты Уён ненавидел себя за то, что является орудием чужого самоповреждения. Но ещё сильнее он ненавидел тот факт, что даже осознавая всю боль Сана и то, почему он продолжал кормить его, он всё равно наслаждался вкусом. Бутылка разбилась вдребезги, кажется Сан поставил её мимо стола. Но прибежавший на шум Уён, застал лишь цепочку окровавленных следов, ведущих к входной двери. Видимо, Сан не заметил разбросанные по полу осколки. Или же ему было всё равно. Уён прошёл по его следам к лестничной клетке. Там, на одной из грязных ступенек, зажав голову между коленями, сидел Сан. Услышав, как Уён устало прислонился к дверному косяку, он поднял голову. В его глазах была пустота. — Что случилось? — когда он переехал к нему, Уёну казалось, что все горести Сана закончились. Но видимо он ошибался. — Не знаю, я просто устал — Сан похлопал себя по карманам в поисках сигарет, но не найдя их, обхватил себя руками и принялся методично покачиваться из стороны в сторону — Я скучаю по Черён. Это ужасно глупо, но я поместил всю свою привязанность в маленького ребёнка, заключил в ней себя. Я не могу позволить Черён пройти через всё то, что пришлось испытать мне. Но так много вещей в жизни происходят вне моего контроля. Я мечтал о побеге, но по правде никогда не думал об этом всерьёз. Трусил, замирал на пороге и всегда оставался, чтобы пойти в комнату Черен и вырезать из бумаги платья для её единственной куклы. Однажды я, украл деньги из ящика для пожертвований и купил её. Ох, как же сильно он тогда взбесился — Сан усмехнулся, позволяя воспоминаниям проноситься перед глазами — Я неделю не мог нормально передвигаться, всё лип к стенам. Думал, он переломал мне все кости в ногах. Но потом ничего, оклемался. Будто бродячая собака, зализал раны. В любом случае всё это того стоило. По ночам я слышал тоненький смех Черён, когда она играла со своей новой подружкой втайне от всех. Я сделал этот смех смыслом собственного существования. А теперь он забрал у меня этот смысл. Как забирал всё, что когда-либо было мне дорого — Сан повернулся к Уёну — Знаешь, отец отказывался называть меня иначе, чем тем именем, с которым меня крестили. Саймон. Это означает «услышанный Богом» — с его губ сорвался горький смешок — Забавно не правда ли? Сколько бы я не молился, он никогда меня не слышал. В детстве я думал, что бог глухой. Теперь я знаю, что его не существует — в порыве отчаянной злости Сан ударил кулаком в стену. Уен поймал его руки в свои, умоляюще шепча имя Сана, но тот продолжал, уже открыто рыдая — Уён, Я как будто застрял в дерьмовом реалити-шоу! «Добро пожаловать! Выберите дверь! Будьте внимательны, только за одной из них вас ждёт приз!» Вот только дверей нет, как нет ни приза, ни выхода. Раньше я хотел уйти, но оставался. Теперь я ушёл, но хочу вернуться. Уён не умел утешать. Так и не научился за все бездарно прожитые им годы. Он неловко обнимал Сана, ожидая пока тот, устав биться в истерике, ускользнет в обитель сна, а после отнёс в кровать, устраиваясь рядом бесшумным стражем. Начался ноябрь. Уён всё так же терял Сана. Сан всё так же терял себя. Однажды, когда стрелки часов едва сдвинулись с четырёх утра, а они молчаливо расположились на подушках в гостиной, отгоняя скуку не пойми откуда взявшейся колодой заселённых карт, у Сана зазвонил телефон. Глядя на высветившийся на экране номер, он нахмурился и несколько секунд не двигался, будто раздумывая стоит ли отвечать. Телефон замолк на какое-то время, а потом зазвонил снова. Человек по ту сторону явно не собирался сдаваться. Сан раздражённо вздохнул и наконец поднял трубку. Уён наблюдал за волной эмоций прокатившейся по чужому лицу: раздражение, гнев, недоверие и, наконец, шок. Сан застыл, опустив руку с телефоном из которого ещё доносился чей-то неразборчивый голос — Мой отец умер.***
