Дёргая за ниточки

      Сколько Кинро себя помнил, он всегда отличался от других. И, если в малом возрасте странности прослеживались с трудом, то чем больше он взрослел, мужал, чем больше креп, тем сложнее ему жилось в этом мире. В то время, как другие мальчишки интересовались игрушечными моделями самолётов, машин, всевозможными «пацанскими» штуками, вечно шкодили, разбивая колени, он был словно выдрессированный. Никто не заставлял его проводить вечера за пианино, и на сольфеджио он не ходил как из-под палки. Как раз-таки наоборот — с пребольшим удовольствием. Кинро любил музыку, исправно посещал академию, смотрел с родителями оперу по телевизору. Высокое искусство. И ничего не должно было отличать его от других.       Он просто делал то, что ему нравилось. По крайней мере, так ему казалось.       Кинро не помнит, в каком возрасте он начал осознавать себя как человека. Но, вероятно, очень рано. Примерно в 3-летнем, с погрешностями, возрасте он спросил у матери почему он это он. Мама заботливо поинтересовалась, в каком это смысле, на что тот ответил: «В прямом. Почему я родился в этой семье, почему я Кинро, а не другой мальчик? Или почему я не девочка?». На «Почему ты моя мама?» Широгане остановила расспросы сына, предложив лучше поиграть во что-нибудь.       «Один Бог знает ответы на эти вопросы. Нам — не дано».       С отрезвляющего вопроса прошло примерно полгода, а на свою жизнь маленький Кинро стал смотреть как будто бы по-новому. Другими глазами, однако своим мозгом, что ли. Он всегда был очень любознателен (но не слишком, важная деталь) для своих лет, опрятен, собран, послушен. Особенно последнее нравилось родителям. Мальчики в его годы обычно приносили немало неприятностей, но не Кинро. Нет. Не этот ангелоподобный мальчик с зелёными глазами и смешными круглыми очками на носу.       С соседскими пацанами гонять в футбол было весело. Весело, но одному, всё же, прикольнее. Наверное, с этого и начались его проблемы.              «Почему я аутсайдер?».       Момент, когда ты осознаёшь, что одинок, всегда подкрадывается незаметно. Напоминало человека, который подходит к тебе сзади и закрывает глаза, чтобы угадал, кто же это. Вот только сколько ни гадай, ответа не будет. Тебе просто закрыли глаза, пока думал, что так и надо. А глаза Кинро открыл себе сам.       Кинро всегда был атлетичен. Он, вроде как, достаточно хорошо следил за собой, чтобы нравиться другим. Вроде как, был грамотным собеседником и не обижал никого. Помогал, если просили, а если не просили, не лез куда не надо. Почитал правила. Старался одеваться со вкусом и, как минимум, не вонять. А пахло от его сверстников, в подростковые-то годы, скорее плохо, чем хорошо. И ему отчего-то было стыдно за них, но вида он не подавал — слишком хорошо воспитан. Ах, да, грязь Кинро на дух не переносил.       «Сначала ты отталкиваешь от себя общество, думая, что не впишешься в него как по маслу. Но, чёрт, упускаешь момент, когда общество само отторгло тебя».              И даже так — при неплохом наборе личностных качеств, нормальной внешности (не считая кривых рядов зубов во рту), приятном запахе и нескудном складе ума — он не западал в душу никому. Банально не нравился. Всем он казался каким-то странным, а со стороны на себя посмотреть он, к сожалению, не мог. Следовательно, бороться со своей натурой столько же бесполезно, сколько нырять на дно ванной в поисках ракушек. Да, он иногда имел честь выступить в качестве чьего-то собеседника на час или два. Изредка его звали на важные мероприятия, где, если хорошо постарался, могли и отметить. Но надолго не замечал никто. Не то что как друга — даже как человека.       Кинро поначалу был самым обыкновенным «среднячком», как бы ни старался отрицать. Он по жизни был, образно говоря, ручкой, которой пользовались, если остальные не пишут. Ничего особенного. Он явно не плохой мальчик, но и явно не прямо замечательный. Такая вот штука засела плотно под корой мозга. С ним разговаривали в случаях, когда совсем скука съела. Общались, общались, да позабыли. Нормальный, конечно, но не настолько, чтобы потом ещё звать в кафешки или на какую следующую встречу. Ну не может же быть вся его проблема в том, что зубы кривые?       «Я просто ничем не отличаюсь от других, — вначале думал он, — и это нормально. Я самый обыкновенный. У меня всё в порядке».       «Обидно, хотя, прожить жизнь, не заимев ни одного друга по этой глупой, преглупой причине».       Хулиганы нравились девочкам своей мужественной нахальностью. Суперумники были хороши для тех, кто любит парней с интеллектом повыше. И, как становится понятно, дальше речь зайдёт о том самом периоде, когда ребятня начинает интересоваться друг в дружке. Проблема того, что в Кинро не был никто влюблён, являлась не такой уж и большой. Практически вся школа грязла в безответных чувствах или в проблемах поважнее. Таких, как «академический перформанс», например, и Кинро согласен с подобными переживаниями. Они, правда, имеют куда больший вес.       Проблема его более критическая была в том, что ему никто не нравился. Даже не так. Его никто не привлекал абсолютно ни в каком плане. Ему нравились люди за поступки и, порою, за слова, которые выходили у них из глоток, однако — не из души. Он не видел их личности, а внешность его не влекла.       Невзирая на все нюансы Кинро хотел быть «чьим-то интересом, не любовным» — это, пока что, не поддаётся особому объяснению — просто важным кому-то, чтобы спрашивали, интересовались, как он там, но без «этого», которое противное. И он, вероятно, не желал того, чтобы по нему убивалась какая-нибудь особа из класса — это ещё та заморочка, а так как ему никто не нравился, то отказывать было бы очень неприятно. Замкнутый круг. Но почему бы просто не привлекать кого-то?.. Потому что такой-сякой, нефиговый парень…       И, опять же, Кинро совсем не хотел связывать свой идеал отношения к себе с романтикой или, тем более, интимной близостью. От рассказов парней из параллелей, кто какой девчонке юбку задрал, на какие журналы кто передёрнул у него глаза на лоб лезли. «Противно» — и точка. Иногда он просил выйти из класса, если те разводили откровенные пошлые фантазии. Естественно, его посылали. «Сиди, — говорят, — дальше, очкарик, свою книжечку читай…».       «И… как там они меня назвали?.. Не помню. Какое-то непонятное слово».       Кинро в те времена сам не замечал, как шёл на относительно отчаянные меры в поисках удовлетворения собственного идеала взаимоотношений. О них он расскажет чуть позже.       В основном, всё было на «троечку» — жаловаться, как бы, не на что, но и похвастаться нечем. Друзей нет, о девушке и речи быть не может. Время от времени он давал себе установку не ныть, потому что ничего не произошло плохого, однако… грустно немного было на душе каждый день.       Мама интересовалась буднями сына. Очень жаль, что рассказать было особо нечего. «Мой день прошёл как обычно, мама. Вы мне лучше про свой расскажите. Как Гинро?» сказать куда легче, чем выдумывать себе день, в котором ты был звездой.       Гинро. Гинро всегда был лучиком света. Им Кинро дорожил чуть ли не больше всех на свете.       «Я всегда думал, что я ничем не отличаюсь от других, и в этом и есть моя проблема»…       В день, когда эта ужасная мысль пронеслась в голове, Кинро почувствовал себя живым во второй раз. Прямо как тогда — в шкетском возрасте. Но это чувство было куда объёмнее, глобальнее, чем просто понять, что тебе выпал шанс родиться именно собой.       «Куда повернула моя жизнь, что проблема была совершенно в другом — я отличаюсь от других».       Такова была мысль. Обыкновенным Божьим замыслом тут было не отделаться. Кинро бросало в холод от осознания того, что он — другой.       Он влюбился. Хотелось бы сказать, что до беспамятства, но контроля парень старался не терять никогда. А так хотелось — хоть на секунду — забыться и прокричать во всё горло, что теперь он знает, каково это — улыбаться как майская роза при малейшем воспоминании, что этот человек существует.       Он влюбился, и это было приятно. Отчасти. Душа порхала, но мозг не позволял радоваться. Расслабляться. Кинро привык быть сдержанным, а потому в очередной раз поставить крест на собственное мнение он сможет, как и на чувства с самоуважением.       А всё дело в том, что Кинро запал на человека своего пола.       Поначалу заинтересованность в ком-то другом не вызывала у него никаких подозрений. Подумаешь, нравится наблюдать за ним? Да, такое произошло у него впервые в жизни, ну и что с того? Подумаешь, хочется помочь некому одногруппнику, не важно в чём, или выкроить лишнюю минутку, чтобы застать этого паренька где-нибудь и втянуть в обыденный светский разговор? А ведь Кинро потом, как завороженный, неделю будет ходить под эффектом от обыкновенного контакта с ним.       Всё было хорошо до тех пор, пока он не подловил себя на том, что жить без этих встреч не может. Стоило ему пойти на поводу у своей искренности, как он, о, какой позор, начинал к нему неосознанно «клеиться». Кинро-то! Теперь уже староста своего педагогического факультета! Кинро ругал себя, сильно ругал, если понимал, что только что он «строил глазки» как последняя влюблённая девчонка тому смешному пацанёнку в просторной толстовке. А то, как он придурком залипал на то, как парень изящно жестикулировал? Лучше не продолжать. Факт оставался фактом — бедняга ловил с себя стыд.       И не расскажешь никому о своих сильных чувствах. Никто не разделит.       Это был обыкновенный осенний вечер, когда Кинро, как и всегда, перебирал дневные события в голове. Про надвигающийся апокалипсис новости едва ли трубили, это было не время «Мы все умрём!» для людей. Единственные проблемы, что у него, соответственно, были — это личные и ещё пару где-то там — в самой черепной коробке, куда, Кинро надеялся, ни один врачеватель душ заглянуть не посмеет.       И Кинро много думал, лёжа на кровати, широко раскинув руки в стороны. Зелёные глаза моргали в потолок, пока сердце в своём естественном ритме билось о рёбра.       Парень вспоминал Гена. То, как он шустро мотает с первого этажа университета на последний словно заведённый, как постоянно рвётся куда-то в бой, и всегда этот человек горазд быть полезным. Даже просто думать о нём было приятно. Как там говорят? «Бабочек в животе плодить люблю»?       Я влюбился в него, потому что он меня заметил. Душа моя захотела потянуться к Гену, потому что он выглядел сильным.       «Столь большая сила в таком маленьком человеке», — Кинро не раз повторял эти слова.       Я надеялся, что этот парень меня спасёт. Наверное, в глубине души, надеялся…       Кинро с теплотой в сердце вспоминает день, когда он забился в кладовую университета, как трусливая мышка, а Асагири его нашёл. Да, он искал его чисто ради своей корыстной цели (записаться на конкурс), однако сам Кинро предпочитал считать, что Ген, всё же, искал старосту по причине «Он классный, а давно что-то не видно. Пойду-ка поищу!». Так просто жить было легче. Кинро в принципе любил мыслить таким образом, чтобы было «легче».       И, к своему сожалению, он всё больше осознавал пробелы в собственной необоснованной (?) влюблённости. Это был его чёртов эмоциональный спасательный круг, потому что Кинро действительно хотел любить. И быть как все. И получать любовь взаимно. А если, переступив мысли о себе-ничтожестве, покопаться ещё немного, то можно додуматься и до того, что Кинро был близок испытать так называемую влюблённость ещё в школьные годы.       Я очень недоверчивый человек. Мне все так говорили. Так почему я сам ощущаю, как быстро готов привязаться и навязаться к тому, кто оказал мне знак внимания? Помог?       В школьные годы то была бы точно не влюблённость — сейчас Кинро скажет это наверняка. Обыкновенная привязанность — он был подобен собаке, что сидит на регулярном прикорме и возвращается туда, где человек, которого он-верный-пёс хозяином нарёк сам. А хозяева эти обычно никогда не возвращаются…       Бродячие псы, коих подкармливают чужие люди, что больше не вернутся на старое место, ведь сбиваются в стаи, верно? Поддразненные и вечно голодные.       Они нападают.              Какой забавный слушок. Не проверял на истину. Мама запрещала даже подходить к бродячим собакам.       Возвращаясь к школьным годам, Кинро сейчас немного стыдно за себя раньше. Хотя нет. Не немного. Он так глупо, самонадеянно скрещивал пальцы в ожидании, когда же уже этот «подкармливающий» вновь вернётся и, быть может, позовёт куда-нибудь для дальнейшего знакомства. Его никто не привлекал — это факт. Он хотел привлекать хоть кого-то. И, если возвращения блудного хозяина не происходило, то Кинро, правильно, докапывался сам. Это дарило ему чувство некой собственной важности, пусть и обманчивой.       «Он мне помог. Может, я ему симпатизирую? А что, если продолжить общение?» — ужасная философия, возникшая в результате одиночества.       Подобные мысли о самом себе заставляли Кинро чувствовать себя неподдельно тошнотворно, но и плюсы у подобных думок тоже были: раз ему доставляет удовольствие просто само ощущение быть важным, не важно кому, значит, у него есть надежда на «здоровые гетеросексуальные отношения». Просто Ген-мужчина подвернулся немного некстати.       Ага, щас! Башкой об стенку, Кинро-лошпек! Надумал себе, что он бисексуал и лежит, отдыхает.       Чуть голову от мыслей себе не сломал, перепринял себя 300 раз, перекрестил и того больше, разочаровался в себе и ещё раз уверовал. Итог — вероятно, демисексуал. В ориентациях разбирается хреново, но храни, Боже, интернет! А то уже успел надумать, что опять что-то с ним не то.       Кинро отвернулся лицом к стене, обняв себя за предплечья.       Да уж… Хватит себя обманывать. И всё же, парни мне всегда нравились чу-уточку больше. Как личности, имею в виду. Просто парни на пути иногда попадались неплохие…       Смелые, бойкие, правильные, в меру грозные.       А такие Кинро притягивали — в силу их характера, на который можно было бы положиться.       Напоминал, по факту, самых стереотипных геев из ситкомов, которые могут часами восхищаться спортивными формами других мужчин, с накаченными икрами, обтянутыми лосинами, брутально кивая в солнечных очках. Кинро поначалу думал: «Испытываю уважение. Они крутые. Высокие, добротно сложенные, целеустремлённые». Это достойно уважения, о-о, да.       А потом член вставал. Непорядок.       Благо, стало это происходить уже после поступления в университет и знакомства с Геном. До этого момента секс не привлекал Кинро даже на слух, как и его худосочные одноклассники в шортах на уроках физкультуры.       Внутренние изменения были колоссальными. А принятие было до слёз.       Стократное «Почему?!». И тихий, позорный рёв в подушку.       Он хотел, чтобы его любили просто так, как человека, а не чтобы он любил безответно, и совсем не просто так, и мир тыкал в «голубого» пальцем, гогоча в миллионы глоток.       Кинро чувствовал себя внутренне униженно. Мама с её напоминаниями о том, что есть грешно, давала о себе знать частыми мигренями. И он старался сделать себе хоть как-то легче, представляя, как очаровательно Ген умел улыбаться.       Ах, да. Вспомнил.       Те ребята из школы прозвали меня «сталкером».       Неужели я вёл себя как… преследователь?.. Неужели я был настолько навязчив?       Кинро не хотел больше думать о прошлом — слишком много болезненной обиды оно несло в себе. И Кинро понимал, что он действительно имеет право на счастье, ведь ничего плохого за свои 18, с хвостиком, лет он не сделал. С другой же стороны, он поверить не мог, что счастье способно повернуться к нему не спиной. К нему.       Он не мог представить себя в отношениях. В голове не укладывалось.       И всё же, в чём-то Кинро был прав — на счастье он претендовал. И принять это было тяжело.       Он просто продолжал спокойно сближаться с Геном, пытаясь отпустить, частично, странности прошлого, что так тяготили.       А потом Ген возжелал проводить больше времени с Кинро сам.       Не буду надумывать себе лишнего, да ну вас… Как максимум, он так много общается со мной, ведь считает своим хорошим другом. Как минимум, ведь считает просто хорошим.       А ещё спустя время Кинро оскорбили, задев самый главный комплекс — кривые зубы. От услышанного глаза опускались вниз сами, а пальцы дрожали, не сгибаясь в кулак. Зато в прекрасный крепкий кулак пальцы сложились у Гена. Он был явно раскладом событий не доволен.       Кинро хотел запечатлеть этот момент как можно более на долгий период, ведь за него подрались, и это было впечатляюще. Он весь извёлся, правда, ведь Ген только и делал, что получал по мордасам и бился челом об асфальт, но в глазах Кинро он выглядел самым настоящим героем. И этого избитого героя хотелось крепко-крепко обнять, никогда не выпуская из сильных рук. Защищать, клясться в…       — Я всегда буду защищать тебя, — выдал Ген абсолютно серьёзно, и Кинро автоматически издал судорожный вздох. — Им с их жёлтыми пастями ещё пиликать и пиликать до тебя. Конченые ублюдки.       В защите поклялся Ген.       — Да, я слышал, как кричал это, когда… — тебе врезали с ноги в голову.       — У тебя самая прекрасная улыбка в мире.       — У тебя?       — У тебя, — раздосадованно покачал головой Асагири. Кинро в очередной раз поднёс к чужой рассечённой брови платок. — Почему не принимаешь хорошие слова?       — Не знаю.       — Ты красивый.       — Ну… — Кинро быстро и очень смущённо захлопал глазами.       — Очень, — добавил тот, — преочень.       — Хватит.       Ген положил свои ладони на талию Кинро, наклонил голову вбок, глядя на друга исподлобья.       Кинро глупо улыбнулся. Накрыв одной своей ладонью руку Гена, он убрал от чужого лба платок.       — Обязательно обрабатывай рану дома самостоятельно, — врачебным тоном наказал парень. — Будет плохо, если на твоём симпатичном лице останется шрам.       — Ты находишь меня симпатичным?       — Ну… да.       — Спасибо. Я знаю, что я симпотный, — Асагири показал другу язык, перед этим крепко зажмурив глаза.       Кинро никому никогда этого не рассказывал. И не расскажет.       Но Кинро действительно, ненормально, обожает, когда Ген делает это.       Зелёные глаза уставились из-за толстых стёкол очков на парня, что кивал вбок, присвистывал и внезапно, хотя и так повседневно, как если бы это был простой чих, выдавал абсолютно случайно сгенерированное мозгом слово.       На этот раз это было слово «Люблю».       — Ты меня любишь? — спросил Кинро, пусть и знал, что то было не более чем обыкновенным тиком. А вдруг ответит?       А вдруг ответом будет «Да»?       Ген вопрос проигнорировал, продолжая разглядывать колбочки в медпункте.       — Слушай. А где медсестра? — задал следующий вопрос Кинро, потому что начинал чувствовать себя неловко.       — Мы не в сёдзе-манге, или типа того, — ответил будничным тоном Асагири, — поэтому, медсестра здесь была. Это я попросил её выйти.       — Но зачем?       — Хотел побыть с тобой наедине.       Кинро поперхнулся воздухом.       — Я объяснил ей, что с моим синдромом всем будет куда легче, если я останусь с тем, кто мне ближе всего. То есть, с тобой.       — Ах, вот оно что…       — И да, — Ген кашлянул. — Хотя нет. Забудь.       — Что «забудь»? — Кинро, словно в предчувствии чего-то хорошего, начинал улыбаться. — Сказал «А», скажи и «Б»! — в него вновь вселилась надежда.       — Не-не… Прости, я просто тикнул. Моё «ну да» и кашель — это тупо тики.       — А я так не думаю!       — Кинро…       — Прошу, — сощурил взгляд парень, присаживаясь перед койкой Гена на колени, — будь честен со мной. Ты можешь говорить всё, что думаешь, не боясь реакции, — и когда он говорил это, его сердце колотилось как бешеное.       Пожалуйста. Только не разбей меня.       — Я хотел сказать… — Ген сделал шумный вдох, смотря на друга, который сидел, по-японски сложив ноги и руки положив на колени, — что зря скорую наш факультет вызывал… Точнее, 3 скорых… Это как вообще в…       Ген к чувствам других был всегда удивительно чуток, поэтому он знал, что сейчас ему лучше рот закрыть. И не врать больше своему дорогому Кинро.       — Прости, — тихо произнёс Асагири.       — За что? Это ведь то, о чём ты думал, — парень увёл взгляд в сторону. — Полагаю, мне лучше пойти. И спасибо… за сегодняшнее.       Кинро осторожно поднялся обратно на ноги, оперевшись о койку Гена. Он уже собрался развернуться к выходу, но друг вовремя поймал за кисть руки и сжал так, чтобы не мог уйти. Оба издали немного удивлённый вздох.       — Я… — начал Ген, глядя как-то испуганно, — если я в третий раз сверну с темы, я буду совсем дурачок в твоих глазах, да?..       — Да что ты пытаешься мне сказать?! Я плох в намёках! — отчитал парня Кинро. — Говори нормально, чёрт возьми!       Тонкие длинные пальцы оставляли на загорелом запястье след. Асагири облизывал сухие губы, осторожно, подушечками пальцев поглаживая чужую, мурашками покрытую, кожу. Они успокаивали друг друга, но в то же время и напрягали.       — Я очень боюсь потерять тебя, — сказал Ген. — И я не выношу чего-либо плохого в твою сторону. Я считаю, что таких друзей как ты больше у меня в жизни не будет. Сколько бы я ни искал, ты неповторим, Кинро. Даже если мои двое обойдут весь мир, не будет второго такого больше. Вот насколько ты изменил мою жизнь за какие-то полгода.       — Я чувствую то же самое, — улыбнулся Кинро закрыто. — Спасибо тебе. Мой лучший друг.       — Да… Мне определённо нравится мой статус, я им та-ак горжусь! — Асагири ударил себя в грудь. — Да-а, ну и ну… А ведь я просто только что сказал, что ты классный друг, а дыхание перехватило так, как будто…       У Кинро был собачий взгляд — с опущенными вниз уголками, точно как у пожилого человека, с большим весом разочарования во всём мире в силу прожитых лет. От этого взгляда хотелось, нет, не избавиться. Оставить его себе и охранять, чтобы чужие не тревожили.       — Ген? — позвал он осторожно. — У тебя только что были долгие тики. У тебя точно всё в порядке?       — Да, — Асагири поднёс чужое запястье к губам. — Можно?       — Что «можно»?       — Поцеловать.       От одного слова по суставам пробежал приятный ток. Кинро смущённо кивнул.       Ген бережно коснулся губами загорелой кожи, покрытой россыпью тёмных веснушек. Время было солнечное, и они вышли на Кинро особенно заметно в этот сезон. Вот только сам он считал их своим изъяном, а ведь Ген взгляда оторвать не мог, исследуя каждый видный сантиметр шустрыми серыми глазами. Слишком очаровательным казалось всё в друге.       В друге.       В друге?       — Кинро.       Ген встал с больничной койки, небрежно просунув ноги в белые тапочки. Они всё ещё держались за руки. Асагири макушкой доставал парню до подбородка, поэтому Кинро всегда приходились немного наклониться, чтобы позволить другу не повышать громкости голоса.       — Да?       Ген нежно поцеловал Кинро в висок, прикрыв веки.       Они обняли друг друга за предплечья, ещё боясь поднять взгляда на лицо. Кинро чувствовал, как внутри начинает бурлить кровь, как она поднимается ближе, настигая щёки. И как, если Ген прижимался плотнее, та приливала и к члену. Для него это было странно, хоть подобное и считалось тем, что в порядке вещей у нормальных парней. Вроде как. Точно он не знал.       Кинро и Ген, тем временем, с закрытыми глазами, робко исследовали губами лица друг друга, скользя ими миллиметр за миллиметром. Очки Кинро задирались вверх, но никто не спешил их снимать, чтобы не мешали. Были слишком увлечены процессом. И друг другом. Вот Ген уже достиг выразительной скулы, сжимая кожу губами, а Кинро тёрся об узкий подбородок Асагири, вдыхая крепкий мужской запах. А Ген, поверьте, умел пахнуть так, что его хотелось посадить в стеклянную колбочку духов и надёжно закупорить, позволяя дышать лишь через отверстие для пульверизатора.       Его запах был не таким тяжёлым, чрезмерно мускусным, как у других мужчин. То был его естественный лёгкий дух, красиво приправленный французским парфюмом — не то женским, не то мужским. Кинро любил порой представлять, как Ген брызгает немного на запястья и нежно скользит ими по своей белой шее.       Губы Кинро достигли уголка губ Гена. Отстраняться не хотелось, но пришлось.       Ведь всё, что произошло здесь — неприемлемо.       — Вы чем тут занимаетесь? — грозная тётка-медсестра грушевидного телосложения заглянула внутрь медпункта. — Очкастый, а ну, марш на пары!       — Э-э, он со мной! — возмутился Ген, ещё с розовыми щеками. — Оставьте!       — Мне надо идти, — учтиво поклонился обоим Кинро — не менее залитый краской. — Простите за… просто за всё. И до свидания.       — Правильно. Ищут тебя. Староста? — усмехнулась женщина.       А след Кинро уже и простыл. Успевал сваливать мастерски быстро, если приспичило. А Ген? А Ген просто улёгся обратно на койку, размышляя о том, что произошло за сегодня.       «И да, — хотел сказать он минутами ранее, — люблю я тебя, Кинро. До боли в сердце».       Жаль, что не сказал. Наверное. Смелости не хватило.       Ведь Кинро такой… тако-о-о-ой!..

