Нехорошо забытое старое

Романтизировать эти отношения ещё с самого начала было глупо. Они заранее были обречены на провал, потому что просто не проходили допинг-контроль. Потом было невообразимо больно лететь вниз, разбившись об её хлипкую гримасу ненависти и злое «поскорее бы избавиться от тебя». Она тогда ушла, стуча каблуками, как ножом по едва затянувшейся ране. И я, придерживая место её прикосновения, скрылась в тумане десятого класса. × Учебный год я начала в новой школе. В новом районе. В старом теле. Оно разваливалось на части от отсутствия любви, ласки и от понимания, что назад пути нет. Я всё утро плела косы, чтобы по дороге на линейку их окончательно распустить. Мне было паршиво, но так хорошо грела куртка и взгляд новой классной руководительницы. Мне сразу понравилась Татьяна Александровна. Она должна была вести у меня русский с литературой, чем абсолютно и бесповоротно покорила моё сердечко. Она была студенткой, едва сбежавшей с ученический скамьи. Во всяком случае, мне хотелось видеть в этой взрослой женщине с пленяющими серо-голубыми глазами вчерашнюю девчонку. Она была весёлой, игривой и совершенно точно настраивала всех за себя. И даже я со своей воинствующей натурой стояла, млела от звуков её голоса и не смела слова против сказать. Пока она говорила, я успевала только дышать и губы облизывать, чтобы не треснули. В принципе, из всей школы только она-то мне и понравилась. Остальное всё было мимо меня. Меня не вдохновляла перспектива учиться в бежевых стенах, здороваться со слегка чокнутыми одноклассниками и каждый день по громкой связи слышать голос директрисы. Такой скрипучий, нездоровый, будто на нём медведь потоптался. Но это было лучше всего на свете. Это было лучше, чем прежде, поэтому я в душе умоляла себя не жаловаться. Моя кислая мина и сжатые до белых костяшек кулаки привлекали много разговорчиков. Пара девиц гламурного вида не стеснялись болтать за моей спиной. Мне было откровенно плевать. Они меня не волновали. Меня волновали мысли. С наступлением первого сентября их стало ещё больше. Я не могла занять себя так, чтобы вообще не думать. Уставившись в одну точку, я продолжала видеть образы, которые не хотела. - Рита, может, по учителям пройдёшься? Познакомишься? — недавно полюбившаяся классная руководительница стояла надо мной, прижимая к груди журнал. Люди, с которыми мне предстояло учиться, понемногу выползали из кабинета, растекаясь по городу. А я продолжала сидеть на одном месте. Возможно, именно это и привлекло женщину. Я подняла на неё глаза, и мне снова стало четырнадцать, когда смотришь и не можешь наглядеться. Она улыбалась такой сладкой, красивой улыбкой, что я не сдержалась. Та, которая кулаками в грудь себя била, заставляя забыть положительные эмоции, растаяла. Я выпустила наружу ту девчонку, что запряталась в тёмном углу года полтора назад. Я улыбнулась Татьяне Александровне в ответ. - Через дверь найдёшь кабинет математики. Ваша учительница, кстати, тоже новенькая. У вас много общего, — прекрасная брюнетка хмыкнула и скрылась в огромном школьном коридоре, ведущем в никуда. Я осталась одна в гулкой тишине кабинета. Мне он тоже нравился. Нравилась идея, что придётся провести здесь ближайшие два года. Фиалки в горшках, портреты Есенина, Пушкина и Пастернака, сборники ЕГЭ, шарф, брошенный на учительском стуле. Пахнущий весной. Пахнущий женщиной, которая, сама того не зная, успела стать другом. По её дружескому совету я и двинулась дальше по коридору. На поиски той загадочной математички. Пальцы на руках были скрещены со всей дури: так сильно не хотелось отхватить грымзу. Я представляла себе математичку бабкой с очками в одной руке и радикулитом в другом боку. Мне казалось, что она будет стоять у доски, сама себе рассказывать про логарифмы и смеяться почти беззубым ртом. Я же, надеялась, буду отсиживаться за последней партой и в конце второго года сдавать базу, где на пальцах считать разрешают. Я по старой привычке дверь кабинета математики открыла с ноги. Стук ногтей по клавишам сразу привлёк моё внимание. Я знала, что там кто-то есть, поэтому хотела появиться красиво. Дверь открылась. Мой рот открылся. Глаза женщины, и без того большие и пьянящие, распахнулись до невиданных размеров. - Блять, серьёзно? — воскликнула я во весь голос, даже не стараясь скрыть своих эмоций. Как стояла, вкопанная в один квадрат на линолеуме, так больше и не двигалась с места. - Андреева, будешь так выражаться — вылетишь отсюда в окно! — проговорила математичка, приспуская очки на нос. О, вот он, её излюбленный жест! После чего она повернулась ко мне лицом и закинула ногу на