Похороны Какое странное слово. Пыльное, шершавое и рассыпающееся под пальцами как ветхие ткани, запертые во тьме сундуков. Похороны отца — это уже болото. Дурно пахнущая трясина, которая невидимой гибелью растеклась под ногами, один неверный шаг — и она ни за что тебя не отпустит. Сын на похоронах отца — ситуация мрачно-чернильная, неправильная. Подобное всегда вызывает ступор, как что-то, чего никогда не должно было происходить, а потом монотонный гул чужих соболезнований и причитаний, а может этот звук издавали лишь лампы под потолком морга. Для Сана всё было иначе. Да, начиная с того звонка и вплоть до этого момента, когда он стоял перед воротами кладбища, вместе со всеми ожидая священника, который должен будет прочитать последнюю молитву над гробом. Очередной священник. Как же Сан ненавидел их. Ненавидел, но всё равно ждал, чтобы он убрал из его жизни того, кого Сан ненавидел в сто раз сильнее. Стук лопат по мерзлой земле сплетался с завываниями ветра и скрипом кладбищенских ворот, создавая неповторимую мелодию. В траурном чёрном костюме Сан выглядел непростительно горячо. Наверное это не то что принято говорить сыну, пока вы наблюдаете как методично рабочие закидывают комья земли на крышку гроба его отца. Но Уёну было плевать на правила, и уж тем более на псевдодраму семьи Чхве. — Я хочу тебя — прошептал он, невесомо касаясь губами мочки уха. Сан вздрогнул, едва заметно алея скулами. — Клянусь, если бы ты не замерзал, я бы опустил тебя на едва зарытую могилой твоего ублюдка отца, и заставил стонать своё имя, так, чтобы слышали все в этом чёрном стаде плакальщиков, но главное, чтобы слышал он — Уён продолжал шептать, наслаждаясь тем, какой эффект производят на Сана его слова — Его душе не достичь неба, он проклят скитаться здесь среди крестов, наблюдая как его сын бьётся в экстазе от того, что он сам считал грехом. Я уверен, тебе бы тоже это понравилось. Заперев в лёгких дрожащий вздох, Сан прикрыл лицо руками. Люди вокруг понимающе отвели глаза — они думали, что он глубоко скорбит, сдерживая слезы, как и подобает мужчине. Уён ухмыльнулся. Не нужно быть сверхъестественной тварью с обостренными чувствами, чтобы почувствовать кипящие внутри Сана радость и возбуждение. Весьма приятный коктейль. — Боюсь, что толпа откровенно влюблённых в него прихожан не будет в восторге. — Ты же знаешь, из всех людей меня волнуешь лишь ты. Сан улыбнулся и неожиданно ласково поцеловал его в щеку. Церемония подходила к концу. Собравшиеся было уходить рабочие во главе со священником подозвали Сана уладить последние юридические формальности. Он брезгливо сморщил нос, но всё равно отошёл. И если в блеклом свете похоронном свечей на его щеках все же блеснули замерзшие дорожки слез, то он не позволил никому заметить их. Уён остался скучать в одиночестве, манерно опершись о решётку чьей-то могилы. Вдруг у него за спиной раздался радостный детский возглас. Уён вздрогнул — это вовсе не было тем, что ожидаешь услышать на кладбище. Он обернулся. Девочка, до этого смущённо липшая к материнской юбке, теперь радостно указывала на него своим пухлым детским пальчиком. — Мама, смотри! Это тот мальчик, который приходил ночью к нам в гости. Я видела, как он спускался по лестнице. Женщина поджала губы, боязливо озираясь ища в толпе осуждающие взгляды, направленные на её ребёнка. — Тише, Черён. Помнишь, что я тебе говорила? Здесь нужно говорить шёпотом. Они подошли к нему. Девочка, в миг растерявшая всю свою храбрость спряталась за спиной