***

      Отношения перетекли в то, что они оба считали вполне допустимым, слишком незаметно. И без того тонкая грань между просто друзьями и любовниками становилась всё прозрачнее, и оттого Кинро ощущал больше боли, ведь не понимал, кем именно является для Гена, в то время как Ген расцветал. Асагири цвёл бурно — подобно весенней сакуре, — становясь всё ярче, всё прекраснее. Он казался бледному Кинро слишком недосягаемым.       И, к сожалению их обоих, Ген умел также быстро увядать. Вроде недавно все наблюдали за невероятной красоты распускающимися бутонами, а вот уже Кинро, в одиночестве, подбирал опавшие лепестки. Но об этом немного попозже.       В отличие от своего родного товарища, Ген довольствовался любой минутой, проведённой вместе с ним, не прося чего-то большего, или же не ища подтверждения взаимным чувствам в виде официоза — сродни прямого вопроса: «Давай встречаться?». Он банально, всей душой, обожал их мимолётные встречи, крепкие дружественные объятия и нежные поглаживания по волосам, пока один сидит у другого на коленях. Они были родными друг для друга. Иначе не объяснить. Кинро совсем не скупился на подарки Гену, с каждым разом задирая планку всё выше и выше. Дело в том, что карманных на расходы у парня всегда было полно, а на себя тратить такие суммы он попросту не желал. То ли дело на того, кого он так сильно любил.       Кинро и Ген очень дорожили их совместными прогулками в холодные морозные зимы. Первый всё боялся спрашивать, может ли он себя считать так называемым бойфрендом Асагири — вдруг нарушит идиллию. В конце концов, молчать и беспардонно наслаждаться — это тоже неплохо. И Кинро сам перестал замечать, с каких это пор он начал игнорировать звонки назойливой матери. И с каких, в принципе, пор взял за привычку составлять идеальный план лжи: куда он смоется часа на три, в чьей компании, и какого хрена в академическом календаре музыкалки появляются пропуски. Это действительно давило на горло. Какие бы наполеонские ходы он ни продумывал, до воинской тактики было далековато, а мама у Кинро была не из глупого десятка. Просто чересчур упёртая в собственных взглядах.       Ах, да. А ещё, любящая в манипуляциях использовать такие фразы как «Ты же мой сыночек…», «Твоя мама желает тебе только лучшего», «Ты мой ребёнок, поэтому…». Тянуло ли от этого рвать? Абсолютно.       Кинро и Ген без конца забегали в разные маленькие магазинчики или прилавки, чтобы погреться. Они совали друг другу в карманы замёрзшие ладони, много смеялись, стряхивая с шапок снег. Взрослый и «безупречный» же Кинро, который предал, до сих пор помнит, какой красный был нос у его друга. И как всё тем же клетчатым платком он утирал Гену сопли, возмущаясь.       Это были Кинро и Ген. Не Кинро по одиночке и не Ген по отдельности. Кинро и Ген. И никто никогда не видел их не вместе в те годы.       Кто знает, может, их одногруппники им до того завидовали, что Асагири аж начал ловить неприятные взгляды на своей фигуре. Было немного страшно. Ведь они с другом, откровенно говоря, выглядят как педики. А такое в нынешней мировой ситуации крайне не приветствуется.       Мир постепенно умирал. Появлялись табло с громкими лозунгами: «Всё детям! Скажи «да» пополнению в семье!».       Так Кинро и находился в долгих непонятках, кто он для Гена, и пребывал в постоянном стрессе. Это был его, как бы ни хотелось себе врезать за подобные слова, тяжкий груз. Мама Кинро уже начинала намекать на поиски девушки, ведь они с отцом не так молоды, а амбициозный старший сын подавал большие надежды на их счастливую беззаботную старость. Девушку, однако, Кинро завести не мог никак — как в силу своей бесконечной любви к Гену, так и в силу того, что «действия на стороне» считались бы изменой. Да, Ген не раз ему говорил, что для прикрытия он может, цитирует, «Сосаться с какой-нибудь девушкой и бегать с ней на рандеву», но для Кинро… Кинро бы счёл себя за изменщика, даже если он и не являлся официальным парнем Асагири. Так, friends with benefits.       Старосте всегда было чертовски интересно, о чём же думает его лучший друг. Едва ли его ревновали (даже наоборот — свободы хоть отбавляй), но очевидно, что очень сильно дорожили им. Как личностью. Вся философия Гена, в том прикол, основывалась на обыкновенной способности получать радость от любых мелочей жизни до единой: ему нравился Кинро, нравилось быть его другом, и бессовестно целовать этого друга в его лгущие губы ему тоже нравилось.       «Друг — самый крутой статус. Это самый близкий тебе человек, спектр действий которого — самый широкий и растяжимый. Друг всегда может остаться тебе другом. Даже если вы вместе стояли под венцом, резрезали вместе высоченный торт, высаживали с рук голубей…       Друг от этого не перестанет быть другом».              А потому, Ген, по возможности, старался не заморачиваться. До тех пор, пока друг, что останется другом ему на всю жизнь, если всё пойдёт без внезапностей, позволяет ему делать всё это с собой, он продолжит и дальше зажимать Кинро в угол, затягивая галстук на шее как можно туже, своими губами, вслепую, наискивая чужие губы в тёмной аудитории. Продолжит гладить тыльной стороной ладони по щеке, влюблённо заглядывая в зелёные глаза. И продолжит ласково оглаживать стройными пальцами чужое колено, поднимаясь всё выше — к худой, обтянутой брючиной, ляжке, — пока Кинро, судорожно поправляя на носу строгие очки, не скажет «Стоп».       Последняя шалость была самой смелой, что на тот период делал Ген. Он проводил своей узкой ладонью, снизу вверх, по длинным ногам Кинро, запыханно дыша, ведь действие неимоверно возбуждало. Тот, как бы ни скрывал, тихо постанывал сквозь плотно сжатые зубы. И Асагири готов был поклясться, что у Кинро от его манипуляций вставал. А потом Кинро быстро перехватывал пальцы парня, что уже желали накрыть чужой пах, смущённо целовал эти беспризорные пальцы и отодвигал от себя в сторону. Мол, туда не лезть. Под запретом.       Конечно, «кошки-мышки» не могли до бесконечности кончаться «ничьёй». Когда Ген в очередной раз ласкал Кинро, и они беззаботно дурачились, хохоча, что-то нашло на них обоих. Никогда они ещё не целовались так страстно.       Кинро пропихивал язык Гену чуть ли не в глотку. Комнату последнего заполнили звуки неудовлетворённого мычания, вздохов и причмокивания. Триггером же к действию стало то, чего не ожидал никто из них двоих:       Гена поразила волна тиков, — видимо, от волнения, — и друг резко повалил его с кровати вниз, прижав запястья к полу. Грудь Асагири беспокойно вздымалась, пасмурные глаза — широко распахнуты. Кинро сидел на парне верхом, в полной растерянности от собственной импульсивности. Он потихоньку убирал руки одну за другой, спрашивая: «Ты не поранился?». Ему тихо ответили, что всё в порядке.       Рука Кинро робко легла на плоскую грудь Гена. Затем — блуждала по худому телу, нежно поглаживая. Пальцы его щекотно пробежали по чужим рёбрам, ткань лёгкой домашней футболки друга приятно холодила его горячие кончики пальцев. В тот момент Кинро заметил, что очень чувствителен к прикосновениям «такого» рода. Он был возбуждён, ощущения оттого обострялись. Ген покорно лежал.       Кинро склонился над лицом Гена для очередного поцелуя, но его обломали тики парня. Ну, как обломали.       Поцеловать не вышло, ведь Ген начал дёргаться, пока его всем тяжёлым весом прижимали к полу.              Кинро вновь почувствовал к тикам парня неподдельный интерес.       Хоть Асагири и нахваливал «равнодушие» своего друга к чужим болезням, он был прав лишь в некоторой степени. Кинро действительно не привык ставить на ком-то клеймо. Но Ген… Тики Гена вызывали скорее, что-то сродни умиления, нежели не вызывали в нём ничего. Осознание того, что, непонятно с какого отрезка времени и по какой причине, Кинро буквально ловит тики товарища, пристально наблюдает за ними, вызывало у него отвращение к самому себе. Запутался настолько, что уже начал думать, что полюбил Гена из-за синдрома, а не синдром из-за Гена. В любом случае, и то, и другое казалось парню абсолютным дерьмом. А сам он считал себя самым настоящим подонком.       В ту минуту, когда Асагири так явно тянулся к нему, хитро улыбаясь, не было лишнего времени на анализ уже прожитого времени. Кинро действовал инстинктивно. Мозг работал исключительно на движке «что нужно сделать, чтобы стало приятно?» и «а что нужно сделать, чтобы стало приятно ему?».       Так как это был первый раз для обоих, неловкости в прикосновениях парней было много. Ген во все глаза разглядывал то, как устроен Кинро, осторожно касался пальцами головки и следил за чужой реакцией. Было пообещано предупредить сразу, как станет неприятно. И Кинро, стоило его партнёру набраться больше смелости, находился в огромном шоке от собственных ощущений — как же ему было до одури хорошо. Наслаждение было осязаемо, и сам процесс напоминал ему хождение по краю пропасти, балансируя, когда чувства так и хлещут, а тебя дразнит и манит эта бездна, но ты продолжаешь идти — словно ждёшь самого идеального момента для того, чтобы спрыгнуть. Стоит наклониться влево, как тебя покрывают мурашки, судорога накрывает всё тело волной — уже неприятно. И когда Ген действительно прилагал слишком много усилий, Кинро его останавливал одиночным движением. Он накрывал шустрые пальцы Гена, тяжело дыша, пока солёные капли пота стекали вниз к подбородку. Асагири долго целовал Кинро в щеку, прося потерпеть. «Вот увидишь — тебе станет очень, очень хорошо».       Идеальный момент предгадан. Кинро всего трясёт. Перед глазами стелется туман, ничего кроме жалкого писка изо рта не просится. Ген осторожно отстранился, дав парню время на передышку. Только что он подрочил своему другу, и им обоим это, видимо, понравилось. А Кинро, в то же время, поверить не мог, что человеку может быть настолько феерично. Ему хочется поделиться своим счастьем и доставить такое же удовольствие и Гену.       Исследовать друг друга им всегда было интересно. То новую точку найдут, потом ржут по полчаса, что Ген как котёнок собирается в комок, если его взять за загривок, то просто со скуки экспериментировали разные методы удовлетворения.       До БДСМ же парни дошли так, словно все пути к этому и вели. Кинро любил дисциплину, любил, когда всё по полочкам и именно так, как ему бы хотелось. Если же что-то идёт иначе — дезориентация. Раздражительность. Бòльшая неуверенность. И Асагири видел, как же сильно друг мучается от того, что сам объяснить не может. Кинро терзал самого себя, являлся своему же «Я» главным врагом, обидчиком.       «Никто не плюнет мне в душу так же сильно, как это могу сделать я. Ведь только я знаю, что является моим триггером».       И этот очаровательно прилежный парень в очках пришёл за наказанием к Гену сам. В ответ — никакого укора. Асагири принял его и помог, привязав его запястья к изголовью кровати. Пощёчины; шлепки; секс, в котором Кинро занял пассивную роль без возможности увильнуть. Позже он ушёл с тем, чего желал — с наказанием. Ещё позже было введено их стоп-слово — «ami».       Потому что они всегда будут друзьями друг для друга. И поклялись, обнимая плечи, что никогда — врагами.       Потому что слово «друг» в то же время их обоих и отталкивало — вспоминалась привычная концепция дружеских отношений в мире. Они не могли признать, что именно «встречаются» и точно также они боялись потерять друг в друге «товарища». Необходимую им «непереводимку» будут искать до победного. А пока нет слова, что охарактеризовало бы их позицию «у меня нет никого — лишь один он».       Пусть философия их отношений непонятна, Кинро и Ген действительно и без остатка тонули друг в друге.       Узнавать друг друга они могли до бесконечности, точнее, до опупения, ведь Асагири — это что ни день, то находка. Вот ты можешь буквально, сквозь собственный стыд и позор, наспех чистить зубы, чтоб пойти на пары, пока Ген, видите ли, засел на унитазе с газетой. А вот, если он переодевается, и ты вошёл, когда он бы не хотел, чтобы ты видел его голым, это будет уже «вторжением в его личное пространство». Тем не менее, разладов у друзей почти не было, как и поводов для ссор. Кинро, столь закрытый человек, со временем всё больше впускал Гена в свою зону комфорта. Этому шалопаю, на минуточку, позволялось шутить про его семью или про то, какое лицо он строит при оргазме! Кинро даже, углубляясь в тему доверия, рассказывал другу самые сокровенные секреты (например, про то, как Гинро, на самом деле, часто переодевался в платье, ведь так он казался самому себе краше)… Мог философски рассуждать, как бы сделать их с Геном секс ярче, однако, не сильно отходя от «традиций». И ещё много чего интересного.       Что же касалось Гена, чем больше Кинро его узнавал, тем ранимее и закрытее он ему казался. Он — не бесконечный источник поддержки. Его тоже нужно поддерживать. И не лениться копать довольно глубоко, чтобы понять, где в нём засела эта едва заметная горечь.       Так Кинро и проникся своим другом, поставив ради него на кон свои отношения с семьёй. И всегда у него было ощущение, что он один ради любви старается. Правда, думать об этом слишком много — себе дороже.       Я просто хочу, впервые за жизнь, подумать исключительно о себе. И это одна из причин, почему я хотел бы сделать моему дорогому Гену предложение.