ногу. Ещё один! Я попыталась проморгаться. Какую-то секунду назад я сидела в кабинете русского, и в голову лезли образы. Я ещё подумала, что запах роз на меня так действует. Но это были далеко не розы. И совсем не образы, а вполне реальная она. Математичка. Мой страшный сон, от которого я сбежала, сверкая пятками. Мне захотелось бросить в блондинку чем-нибудь тяжёлым. Но пока я судорожно искала взглядом самое тяжёлое, она успела встать и одёрнуть на себе юбку-карандаш. Королева, мать её. Я тут же сорвалась с места и полетела вон из школы. Ветер свистел в ушах. В спину прилетали недовольные голоса прохожих, вой сирен. Я ничего не видела и не слышала. Пришла в себя, только вбежав в арку и припав горячим затылком к холодному камню. Отдышавшись, я набрала номер отца. - Папа, мы меняем школу! — завопила я в телефон, пугая дворовых ворон, когда на другом конце заговорил автоответчик. Я знала, чем был занят отец. Своей новой тренершей по плаванию. И ему было совсем не до меня. У каждого было в этом городе что-то новое. А у меня — плохо позабытое старое. × Нужна ли предыстория наших нелёгких отношений? Нужно ли говорить, что «нелёгкие» — самое мягкое, что можно сказать про нас с ней? История долгая, странная, подстёршаяся в памяти. Я помнила её без деталей, потому что без них когда-то и записала в свой личный дневник. А потом закрыла его на замок и сожгла. С того момента утекло много воды. В Наталью Владимировну я влетела ещё в седьмом классе, когда нам поставили её на замещение, а затем уже и на веки вечные. Я тогда ещё была скромная, пугливая, плохо контактирующая с людьми и из математики знающая только цвет учебника. Её, в отличие от предыдущей математички, не бесило моё незнание. Это, скорее, даже забавляло её. Она на уроках была той ещё Снежной Королевой. Бросалась осколками от ледышек, из которых мы собирали «вам всем капец». А наедине со мной, на всяких дополнительных по математике она была лапушкой. Своей рукой писала в моей тетради, поправляла мне падающие на лицо пряди, улыбалась. Я была до безобразия ей благодарна за всё, что она делала. А когда моя нерадивая мать подалась в бега, мне стало жёстко не хватать женского внимания. И я нашла его в Наталье Владимировне. Я втюхалась в свою математичку так, что ровно стоять на своих двоих перед ней не могла. Она пыталась вложить в мою голову хоть какие-то знания, а те утекали слюной на её красивые ноги. Я не могла оторвать от неё взгляда. Вечно искала повод, чтобы пересечься, поговорить. Могла прогуливать физкультуру у неё за чашечкой чая. Потом она же меня им и отпаивала, когда я в слезах приходила от физрука. Она всегда старалась поддержать, обнять. А я таяла в её руках, не заботясь о последствиях. У неё был муж, который, впрочем, для меня не был препятствием. Она редко говорила о нём, ещё реже — говорила что-то хорошее. Поэтому я изначально воспринимала её как целого человека, которого могу получить одним лишь жестом. Я совершила этот жест в конце восьмого класса. На школьной практике я красила ей плинтуса в кабинете. Она стояла над душой, говорила о музыке и непостоянных величинах. Я через плечо следила за ней. Ей безумно шли джинсы и футболка, подчёркивающие все достоинства фигуры. В какой-то момент я увлеклась настолько, что капнула на пол. Она наклонилась и пальцем собрала вязкую массу, не зная, что эту штуку с кожи стереть можно только вместе с кожей. А я капнула ещё раз. И ещё раз. Её лоб напрягался, морщинки рассекали кожу глубже и глубже. Но на лице не было злости или разочарования. Она была полна сосредоточенности, концентрации, как мне показалось тогда, на моих губах. И я дёрнулась вперёд, накрывая её губы своими. Не встретя сопротивления, я двинулась резче. Но и ответа я тоже не встретила. Это меня не напрягло. Я продолжала пробиваться, бросаясь в омут всем телом. Я с закрытыми глазами колотилась головой в стену, которую, казалось, ничем нельзя сломать. Когда через пару мгновений я оторвалась от учительницы, она встала медленно, отвернулась от меня и, стирая с губ мой поцелуй, вышла из кабинета. А я вышла после лета к потухшим уголькам наших отношений. С тех пор она гнобила меня. Она издевалась надо мной на протяжении всего года и не чувствовала никакой ответственности за это. Меня не спасало ничего. Как бы я ни старалась, я всегда была хуже всех. Всегда была той, за кого ей стыдно и от кого противно. Она смотрела не на меня, а сквозь. И я, осаждаемая её высказываниями, каждый раз проваливалась всё ниже, глубже. А когда я уже достигла дна, она постучалась снизу. Появилась, мать её, в моей новой школе в новом чёртовом учебном году. Сука!