матери, вежливо склонившей голову в приветственном поклоне. Уён ответил ей тем же. — Приятно познакомиться — по её ничего не выражающему лицу было невозможно понять говорит она искренне или лишь соблюдает формальную вежливость. От неловкого молчания их спас вернувшийся Сан. Он встал рядом с Уёном, скользнув своей ладонью в его, и с удивлением посмотрел на женщину. — Мама? Слова женщины потонули в радостном визге маленькой девочки, бросившейся к Сану. Он поднял её на руки и смеясь, начал осыпать лицо поцелуями. Девочка хихикала и теснее жалась к нему. Уён с их матерью молча стояли рядом, наблюдая за ними. Прекрасная картина семейной идиллии: дети похоронившие отца, рабы вышедшие из-под власти тирана. Сан прошептал что-то сестре на ухо, дождался ее радостного кивка и опустил на землю. Через секунду к нему подошла мать. Она потянулась к Сану, неловко обнимая его за плечи. Сан несколько скованно обнял её в ответ. Какое-то время они стояли не двигаясь и не издавая ни звука. Наконец, женщина вздохнула и отстранилась. — Я правда была рада повидаться с тобой, Сайм… — она запнулась — Сан. Надеюсь, ты навестишь нас на Рождество. Буду рада тебе и — она повернулась к Уёну — твоему другу. Мать Сана взяла Черен за руку, подхватила край своей чёрной шерстяной юбки и ушла ни разу не обернувшись. Сан тоже не смотрел ей в след. Но на губах у него играла еда заметная, недоверчивая улыбка. — Нам тоже пора. Солнце встанет минут через сорок, и знаешь меня пока что-то не тянет на самосожжение. — Конечно — Сан встряхнул головой, будто очнувшись от транса — только заскочим по пути в круглосуточный за краской. Поможешь мне покрасить волосы? Моя жизнь только что по-настоящему началась, я хочу войти в неё обновлённым, таким, каким он меня никогда не знал. Добравшись до дома, они первым делом заперлись в ванной комнате с упаковкой дешёвого осветлителя и тюбиком ягодно-розовой краски все ещё в траурных костюмах, но уже без пиджаков, потерянных где-то в коридоре. Уён закатал рукава рубашки до локтей, обнажая мраморно-белую кожу рук. Сан же и вовсе разделся по пояс, дразня взгляд торчащей над кромкой брюк голубой резинкой белья. Уён чувствовал зарождающийся внутри него жар, наблюдая за малиновыми дорожками, бегущими от шеи Сана к его груди и ниже по животу, оставаясь разводами на брюках. Новый цвет необычайно хорошо смотрелся на довольно сильно отросших волосах Сана. Он обнажал его бунтарство и взрывную натуру. Сидя на бортике ванной и болтая ногами, с ярким пятном взъерошенных мокрых волос, наполовину обнажённый и улыбающийся своему отражению Сан впервые в жизни был по-настоящему свободен. Уён хотел предложить Сану пойти в постель. Всё же, последние несколько дней были полны потрясений и явно отняли много человеческих сил. Но Сан, как обычно, решил всё за них. Он мягко толкнул его на пол, тут же взбираясь сверху. Уён привычно опустил руки ему на бёдра, притягивая ближе. Он любил ощущать вес Сана у себя на коленях. Сан покрывал поцелуями его челюсть и подобравшись к ушной раковине, игриво прикусил мочку, шепча: — Мы как Адам и Ева. — Мне казалось, что ты не особо высокого мнения обо всех этих историях — также шёпотом ответил Уён, неосознанно подставляя шею под чужие губы и не пытаясь скрыть недоумение в голосе. — Как Тильда Суинтон и Том Хиддлстон — Сан рассмеялся. Его губы замерли в миллиметре от губ Уёна, так, что тот мог ощущать жаркую влажность его дыхания — Из фильма «Выживут только любовники». Он про влюблённых вампиров, которые оказываются на грани смерти. Это величайший фильм о любви за всю эпоху кинематографа. Только не говори, что ты его не смотрел! — Сан шутливо стукнул его по