***

      Чем ближе была дата выпускного, тем сильнее Асагири потухал.       Кинро, порядком, уставал видеть один и тот же беспокойно бегающий взгляд, а потом упираться в многочасовое молчаливое сидение на диване. Ген с того момента, как подарил другу часы, вообще словно одичал — не позволял себя трогать, отвечал односложно, реагировал заторможенно. Полная противоположность тому, что представлял из себя Ген Асагири, которого Кинро знал. А он думал, что это он из них двоих странный.       — Слушай, — начал Кинро неуверенно, — я думаю, нам надо разобраться.       — В чём? — чуть удивлённо приподнял брови Ген.       — В нас.       — Ты думаешь, в нас что-то не так?       — Ты сам не свой ходишь с того момента, как я чуть не сделал… — ага, тебе предложение. Идиот, включи голову и подгадай для «руки и сердца» лучший момент!       — Что чуть не сделал?       — Как я… чуть не сделал ошибку, — Кинро едва понимал, что он несёт.       — Ошибку?       — Да. Да… — быстро захлопал глазами парень. — Я хотел сознаться семье в нас с тобой именно в тот день, но как хорошо, что я передумал!..       — Хм-м. Действительно.       — Так что же происходит, Ген? Сколько я ни выпытываю, ты не говоришь ничего, — Кинро присел на пол, на колени перед Геном, что сидел тоже на коленях, только на диване. — Я же переживаю. Вдруг я сделал что-то не так? Ты из-за меня такой угрюмый?       — Ни в коем случае!       — Тогда что? Я помню, как мы с тобой обвинили этот мир в том, что он полное дерьмо, потом мы с тобой переспали… Я сделал что-то не то, пока был нижним?       — Ты сделал всё так, — замотал головой тот, — не переживай.       — Тогда почему ты такой грустный? — когда Кинро так смотрел на Гена, у того больше не было сил держаться стойко.       — Ох, прости меня, — взял за щеки парня Асагири и своим лбом коснулся чужого. — Я вовсе не грустный. А просто немного вялый.       — Вялый? Ты болен?       — Ну, как бы, всю жизнь.       — Ген!       — Прости, — и вновь Ген выпадал из жизни из-за тиков. Удручало. — Я предложил тебе сходить на «вип-вечеринку», — он сделал пальцами кавычки, — куда соберётся такая отчаянная и отвергнутая Богом молодёжь, что нам и не снилась. Так вот. Жалею я о том, что сказал.       — Ты думаешь, нас там побьют?       — Я не знаю.       — Но мы же будем вместе?..       — Работа в дуэте, которая ещё зовётся в фильмах любовью, не всегда будет идеальной формулой для преодоления трудностей, — покачал головой Ген. — Я просто взвесил все «за» и «против» — не только касаемо выпускного, но ещё и взяв в учёт весь остальной мир.       — С каких пор тебя беспокоит гомофобия? — усмехнулся Кинро.       — Начиная с того периода, как я осознал себя как гея, — твёрдо ответил Ген. — Я с самого того момента понял, что мне придётся несладко. У меня синдром Туретта, я гей, у меня нет друзей… что может быть лучше?       — Нет друзей?.. — переспросил Кинро робко, — а я?..       — Друг априори, — лишь отмахнулся ладонью Ген.       — Ну спасибо.       — А если серьёзно, то, Кинро, как ты охарактеризуешь наши отношения?       — Ты за эти два дня в депрессии решил всю свою биографию переосмыслить?..       — Я сейчас очень серьёзен.       Вот как бывает в жизни — когда извечный шутник серьёзен, серьёзному хочется посмеяться.       — Ну… Ты мой… друг?.. — Кинро не нравилась ситуация. Человек, с которым ему было комфортнее всего, нагнетал даже пуще некоторых неприятных типов с общего потока. — Ты мой друг, — ответил он уже увереннее, — и я тебя люблю.       — Я тоже тебя люблю.       — Знаешь, я, на самом деле, уже давно рассуждал на эту тему, да что-то забил, чтобы жить было легче. Может, тебе так же поступить? Как тебе совет?       — А мы сможем из наших отношений выйти в нечто большее? — спросил Ген с надеждой.       — В смысле? Куда больше-то? Чтобы стать ещё ближе к тебе, мне надо к тебе под кожу залезть, Ген. И жить, чтоб орган к органу, эритроцит к эритроциту.       — Ха-ха-ха-ха!       Ну наконец-то. Наконец-то Кинро услышал его родной смех.       — Как груз с плеч… — аж произнёс он вслух. — Так что ты там надумал, Ген? Узаконить наши отношения додумался?       И сердце забилось в груди Кинро так, что слышно было стук в ушах.       — Чего? Женитьба? Не-е-е, — засмеялся Ген. — Какое, нахрен, замуж? Мне ещё карьеру строить!..       Казалось, что теперь сердце остановило свой стук.       — Я имел в виду, мой дружочек, что дальше того, что мы с тобой имеем, мы не продвинемся. Всё. Нет прогресса! Наша конечная.       — Я думал, это означает лишь то, что наш с тобой… роман — это эталон отношений, — говорить было морально тяжело, но Кинро сделал усилие. Потому что действительно дорожил каждой минутой с Геном. И плевать на то, кем он ему приходится, кто что думает про их пару — до тех пор, пока ему с ним хорошо. Им вместе хорошо. Они с другом словно в какой-то поменялись с местами.       Теперь уже шутка про то, что они вжились друг в друга, забавной не казалась.       — Мы тормозим друг друга, — грустно произнёс Ген. — Не тянем вниз, но и вперёд не стремимся.       — Что значит «тормозим»?       В голову Кинро лезла навязчивая мысль, от которой в горле ком собирался. Мозг наотрез отказывался эту мысль как-то адекватно обрабатывать. Да что там обрабатывать — принимать.       Нет. Не будет такого. Не предложит Ген Кинро с ним расстаться.       — Помнишь, мы как-то с тобой беседовали на тему того, что будет, если кто-то из нас по какой-то причине умрёт?       — Помню, — дрожащим голосом произнёс Кинро.       — Ты сказал, что почти без раздумий бы ушёл за мной следом.       — А ты сказал, что нашёл бы в себе силы жить дальше без меня.       — Всё верно, — улыбнулся Ген с болью. — Т-так вот…       — В каком смысле мы тормозим друг друга, Ген? Что ты хотел этим сказать? — не отставал парень.       — Да потому что… потому что посмотри, что происходит… с тобой! — он развёл руки в эмоциях. — Ты так горячо любишь свою семью, имеешь планы на эту жизнь, эти твои консервативность, привязанность к родному городу… А сейчас? Ты хочешь оборвать с семьёй связи, работать не там, где было бы здорово, потому что, если совершить каминг-аут, то, вероятно, придётся свалить! И ради чего?! Я не этой жизни тебе желаю, вот честно! У тебя… Да у тебя, Кинро, есть шанс жить хорошо! Счастливчик! Ты можешь полюбить женщину, но почему-то этого не делаешь! Я тебе позволял заглядываться на других? Да, позволял! А у меня ведь даже жизненные планы с твоими не сходятся! Карьера, новая страна… И ты уедешь отсюда, чтобы просто я… я был вместе с тобой? С тобой? Здоровым мужчиной с традиционными взглядами?       — Да, — судорожно кивал Кинро, утирая глаза, — д-да, Ген!       — Ты-ы… — у Гена уже дёргалась каждая часть лица.       — Да я ничего больше не хочу кроме как просто быть с тобой! Я же такой удобный! Почему ты не можешь просто воспользоваться мной?! Я сделаю всё, Ген! Я подстроюсь под тебя, под твои планы! Просто…       — «Просто не бросай меня»?..       — Да! — Кинро упал мокрым лицом в колени Гена, обнимая ноги.       — О, Господи…       Кинро рвано выцеловывал губами дорожку на чужих стройных ногах, сильными руками удерживая парня под икрами — тот дрожал и дёргался в силу тиков. Кинро просил прощения за всё, что было не так, всем своим существом. И ему казалось, что он любит так сильно. Так почему его не любят так же в ответ?       — И всё же, между нами есть разница, — Ген выдержал паузу, осторожно перебирая пальцами каштановые волосы. — Я тебя действительно искренне люблю, что готов отпустить…       Ген бережно поднял Кинро к себе, «заедая» как дёрганая кукла. И безмолвно показал причину, почему трогать даже ему — другу — его было нельзя, задрав толстовку.       По всему телу были синяки и ссадины. Ребро сломали. Били так, что в глазах ещё долго темнело, а он терпел, потому что нет ничего ему дороже, чем отстоять честь своего ami. Про то, что надругались — молчал.       — А ты, мой дорогой Кинро, мной одержим, — без капли сомнения.

***

      Первая часть выпускного прошла вполне успешно. Ребятам можно гордиться собой. Но кого волнует первая часть выпускного, куда даже некоторые родители, включая предков Кинро, попёрлись, верно? Ген знал наверняка, что лохов, пришедших только на это мероприятие, более опасные студенты прозвали «скучнарями».       И его невероятно сильно разочаровывало, что всё больше гнили проглядывалось в его сверстниках. Времена, в один миг, стали тяжёлыми настолько, что родители стали учить своих детей отвечать злом на зло. Иначе — не выжить! Такова концепция: не будь лузером — и тебя никто не тронет. Мама же Гена всегда учила жить так, как того хочет сердце. Пусть жизнь заготовлена и короткая этому поколению, надо прожить её с честью, счастливо и без неуверенности.       Да, примерно в период окончания Кинро и Геном университета началась суматоха со вторым апокалипсисом. Хочешь — не хочешь — либо в веру ударишься, либо башкой тронешься. Из каждого утюга трубили: «Конец близко!».       К 8-и вечера, когда большинство студентов расходилось по домам или кучковалось в какие-то отдельные группы для продолжения так называемого банкета «для своих», подумывали свалить и закадычные друзья. Асагири уже был слегка подвыпивший, тело просило более живой атмосферы: громкого музла, толстенной сигареты, виски с колой, со льдом обязательно. А Кинро напротив — желанием идти туда, где много, образно, нехороших людей, не горел.       Он его всячески отговаривал, приводя в чувства. Сначала, получается, один боялся идти на вип-пати, затем одумался и второй. И так они друг друга по очереди подбивали не ходить. Таков настоящий, холодный человеческий страх. Настигает так же внезапно, как и одиночество.       А страх в одиночестве — худшее комбо, что удосужится почувствовать на своих шкурах обоим.       Кинро поправил на шее Гена бабочку, но Ген, в итоге, просто снял её с шеи. Он притянул своего высокого друга к себе за талию и резко поцеловал, даже не оглянувшись перед этим по сторонам.       — Ты чего творишь?.. — зато оглянулся Кинро. — А если заметят? Мы практически на месте. Про нас и так ходят недобрые слухи, нужно быть осторожнее.       — О-о, поверь, — Ген схватил парня за подбородок и направил в сторону ковыляющего паренька. Судя по всему, идёт туда же, куда и они, но куда с большим усилием, — ему наплевать на нас.       — Он пьян?       — Если бы, — закатил глаза он. — Вспомни, куда мы идём.       — Он накурен?..       — Извини, Кинро, но сегодня твоему отвратительно чистому восприятию кранты. Морально приготовься к тому, что увидишь после того, как мы зайдём в это здание, в уготовленную нам комнату.       — Я готов… вроде как, — нервно хохотнул Кинро.       Друзья уставились на высокое здание с неоновыми вывесками. Витиеватые, светящиеся розовым буковки уже навязывали, что это что-то вроде клуба. Из широких дверей вышла грудастая дама в леопардовой шубе, бодро цокая на шпильках. В руке у неё была высокая бутылка мартини, в накачанных светло-розовых губах — сигарета. Следом вывались двое мужчин: один пузатый, в солнечных очках, орущий что-то на смеси китайского и английского, второй обесцвеченный до кошмара, с татуировкой на пол-лица.       Контингент — заебись.       Потом к зданию подошла группа из мило щебечащих японок — низеньких, на пухлых ножках. Они чуть ли не задавили Кинро и Гена количеством, энергетика у девочек лет 16-и была бешеная. И все пытались косить под зрелых женщин. Лица выдавали в них детей, как бы длинные ресницы и коричневый слой тонального крема ни сбивали с толку.       — Гяру? — офигевше спросил Кинро.       Одна девчонка в светлом парике задорно подбежала к нему и схватила за локоть.       — Сенпа-а-ай, не составите девочкам компанию?.. — она дула красные губки и выдавливала голос. Ген сзади, жестом, попросил её не докапываться.       — Н-нет, вынужден… отказаться… — отпрянул Кинро.       — Ты смотри, какие ногти длинные! Ещё и в жемчугах, — усмехнулся Асагири. — Хорошего вам вечера, девочки. Прекрасно выглядите.       — Ты чему их учишь?! — у правильного друга Гена глаза на лоб полезли. — В таком возрасте посещать подобные мест…       Ген заткнул Кинро, зажав ему рот ладонью.       — Веселитесь, — твёрдо сказал Ген школьницам. — Но поосторожнее.       — Хи-хи, сенпай за нас беспокоится? — кокетливо накрутив светлую прядь на пальчик, девушка послала парням воздушный поцелуй напоследок. И присоединилась к своим модным подружкам, весело подпрыгивая на квадратных каблучках.       — Ты чего меня затыкаешь?! — развёл руками Кинро, когда гяру-компашка скрылась в здании.       — Это их стиль жизни, который одно нравоучение поменять не в силах. К сожалению, эти ребята не могут по-другому. Они… уже давно «в теме».       — А вдруг не так давно? А если бы у нас получилось вбить им в головы что-то? Ген, ты учитель или кто?       — Они не стали бы слушать ноунейма, — равнодушно пожал плечами тот. — Мы бы просто ввязались в очередную потасовку. Они бы выцарапали нам глаза, обрызгали бы с ног до головы с перцового баллончика…       — Почему ты так думаешь?       — Таким образом они пытаются вписаться в наш мир и выжить.       — То есть? — выгнул бровь Кинро.       — Они отрываются. Живут как в последний день, зарабатывают деньги, похлопав какому-нибудь богатому дядьке глазками. Никто не в силах противостоять их отработанной схеме.       — Да откуда ты знаешь это?!       — А я не в первый раз их вижу, — Ген потянул друга за локоть, намекая входить внутрь. — Вот только не повезло им. Денежек у меня не больше чем у них.       — Хах?             — Думаю, это была хорошая тренировка для твоей неокрепшей психики. Готов? Пути назад не будет.       — Да готов, готов…       — Знаешь, Кинро, кое-что твоя мама, всё же, делала очень хорошо, — произнёс Ген задумчиво.       Двери у них за спинами захлопнулись.       — Что же? — удивлённо спросил друг.             — Защищала от плохого.

      ***

      Ну наконец-то. Ген вырвался туда, куда просилось засидевшееся тело. Громкое паршивое музло, в котором из-за битов не разобрать мотива танцевальной композиции, запах кальяна, крепкого алкоголя и изящные стриптизёрши, демонстрирующие себя с лучших ракурсов с подиумов. Пол залит кислотно-голубыми, ярко-фиолетовыми тонами. Бармен с голым торсом, зато в бабочке, бессовестно флиртует со студентками. Кучи пар расселись на чёрные кожаные диваны, сошлись в поцелуях, пока у них на столе, на коленях, танцевала раскованная блондинка с огромным бюстом.       Вот оно — место, где можно позволить себе разгуляться. Вернее, можно было бы. Но Кинро таких мест брезгует. А Кинро Ген не бросит никогда.       — Куда же нам идти?.. — Кинро плёлся за Геном словно маленький ребёнок, пальцами ухватившись за рукав. — Давай отметимся перед кем-нибудь, мол, мы пришли, всё честно, и уйдём…       — Можно было бы. Но, сорри, мы отвалили за эту тусу бабок больше, чем за основной выпускной. И это включая смокинг, братан.       — Я верну тебе всю сумму!       — Кинро. Спокойнее. И у тебя сейчас не так много денег.       — Я не понял, кто именно нас сюда… Ай!.. — в парня врезались несколько сцепившихся в отчаянной борьбе пацанов… — з-запустил!.. Поосторожнее там!       Пьяные драчуны показали Кинро фак. И отошли решать свои дела в другую сторону.       — Я думал, ты не спросишь, — Ген засмеялся. — Хозяин наручных часов, что я тебе надыбал, позаботился о том, чтобы нас впустили.       — Что?! Как так?! Смена команды?!       — Он ответственный за этот рум, главный тусила в университете, — Асагири очертил ладонью площадь снятого зала. — Ему было принципиально, чтобы я… мы пришли.       — Тебе не кажется это подозрительным?       — Он думал, нам духу не хватит прийти. Неудачники ведь.       — Это едва ли отличается от клубов, которые можно увидеть по телевизору.       — Погоди, мон ами, — подмигнул Ген не то в тике, не то в намёке. — Тут только разогрев.       — Если начнут проституток заказывать, предлагаю уйти.       — Ладно уж, — Асагири чмокнул Кинро в щёку. — Ты такой милый, когда чуешь, что твоя попа в опасности.       — Моя «попа» в опасности только когда ты перевозбуждаешься от моих пассивных поцелуев и чувствуешь себя самцом.       — О. И то верно.       Кинро засмотрелся на вертлявую стриптизёршу, забирающуюся голыми ногами по шесту к потолку. У неё, очевидно, невероятно сильные руки, а на эти напряжённые икры, выглядывающие из-под белого полупрозрачного платья, можно смотреть часами. Красиво уложенные дреды; сложные позы, которые она принимала, когда к ней поднималась одна рука с купюрой; чёрного смоляного цвета глаза. Ген чувствовал, как Кинро заинтересован. И искренне не понимал, что может им двигать, если такой как Кинро мог находить эстетику в любом человеке… а он всё с ним, с ним, с ним.       — Красивая, не правда ли? — пихнул друга Асагири. — Хочешь, сунем ей в лифчик добрую десятку?       — Ещё чего, — Кинро смущённо увёл глаза в сторону. — Она хорошо, спортивно сложена.       — Профессиональный полдэнсер, — кивнул Ген.       — Она потом начнёт раздеваться?       — Ага. Хочешь посмотреть?       — Нет.       На плечо Гена легла чья-то тяжёлая рука. Он сначала подумал, что это Кинро, но, увидев, что на самом деле он отошёл немного в сторону, по телу Гена пробежали мурашки. Большая мужская рука неприятно провела по ключицам. Гену что-то прокричали в правое ухо.       — Явился?! — этого человека Асагири узнал с трудом. — Не хочешь вернуть мне кое-что, болеющий?!       — Что?! Прости, не слышу! — инстинктивно он начал медленно пятиться назад. — Музыка долбит!       Что Гену не нравилось в себе — так это то, что на свою задницу проблемы находить он мастер. Парень, с которым у него произошла самая неприятная драка в его жизни, был зол на то, что у него спёрли часы. Был зол на Гена, который всегда бесил его и его дружков своими гейскими повадками. На его раздражающую болезнь, на Кинро, который неизменно крутился около крашеного хиляка. А Кинро умел бить так, что в нокаут валишься.       Он был зол на этот дуэт в целом.       — Твой синдром ебучего Туретта сделал так, что я отхватил 3 ре-тэйка за один семестр, — произнёс парень, когда музыка остановилась.       Слишком оглушающая тишина после такого громкого музла. Диджей менял композицию.       — Как же я это сделал? — наклонил голову вбок Ген в конце привычного ему дёргания, пытаясь скрыть свой рваный тик кивать вбок.       — О-о-о, мы просто дружелюбно намекали тебе не шуметь хотя бы во время аудирования на втором языке! К сожалению, я и мои товарищи сидели близко к тебе, — новая песня хлынула волной, увеличиваясь в громкости, и он нахмурился. Видимо, пытался вспомнить название трэка. — Но ты пожаловался в этический комитет. И они вынесли нам наказание. Суровые многочасовые отработки и штраф, — последнюю фразу парень выплюнул с обидой.       — Вздор! Я не жаловался на вас!       — Значит, твой бойфрэнд настучал. Грёбаный староста-стукач.       — Вас не оставили на пятый год, так? Я думаю, что бессмысленно винить нас во всякой чепухе.       — Ты влезаешь в неприятности и думаешь, что тебе всё сойдёт с рук просто потому что ты чем-то страдаешь, Ген. Но так не бывает.       — Ты всё про ту драку с первого курса? — в глазах Асагири загорелся дикий блеск. — Не можешь забыть то прекрасное чувство, когда твоё лицо размазывают по асфальту?       — Твоё лицо размазывают по асфальту.       — Вы оскорбили Кинро, а он казался мне славным парнем. Это несправедливо.       — Ты даже не разобрался в ситуации, — он схватил собеседника за ворот, острым взглядом впился в чужой, — и бездумно полез в драку. Тебе кажется, что этот твой Кинро такой хороший? Думаешь, он в каждой ситуации прав, просто потому что вы с ним долбитесь в одно место?       — Он в каждой ситуации прав, потому что он мой друг, — мягко схватил за запястье одногруппника тот и заглянул в глаза. — И если ты мне сейчас что-то сделаешь, то дело тебе придётся иметь с ним.       — Очкарик сам до нас докопался, — Гена начали «вытеснять» с территории рывком вперёд. Чужой лоб упёрся в его лоб, парень толкал. Частота тиков увеличивалась.       — Что же он вам сказал, придурки? Что надо бы хвосты подрезать, иначе не выпуститесь?       — Он готовил на нас компромат. Нас могли по его вине отчислить, а ты знаешь, как тяжело в наши постапокалиптические времена добиться образования? Собирался обратиться в этический комитет, деканат… Тем, что мы на веществах, мы приносим вред только себе. Не ему.       — А его это беспокоит. Мы все — студенты педагогического. И Кинро чтит правила, так что…       Асагири наблюдал за тем, как медленно загорается оранжевый огонёк чужой сигареты. Танцпол под их лакированными ботинками отражал розовым, синим, фиолетовым.       Эти цвета он запомнит на всю свою жизнь. Даже если памяти лишится — каким-то невероятным образом.       — Позволь отметить, — парень напротив пустил дым из ноздрей, расслабляясь, — ты первый полез на нас с кулаками.       — Вы оскорбили моего друга.       — Не без причины.       — У нас у всех общее не самое счастливое детство, — сказал Ген. — Но только вы выбрали выцарапанную жизнь просрать наркоманами.       — Каждый выживает как может, — адресованная наивному собеседнику усмешка.       Ген начал искать пропавшего из поля зрения Кинро. Еле пойманную глазом широкоплечую фигуру того было слишком легко потерять из виду — силуэт мелькал, расстворяясь в толпе.       Кинро разговаривал с темноволосой, экзотической красоты, танцовщицей, спустившейся с шеста.       — Похоже, у вас двоих разлад, — выдал одногруппник, также устремив взгляд на Кинро и его собеседницу.       — Я же тебе уже говорил до этого, — произнёс Ген спокойно, — мы с этим парнем просто друзья.

