Нехорошо забытое старое

Мне всегда хотелось к ней прикасаться. В каком бы настроении я ни была, мне нужно было ощущать её тактильно. Её руки были моим спасением: когда она дотрагивалась до моей щеки, я выныривала из океана, где тонула; когда она обнимала меня, я выпрыгивала из горящего дома, который через секунду обрушивал крышу. Она была нужна и важна, словно кислород. А её прикосновения, как никогда за все мои годы, дарили мне жизнь. И у нас были не простые человеческие отношения. Мы были больше школы и глубже «Ты не поняла новую тему? Давай объясню». Мы по вечерам гуляли в парке, говорили о мире во всём мире и позволяли себя смеяться, будто в последний раз. Да, нас связывали не только уроки математики. Да, нас связывали не только школьные коридоры. Мы были друг с другом повязаны, друг на друге зациклены. Во всяком случае, лично Я ничего дальше неё не видела. Боготворила, как могла. Всегда, при любых обстоятельствах была рядом с ней. И я так надеялась, что она чувствует то же самое. Но она решила всё за нас. Вдруг закончились чувства, закончились прогулки и смех. Пришло молчание, пришла пустота. А вместе с ними пришла невыносимая боль, как от удара об землю с высоты в сотни метров. Я тогда правда свалилась с небес на холодный асфальт и навсегда осталась калекой. Все люди были счастливыми, а я проклинала своё существование и плевалась на солнце. Мне было невыносимо. А она срывалась на мне по поводу и без. Ранила, ранила, убивала. Она топила мои корабли в продрогшем море и улыбалась так, что у меня в душе моментально всё холодело. И, на самом деле, это была не вся наша предыстория. Тут каждый раз можно что-то говорить, но вечно будет недостаточно. Мы бок о бок провели два года, в которые я повзрослела, в чувствах и внешне. В которые она стала лишь лучше и ни разу не заставила в себе сомневаться. Это были лучшие два года в моей жизни, за которыми последовал ад. И когда мне показалось, что подземное царство уже почти всё затянуло и подуспокоилось, врата открылись вновь. × После сцены на контрольной я заболела. Организм просто сказал, что больше так не может. Я его прекрасно понимала: я тоже так больше не могла. У нас поднялась температура до тридцати восьми, а тело, в котором мы были, ломило и ломало. Словно по рукам и ногам били металлическими прутьями. Я даже лежать не могла спокойно. Крутилась, ползала по кровати, надеясь хотя бы немного доспать. И я проваливалась в сон каждый раз, когда телу удавалось расслабиться. Из меня вылетал рассудок, вылетала душа, и я засыпала со спокойствием. Хотя, скорее, не засыпала, а окуналась в бред. Находясь на грани с чистым сознанием, я видела то, чего не было. Я слышала то, чего не было. Я чувствовала то, чего никогда в жизни не было. Снова дурацкие мысли не давали думать. Как рой мошек, они были в голове, путали сознание, бросали то в жар, то в холод. Я металась по подушке и заставляла организм придти в себя. Очнуться. Но он сопротивлялся. Я почувствовала влажную ладонь на своём лбу. Я почувствовала поцелуи на своих запястьях. Я почувствовала сладкий персиковый аромат. Её аромат. Я не знаю, как мне удалось открыть глаза. Не знаю, как получилось включить голову. Но когда я окончательно отпустила этот бред, я поняла, что её здесь нет. Просто не может быть. Она — бред. Она — игра больного воображения, которое всё ещё на что-то надеется. Мозг всегда пытается выдать желаемое за действительное. Достаточно просто доказать ему, что не желаешь что-то, и он перестанет играть в игры с разумом. Проблема заключается лишь в том, чтобы доказать е м у, когда доказать не можешь даже самой с е б е. Я потянулась за телефоном, чтобы посмотреть время. Пока я боролась с собой и дневными кошмарами, стрелки перевалили