плечу. — Тогда я буду молчать — усмехнулся Уён, наконец ловя греховные губы Сана своими. Но поцелуй был недолгим. Опьяненный радостью этого дня Сан уже загорелся новой идеей. Вот так они и оказались в гостиной перед большим плазменным экраном. Уён не следил за сюжетом — ко всему что люди снимали или писали о вампирах он относился скептически. Вместо этого он лениво наблюдал за Саном из-под прикрытых век. Тот, так и не удосужившись надеть рубашку и всё ещё в брюках от костюма, с ракушкой из полотенца на влажных волосах, развалился на диване, бесцеремонно закинув ноги Уёну на колени. В отличие от него, Сан был всецело поглощен фильмом, шёпотом проговаривая за героями некоторые особо удачные реплики. Он выглядел таким уютным, что Уён невольно залюбовался и поэтому чуть не свалился с дивана, когда Сан внезапно подскочил. — Вставай скорее, сейчас будет песня — он весь дрожал от предвкушения, пока тянул Уёна к себе за руку. — Какая песня? — Уён заворчал, про себя оплакивая уничтоженную магию момента, но всё равно встал. — Лучшая песня из всех существующих — отрезал Сан, пресекая все еще не прозвучавшие возражения — Я всегда мечтал станцевать под неё с кем-то для меня особенным. Сан притянул его ближе, скользнув ладонями к талии, и усмехнулся тому, как Уён демонстративно закатил глаза, но всё равно с улыбкой опустил руки ему на плечи. Из динамика донеслись первые звуки песни. Комната исчезла, остались лишь они, медленно покачивающиеся в такт гипнотическому голосу и дребезжащим нотам, падающим к их ногам будто золотые монеты. Уён теснее прижался к Сану, слушая как мерный стук его сердца сплетается с мелодией. Над его головой Сан начал тихонько подпевать: Я пытался, изо всех сил пытался бежать и прятаться Я пытался сбежать Но от водоворота любви просто невозможно спастись Когда-нибудь он всё равно настигнет тебя Песня закончилась, история киношных вампиров пошла дальше, а они все также продолжали стоять посреди гостиной, накрепко врастая друг в друга.***
Сану вновь захотелось в клуб. Смотря, как он выбирает наряд Уён напрягся, но Сан поспешил его успокоить: «Не волнуйся, я хочу только потанцевать. Можешь наблюдать, чтобы я ничего не натворил, если тебя это так беспокоит». Так что теперь Уён стоял, подпирая стену в углу, пока Сан в центре танцпола делал то, что у него получалась лучше всего: танцевал. Танцевал улыбаясь так ярко, как тогда у кафе, в их первую встречу. Внезапно Уëн почувствовал как толпа разделилась, а затем вновь слилась воедино, будто Моисеево море. Кто-то встал рядом с ним, слишком близко для того, кто просто хотел отдохнуть от большого скопления людей. Уёну не нужно было смотреть на него, чтобы понять, кем был незваный гость. Источаемые им холод и опасность, знал каждый, кто хоть раз встречался с ним. — Давно не виделись, Сонхва — Уён не был рад встрече, но притворятся, что другого вампира не существует было бы крайне глупо. Уён не был глупцом — Не думал, что ты когда-нибудь вернёшься в Корею. — Неужели моё желание побывать на родине столь удивительно? — всё такой же патетично-демонстративный — Современный Париж удручает, а к истокам иногда бывает приятно вернуться, даже если от их былого величия ничего не осталось. А что касается клуба, то тоже, что и ты, я полагаю — на секунду его глаза вспыхнули алым пламенем жажды. Сонхва брезгливо оглядел давящих на их со всех сторон людей — Правда охотничьи угодья этого века совсем обеднели. Уён не смог совладать с инстинктивным порывом проверить, на месте ли Сан. Делать этого конечно же не стоило. Сан не мог исчезнуть, он всё также продолжал радостно двигаться в такт череде сменяющих друг друга песен. Поймав