***

      — Так, значит, ты учитель по двум иностранным?       — Да, — кивнул Кинро скромно. — Выпускаюсь.       Кирисаме, а именно так звали экзотическую танцовщицу из дальних мест, заглянула парню в глаза. Двумя ногами она твёрдо стояла на земле, пока голова пребывала где-то в мире думок, серьёзных думок, судя по невероятно сосредоточенному, вдумчивому взгляду.       — Разве ты не должна сейчас быть на шесте? — спросил Кинро.       — Меня заменила другая танцовщица, — изъяснилась Кирисаме, — а у меня перерыв.       — Должен признать, никогда не говорил с представителями твоей профессии прежде.       — Значит, буду первой, — собеседница звучала отстранённо, что Кинро нравилось. Никакого подтекста в словах — банальный прямой смысл. — Расскажи о себе.       — Я всего лишь студент на выпускном… Думаю, ты уже поняла это. «Наши» заказали этот рум на вечер.       — Ты сказал, что ты учитель. Где преподаёшь?       — Пока нигде. Но я практиковался в детском лагере, далеко в горах.       Аккуратные брови девушки встали дугой.       — Инклюзивные случаи, — добавил парень, смущаясь.       — Какие именно тебе встретились случаи?       — Самые разные: были и хромые, были с отсталостью в умственном развитии, слабослышащие, подверженные тому или иному негативному психологическому воздействию… — в общем, всякие были, — Кинро пожал плечами, словно то было ничем.       — Я слышала нечто подобное в новостях. Точнее, вычитала в местном новостном блоке в интернете. «Молодой Герой-учитель», «Происшествие в горах: один практикант, двадцать с чем-то малышей-инвалидов и лавина». Совпадение?       — Нет, — уголок губ парня приподнялся вверх при воспоминании. — Я это был. И их было ровно «двадцать восемь».       Это я на всю жизнь запомню. Как считал каждую макушку, по шапке, пока мы все держались друг за друга.       Кирисаме беззвучно произнесла некое слово, какого Кинро расслышать не мог.       — Это оставило на мне отпечаток на долгое время, — призналась Кирисаме вскоре. — Я говорю с героем?       — Разве не каждый бы поступил на моём месте точно так же?       — Разве не все герои так говорят?       «Точно, — подумала про себя она, — «ваби-саби» назвали тот случай. В честь термина, которым учитель подбодрил своих учеников».       — Я действительно долго ходила под впечатлением после прочитанного, — улыбнулась девушка. — Ещё что интересного расскажешь?       — Особенно мне запомнился один долговязый мальчишка в ту ужасную бурю. Не знаю почему. Просто запомнился — то ли недетской бойкостью, то ли стойкостью. Все они друг друга стоили… Неидеальные. Но в этом ведь и есть их совершенство, не так ли?.. — спросил он, робко выглядывая из-за толстых стёкол очков.       — Бред. Но звучит внушительно.       — Почему же бред? Нет, ну послушай…       — Ещё что расскажешь, мистер учитель? — прервала зануду Кирисаме.       — Меня зовут Кинро.       — Я Кирисаме, — и девушка протянула руку вперёд. Кинро по-джентльменски коснулся её губами, но перед этим оглянулся по сторонам, словно являлся страшным изменщиком.       — Не хочу делать поспешных выводов, но мне кажется, — вновь начал озираться по сторонам, — что я невероятным образом заинтересовал тебя, мисс Кирисаме.       — Потому что ты правда сделал это.       — И это неправильно, — Кинро улыбнулся так, что уголки его тонких губ поползли вниз.       — Почему же?       — По отношению к нему, — парень кивнул в сторону другого парня — стоящего неподалёку, отбрасывающего тонкую тень на неоновом полу своей стройной фигурой. — Я пришёл с ним.       — И вы с ним?..       — И я буквально с ним. Это я имею в виду.       Причина любить Кирисаме номер два — в лице молодая танцовщица не поменялась. Едва ли мускул на бронзовом личике дрогнул, стоило ей услышать ответ. Возможно, была слегка озадачена. Обескуражена, шокирована — нет, точно нет.       — Прости, — поспешил сказать Кинро. — Такие уж мы с ним люди.       — Я всё понимаю, — пожала стройными плечами девушка. — Но не страшно ли тебе?       — «Страшно»?       — Быть с мужчиной и открыто сознаваться в этом.       — Я хотел быть честен с тобой.       — Я ценю это, но…       А Кинро всё продолжал смотреть на своего Гена, разговаривающего с другим парнем. Кинро смотрел на него как и всегда — влюблёнными верящими глазами. А Ген его не замечал. И беседовал с кем-то, кого Кинро не распознал.       — Всему миру бы рассказал, как сильно я люблю его.       Диджей на время заглушил композицию.       — Нельзя всему миру-то, — покачала головой Кирисаме. — Похоже, твой «твинк» неплохо проводит время.       — То есть? В смысле? — глупо поправил на лице очки паренёк.       — Ты не ревнуешь его?       — А смысл?       — Любопытно, — усмехнулась танцовщица. — В любом случае, прости, если влезла не в своё дело. Ты просто показался мне интересным. Выглядишь прилично, но смотришь на стриптизёрш в таком месте. Смотришь не с вожделением, а как мастер рассматривает чью-то скульптуру. Или как учитель наблюдает за шагами чужого ученика.       — Я не танцы преподаю, — рассмеялся Кинро. — Всего лишь английский и испанский.       — В-вот оно как!.. — Кирисаме забавно вжала в шею в плечи, как бы стыдливо прикусив губы. — А ещё, меня удивила твоя искренность в плане отношений, — продолжила она.       — Само отношение мира к однополым союзам — больная тема для меня, — нахмурил густые брови тот. — Паника людей в связи с апокалипсисом сделала чудеса, конечно, — человечество отныне стирает границы между нациями, «межрасовые браки — это круто», — говорят теперь, ибо надо род продолжать, некогда перебирать. И это верно, да, но причина борьбе с расизмом… как бы сказать…       — «Продолжение рода» — также причина тому, почему к однополым парам стали относиться с ещё большим презрением, — не дала договорить новому знакомому Кирисаме. Сказал же — больная тема. Не будем, потому, чужую рану-то трогать. — Долой расизм — даёшь гомофобию. Ну и лозунг, ага?       — Да. Верно, — вздохнул Кинро. — И это мы молчим о прибывании в полк религиозников добрых тысяч людей.       — Моя семья очень ударилась в религию, — поддакнула девушка.       — Твоя-то? — Кинро с ног до головы оглядел стриптизёршу, чьё тело покрывало разве что лёгкое полупрозрачное платьице, больше смахивающее на кисею.       Кирисаме неволей прикрыла белый просвечивающий лифчик руками. Но не потому что Кинро-мужчина смотрел.       Потому что Кинро-учитель мог осуждать.       С первой секунды этот статный высокий молодой человек в строгих очках ассоциировался у неё с педагогом — и ни с кем больше.       — Я покинула родные края, — опустила густые ресницы в пол экзотическая красавица. — Однако, полагаю, мы с тобой слишком не знакомы, чтобы я разглагольствовалась об этом.       — Твой черёд откровенничать, — Кинро ловко выхватил у типа-официантьишки два бокала с мартини, ловко просунув тому в нагрудный кармашек помятую купюру. — Вперёд, Кирисаме-сан!       Девушка приняла из рук парня треугольный бокал. Осушила залпом, крепко зажмурившись в конце. Кинро же смаковал, медленно потягивая губами.       — Фух. Ладно. Мой дед, видавший краем глаза первый «конец», совсем свихнулся на этой почве. Повторять за выжившими тогда предками, превращать всё в абсурд поклонения — единственный для него выход.       — Так апокалипсис был около сотни лет назад, — усмехнулся собеседник, — неудивительно, что из ума выжил. Твоему деду-ветерану возраст позволяет. О как!       — Да что ты говоришь, — закатила глаза Кирисаме. — Он живёт охрененно долго, верно, но он действительно адекватен настолько, насколько это для его лет возможно. Если не считать религии, конечно.       — А моя семья тоже набожна, — поделился Кинро, заставив новую знакомую приблизиться ещё ближе. Любопытство её распирало, хоть и не подавала виду. — В особенности, мать. Очень она за нас с братишкой переживает.       — Хочет, чтобы и мы пережили второй апокалипсис, коли выпал на наш век…       Кинро и Кирисаме одновременно взглянули друг на друга. Кирисаме застеснялась в очередной раз — уж больно у парня взгляд был сам себя говорящий.       — П-почему так по-заговорщицки?!.. — аж заикнулась она.       — У них что, одна мантра на всех?! — в свою очередь офигел Кинро.       — Да чтоб я знала, чудак…       Она стрельнула глазками на то, как же сексуально он протирал стёкла очков рукавом пиджака. Как дыхнул на линзы повторно, сморщился, как слепой крот, посмотрев в сторону танцовщицы, и продолжал с силой протирать запотевшее стекло.       — Касательно темы ревности, — вернулся к старой теме парень, — хочу задать ответный вопрос.       — Да-да?       — Сама своего любимого не ревнуешь? — Кинро надел очки обратно.       Всё. Кирисаме любит очкастых. Определённо.       — Нет у меня любимого.       — Хоть раз, наверное, влюблялась?       — Ну… — увела взгляд она, — разве что разок…       — Ну вот! И как? Мне уже просто интересно чужое мнение на этот счёт.       — Да, — повторила девушка, — я влюбилась.       — И? — засмеялся Кинро.       «Сегодня. В тебя», — так и не сказала она.

***

      — Блядь. Ну вот о чём можно было с ней так долго пиздеть?       Ген подвыпил. Гена окружали не самые приятные люди. Гена размотало, тянуло блевать и спать одновременно. Эффект укачивания в машине?       Ген сам не понимал, чего он ожидал от себя. Метался меж двух огней: «Будущего нет» и «Живи, лови момент, лошара!».       — Я его так по-ушлёпски обожаю, — он сполз по стенке кабинки туалета вниз на пол. Голову Асагири обхватил руками. Было странно. Нет, стрёмно. Нет…       Нет, было…       Два пальца — далеко-о-о в глотке. Ген судорожно стошнил то, что мог. Частично попал мимо унитаза. Что-то явно подмешали в коктейль. Тонкие пальцы трясутся, ноги ватные. У Гена перед глазами плывёт пространство, слюна смешалась с рвотой, теперь стекает вниз по подбородку.       Жарко. Нет, холодно. Морозит даже. Что это? Тик? Ого!       О бочонок керамического унитаза этот худощавый тип башкой ещё не бился. Попытки опереться о белого друга окончились тем, что одной рукой плюхнулся в неприятно холодную воду. Дай Бог чтобы в воду. По виску стекает что-то тёплое, слегка вязкое. Ген разглядывает себя с разных ракурсов через зеркальную кнопку смыва. Ничего не понятно — рожа расплывается, мутнит что жесть, но нечто тёмно-багровое движется со скоростью тягучей лавы точно. А потом быстро.       А потом Ген держит рану руками. Не первый раз головой шарахается, чего сопли на кулак мотать, чего ныть-выть, пока в соседней кабинке кто-то кому-то усердно насасывает. Из другой кабинки повалил дым, — видать, курнули чего кашлетворного. Вот Асагири и закашлялся. Даже чересчур драматично, как будто лёгкие решил выхаркнуть через рот.       Или это тик в виде кашля? Опять? Давно не видел этого старого друга!       Кстати о старых друзьях…       Мотивацию жить или, как минимум, встать на ноги, вернуло моментально. Что подумает Кинро, если увидит в таком виде? Вряд ли плюнет в недоумка, макнув дурной башкой в унитаза.       Хотя не помешало бы — для профилактики.       В другой момент власть со стороны друга возбуждала бы. В эту же секунду Ген лихорадочно похлопывал себя по щекам, тренировал улыбку безупречности, потому что в дверь кабинки стучали кулаком.       Думал, что любимый Кинро нагрянул.       Думал, что любимый нагрянул.       Шквал ударов сначала внезапно прекратился, и сердце у студента ухнуло вниз. Ничего хорошего немые стуки не предвещали. Асагири додумался встать на крышку унитаза ногами, чтобы снизу не выглядели. Рот заткнул руками. Полупьяный рёв за стенами «крепости» не заглушался даже музыкой, да даже битами, от которых всё в груди каждый раз вздрагивало. Сколько стоял в таком положении — неизвестно. Состояние какое-то полуистерическое у Гена, что вообще никогда не было ему характерно. Ну конечно, додумался опять кутиле недоделанному кулаком по морде вмазать. Базар за базар, удар за удар. Печально одно — дрался чувак однозначно херово. А добряк Кинро его шкуру (которая страдает за них обоих) не спасёт, что вы, господа-свидетели.       Он же там с кем-то напиздеться вдоволь не может!       Аж на слезу пробило. Как-то это неадекватно, Ген. Третье «Я знаю, что ты здесь, педик конченый!» превратилось в просто злобное мужское дыхание. Перекатистое. От этого легче не становилось. Худые коленки тряслись. Никогда так тики не сдерживал.       Последний удар по кабинке туалета, и её всю затрясло так, что у парня перед глазами вся короткая жизнь пролетела. Именно «короткая». Гену казалось, что он пожил ничтожно мало и что ему хотелось бы ещё, пусть и паршиво у него это получается. В секунду опасности успел осмыслить все важные аспекты жизни: жить надо так, чтобы хоть что-то после тебя осталось. След какой-то. Мало ли где ты там сдохнешь — в сортире от передоза или во время апокалипсиса под обвалом.       Главное — чтобы помнили. Ген Асагири? Да, был такой.       «Хороший сын. Славный педагог. Надёжный друг».       — Рано над эпитафией думать, — сказал он сам себе тихо, осторожно опуская ноги. Вроде бы прекратилось. Тошнило его так же ужасно, но адреналин так прилил к мозгу, аж позабыл, с чего изрыгивал поражение в слив. И слёзы накатили к глазам отнюдь не из-за обиды на бедного Кинро, который тоже имеет право на личное пространство.       Испугался. Ген испугался так, что обмочиться не стыдно.       Он ещё немного подержал руку у раны, проверил, стало ли крови меньше на ладони. Ага, вроде бы, стало. Боялся злобного укурка со сломанным носом аж до приказа своей крови остановиться течь немедленно, иначе по красной луже учуют. И опять трахнут, чтобы больше никогда своей ориентацией не «петушился» перед нормальными пацанами.       — «Я гомофо-об»! И тоже он — со злости выебал кого? Парня! — Асагири трясло наряду с бесконечным шквалом разнообразных тиков. — Латентный пидарас, тоже мне, — цедит он сквозь зубы. — Покалечу. Изуродую.       «Убью».       Ген смотрит в кафель пола исподлобья, стоя уже на четвереньках. Штормит? Знобит? Лихорадит? А может, всё вместе, чтобы издохла — тварь такая.       Кинро находит своего дорого друга в таком состоянии спустя час. Из кабинки два закадычных не высовываются.       Ген обещал Кинро не бросать, но оставил. Последний молчит о том, как искал товарища, как побитая собака ищет хозяина, пока шпыняют под зад. Видать, была на то причина, ну конечно…       И он молчит о том, как какой-то из типов беспощадно втащил ему подносом по лицу. Прямо при воодушевлённой его личностью Кирисаме.       Ублюдки.       Кинро очухивался после удара недолго — закалка спорта. Кирисаме за первый объект обожания дала сдачи — пяткой в пах с разворота. Говорил же Кинро — добротно сложена! Спортивно! Добивали вместе, а когда желающих за «своего» отомстить накопилось приличное количество, пришлось невербально распрощаться с красоткой и бежать. И Кирисаме, понятное дело, побежала к своим девочкам.       А вот неудачнику Кинро бежать некуда. Вот что бывает, когда шляешься по подозрительным местам как изгой. И не важно, один ты такой или вас двое. Одного устранить слишком легко, и в итоге ты опять выбираешься из задницы один.       И как хорошо, что Кинро и Ген — это одно целое.       Кинро не остаётся ничего кроме как беспорядочно покрывать бледное тело поцелуями, а после прижать к себе, вдыхая горячими ноздрями запах почти выветрившихся духов вперемешку с металлом в крови, и пробовать не плакать.