за два. За эти часы я не сделала ничего: не умылась, не поела, не поговорила с Дашей. И это не могло не огорчать. Бесполезный, бездарный день, в котором можно только потеряться навечно. Я откинулась на подушку и решила для себя, что нужно хотя бы в парк выйти и подышать воздухом. Температура отступила, но организму всё так же не хватало сил. Я трижды пыталась переступить через него. Трижды пыталась заставить. Он не хотел просто потому, что, наверное, раз в десять больше меня настрадался за эти два осенних месяца. Набирая Дашу, я ставила на то, что она меня поддержит. Но она даже трубку не придержала, чтобы ответить. Пришлось собираться в одиночестве. План был идеальным: я хотела пройтись по главной аллее до заброшенной сцены в южном углу парка, оттуда думала спуститься к причалу. Там, смотря на нашу тоненькую реку, стояла пара-тройка лавочек. Летом рядом всегда можно было купить мороженое и сахарную вату, а осенью понаблюдать лучшие за всё человеческое закаты. Это было моё любимое место. Это было любимое место Натальи Владимировны. От мыслей о ней органы внутри сделали колесо. И я стала активнее натягивать на себя джинсы, в которых на улице оказалось прилично так холодно. Осень уже не радовала крохами тепла, отголосками солнца. Она уже была той ворчливой серой старухой, которая, чуть что, поливает всех вокруг грязью. Я лезла по размазанным дождём тропинкам и мечтала о кружке горячего малинового чая. В душе надеялась, что, может, оборудовали где-то такую палатку с ароматом и теплом для таких, как я. Загулявшихся. Заблудившихся бесполезно и бесповоротно. Но внизу были видны только знакомые скамейки. И силуэт. Силуэт, который я наблюдаю во снах: в кошмарах и самых прекрасных видениях. Силуэт, от которого сначала бегаю, а потом к которому сама стремлюсь. Но в этот раз я не рискнула приближаться к ней. Тихонько развернулась и хотела вернуться, не закончив свой маршрут. А она меня заметила. Потому что я была тем самым зайцем, прыгающим вокруг охотника, чтобы заглянуть в дуло ружья. - Андреева! — я поморщилась от её голоса. Казалось, она забыла даже то, как меня зовут. Женщина, алло! Всего четыре буквы! И не надо, как Гумберт, совершать кончиком языка путь в три шажка вниз по нёбу и всё такое. — В школе не была, а по парку шатаешься, — она быстро нагнала мою трусливую фигуру, чтобы совершенно невероятно улыбнуться мне в самое лицо. - Я болею. Вообще-то, — язык еле ворочался у меня во рту. Я и сама еле ворочалась в этом мире, стараясь не быть убитой холодом или человеком. Одним таким человеком, от которого холодно и который ежесекундно держит меня под прицелом. — И да, Вам тоже здравствуйте, — я двинулась вперёд, не оглядываясь. Ну, тут и так понятно, что я знала — она пойдёт следом. Наша история слишком банальна? Может и так. Но авторы тут мы, так что придётся привыкать. В общем, она действительно двинулась точно за мной. Хотя могла и по нормальным дорожкам дойти до выхода из парка. Вместо этого потянулась за мной, вздыхая время от времени. Ещё там, у причала, я увидела у неё в руках бумагу и пастель. Я когда-то давно научила её управляться с непослушным материалом, показала ей все его возможности и за руку привела в мир живописи. До меня она рисовала только графики и объёмные фигуры. Со мной перешла на что-то нежное, ажурное. Она была лучшей ученицей из всех: я показывала, как делать блики, как нарушать контуры, а она прилежно повторяла за мной чёрточку в чёрточку. Она всегда держала при себе пастель 047 и 071, потому что я говорила, что лучше сочетание найти невозможно. Она рисовала крупными, размашистыми шагами. Акварельная бумага была поражена её действиями, я смотрела неотрывно и пронзительно. Эта женщина одним взмахом руки превращала