на себе взгляд Уёна он улыбнулся и едва заметно взмахнул рукой. Едва заметно для всех, но не для него. И не для Сонхва. Опытный хищник, он умел видеть и замечать детали. — Твой сосуд? — Сонхва оглядел Сана, одобрительно хмыкнув — Признаю, твой вкус значительно улучшился за те века, что мы не виделись. — Он не сосуд. И если попытаешься приблизиться к нему, я не побоюсь вырвать тебе клыки — Уён наконец развернулся, смотря на посмеиющегося от его угроз Сонхва. — Я знал парня очень похожего на твою новую зазнобу. Если он что-то чувствовал, то всегда на полную. Громче всех смеялся и сильнее всех страдал. Прекрасный, не истоптанный сапогами времени цветок — произнося это, Сонхва остекленевшими глазами смотрел в никуда, сознанием явно пребывая далеко за пределами этого помещения и времени. — И что ты с ним сделал? — Уён знал, что у этой истории не будет счастливого конца. — Я убил его — взгляд Сонхва вернулся в реальность. Он растянул губы в хищнической улыбке. В свете ламп тревожно блеснули клыки — Поверь мне, смерть — единственное верное решение. Можно считать это своевременной эвтаназией. Взгляни на него. Тонкий и соблазнительный, он танцует в лунном свете, обнажая созвездия вен. Вспомни, насколько же сладкой чувствуется его кровь, когда он, обессилено дрожит в твоих объятиях, прикрывая лицо хрупкими ладонями. Он прекрасен, не так ли? Но не пройдёт и полвека, как твой цветочек завянет. Старый и морщинистый он по-прежнему будет тянуть к тебе дряблые руки со скрюченными пальцами. Молись, чтобы он не вспомнил твоего имени, когда будет беззубым ртом хлебать заранее пережеванную кем-то похлебку. Рвите розы пока не поздно, друг мой, — не придётся грустить об осени. Убивайте проституток пока они ещё красивы. Поверь, лишая их жизни, ты спасаешь их от жалкого, омерзительного существования. — Так вот что случилось с Хонджуном — Уён наконец вспомнил того низкорослого молодого человека, который всюду следовал за Сонхва множество лет назад. Лишь при его появлении волчий взгляд Сонхва наполнялся отголосками тепла, которого вампиры наряду с милосердием лишаются при обращении. Тогда Уёну казалось, что для таких, как они ещё осталась надежда, раз даже самые жестокие были способны на любовь. Но видимо он ошибся — А я думал его убила чума. — Чума, война, голод, не всё ли равно. — Сонхва беспечно пожал плечами — Разнятся лишь методы, однако суть всегда одна. Они несут в себе конец. Скажи мне, Уён, чем мы отличаемся от них? — Тем, что у нас есть выбор. Сонхва расхохотался. — А ты всё такой же странный. Приятно осознавать, что в этом безумном мире ещё осталось что-то неизменное — замолчав, он долгим, голодным взглядом проследил за пробирающийся к выходу парочкой — Однако я что-то задержался. Рад было вновь увидеть тебя, Уён. — Надеюсь не увидеть тебя ещё лет триста — Уён устал от всех этих манер и наигранной уверенности. Сонхва не желал меняться вместе со временем, привычками и стилям оставаясь где-то в родном ренессансе. — Взаимно — перед тем как стремительно покинуть помещение, древний вампир театральным жестом поправил шейный платок и добавил вместо прощания — Он ведь всё равно умрёт. Так почему бы тебе не сыграть на своих условиях?***