***

      Спустя три часа.       — Как думаешь, валить безопасно?       Кинро одарил Гена взглядом таким, словно мертвец из гроба восстал и первым делом спросил: «Что на завтрак?».       — Без понятия, — Кинро устало прижался виском всё к той же осточертевшей кабинке туалета.       — Кинро… — Ген по-кошачьи потёрся макушкой о плечо друга, — а как ты меня нашёл?       — Использовал то, о чём ты вряд ли слышал.       — Какое-то приложение для отслежки?..       — Мозг.       Кинро грозно ткнул в голову Гену указательным пальцем, проверяя, есть ли там вообще что-то внутри. Ткнул раз, ткнул два. Асагири закрылся локтями, но в него продолжали усердно тыкать.       — Понял, не дурак!       — Сомневаюсь, — раздражённо выдохнул Кинро.       — Не, ну чё я-то?       — Что за гангрена на виске?       — Сам ты гангрена. Я, как обычно, головой приложился во время тика.       И Ген, как раз «в тему», тикозно присвистнул три раза, в конце один раз стукнувшись о стенку кабинки.       — Ауч!       — Доказывать необязательно.       — До опупения будешь огрызаться, саркастичная ты «гангрена»?       — Гангрена — это некроз тканей из-за недостаточного кровоснабжения, а не оскорбление.       — Да ты не только гангрена, так ещё и душнила!       Кинро был в афиге. А когда он в афиге, он особо много, в кои-то веки, не думает. Потому, Ген использовал секретный приёмчик из своего арсенала, аккуратно чмокнув его в плотно сжатые, такие смешно обиженные губы.       — В знак примирения, — очаровательно захлопал глазками Ген.       — Кто сказал, что я мирюсь с тобой? — он осторожно убрал чёлку с глаз Гена, чтобы в полной мере разглядеть, как старательно ему мигают глазами.       — Бастион пал, — радостно сообщил самому себе Асагири. — Ты улыбаешься, Кинро-чан.       — Да потому что мы с тобой как будто во время зомби-апокалипсиса, — расслабленно прыснул со смеху Кинро. — Побитые, помотанные жизнью, в крови, в каком-то дерьме — и обсуждаем какую-то бессмысленную фигню.       — Потому что мы влюблены друг в друга и мы в каком-то очке без выхода.       — Спасибо за пояснение, а то я чисто по приколу засел с тупицей в толчке.       — Не за что, гангрена.       Смеются вдвоём.       — Это мы ещё совместное будущее не обсуждаем, — присвистнул-дёрнулся Ген, опустив голову на плечо другу.       — Это, по законам фильмов, к смерти, — поцеловал аккурат в раненый висок Гена Кинро, — не надо.       — Я не сдохну так быстро, — он обнял сильное тело любимого мужчины двумя руками.       — Что, меня с собой заберёшь?       — Да я сегодня, блин, понял, что капец я жить люблю.       — Это я знаю. Жить ты любишь даже больше чем меня. Ты мне это сам сказал, помнится.       — Да ну тебя… Натуральная гангр…       — Заткнись, ради всего святого, если тебе хоть что-то свято.       Минута у Гена не опять, а снова ушла на тики. Весь диалог «тикал», минуту молчания проведёт идентично.       — Плохие люди долго живут, — выдал он внезапно.       — А? То есть?       — Не знаю. Всегда так казалось. Мама, что ли, говорила.       — С чего ты взял, что ты плохой, Ген? — нахмурил брови Кинро.       Ген думает.       — Дурак, — хлопнул себя по лбу Кинро. — Не нагоняй страху.       — …Тебе, например, убить Бог помешает, — начал тот с осторожностью, и друг от чужой излишней нетипичной тактичности напрягся. — А я что?..       — А тебе совесть помешает. Совсем больной?       — А если не помешает?       — Тогда закон.       — А если срать я хотел на закон?       — Отсидишь по заслугам, — пожал плечами Кинро. — Не то чтобы я не воспринимал тебя всерьёз, друг, — мне просто неприятен этот разговор.       — Хорошо, прости. Больше не буду.       Вот теперь Кинро думает. И делает это с адским усердием.       — Ты мне лучше скажи, о чём можно так долго лясы точить.       — Чё?! — аж забарахтался Ген — словно нажива на крючке.       — Не ори.       — М-н-е?!       — Какое «мне»? — покрутил пальцем у виска парень. — Ген, извини меня, но у меня такое ощущение, будто ты издеваешься надо мной.       — Да это ты, мой дорогой, рофлишь надо мной! — развёл руками тот в шоке. — Я со стрипухой полжизни не базарил! Что ты там ей рассказывал, а? Знаки зодиака сверяли, натальные карты гуглили?       — Чего? — сморщился Кинро.       — А ты не подумал, что я там умираю?!       — Послушай. Я просто познакомился с девушкой. Её зовут Кирисаме и у неё тоже религиозная семья, можешь представить?       — Офигеть!       — Действительно интересно вышло, скажи.       — Скажи честно, братан: ты тупой или ты прикидываешься?       Кинро обиженно сдвинул брови к переносице.       — Что это значит?       — Это значит, что не с тёлочками базарить надо, а быть начеку.       — Не с «тёлочками», на минутку, а с «девушками».       — Ах, простите! Ты же ничего ей не сказал, когда она меня «твинком» назвала!       — Как ты вообще это услышал?              Ген, сидя на крышке унитаза, онемело развёл руками в очередной раз, расставив ноги широко в стороны.       — Прикинь, я инвалид, но не глухой!       — Так. Всё. Помолчи.       — Не затыкай меня, пожалуйста, я хочу прояснить ситуацию, а не потерять самого дорогого мне в жизни человека.       — Окей. Это уже комично, так что я послушаю.       — Я в тебе нуждался так сильно, а ты где-то зависал, Кинро! Ты хоть можешь представить, как мне было обидно?       — Я виноват в том, что не оказался в нужном месте в нужное время. За это прости. Но разве не ты сам предложил мне провести с Кирисаме время? Ты даже предлагал сунуть ей деньги в… исподнее?       — Я просил тебя отвлечься, а не… — Ген сквозь бледность своего лица покраснел, — идти на её провокации…       — Ты сам сказал, — напомнил Кинро. — Второе — ты, помнится, не раз прямым текстом сообщал, что романы с женщинами крутить мне разрешается. И ты это даже одобряешь, — мол, в моё благо. Так что за двойные противоречия?       — Ты можешь встречаться с девушками. Это твоё «can».       — А-а, понял, это моё «I can swim», только «I can date with girls».       — Oui. С'est absolument vrai.       — Что за бред идиота?       — Ладно, на самом деле шутка.       Кинро раздражённо раздул ноздри, поджав губы.       — Тебе всё шуточки… Достал. Вот где стоишь уже, — он твёрдо указал ладонью на своё горло. — Сыт.       — Да я имел в виду, что да, чёрт возьми, да! Люби девушек, женщин, леди — называй как хочешь! На здоровье! Я буду счастлив за тебя! Плакать на твоей свадьбе буду, крёстным отцом детям стану, если разрешишь!       — Так в чём конкретно твоя беда?!       — Но меня в твоей жизни уже не будет, понимаешь?!       Кинро впал в леденелый ступор.       — «Буду плакать на свадьбе» и «меня не будет в твоей жизни», — парень сопоставил две вещи, размеренно жестикулируя ладонями, как бы весами. — Это как?       — Сам я буду, всегда буду с тобой и убиваться за твоё счастье, — улыбнулся Ген, пропуская невероятно длинный ряд тиков через себя. А Кинро всё ждёт с замиранием сердца продолжения. Он свято верит — во что-то. — Но… понимаешь, я…       — «Я»?..       — …Я не могу остановиться кивать вбок! Бля! Как же… сбивает… с толку!       Кинро отпускает надежду из рук словно голубя на волю. А голуби в этом мире, как известно, падают замертво.       — Кинро, я!..       — Да можешь не продолжать, — отмахнулся рукой парень, отвернувшись. — Я же крепкий, переживу. И всё в таком духе.       — Я просто тоже… имею уважение к себе! — в конце концов выкрикнул Ген, и резко отскочившее от стен эхо ударило двух нелепых любовников по ушам, — понимаешь?!       — Что, прости?       — Я всегда буду с тобой, мой дорогой Кинро. Но я не буду в твоей жизни, как мы оба привыкли. И твоя будущая жена не поймёт наших отношений. Это же так логично, что нам, технически, придётся «расстаться».       — Технически, мы и не встречались.       — Но мы не те друзья, о которых принято думать в обществе.       — Мы называем себя друзьями только потому что боимся открыто признать, что мы любовники! Потому что мы трусы! Потому что в таком вот мире живём, Ген!       — Ты думаешь, я из-за трусости тебя другом называл, Кинро?       — Да нет же! — у него уходит несколько невероятно долгих секунд прежде чем осознать, — нет, постой…       Ген разочарованно прикрыл веки. Лишь бы больше «друга» не видеть.       — Да в курсе я, что сколько бы мы с тобой ни перецеловались, ни переспали, друзьями от этого мы быть не перестанем! Ген, прекрати, взгляни на меня, — Кинро совсем осторожно коснулся пальцами чужого подбородка, но в ответ получил пощёчину.       Поверить было тяжело.       — Мы с тобой, должно быть, эти… друзья с привилегиями! — и Гену тоже тяжело было поверить в то, что он ударил Кинро. И это не было частью игры или тупой шутки. Кинро уставился на Гена как на предателя.       — Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду… — из последних сил злился Кинро.       — Нет. Мне жаль, но не понимаю.       Продолжая держать ладонь у горящей щеки, Кинро начал ещё раз:       — Мы с тобой всегда будем друзьями. И я чувствую себя ничтожно, осознавая, что, быть может, я один всегда считал наши отношения некой высшей ступенью. Нет, меня не раз посещала мысль, что встречаться с тобой было бы правильнее, чем это всё… — он судорожно выдохнул, собирая мысли в маленькую горькую горсточку. — Я даже недавно задумался о том, чтобы предложить тебе пожениться, Ген, — бедно, скромно, но главное, чтобы это были «мы», разве не так всегда было? Не Кинро один и не Ген по отдельности. Ты и я. Мир нас не любит. Зато мы любим друг друга. Точнее, в тебе я вижу смысл, но ты… во мне видишь просто момент. Да, драгоценный, но момент — он проходит, отпускать тяжело, однако возможно. И ты сделаешь это. Даже если ты каким-то чудом согласишься создать со мной семью, оттого я перестану быть твоим лучшим другом, скажи? Для меня это — статус. И никто твоё место никогда не займёт. Любовники расстаются, жёны и мужья разводятся…       — А настоящий друг всегда на месте, — посмотрел в лицо Кинро Ген.       — Нет подходящего глагола, чтобы описать друга, который перестаёт быть твоим другом, мой дорогой Ген. «Раздружились?». Быть может, где-то и есть такая непереводимка, но я лично её не знаю. А знаешь почему? Потому что истинный друг никуда не девается.       — Так вот и я никуда денусь! Как я уже и объяснял! — вскрикнул Ген, схватив Кинро за запястья. — Спасибо за то, что высказался, но почему так долго держал?! Я думал, между нами нет никаких секретов!..       — Если я и здесь виноват, я предпочту уйти, чтобы не бесить, — Кинро пещё раздражённо выдернул руки из чужих. — Одна деталь: Кирисаме я по поводу «твинка», или как там, не исправил, потому что я не знал, что это такое, и что это тебя оскорбляет. Прости Бога ради! Тупой-Кинро опять тупанул!       — Ты просто… представить не можешь, как я хотел видеть тебя, — конец предложения Ген проглотил, откивывая своё. К горлу подкатил острый ком.       — Знаешь, всю жизнь слышу, что я странный, «невтемский», так что то, что ты меня видеть хочешь, слышу впервые за четыре грёбаных года.       — Кинро…       — Мне силой мысли почувствовать, что я тебе нужен?       — Кинро, прошу.       — Ах, прости, телепорта у меня тоже на этот случай нет!       — Он меня изнасиловал, — твёрдо сказал Ген, стиснув в конец зубы, выискивая в лице напротив чего-то.       Понимания?       Поддержки?       Теперь Кинро знает, каково это — когда в душе всё обмирает. С рук, с лица, с кончиков пальцев сходила краска, от золотого загара парня не осталось ни следа.       Кинро был бледен как поганка. И Ген своими блекло-серыми глазами глядел ему прямо в душу, что разбивалась на осколочки — прямо как бокал, которым ему зарядили в голову, когда поднос летел к лицу.       Ген молчал понуро. Банально не знал реакции. Боялся даже смотреть в сторону друга, но всё равно усердно смотрел. А у Кинро беззвучно открывался и закрывался рот.       Зелёные, постепенно намокающие глаза Кинро Ген точно запомнит навсегда.       — Кто? — он звучал так, словно за эту минуту разучился говорить.       — Я думаю, имена озвучивать бесполезно, — дрожаще улыбался Асагири, наблюдая, как не менее дрожащая рука Кинро тянется к его подбородку.       Кинро обхватывает лицо Гена ладонями, давится словами, пока Ген давится бесконечными тиками.       — Прости меня, родной мой, любимый мой. Правда, прости меня, — говорит он, оглаживая большими пальцами миниатюрное лицо парня. Кинро не знает, что ему нужно делать, в голове гудят громкие «Опоздал!», «Не защитил!».       Руки лихорадочно мнут и тискают личико Гена, а Ген не отстраняется, но и прильнуть не спешит — и последнее пугало.       — Это произошло сейчас? Прошу тебя, не оставляй меня без ответа. Нет ничего хуже твоего молчания, — умоляет Кинро, постепенно оседая на колени.       Ген не терпел эти моменты. Не терпел, когда Кинро самоунижался.       — Давно. Примерно когда ты заподозрил, что меня избили. Сюрприз — мне ещё и присунули, — попытался отшутиться Асагири. — А недавно я просто очень сильно испугался, что это повторится. Я глупый, слабый, тики меня сбивают с толку, мне тяжело было противостоять… даже сегодня. Я отказывался от непонятных коктейлей как мог, клянусь. Не курил, не кололся, да и повезло, что не заставляли.       — Что тебе сделали? — парень вновь в страхе скосил глаза на разбитый висок.       — Заставили выпить с ними. Один раз, — сознался тот нехотя.       — Зачем поддался?       — Угрожали, что опять, — Ген осознанно недоговорил. От одного воспоминания кожа покрывалась мурашками.       И Ген помнит свою паническую атаку, когда увидел злосчастные украденные часы на руке Кинро ночью.       — И угрожали, что побьют, — добавил он, пряча взгляд, — тебя.       Кинро на этот раз отмалчивался. Пугало.       — Кинро-чан?..       — После этой угрозы ты решил, что надо бить первым?       Понятно. Кинро всё это немое время думал.       — Да, — ответил Ген вскоре.       — Ты не того защищаешь.       — Я не хочу, чтобы из-за моих выходок страдал ты.       — А какая разница, Асагири?! Мне всё равно досталось!       — Прости.       — Да какой теперь вообще смысл во всём этом?! Почему ты не понимаешь, что ты меньше комплекцией, чем этот бугай с куревом вместо полушарий?! И что надо бежать, б-е-ж-а-т-ь, понимаешь?!       — Не забывай, что я тоже мужчина, Кинро. И я не твоя кисейная барышня.       — Ах ты мой кисейный мужчина! Да лучше бы они всей толпой меня камнями забили! О-ох, когда же уже неприятности перестанут преследовать нас! — схватился за голову Кинро.       — Какой «камнями»? Ты что такое говоришь?       — Ничего не знаю, если живыми выберемся, я ищу себе работу, а тебя на бокс.       — Что же это за позор…       — Позор — это слышать, как ты «базарил с тёлочкой», пока твоего парня насиловали, а он молчал.       — Я знал, что ты отреагируешь подобным образом.       — Нет, что ты, давай я буду в юбке отплясывать от восторга!       — Я виноват в том, что оберегал тебя от переживаний?! Прекрасно! Просто манифик, мон ами!       — Сил нет слышать тебя. Отвернись в стену и больше со мной не разговаривай, пока не поумнеешь.       — Харэ меня обижать! Сам ты тупой!       — Когда выходить отсюда собираемся, мой ты умственно одарённый?       — Откуда мне знать?! Я же ебать безмозглый! — Ген на всякий случай ударил по соседней кабинке локтем. — Оп! Похоже, минетная парочка ушла под шумок того гандона!       — Чего-чего?       — Ну, в общем, тот парень меня иск… Ничего.       Брови Кинро медленно поднимались вверх по лбу. Ему уже было некуда удивляться.       — Твоя глупость порой творит чудеса.       — Только без выкрутасов…       — Как ты там говорил? Плохие парни долго живут?       — Нет. Бля, ну нет!       — Сомневаюсь.              Гену хотелось рвать на голове волосы от чувства того, что его родной Кинро, коего он знал как свои пять пальцев, норовится сделать что-то за гранью его понимания.       — Кинро… — предупредил Ген то ли шуточно, то ли нет, — если натворишь глупость, ты знаешь — я тебя брошу.       — Пфф. Никогда не сомневался в своей односторонней любви.       «И всё же, обидно», — подумали оба.