материал в произведение искусства. И тогда я точно знала, что ученик обязательно хоть раз в жизни должен превзойти своего учителя. Поднимаясь к аллее, я думала о том, как бездарно не смогла превзойти её в треклятой математике. Она была нужна мне позарез. Но я упорно продолжала лететь вниз, сбрасывая, будто балласт, все полученные когда-то знания. - Ноги сами принесли сюда. Захотелось закат посмотреть и сфотографировать на бумагу, — её шаг вдруг резко остановился. Я замедлилась и через плечо увидела, как она обернулась туда, откуда солнце помахивало последними вспышками. От её горячего дыхания под ногами стелился пар. Я смотрела на её красивую фигуру в закатном свете, и мне наконец-то стало очень хорошо. Просто словами не передать, как хорошо. - Здесь отличное место, — я сунула руки в карманы, вновь срываясь с места. Птицы над головой бесновались, кружась в последнем осеннем крике и уже не присаживаясь на мокрые ветки. — Но такие закаты пастелью лучше не рисовать. Бледно получается. Я слушала хрустящую под ногами женщины листву. Наталья Владимировна шла где-то совсем рядом, но всё ещё старалась держать дистанцию. Иногда она подходила непозволительно близко, иногда шла непростительно далеко. В какие-то моменты я чувствовала, что она опять не здесь, не со мной. - Меня учили, что можно наслаивать, — я ускорила шаг, а она догнала. Мне казалось, что все люди вокруг смотрят на нас. Смотрят, как я позорно убегаю от неё. - Вы запомнили, — с губ упал смешок. Не такой, после которого жизнь течёт в обычном русле, нет. Он был какой-то неаккуратный, и мне очень хотелось извиниться за него. Но когда я обернулась, я наблюдала лишь отдаляющуюся от меня фигуру. Как всегда, она гордо ушла от меня, не оборачиваясь на последнее призывное «до встречи». Я хотела больше никогда с ней не встречаться. × Начало новой недели ознаменовало моё появление, вялое, неинтересное, серое. Чувствовала я себя всё ещё как-то не очень. Во мне говорили недосып и постоянные, как мотыльки у огонька, мысли. Я не могла концентрироваться на чём-то одном, мозг всегда улетал в противоположную сторону. Смотря в учебники, я не видела строчек, только волны, которые будто по голове били тяжёлыми брызгами. Даже на Наталью Владимировну сил не было. Я склонялась над тетрадными листами, представляла её фигуру и мне ничего не хотелось. Я не понимала, куда деть себя от вечной усталости, вечной несобранности, вечного «Ты в порядке?». Татьяна Александровна говорила со мной, но у меня не было никакого желания говорить с ней. Вечерами я звонила Даше и молчала в трубку. Выдавливать из себя слова было трудно. Наталья Владимировна диалог со мной не вела совсем. На её руках всё ещё была краска, была меловая пыль. Но руки были так далеко от меня. Я смотрела на эту женщину со своей последней парты и не видела. Я не видела её, потому что за плотно сомкнутыми веками была лишь кромешная, непроглядная чернота. - Мне нужна твоя помощь, — я приложила телефон к уху, когда дверь за отцом захлопнулась. Он уехал по срочным делам к клиенту, а у меня оставался огромный багаж нерешённых задач. Я подумала, что могу решить их так, как обычно делает он. Отец привык бегать от проблем? Я тоже побегу. По другому пути, правда, но побегу, запинаясь об воздух. - По старой дружбе помогу, — голос молодого человека был ещё более тугим, чем обычно. На фоне я слышала шелест металла и громкие, похожие на выстрелы, удары. - Мне как обычно, — мой выдох в трубку означал полный крах всех моих обещаний и установок. Я возвращалась к тому, с чего когда-то начала. После этого послышалось шуршание, и я уже во всех красках представила, как пакетик оказывается у меня в руках и спасительная таблетка навсегда развеивает туман в голове.