Сан бездельничал на кухне, закинув ноги в кожаных сапогах на стол, то и дело поправляя сползающий с острого плеча ворот шёлковой, истончившейся и пожелтевшей от времени рубашки, и с восхищением рассматривал старинный револьвер — подарок, наследие революции. Всё это он нашёл, когда рылся в шкафу с накопленным Уёном хламом. Уён почувствовал, что он готов. Готов ещё раз протянуть руку к розовому бутону, несмотря на все те разы, когда он, так и не добравшись до цветка, лишь исколол себе все пальцы. Он почувствовал, что Сан именно тот с кем он готов разделить бессмертие. Слиться в поцелуе вечности. Тем более Уён был уверен, что Сан согласится. У него просто не было причин отказаться. Уён знал, что Сан любит его. Что он, Уён, тот кто каким-то чудесным образом, несмотря на собственную жестокую, черствую бесчеловечность, является пламенем Сановой души, освещающим ему путь в мирской тьме. Теперь отец Сана был мёртв. Надежно заколочен в деревянном ящике и зарыт глубоко под землёй. Рядом со всеми бывшими Уёна — он мысленно усмехнулся — После смерти отца Сану больше не нужно было появляться дома — отпала надобность в защитнике для униженных и оскорблённых, грустной куклы для битья и воплощения несбывшихся родительских желаний. Впервые в жизни Сан был свободным. И в силах Уёна было сделать его свободу бесконечно долгой. Встреча с Сонхва не прошла бесследно. Дряхлый старик под личиной младенца, он был почти в два раза старше Уёна, он знал на что давить, и как своими словами взрастить семена сомнения в чужом сердце. От старости или наркотического прихода, но Сан умрёт. Умрёт, независимо от желания Уёна он покинет его. Уён был уверен, что когда-то Сонхва тоже столкнулся с этим осознанием. Но он выбрал для Хонджуна смерть. Смерть в цветущей юности от собственной руки. Уён же выбирал бессмертие. Не желая терять впервые появившуюся решимость, Уён глубоко вздохнул и перешёл Рубикон собственных страхов. — Сан, — он позвал всё ещё забавляющегося с револьвером парня — Сан, посмотри на меня. — Хм? — Сан приподнял голову и небрежным жестом откинул упавшие на глаза малиновые пряди. Начиная с первой встречи, Уён восхищался его красотой, однако в этот миг он был прекраснее чем когда-либо. Света каждой из звезд не хватило бы, чтобы затмить его. Если бы Уён готовил речь заранее, то сейчас, прибывая в почти что религиозном трансе от красоты того, кто был его возлюбленным, он бы точно забыл её, как и всё существующие в мире слова. А потому неудивительно, что в следующую секунду, он, под взглядом в ожидании приподнявшего брови Сана, выпалил: — Я хочу обратить тебя. Тишина, внезапно повисшая между ними, была острее ножа. Уён ждал, нервно заламывая пальцы. Ответ Сана чуть не сбил его с ног. — Нет. — Но почему? У тебя нет причин не хотеть этого. Ты любишь меня. Я — Я люблю тебя. Я сотню раз мог убить тебя, раздавить как ничтожного червяка, поступить так, как велят тёмные, дьявольские инстинкты. Но с тобой, ради тебя, я был практически человеком. — Сан спокойно сидел, никак не реагируя на его тираду. Уёну захотелось дать ему пощёчину. Он сжал руки в кулаки, — Почему любить нужно обязательно до гроба? Я предлагаю тебе спасение. Лекарство от смерти. Мы будем как твои киношные Адам и Ева. Или ты врал мне, говоря о том, что не хочешь покидать меня? Пойми, Сан, я не хочу хоронить тебя. Ты умрёшь и оставишь меня одного. — Уён захлебывался словами, а Сан всё также молчал, никак не пытаясь опровергнуть его слова. Но в глазах его стояли слезы. — Я просто хочу спасти тебя — наконец прошептал Уён, — Если ты боишься обращения, тебе не нужно этого делать. Я позабочусь о тебе. Поверь мне, Сан — Как я должен верить тебе, Уён? Ты хочешь, чтобы я отказался от себя, от всего что я знаю и чем жил. Ты хочешь, чтобы я желал принять смерть из твоих уст и воскрес, оставив позади самого себя. Но ведь я даже не знаю, любишь ли ты меня? Ты трус, ты боишься своего собственного сердца. Ты боишься меня любить, и я знаю это с нашего первого поцелуя, ведь в отличие от тебя, я не закрываю глаза. Ты обвиняешь меня в неискренности, но на самом деле повинен