***

      Кинро был в бешенстве. По-другому Ген эту ситуацию описать не может.       Триггер сработал. Никакого предохранителя. И виноват в этом во всём, если разобраться, сам Ген. А ткнул мордой в факт парня Кинро, собственной персоной, пока они пытались «мирно» договориться уехать утром из клуба туда, где их никто не найдёт.       — Давай просто переждём и уедем вместе! — просил и умолял Ген, но его всё запихивали и запихивали в кабинку туалета.       Это шёл пятый час в одном и том же месте. Мозг раскалывался на кусочки. Ген чувствовал, что близок сумасшествию, а его друг с ним и вовсе породнился, давая клятву в том, что решит всё. Раз и навсегда. И только тогда они с ним уедут.       Парни насквозь пропахли этим запахом тухлой ржавой воды, хлоркой и, частично, друг другом, потому что момент интимной близости, нахлынувшей на четвёртом часу, никто не отрицал.       Страсть в подобном месте — уму непостижимо. А у Гена с Кинро с умом в принципе туговато. Такого секса у Асагири не было никогда. Смазок, презервативов у парней под рукой не было. И Кинро — уважающий своего партнёра мужчина — не смел допускать и мысли об интимной связи насухую.       Откуда вообще могло взяться возбуждение? Ещё и у обоих. Гена прижали спиной к стенке, задрали до самой груди рубашку и проводили губами сверху вниз, начиная от лебединой тонкой шеи. Руки блуждали по худому торсу, крича, что каждый сантиметр Гена — его. Кинро кусал Гена за соски, тот ёжился под натиском, взвизгивал, собственные ладони прикрывали набухающую паховую область.       С трудом удаётся воссоздать в голове и часть того, что происходило между ними в ту ночь. Кинро усердно работал ртом, стоя на совсем красных коленях. Ген жадно трахал чужую глотку, двигая бёдрами. Одну ногу он закинул Кинро за шею, притянул к себе, заставив друга поперхнуться. У парня на его зелёных глазах навыкат выступили слёзы. Асагири утёр их большим пальцем. Затем схватил Кинро прямо за его торчащую каштановую чёлку, потянул вверх так, что тот выпустил из мокрых губ член.       — Я — единственный, кто может делать подобное с тобой, — сказал Ген, во второй раз дёрнув друга за волосы. — Признай это.       — Я признал, признал, — закивал головой Кинро покорно. — Пожалуйста, позволь мне всегда быть с тобой.       — Ну что за милый сабмиссив, — улыбнулся Ген в зубы.       — Ты правда считаешь меня милым? — как-то блаженно улыбнулся Кинро. — Я же такой тусклый, пресный… Как я вообще могу возбуждать тебя? — он часто дышал, облизывая скользкие губы. С них другу взгляд было оторвать особенно трудно.       — О, нет, ты самый яркий мальчик на свете, — хохотнул Ген, гладя парня по коротко стриженым волосам. — Вспомни себя в лагере, — и Асагири резко всунул свой член обратно в сомкнутый рот Кинро, — добрый, яркий, солнечный… Самое моё светлое воспоминание о тебе.       Ген рассказывал Кинро, как обожал нелепость значков на его одежде. Как мечтал запустить под эти короткие шорты, обнажающие острые коленки, пальцы. Как обожал чувствовать запах свежести гор, исходящий из его любимого свитера грубой вязки.       Кинро смаковал член, словно ему дали вкусную конфету. Ген считал лагерного Кинро самым своим ярким впечатлением о нём. Оно было соткано для него из серьёзного личностного роста, из переживаний и надежды, отдающей детскостью, которой у них с товарищем не будет в жизни уже никогда.       Кинро же не думал о практике в горной местности от слова «совсем», если ему по той или иной причине не напоминали. Однако простая мысль — Ген видит в лагерном Кинро ярко горящее на горизонте Солнце — доставляла невероятное ему удовольствие. Отчего-то.       Когда Кинро щедро спустили в рот, резко толкнувшись вперёд, очкастый паренёк зажмурился, но проглотил всё до последней капли. За это его погладили по щеке, надавливая остроносым ботинком на пах. Это был момент, когда Кинро кончил прямо в штаны, не коснувшись себя ни разу.       Ген неудовлетворённо покачал головой.       — Скажи, Кинро, ты чувствуешь вину за наш последний разговор?       — Что? — он содрогался после оргазма, пряча ладонями еле заметное пятно на брюках.       — Ты ведь виноват, — сощурил глаза Ген.       — Нет, в той ситуации я не…       Вторая за эту ночь пощёчина.       Теперь Кинро содрогался от резкой боли, думая, за что ему всё это. Ген бил наотмашь.       — Коррективы? — Асагири присел на корточки, желая взглянуть бессовестному партнёру в глаза.       В бездонных зелёных глазах Кинро пребывала глубокая обида.       — Ami, — произнёс он тихо.       — Да?       Ген медленно принимал прежнее выражение лица, осознавая. Брови его опускались всё ниже по мере странно меняющегося поведения Кинро, тонкий рот более не улыбался.       — Ах, стоп-слово… — и он искренне не понимал, в чём причина столь внезапной остановки, — прости… наверное.       — Ага, — шмыгнул носом Кинро, утирая глаза локтем. — Прощаю. Как обычно.              И это была ночь, когда в их укромное убежище на двоих начали ломиться во второй раз.       Над двумя любовниками угарали в несколько глоток. Кинро вытаращено смотрел на запертую дверь туалета, своим ходом обрабатывая информацию. По-прежнему был скован, как-то обижен и… напуган?       Их с Геном нашли. Это раз. Второе — их застали занимающимися сексом, ещё и в такой форме. Повезло, что, наверняка, всех их слов недоброжелатели не слышали — музыка какая громкая была, такая и осталась с самого начала вечеринки.       Кинро столь очевидно пытались пристыдить, громогласно выкрикивая:       «Ты что, там ему отсасываешь?»       «Староста-гомик получает удовольствие от перепихона в туалете!»       «Распутная очкастая шлюха!»       Ген закрывал Кинро уши как мог и шептал, по мере возможности, не слушать. По лицу Кинро — красному, страдальческому — было понятно, что слишком близко к сердцу он принимает все эти оскорбления.       Дверь в кабинку начинали выбивать. Четыре шаткие стены трясло как во время 8-балльных землетрясений.       «И не стыдно тебе в лагере преподавать с членом в жопе?!»       — Глупость какая, — бросил себе под нос Кинро, пытаясь терпеть унижения стойко.       — Именно, Кинро-чан, глупость, — сжал чужую ледяную ладонь Ген. — Вместе мы всё переживём. Как это и было всегда. Я тебе обещаю. Вот увидишь, мы…        «Если натворишь глупость, ты знаешь — я тебя брошу».       И Кинро прикрыл веки, совсем не веря.       А на злость — откровенную, искреннюю, когда челюсть нервно сводило в сторону, и желваки на скулах гуляли — Кинро начали выводить только во время басистого, противного гогота, превратившего их с Геном в сплошное голубое посмешище. Но он пытался выстоять, даже если и хотелось выть от унижения, если не спрятаться далеко под детское одеяло. Несчастную кабинку толкали и шатали из стороны в сторону. Кто-то кинул парочке через низ петарду. И Кинро и Ген обжимались от безысходности, пряча лицо, отсиживая позор в кабинке грязного туалета.       «Жаль, во второй раз этого твоего Гена трахнуть не вышло! Сжимает так, как ни одна девушка не может!».       А дальше?       «Что же было дальше?» — задавался вопросом Ген всё время, что смотрел в белый потолок, и вокруг него светились люди в белых халатах, что-то сверяли, записывали, звонили и трезвонили.       А дальше — Кинро, что резко распахивает дверь настежь и бьёт кулаком по лицу первого опухшего студента. Асагири поверить в происходящее не мог, вытаращив на жестокую драку свои блекло-серые глаза.       Звуки побоев. Крики — скорее, животные вопли. Кинро, который резко высмаркивает из одной ноздри сгусток крови. И непонятный пацан, который летит в стену, широко размахивая в стороны кривыми руками.       Нет, это дерьмо не могло происходить именно с ним.       И не Кинро это разбивает голову другому парню о соседнюю кабинку. И вовсе не он заталкивает Гена обратно в кабинку, мило улыбаясь, гарантируя, что быстро разберётся, и всё у них будет в шоколаде. Те парни, что ржали над двумя «педиками», собирают себя по частям. Кинро некоторых ловил за шкиряк и прикладывал со всей дури о красный кафель, чтобы имена, лица — что их, что свои — позабыли.       Мракобесие.       Кинро предупреждают, что зря он в перепалку встрял — клубная шайка соберётся воедино, вычислит, убьёт его и его дружка. Кинро говорит, что он готов и абсолютно спокоен по этому поводу.       Ген что-то щебечет напоследок. Кинро засовывает его обратно, шикая. А у самого бровь рассечена, стёкла на очках разбились. Губы в страхе трясутся, и кожа на загорелом лице от ударов полопалась.       — Скоро мы с тобой уедем, мой дорогой Ген.

***

      Около пяти утра. Наверное. Кинро во всей этой суматохе предложил Гену уехать как можно скорее.       Или это не Кинро предложил?       Merde. Кто-то кому-то явно что-то предложил. Но это не так важно, потому что они совершенно точно собрались уезжать.       Тачка была надыбана, и это была фантастика среди сплошного мрака и ужаса. Ген судорожно заводил машину, дёргая ключ в стороны. Как там его драгоценный друг отшучивался? Зомби-апокалипсис? О, да, сплошной. За их машиной гналась толпа людей разной степени опьянения, ковыляя, спотыкаясь, снова вставая и желая убить.       На Кинро, сидящего рядом на переднем сидении, даже смотреть было страшно. Ни живого места на человеке. Одна уже не дрожащая рука лежала у Гена на колене, а сам Кинро в последний раз смотрел на эти места через переднее зеркало. Издалека по-прежнему было слышно, как их продолжают оскорблять да всячески гнобить, на что Ген привык закрывать глаза… Но не Кинро. И тут-то вечный староста не сдержался и дал волю эмоциям — но совершенно иным.       Ген беззвучно смотрел, боясь даже дышать, как у его друга бесконтрольно текут из глаз слёзы. Кинро не утирал их и не выл сквозь заложенный нос, как это обычно было положено плачущим людям. Кинро просто сгорбленно сидел. И смотрел в стекло исподлобья, едва ли опасаясь погони.       И Ген должен внести в свой рассказ маленькую ремарку — машина принадлежала отцу Кинро. Это была не машина его матери, которую он сто лет назад обещал, если что, добыть, чтобы они с другом уехали в счастливое безмятежное будущее. Это был чёртов древний Nissan 300ZX, запомнившийся шабутному студенту старым мсье Тэцукеном, изо дня в день полирующим свою «ласточку». Ген, пожалуй, слишком много и слишком пусто обещал Кинро, что они уедут вместе, а транспорт, расходы и всё остальное самонадеянный будущий великий педагог возьмёт на себя. И Кинро, влюбившийся в друга без остатка, покорно кивал и ждал того светлого дня без опасок.       И Ген немного был озадачен управлением, хотя, по словам Кинро, машина была не такая уж и старая. «Дневность вонючая, чтоб её», — ворчал и ворчал Асагири, выпадая из реальности и возвращаясь обратно, пока его полумёртвый друг собирался с мыслями воедино.       — Зря ты это затеял, — произнёс Кинро сухо спустя бесконечное молчание.       По капоту машины стучали тяжёлые капли. С тех пор Ген внутренне ненавидел дождь.       — Что именно? — спросил Асагири.       И Кинро безмолвно уставился на безостановочно дёргающегося него, переживающего волну сильных тиков. Ген пережил стресс. И Ген пытался невероятным образом сдерживать свой синдром на протяжении пяти, так скажем, часов, копя в себе, делая тем самым своему изношенному организму только хуже. Кинро это не нравилось. Кинро чувствовал тревогу, но слишком устал, чтобы соответствовать внутреннему состоянию физически.       — Ты не можешь ехать, — вынес вердикт он.       — Т-ты тоже! — вновь резко дёрнулся Ген.       — Я даже не знаю куда, — парень коснулся ручки дверцы машины, раздосадовано нахмурив брови. — Мне жаль, Ген, но иного выхода у нас нет…       — О чём ты, Кинро? Мы ведь уже почти у цели! — прокричал Ген, вскочив и тут же врезались макушкой в потолок. — Ах, ч-чертовщина!..       Асагири одним резким движением свёл худые щёки Кинро пальцами вместе, притянув к себе ближе. Заставив смотреть себе в глаза. Покорно, как это у них всегда и было.       — Ты погляди, мой дорогой друг! Мы уже у ворот нашего будущего! Бу-ду-ще-го!       — Я бы сделал акцент на «нашего», — неловко спрятал взгляд Кинро.       — Эй, ну ты чего?..       — Я выхожу из машины.       — Что?!       Ген не мог остановить тики. Они были даже более бесконтрольными, чем до этого, и Гену, честно, сдохнуть на месте хотелось от поступающего к горлу чувства безысходности. Кинро понимал Гена как никто другой. А ещё он понимал, что им стоит идти своими дорогами хотя бы этой ночью, врассыпную.       Пешком.       — Надо залечь на дно, — Кинро кратко выразил свою мысль.       Нам с Геном действительно стоит уехать. Как я и говорил. Но нельзя делать это прямо сейчас.       — Ага, а чтобы это сделать, надо ехать!       Я упёрся в невидимую стену.       Кинро — теперь точно в последний раз — взглянул в мокрое боковое окно. Ливень шипел. Недоброжелатели частично разбрелись, но самые опасные среди них цели придерживались твёрдо.       — Без тебя я не уйду, — предупредил Кинро полушёпотом. — Идём со мной.       — Ты хотел сказать «едем».       — Ты не в состоянии.       — А ты у нас в состоянии бежать от целых толп, я посмотрю?       Кинро было нечего ответить.       — Мы. Ты и я, — указал Ген на себя и на друга по очереди, кивая вбок и назойливо присвистывая, — оба не правы. По-своему. Но мои шансы спасти нас более близки к победе.       — Как скажешь, — лишь пожал плечами Кинро.       — Ты обиделся? — свёл брови вместе Асагири. — Давай только без этого.       — Я устал. Банально устал, Ген. Меня били как чёртову боксёрскую грушу. Да меня еле хватает даже на разговор с тобой!       Ген взвешивает слова, громко вдыхая и выдыхая влажный воздух через ноздри.       — Я не просил тебя драться, — говорит он сдавленно.       — Я не просил тебя вести нас сюда, — парирует собеседник.       Следующую минуту жизни парни провели в молчании. Ген просто решил ехать. Кинро даже Богу уже не молился — впереди их ждёт ничего. Это он знал наперёд.       Будет пусто. Одиноко. И уже не обидно.

***

      Старую отцовскую колымагу заносило из стороны в сторону. Зелёные глаза пристально наблюдали за размеренно движущимися по лобовому стеклу дворниками — одни они и оставались монотонно выполняющими свою работу в этом сплошном сумбуре, обыденно вытирая тарабанящие новые капли ливня. В воздухе витала напряжённость. Кинро сгорбленно вцепился в свой ремень безопасности, вслушиваясь в претихое тиканье в салоне.       Гена же тики не отпускали. Тяжело развернув машину на повороте, он выдохнул, нервно стукнув по рулю несколько раз. Над крышей тачки старины Тэцукена сверкнула молния, полоснув своим ярким светом лобовое стекло. Кинро по реакции вскрикнул. На время парни косо завиляли по залитой лужами дороге, но позже съевший в этом деле собаку Ген вернул маршрут в должную позицию.       На душе было тревожно как никогда.       Их машина стремглав миновала несколько дорожных знаков. Пустые разорённые ларьки да маленькие тёмные кафе были оставлены позади, и решившим вступить в неизведанное будущее влюблённым друзьям была открыта местность ныне совсем неизведанная — отдающая далёкой грустью, которую несчастные предки называли «взрослой жизнью». Примерно тогда Кинро и начал понимать, что, вступая в эту пропагандируемую опытными вояками мира во всём мире взрослую жизнь, Ген окончательно отцветал своё. Его молодость безусловно была бурна и трепетна, и сам Ген был словно счастлив просто дышать одним воздухом с Кинро. Но что-то в его друге менялось. Возможно, банально начал взрослеть. А может, и действительно — медленно и столь поздно — раскрывался перед Кинро как глубокая и довольно нетерпеливая к своему счастью и несчастью личность.       Асагири «шашковал», ловко объезжая грузовички и легковушки, если таковые встречались на пути, и Кинро ума приложить не мог, как это ему удавалось при такой низкой видимости. Спустя ещё время непрерывной езды машины и вовсе перестали появляться в поле зрения двух друзей. Тут-то и становилось понятно: пути назад нет. И ехать они будут, пока у Гена бензин или терпение не закончатся.       Как бы друг сердечный ни отрицал, Ген был нетрезв — слегка, совсем не критично. Руки у него твёрдо стояли на руле, а голова на шее дёргалась так, словно вот-вот отлетит в сторону. Кинро было ужасно представлять последствия. Асагири, не подавая виду, первый раз за езду ударился головой о боковое стекло. Даже не потерев больное место, устремил серый взгляд в серое небо.       Лил дождь. Небо падало на землю.       Кинро знает, каково это — задавать себе вопрос: «Почему я?».       Одно неловкое движение.       Одна очередная вспышка света.       И ни тот, ни другой понять не могут, что происходит за эту долю секунды. Кинро помнит это ощущение колющей всеобъемлющей боли в глазах, когда боковое стекло становится белым. И помнит звон и треск в ушах, сопровождающиеся сначала Геновской руганью, а затем — молчанием. Долгим, казалось, ещё чуть-чуть — и вечным.       Парень лет 20-и выбегает на дорогу, широко размахивая руками. Кинро не хватило самого себя на тот момент, чтобы даже вскрикнуть. Рука сначала не потянулась в сторону Гена и не ударила его по плечу, чтобы предупредить.       Кадры неслись перед его глазами — один за другим. Немое бесцветное кино. И серое бездушное небо, падающее на землю.       Лицо Гена в памяти у Кинро смазано. Он едва ли удержал в мозгу деталей. Оцепенение. И Кинро почему-то смутно вспоминает за ту долю секунды слова Гена о том, сколько у человека длится состояние шока.       «Состояние шока». Ген отдирает руки от руля и закрывает глаза, ибо столкновение неизбежно. Их виляющая по скользкой от дождевой грязи земле машина вот-вот влетит в ряд высоких и толстых и скрывающих своей непроглядной сенью деревьев. И парень в яркой толстовке будет лежать у них на капоте — окровавленный, с лентой из кишок, окрашивающих лобовое стекло со всё монотонно движущимися дворниками.       Кинро видит эту картину ужаса перед глазами у себя в голове чётко. Но ещё чётче он видит, как некогда кивающая вбок голова Гена останавливает своё назойливое тиканье навсегда. Как неугомонный гнусный рот в кои-то веки замолкает. Как Ген может лишиться жизни в одно мгновение. И как Кинро в ту же секунду потеряет себя.       Я ненавижу его.       Рука Кинро — опоясанная такими же ненавистными часами — резко вцепляется в руль, дёргает, тянет, и он всем корпусом валится в сторону. Не понятно, что в это время ощущал Ген.       Но понятно одно — машина, принадлежащая Тэцукену, сбивает парнишу — доставучего идиота из клуба, который обещал всех поубивать, — насмерть. Тачка в смеси багровато-коричневых следов, что омывает проклятый шипящий ливень, таки влетает в дерево со скоростью течения самой короткой жизни. Но перед этим она скользит, совершает резкий разворот в сторону правого переднего пассажира. Времени было мало для анализов, но Кинро успел. И Кинро решил не опасаться того, что неизбежно.       Зато он защитил то, что считал самым нужным.       Грохот, от которого все тёмные вороны слетают с веток деревьев. Тяжёлые капли дождя бьют побитую машину по железу. И есть в этой картине звуков безмолвный Кинро, принявший бóльшую часть удара на себя.       Развернуть так тачку надо ещё уметь.       Небо в конце концов упало на землю. И как же Кинро любил и ненавидел это выражение одновременно.

***

      

      Кинро значительную часть того, что происходило, пока Бог решал, что с ним делать — оставить в живых или убить, ведь всё логически закончено, и детали многие были ясны для Кинро — как оно бывало у старых мудрых людей в преддверии в мир иной, — не понимал — или не хотел понимать. Пугали моменты, когда он пребывал в сознании. Он лежал на земле. По ощущениям потерял довольно много крови и слишком долго окрашивал глубокие ледяные лужи в благородный красный. Картинка то меркла, то вновь появлялась, и не было здесь места для боли. Вот одна его рука цепляется в землю, и под ногтями остаётся грязь вперемешку с гранатовым песком. Вот он пытается что-то сделать второй, тянется, чертыхается, носом падает в лужу, и пространство вновь, сгущаясь, тухнет.       Глубокий, колющий вдох, доходящий до мозга. С подбородка и из носа течёт вода. Кинро, очевидно, пытался продолжить ползти по-пластунски.       Мысль в голове: «Я вывалился из машины?».       Соображать было тяжело. Последние силы парня уходили на то, чтобы отползти. Машина после удара может взорваться. Если уже это не сделала. Но где тогда он сам?       Почему я жив?       Одними руками передвигаться слишком неплодотворно. Кинро решает задействовать ноги.       Рука, нога, рука…       Кинро пронзает боль — странная, тошнотворная. Опять темнеет перед глазами.       Чертыхается, клюёт носом. С секунды на секунду сдастся и умрёт.       Ещё раз. Рука, нога, рука…       Кинро чувствует себя плохо, и этого не объяснить.       Такое ощущение, словно…       …Второй ноги нет.       Кинро из последних сил издаёт сдавленный рык, чтобы перевернуться на спину и посмотреть. И всё же, он был прав. Часть конечности отсутствует. Он видит собственное колено, и только его, и как оно пускает тёмную кровь течь по земле, оставляя след. И он не протянет долго. Грязная вода, хреновое положение, потеря крови и полная дезориентация. Сознание терял от болевого шока. В состоянии зомби пытался ползти, да получалось дерьмово — видите ли, выяснилось, что кое-кто просрал правую ногу.       Паршивый видок, старина.       Парень собирает волю в кулак, чтобы как попало перевязать ногу. Если натечёт ещё больше крови, крышка ему. Он бросает свой небрежный взгляд с поволокой на собственную одежду, драную чуть ли не на лоскуты, и отрывает полоску. Отрывается она так легко, словно ждала этого момента. Старается не думать об отсутствии голени. Стискивает зубы. Подбородок дрожит, скулы сводит от предчувствия страшного и от мертвенного холода здешнего воздуха.       Шипит ливень, заглушающий звук отчаянного страдания в своей объёмности.       Где Ген?       Кинро постепенно восстанавливает события в голове. Вероятно, он вылетел через стекло машины при ударе. Вылетел? А как же ремень безопасности? Машину занесло так, что она снесла на своём пути ряд здоровых деревьев и закончила его на самом большом. Как сам Кинро и рассчитывал, весь удар пришёлся на него. Вот только выжить он не должен был.       Ногу, скорее всего, зажало под весом машины, так как колымага перевернулась именно в его сторону. По его же воле. Тут парень постепенно вспоминает осколки, летящие в разные стороны. И то, как ветки дерева царапают его лицо, сдирают очки.       Под адреналином смог выползти из-под машины? Ногу зажало так сильно, что её не просто расплющило, а оторвало?       Ген избавил меня от мешающей двигаться раздробленной конечности и оттащил на плюс-минус безопасное от машины расстояние?       Кинро не ощущал ничего. Его руки-ноги — не его. Глаза, нос принадлежат вовсе не ему, и совсем не Кинро сейчас пытается добраться обратно до горящей где-то вдали тачки ползком. Ему прямо сейчас нужен телефон. Ему нужна подмога. Но родителей ли? Раз уж Ген вытащил его, значит, жить надо.       Но… что это за… стойкое ощущение предательства?

***

      Очухивается Кинро уже в местной госпитали, пока вокруг него носятся люди в белых халатах. «Чудом спасли», — встречают его без предисловий. Кинро думает, что так быть не должно. Странное чувство начало преследовать его почти сразу после пробуждения — тяжёлого, тягучего, болезненного. И это парень не берёт в расчёт фантомную боль, от факта которой Кинро бросало в необъяснимую дрожь. Адреналин сошёл, уступая здравомыслию. Берега мозга полноценно омывает кровь. Кинро не перестаёт колупать кору мозга, вычерпывая из него всё, что находится внутри — на самом дне сознания.       Не кой иной как Кирисаме Кинро додумался позвонить после того, как нашёл телефон в 5 метрах от места аварии. У Кинро память всегда была хорошая — запомнить и не забыть номер девушки, которой он так сильно запал в душу, было легче лёгкого.       Как хорошо, что обменялись номерами в клубе.       Телефон самого Кинро (и Гена, он подозревает) остался плавиться в машине. Ему крупно повезло, опять же, что ничего не рвануло, пока он с выпавшего, почти в начале этого именитого Токио дрифта, мобильника погибшего в ходе аварии паренька судорожно что-то нашёптывал, объяснял, описывал Кирисаме.       «Погибшего». Он начал вспоминать то, как они с Геном сбили насмерть того нарколыгу из клуба, коему он бил рожу полчаса напролёт, а тот выбивал дурь из него.       А потом… Кинро нашёл себя лежащим на мокрой земле без ноги. Трупа рядом не было. Отлететь далеко он так же не мог.       А ещё, рядом не было и Гена.       Кинро отметал эту мысль как мог. Существо извне напрашивалось на здоровый анализ, где Ген поступил как предатель, физический же Кинро Широгане хотел спать, стараясь сильно не заморачиваться.       Кирисаме была девушкой неглупой, что бы про её профессию ни говорили. По задыхающемуся говору Кинро, в путавшихся словах и полусловах она выслушала чутким ухом имя человека, о котором плакал её измотанный собеседник. В нём она узнала зачинщика вечеринки, заказавшего рум на ночь. Выяснила, настолько скоро, как могла, по цепочке, из девичьих уст, что так называемый заклятый враг двух «закадычных» глаз с них не спускал, посылал своих тупых дружков бежать за машиной как стадо баранов, дабы пришугнуть беглецов. И сам рванул следом, сев в тачку, оставляя прокуренным ребятам наводки — чтобы не теряли, продолжали вечеринку в клубе, но были начеку.       Мало ли — догонит-таки, и будет у всех повод для веселья.       Знает одна девочка о понтовых приключениях пьяного клиента — знают остальные. Знает и Кирисаме. И Кирисаме не упустила шанса помочь. Что было очень странно с её стороны. Кинро поверить не мог, что так бывает в мире.       Кинро узнал эту историю от самой девушки, пока она мягко беседовала с ним, одетая в чистый белый халат на воздушное белое платье. И она была первой, кто изложил теорию о Гене, подумавшем, что Кинро всё равно нечего терять — он умрёт, его часть тела задавило металлом, удар пришёлся по плечу, правым рёбрам, и это не учитывая другие не менее серьёзные повреждения. Звучало слишком рационально. Было больно ещё и морально.       — Машина зарегистрирована на твоего отца, верно? — тем делом продолжила Кирисаме, сидя на стуле у койки нового знакомого. — Мне очень жаль, но согласись: если этого идиота-под-солями надумают искать, первым подозреваемым будешь ты. И нет ничего проще, чем смыться с места происшествия, оставив друга, которому всё равно скоро умирать.       — Я это понимаю, — произнёс он твёрдо. — Но… вытащил же он меня ради чего-то из машины? Я не мог выползти сам. А Гену могло повезти довольно быстро покинуть авто и помочь мне.       — Когда мы со скорой приехали, вашего убиенного не было на месте происшествия. Точнее, был, но… чуть дальше.       — Ты хочешь сказать, Ген и его оттащил? Но почему?       Девушка пожала плечами.       — Не хватило сил спрятать его, — ответил на свой вопрос Кинро. — Ген, наверняка, сам неплохо пострадал.       — А что касается тебя?       — Я не знаю, зачем он помог мне. И не знаю, как он мог…       — Так поступить с тобой?       — Да, — сдавленно произнёс парень.       — Так или иначе, я не доверяю твоему «другу».       — Уверена, что он решил просто меня бросить? — с каждым своим словом он верил в это всё больше.       И это убивало. Меняло человека внутри него.       — Твоя нога, Кинро… Как бы это сказать…       — А что с ней не так кроме того, что её нет?       — Ты уверен, что тебе её не отрезали?       Кинро чувствовал, как медленно бледнеют его щёки.       — В смысле?       — У твоего отца в багажнике есть инструменты. Была ли такая вероятность, что Ген…       — Нет! — крикнул он, встрепенувшись, и Кирисаме осторожно удержала его на койке ладонями, уперевшись в грудь.       — Нога — она ведь… не просто мясо, понимаешь? — начала та осторожно, оглаживая чужие предплечья. — Там есть кости. И удар, весь машины сделал так, что…       — Да-да, раздробилось всё нахрен!       — Верно, — кивнула она, — но оно никак не было просто «отдельно от тела».       — Думаю, Ген пытался вытащить меня из-под машины, но у него не получалось, и он… — Кинро резко замолк. — Иного выхода не нахожу.       — Всё думаешь, он пытался уберечь тебя от взрыва на случай, если бензобак рванёт? Даже если это будет стоить тебе ноги? Ох уж эта героичность, — цинично произнесла девушка.       — Я не оправдываю его.       — Но ты пытаешься, не так ли?       — И что же будет? Меня посадят?       — Кинро. Как считаешь, вот серьёзно, какой может быть мотив у твоего никудышного друга, если ты на секунду вырубишь свою преданность ему?       Кинро не на шутку задумался. И не было для него ничего ужасней в мире, чем наводить порядок в бардаке собственной головы.       Он просто устал. И, очевидно, не знает к кому идти. Только недавно он планировал счастливую жизнь с Геном — вдалеке от мировой ненависти и от вечного родительского непонимания. А сегодня он уже одинок. Никому не нужен. И Ген сдержал своё слово, сказав когда-то, что мог бы оставить Кинро позади, если бы это было необходимо. Один он тащился за ним как старый пёс за непутёвым хозяином.       И никогда не любил Ген Кинро по-настоящему.       Парень делает медленный вдох и такой же медленный выдох. Мысли собраны. Мысли эти явно Кинро не по душе, но иначе быть не может.       — Я сидел на пассажирском сидении. В этом же положении меня придавило, — когда Кинро говорил это, рвота медленно поступала к горлу.       Как это могло случиться именно со мной?       — И-и-и? — скривила губы Кирисаме.       — Я не мог вести машину с пассажирского сидения, а значит, полиция бы начала искать горе-водителя, — произнёс он, дрожаще ухмыляясь. — Гену катастрофически было необходимо меня вытащить из авто. Но посадить на водительское кресло — слишком тяжело. И, я полагаю, он…       — Если честно, даже я до такого не додумалась. Умный мужчина, — Кирисаме потрепала Кинро по раненой щеке.       Кинро по привычке хлопнул чужую ладонь. Было тяжело воспринимать кого-то кроме Гена.       — И всё же, мы убили человека, — подытожил Кинро.       — Пфф. Заслужено.       — Это человек.       — Он был ужасный человек, Кинро, — увела глазки в сторону девушка. — И прости за то, что потрогала тебя без разрешения.       — Ты меня прости, — парень пресно рассмеялся. — Спасибо тебе большое. За всё.       — Говоришь так, словно на этом мы с тобой распрощаемся.       — Я не имею права тебя больше задерживать. Если ты хочешь какой-то компенсации, я могу предложить тебе что-нибудь, правда я не знаю что. У меня ничего нет. Как-нибудь потом, Кирисаме-сан. Обещаю.       — Могу я навещать тебя? — поставив бровки домиком, спросила Кирисаме.       Кинро растерялся.       — Не знаю… Наверное.       — Ты хочешь этого? — скрестила сильные руки на груди девушка.       — Скорее да, чем нет.       — Тогда не буду навещать.       — Хочу.       Кирисаме хлопнула себя по лбу.       — Дикий ты человек, господин учитель. И да, твои родители скоро приедут.       — О-ох, только не это…       — Ты не хотел прибегать к помощи тех, кто тебя никогда не примет, понимаю. Но сейчас они нужны тебе.       — Меня ждут крупные проблемы, — Кинро покрылся мурашками.       — Не хочу тебя расстраивать, но ты уже в них по горло.       — Какова вероятность, что дело об убийстве замнётся? Я готов понести наказание, но… я бы не хотел растратить молодость так тупо.       — Обнадёживать я, честно, тоже тебя не желаю, — вздохнула Кирисаме, — однако, думаю, тебе всё сойдёт с рук.       — Серьёзно?       — Угу. Я не знала погибшего и 10-и минут — по нему сразу видно, что он всё пропил просрал, прокурил — и искать его будут только его дружки наркоманы.       — Их очень много. И они знали, куда он направлялся.       — Понимаешь ли, когда из каждого утюга начинают трубить о втором апокалипсисе, копам может быть не до вас.       — Втором апокалипсисе?       — Кинро. Ты был в коме, а не в другой галактике.       — Неужели кто-то всерьёз верит в конец света? — нахмурил брови Кинро.       — Вот я верю, — хохотнула та.       — Неужели Ген вот так вот взял и… бросил меня?       Кирисаме выразительно взглянула на собеседника — истощённого последними событиями, вытащенного из лап смерти силой, брошенного, неуверенного, невероятно одинокого. На отсутствующую конечность Кинро она старалась не смотреть — вызывало острый ком в горле, слёзы в уголках глаз. А Кинро? Не раз за диалог и с момента столь тяжёлого пробуждения поднимал разговор о том, что его оставили. Друг, которому он так верил.       — Он был твоим другом, — тихо сказала она, сама не зная, что имела в виду под своей фразой.       — Я не знаю, кем он мне приходился, — он сжал простыни на своих коленях, и резкая боль ударила в висок. — Всё время думал об этом. Думал, — зажмурился он. — Психологическая хрень, очень непонятная.       — Похоже, ваши отношения слишком сложны для простых смертных, — отшутилась девушка. — В любом случае, предатель остаётся предателем.       — Да уж… — пустое место в нём тем временем всё расширялось.

***

      Время шло своим чередом, события прошлого отслаивались от настоящего, и в Кинро по геометрической прогрессии росла тревога. «Как будто вот-вот что-то на меня сверху упадёт», — накручивал одну и ту же мысль без остановки он. Кирисаме действительно навещала своего нового друга, как и обещала. Кинро привязанность Кирисаме казалось странной, даже подозрительной, учитывая, что знакомы они были всего ничего. Он просто почти на 90% был уверен в симпатии девушки по отношению к нему, но на том пока всё.       Приходили Кинро, по всем законам, допрашивать. Как только его психологическое состояние более-менее стабилизировалось — без панических атак при копании инцидента, — следователи смели мешать его покою короткими вопросами о произошедшем. О том, что с погибшим был знаком, не лгал. По-любому, бесконечно обращающиеся в полицию дружки паренька не раз упоминали о стычках того с другим и, небось, мордой окунали в фантазию, где главаря их сбили целенаправленно.       Кинро понимал, что закон, даже при подобных разговорах, может оказаться на его стороне. Во-первых, умерший находился в «трипе», в состоянии аффекта — экспертиза подтвердила наличие наркотических веществ в крови у сбитого. Во-вторых, Кинро отметил, что ненормальный сам их преследовал (его собственные мотивы, связанные с подпорченной академической успеваемостью, ведь Кинро был старостой группы, и довольно строгим).       «Преследовал кого — «их»?» — задал вопрос следователь       «Извините, путаю события. Тяжело приложился головой во время аварии», — дыхание Кинро сбилось так, словно он бежал целый марафон.       Почему я не смог?       И, в-третьих, на стороне Кинро в данной ситуации — погодные условия. Отвратительнейший ливень вкупе с ночной местностью. Кто, в здравом уме, будет выбегать на дорогу в такое время?       На вопрос «Куда направлялись Вы в такой час?» он ответил, что ему срочно нужно было ехать в деревеньку, что находилась в более выгодной позиции для лжи. «Младший брат захворал. Двоюродный. С синдромом дауна. А я… проходил курс инклюзий, я, в принципе, знаю, как работать с такими детьми», — очень глупо сгенерированная белиберда.       Почему Ген скрылся с места происшествия и не вернулся?       Кинро вновь крупно дрожал, хватая губами воздух. По коже гулял мороз от резких воспоминаний, отрывисто ударяющих в голову.       Ген явно оттащил его на какое-то расстояние. Потом темнота. Но, кажется, недолгая. И Кинро очнулся, задыхаясь в тумане ливня.       Как я не умер от потери крови?       Почему Ген не помог хотя бы остановить кровотечение, раз решил скрыться?              Оставил меня умирать?       Специально?       Кинро окутал страх. Незнание отравляло кровь, через которую в организм поступали витамины. Кинро совершенно потерялся во времени и пространстве.

***

      — Кинро! — прокричал Ген, опираясь на один костыль, пока поскакивал по больничному коридору.       Он хотел его увидеть больше всего на свете.       В уцелевшей руке Ген держал маленький букет цветов, который, скорее всего, у него потом отберут. Его собственный голос отражался от белых стен, и медсёстры удивлённо оборачивались на внезапно появившегося гостя. У Асагири внутри было буйство эмоций. Взрыв. Глаза беспокойно бегали, потому что он соскучился.       — Выжил! Живой! — парень приплясывал, продолжая так же болезненно хромать. — Какое счастье! Вы слышали?! Мой любимый человек — живо-о-ой!       По мере того, пока он шёл, мозг окутывала непонятная смута.       Гена остановила тучная женщина в белоснежном халате. Что-то она ему там без конца бормотала, шевеля губами под светло-голубой маской, и молодой педагог сообразил, что она грозилась его выгнать из больницы.       И Ген рванул вперёд по коридорам. Он ощущал свободу, задыхался от счастья — опять хотелось прокричать всему миру о том, как же сильно он любит. Его никто и никогда не остановит и не догонит. Бросало из одного состояние в другое. Гена едва ли что-то волновало.       Посадят за решётку за то, что оставил транспортное средство с жертвой? Окей, допустим. Допустим…       Друг никогда его не простит за то, что он его бросил? Но у Гена правда, правда, есть оправдание на этот счёт…       Кинро перекрикивает родителей так, что и в соседних палатах стоит шум перепалки?       Сердце Гена пропускает удар.       Кинро таскают за уши, отец замахивается на него, а мать крепко обнимает за шею на грани истерики?..       Ген застыл перед входом в его палату.       Время правда остановило свой ход в эту минуту. Маленького раненого Асагири с его букетиком хризантем никто не заметил. Кинро переживал совершенно другой момент.       Миссис Широгане стояла перед ним на коленях. Шёпотом причитала, что во всём виноват «тот ненормальный!», не стоило ему с ним связываться, она же ему говорила. «Мой маленький, бедный Кинро…». Она держала руки сына в своих холодных исхудавших руках, и даже сквозь маленькую щель двери в палату Ген мог видеть, как трясутся её хрупкие плечи. Она была в том состоянии человека, когда в ушах стоит гудёж из голосов заднего плана, ведь ничего для неё не более имело смысла. Золотые волосы совсем стали седыми с последней их недоброй встречи. А её муж — Тэцукен — стойко держал губы плотно сжатыми. Ген понимал, что в этой картине он не имеет места.       Скромный букет хризантем падает на кафель. Серые глаза смотрят на раскиданные лепестки. Костыль топчет умирающее растение.       Экзотическая красотка из клуба, стоящая в углу, скрестив руки, смотрит на него с презрением. Нет, с ненавистью. Смятение вокруг передалось и ему.       Ген бесконтрольно лил слёзы, потому что окончательно потерялся в картине мира.       Ген, пожалуй, ненавидит свою жизнь.       «Ты уверен, что готов оставить мечты о продолжении образования во Франции?» — слышит он у себя в голове.       Вряд ли закон окажется не на его стороне. Хотя, кто его знает. Лишат водительских прав, отправят на исправительные работы, заключат невыезд из страны…       Ген утирает красные глаза, глядя на то, как Тэцукен, всё же отвешивает тяжёлую пощёчину сыну. Мама обсыпает Гена последними словами, проклинает, на всё грешное есть кара божья.       А Кинро молчит.       Видимо, Кинро согласен.