в ней куда больше, чем я. Спроси себя, Уён, чего ты на самом деле хочешь. В ответе не будет меня, там будет больше не грозящее тебе одиночество и покорная твоей воле, безликая зверушка на поводке. Ты еле заметно вздрагиваешь, когда я обнимаю тебя и никогда первый не берёшь меня за руку. Дело никогда не было в сексе или поцелуях. Их мне может дать каждый, которого я встречу у барной стойки. Любовь состоит из мелочей, странно, что ни в одной из жизней за свои двести с чем-то лет ты так и не понял этого. Но самое паршивое то, что моему сердцу всё равно на все эти доводы. Оно всё ещё оплетено твоим именем будто плющом, который пророс так глубоко, что вырвать его теперь можно только вместе с самим сердцем, оставив в груди уродливую дыру из обид и сожалений. — Ну тогда знай, что однажды ты превратишься в беспомощного старика и умрёшь. Надеюсь, ты понимаешь, что, когда я буду по-прежнему молодым, а ты будешь гнить в могиле, я даже не вспомню о тебе. На достаточно длинном отрезке времени тебя — продолжая плеваться желчью, Уён с силой ткнул пальцем Сану в грудь — тебя просто не существует. Твоя жизнь лишь мгновение. Песчинка. Ничтожество. Прогремел выстрел. Уён с удивлением перевел взгляд с проступившего на груди ярко алого пятно на всё ещё сжимающего револьвер Сана. Забавно, что сегодня они, будто предчувствуя финал и неосознанно стремясь сделать его ещё более абсурдным, поменялись ролями. Двадцатилетний Сан в рубашке и брюках старого века, сейчас стоящий напротив, широко раскрытыми глазами смотрящий на свои руки, будто пытаясь осознать, что он только что сделал. И он сам, недавно отходивший по земле свой двести девяносто третий год, в скинни джинсах и брендовой худи. Что привело их в эту точку? С первого дня у кафе и дальше сквозь клубы, поцелуи со слезами и смятые простыни они, прежде в одиночестве бежавшие от самих себя, держась за руки, шли в одном направлении. В этот миг они оба задавались вопросом, как история, начавшаяся со случайной улыбки, обернулась выстрелом в упор? И не находили ответа. Что они сделали не так? Могли ли они, столь безжалостно сломленные, поступить по другому? Или же выстрел был неизбежен, как падение одного из королей на шахматной доске? Осознание собственного ничтожества в руках злого рока сдавливало горло. Быть может где-то в другом, несуществующем мире, где они не были собой — пафосным, на самом деле не являющимися таковым, противостоянием света и тьмы, где они были, пусть всё также безрадостно серы, но по одну сторону баррикад, быть может там они были бы счастливы, растворяя в своих сердцах чужое одиночество. Быть может. Но реальность была другой. В реальности на ткани Уëновой худи алой розой продолжало расцветать кровавое пятно. Кровь, которая на самом деле не была ему нужна. Рана не имеющая возможности убить. Все происходящее как будто было частью спектакля. Финальным актом шекспировской трагедии. Той, в которой с самого начала известно, что к закрытию занавеса в живых не останется никого из героев, однако все почему-то продолжают надеяться на чудо. — Почему ты сделал это? — в повисшей тишине, шёпот Уёна, казалось, прозвучал громче выстрела. — Хотел проверить, действительно ли ты бессмертен. — И что бы ты делал, если бы я умер? — Застрелился бы сам. Они замолчали, ожидая спасения: звонка в дверь, землетрясения, конца света — что угодно, что могло избавить их от обязанности столкнуться лицом к лицу с отвратительной реальностью собственной судьбы. Но спасения не было. Воспитанный отчаянием и безысходностью Сан первым понял это. Вздохнув, он протянул Уёну руку. — Пойдём, помогу тебе вытащить пулю.…За что все розы попадают в ад?