***            

      Прошло 2 месяца. Как Кирисаме и говорила, местная полиция забила болт на погибшего наркомана. Эта новость, безусловно, радовала, но Кинро она, в то же время, и напрягала. Становилось понятно, что с миром творилось что-то не то. Люди пропадали кучками, влиятельные лица подавали в международный розыск в случае пропажи кого-то из семьи, и вся развалившаяся Япония искала этих людей как террористов. Исходы были разные: кого-то нашли, кого-то — нет, кого-то нашли, но по частям. Их уносили высокие смерчи, накрывало цунами, убивали падающие деревья и строительные леса. И Кинро не оставалось ничего — только слушать, сидя в полупустой комнате, одни и те же новости из всегда включённого телевизора.              Погода с каждым днём всё ухудшалась. Ровным счётом ухудшалось и психологическое здоровье Кинро. Парень больше не мог находиться в больнице, каким бы плачевным не было его состояние, так что родители забрали сына обратно домой.       А дома Кинро, осознал слишком поздно, желал находиться меньше всего. Он из раза в раз, словно бесконечную мантру, повторял себе слова о том, что когда-то он хотел убежать вместе с любимым. Что когда-то он рассчитывал больше не видеть никогда этих старых людей. Что когда-то он действительно любил. И он не мог просто отпустить эту мысль, тупорыло думая, думая, думая, как это бывает, когда натворил что-то нехорошее, и оно преследует тебя только потому что ты не можешь смириться с происходящим. А ведь когда-то Кинро, хвастаясь Гену, что подтянет за лето испанский до уровня advanced, так и не сделал ничего. Точнее, это же Кинро, потому он реально учился, но не столько, сколько этого требовал желаемый уровень — друг отрывал его от занятий, зазывая погулять. И потом эта дурацкая мысль «Я бездельничал целое лето» мешала ему жить примерно первые недели три. Он не мог заснуть, думая о том, какой же он лодырь, и банальное чувство «Вот дерьмо, я…» не выпускало из своих крепких объятий.       Представили? А вот сейчас это ощущение преобладало в Кинро, затмевая собой все остальные эмоции, росло, и то детское «Я не доучил» до нервного истерического припадка казалось ему просто каким-то дерьмом. То, что жило в нём, пожирая органы, было сильнее в 20 раз. Каждый день он начинал со своей ненавистной и излюбленной одновременно мантры, питал гнев, тихо остывал, но заканчивал свой день той же самой надоедливой мыслью.       Родители, в особенности, мама с каждым заново начинающимся утром доставала всё больше. А без неё он не мог ничего. Беспомощный инвалид. Она испытывала внутреннее ликование, раздражающее Кинро до лопающихся синих вен, что сын наконец-то перестанет маяться дурью и будет с ней настолько долго, насколько она этого захочет. Или, быть может, Кинро просто казалось, что она такой Дьявол. Но из золотой клетки он вырваться не спешил. Он застрял в дне сурка и тонул в беспомощности, а долгий день его словно был записан на ёбаную киноплёнку, и не было выбора у парня кроме как смотреть это скучное немое кино. Смотреть. Смотреть. И смотреть.       Ситуацию более или менее спасала Кирисаме. Профессию девушки родители, разумеется, не одобряли, но это было всяко лучше, чем то, что их сын имел до этого. Припадочного, всего из себя больного Гена Асагири, представляющего из себя невесть что. И с каждой усугубляющей мировое положение новостью маразм подобных людей крепчал — касательно однополых отношений и всего, что с этим связано. Кирисаме, естественно, Кинро понимала. Но при его родителях делала вид, что ей неприятны абсолютно все представители ЛГБТ-сообщества. Это смешило. Кирисаме, в принципе, была девчонкой своеобразной.       И она выступила в те тяжёлые времена единственным собеседником для Кинро. И единственной опорой. Кинро чувствовал, что несмотря на многие кричащие факторы он не мог её полюбить. Притереться, поверить в чужую любовь — да. Но что-то большее…       Было тяжело.       — Я люблю тебя, Кинро, — сказала Кирисаме уверенно, глядя ему в глаза.       Кинро в этот момент проглотил язык. Вот что он имел в виду под своим «Хочу привлекать людей, но не любите меня. Нет. Пожалуйста».       Кинро знал, что разбить другому человеку сердце будет больно. А сейчас он знал, как никто другой знал, каково это — жить с разбитым вдребезги сердцем.       Отвечал он в дни после выписки, пока сидел дома, вяло. Боль, бывало, могла нахлынуть волнами. Разговаривал он через силу и желание. И сейчас он, с двойной силой, хотел просто притвориться немым.       — Кинро, я… — девушка постаралась выровнять сбитое от волнения дыхание, — знаю, что сейчас неподходящее время для признаний. Период сложный, ситуация странная, всё это очень неуместно и дико…       — Чего ты хочешь?       — Быть с тобой.       Кинро опустил глаза вниз, размышляя.       — Я не знаю, почему я так резко влюбилась в тебя, но, думаю, мои чувства к тебе очевидны. И твои родители более чем уверены, что между тобой и мной что-то намечается.       — Не знаю даже… — выдохнул Кинро.       — Прошу тебя. Мне мало просто навещать тебя, пока ты пытаешься оправиться.       — Ты хочешь отношений, Кирисаме? Извини, но я не готов.       — Я правда хочу стать твоей, — зажмурила глаза девушка, — опорой, имею в виду. Я очень хочу, чтобы ты снова встал на ноги.       — Я ни в чём не уверен. Мне просто страшно жить. И пресно одновременно. Я не понимаю ничего, — заключил Кинро.       — Тебе неприятен этот разговор?       — Нет.       — Тогда что я могу сделать, чтобы ты стал хоть чуточку счастливее? — Кирисаме прислонила свою ладонь к щеке парня. Большой палец нежно оглаживал выразительную скулу, двухдневную щетину на подбородке. Кинро робко прижался к её ладони, скривив губы. Брови сдвинулись ближе к переносице. Кирисаме с трепетом вдохнула воздух ртом.              «Верни мне Гена», — глупый юный Кинро хотел бы ответить этой любящей до беспамятства девушке именно так.       Нынешний Кинро отрицал романтизм как идиотскую дедовскую байку.       — Я не хочу здесь жить, — ответил он, подумав.       — В смысле, ты хочешь переехать в другой дом?       — В другой город. Страну. Не важно куда, лишь бы далеко.       — Кинро… что на тебя нашло?       — Мне осточертело всё в этом городе.       — Я понимаю, но твои родители ведь последуют за тобой, не так ли?       — Твою мать, да знаю я, — он зарылся лицом в ладонях. — Я не хочу так жить.       — Ты, в принципе, жить не хочешь, — Кирисаме погладила возлюбленного по волосам. Ей всегда, с момента их яркой встречи, хотелось к Кинро прикоснуться. А если его не было в поле зрения, то увидеть. Как можно скорее. — Знаешь, мои глаза очень скучают по тебе, если тебя нет рядом.       — Такое же у меня было с Геном, — криво, закрыто улыбнулся Кинро.       — Как ни крути, ты любил его. А он… — девушка долго думала, прежде чем сказать это парню, — тебя не любил. Мне жаль, однако…       И Кирисаме никак не могла ожидать того, что Кинро вспыхнет, как упавшая на горящую конфорку тонкая тюлевая ткань. Вскочит с постели и сгребёт с прикроватной тумбы освещающую вечно тусклую комнату лампу.        В глазах Кинро горел ненормальный блеск. Кинро плотно сжимал губы вместе, тяжело дыша. И Кирисаме понимала, что он уже не тот, кто был раньше.       Но и поделать с собой ничего не могла. Любовь — необратимый процесс, губящий глупых женщин.       — Если не я тебе скажу это, то никто, — сказала Кирисаме ему твёрдо. — Ты никто для Гена. Он сбежал, оставив тебя здесь.       — Я знаю и без тебя!       — Нет, не знаешь.       — А ты, я смотрю, у нас эксперт в отношениях? — Кинро сощурил взгляд своих ядерно-зелёных глаз, от которых по телу девушки пробежал табун мурашек.       — Может, и не эксперт. Но без меня ты не воплотишь свою мечту в реальность.       — Хочешь сказать, ты можешь сделать так, чтобы мои предки забили на мой внезапный побег из дома? Хах, абсурд.       — А если я смогу, ты женишься на мне?       Кинро посмотрел на собеседницу как на идиотку.       — Ты так на меня взглянул, потому что думаешь, что я не смогу или потому что ты так сильно не хочешь брать меня замуж?       — И то, и то! — развёл руками он обалдело. — Я гей, и ты прекрасно знаешь это! Дело не в тебе!       — По-моему, ты запутался, — покачала та головой с сожалением. Руки её нежно легли на его по-прежнему сильные плечи и начали оглаживать каждую застоявшуюся в них мышцу. — Тебе приятно, когда я касаюсь тебя?       — Ориентация сложнее, чем ты думаешь.       — О, да, она сложна. Пожалуй, настолько, что даже ты не можешь понять.       — Да иди ты, — усмехнулся Кинро уже без злости.       — Вот видишь? Я тебе нравлюсь, но ты слишком…       — Нетерпим к двусмысленности.       Наступила мягкая тишина, нарушаемая разве что мужскими голосами дикторов с главного телеканала, звучащими наперебой. Кинро и Кирисаме одновременно прислушались к тихим звукам из телевизора. Как всегда, новости. Кинро попросил девушку прибавить звук.       Диктор1: «О потере более чем двухсот людей в Токио за один день скорбит вся страна. Среди погибших есть люди всех возрастных категорий, включая подростков и маленьких детей. Причина исчезновению выявленных лиц на это время одна — погодные катаклизмы, зафиксированные на западе мегаполиса».       Диктор2: «Список без вести пропавших за сутки пополняется и укорачивается в то же время: больше и больше людей исчезает с улиц, поиски ведутся 24 часа без перерыва, и исход для потерявших своих родных людей не всегда счастливый — около 6 из 10 обнаруженных людей имеют тяжёлые травмы и со статистикой 2 из 10 пропавшие найдены мёртвыми. Бегущая строка с наименованием сайта может помочь вам выявить среди жертв вашего знакомого. Не оставайтесь равнодушными».       Диктор1: «В ходе лесного пожара пострадало…»       — Ты думаешь о том же, о чём и я?       Кинро и Кирисаме смотрели друг на друга, загадочно улыбаясь. По обоим прошлась волна лёгкого, отчего-то приятного страха.       — Это будет тяжело провернуть, — вздохнула Кирисаме, нервно посмеиваясь, подёргивая плечами.       — Что, инвалида боишься не перевезти? — Кинро продолжал закрыто улыбаться.       — Нет, не в этом проблема!       — Шучу.       Кинро залез в карман спальных штанов и нащупал в них обручальное кольцо, когда-то предназначенное Гену. Перекладывал его из места на место как самое светлое, что имел в жизни.       Какая глупость.       И Кинро не прижмёт его к груди, прежде чем без сожалений отдаст Кирисаме. Ровным счётом, он не испытывал к предмету ничего. Вот что он понял, месяцами просидев в каморке без возможности выбраться.       Он кинул кольцо девушке, и та его с невероятной ловкостью поймала, хлопнув ладошками.       — Это… — ахнула Кирисаме.       — Твоя возможная мотивация, — не переставал улыбаться он. — Взаимно, моя дорогая Кирисаме.

      ***

      Прошло 7 лет с тех пор, как Ген оставил своего лучшего друга умирать на мокрой от дождя дороге. 7 лет прошло с того судного дня, когда он, плохо соображая из-за количества травм, кое-как вытащил Кинро из машины, потому что хреново разбирался в реакциях автомобилей на аварии и решил сделать всё возможное, чтобы уберечь его. И Ген хотел бы забрать его с собой, волоча это еле дышащее тело по красной земле, но после нескольких попыток понял, что тщетно. Слишком слабый. В животе Гена зияла рана. При каждом движении он терял кровь и совершенно не знал, что ему делать.       Ногу друга нужно было как-нибудь перевязать. Вся одежда Гена была перемазана его же кровью, грязью от многочисленных падений и даже кровью сбитого паренька. Проявил попытку оторвать от одежды Кинро лоскут. Дело сначала шло хорошо.       Над головой двух тогдашних друзей сверкнула молния. Ген в страхе бросил попытки спасти Кинро. Нет, он не сказать, что он боялся гроз. Вместе с ударом разряда о землю на него нашло странное внезапное осознание, что Кинро спасать действительно нет смысла. Он напоследок прижался своими мокрыми губами ко лбу парня, крепко зажмурив глаза, даже допустив при этом мысль, что было бы на самом деле неплохо лечь и умереть рядом с ним.       — Я, правда, люблю тебя, — Ген бесконтрольно убирал дрожащими пальцами волосы с лица Кинро. Он запоминал каждую его черту лица, точнее, пытался всячески сохранить в памяти, потому что так сильно боялся потерять.       Первый тик. Второй. Третий. В третий раз Ген и клянётся Кинро в том, что любит.       Холодно. Асагири действительно не хочет этого делать, но он уйдёт.       Я наговорил слишком много дерьма этому бедному парню. Он был несчастен со мной.       И я никогда не прощу себя за то, что сказал ему, что вполне смогу жить без него. Потому что… я не одержим?..       С каждым своим хромым шагом Ген всё больше терял надежду в самом себе. В голове поселилось отчаяние. Здравомыслие? Да ну его в задницу!       Кинро даже, одно время, смел думать, что я с ним ради секса.       — Возможно, я был настолько плох.       Потерявшего сознание Гена, в итоге, находит местный лесник, вышедший в поисках не вернувшейся домой по неясной причине дочери. А ещё через время Асагири находит себя в больнице — не в той, куда отвезли Кинро.       И только спустя слишком большой промежуток времени Ген узнал, что тот выжил. Страх вперемешку с необъятной радостью. Слёзы, смех и Ген, разбитый о конечный исход. Состояние Кинро было критическое. Ген не один раз прокручивал в своей голове диалог, как он будет бегать к нему в палату, обещать всякую чепуху и врать, что всё это время он был поблизости, лечился, навещал друга, и они вместе будут болтать о ерунде. Как раньше…       Гену не хватает сил объявиться. Далее жизнь его идёт как в тумане.

***

      Прошло около 7 лет с того момента, когда Ген, переживая очередной свой никчёмный день во Франции, где всё спутано, и хронология потерялась далеко в пучине и трясине разума, услышал ужасающую весть.       «Ужасающую»? Какое безобидное, мягкое слово. Это был, наверное, первый раз в жизни, когда Ген почувствовал, как седеют его иссиня-чёрные волосы на голове. Стакан Гена, из которого он хотел глотнуть воды, упал на пол, разбившись вдребезги, потому что пальцы разжались сами. У Асагири голова ходила ходуном. Он думал, что отпустил человека. У него ведь новые отношения, куча проблем, обида, разваленное здоровье — парню просто невозможно было поверить в услышанное.       «Кинро Широгане, студент-герой из события в лагере инклюзий в горной местности, объявлённый без вести пропавшим, был найден мёртвым и опознан его супругой. Молодой специалист погиб в ходе лесного пожара, как выяснилось в ходе расследования».       Ген нашёл эту статью в интернете. Сделал скриншот. Распечатал.       Он не мог смириться и не знал, чего ожидал: правды, что его окончательно убьёт? Поиски продолжались.       «…Родители погибшего героя-практиканта били тревогу, и оно понятно — вышедший без всякого сопровождения из дома Кинро Широгане, потерявший ногу в ходе аварии, скрылся с улиц во время штормового предупреждения. «Без вести пропавший парень намеренно покинул дом в попытке самоубийства», — утверждает следователь. В комнате исчезнувшего сына не успокаиваемой пары была найдена разорванная предсмертная записка, которую Широгане передумал оставлять родителям. В своей тогда не свершившейся смерти 22-летний парень винил свою первую в жизни, неудачную, любовь. Деталей скорбящая семья раскрывать не спешила, но глава семейства утверждает: «Отношения к этому нынешняя супруга сына не имеет».       Кинро Широгане, он же студент-герой, давно волновал супругу своим психологическим состоянием. Молодой специалист исчез из зоны видения в 22:00 и отправился в неизвестном направлении, когда вся семья спала. Из-за грозовой ситуации соседи не могли точно сказать, куда направился парень».       «Молодая жена пропавшего без вести выбежала из дома спустя 30 минут, разбудив своими криками семью. В ходе расследования стало понятно, что мистер Кинро попал в пожароопасную зону, намеренно взяв такси в лесную местность. По словам его скорбящей супруги, именно там её муж лишился конечности.       …Тело молодого человека было тяжело опознать из-за бесчисленного количества травм, полученных в ходе пожара и упавших на нескоро погибшего парня деталей строительного леса. Супруга и младший брат Кинро Широгане признали найденное тело телом без вести пропавшего и потребовали немедленного закрытия дела в связи с пошатнувшимся психологическим состоянием всех членов семьи. Убитые горем родители отказались от закрытия расследования и, напротив, настаивали на дальнейшем продолжении с более опытными экспертами, не избавляя сына от статуса «без вести пропавшего». В предполагаемом местоположении смерти загадочно исчезнувшего парня было обнаружено обручальное кольцо — в 400 метрах от трагедии.       Дело об исчезновении героя-практиканта закрыто. Рабочие кадры и выпускники горного лагеря «HighCamp» передают скорбящей семье свои искренние соболезнования и благодарность за такого храброго и самоотверженного сына, спасшего группу детей с инклюзией от лавины».

***

      — По-моему, этот пгт — наш единственный выход.       — Ага. «Город без вести пропавших» его ещё называют… Свезло так свезло. Сюда люди, говорят, кучкуются, ну, — те, кто так и не нашёл себе место после апокалипсиса.       — Как твой протез, Кинро? — заботливо поинтересовалась Кирисаме. — Тяжело ещё ходить, наверное?       — После такой долгой поездки и всего, через что мы с тобой прошли, поверь мне, какая-то там железяка вместо ноги — ещё тот комфорт, — пока Кинро говорил это, Кирисаме заливисто смеялась.       — Ну что, чем займёмся? — девушка обняла любимого мужа за плечи, утягивая с собой в их маленькую квартирку. — Я о-о-очень долго ждала этого момента…       — А я-то как долго, — Кинро, будто бы механически, погладил супругу по нежной щеке.       — Ласки в тебе, конечно, пока никакой.       — Я, по крайней мере, стараюсь. И ещё. Как только ты смогла отделаться от моей матери? Она ведь наверняка хотела составить тебе компанию.       — Пфф. Она меня ненавидела. Я просто была вариантом чуть получше, чем… — Кирисаме прикусила язык. — Прости.       — Что было, то было, — тяжело выдохнул парень, пока его без остановки целовали в щеку. — Ну Кирисаме!.. Разбери свои вещи, потом к людям приставай, пожалуйста!       — Прости ещё раз! — хитро хи-хикнула она. — И не такие уж твои родители и плохие, кстати. Они тебя о-о-очень долго искали. До последнего верили, что ты живой! Мы с твоим мелким Гинро так устали их убеждать…       — Я очень буду скучать по нему.       — Выше нос, Кинро, — подбодрила Кирисаме, улыбаясь. — Он был счастлив нам помогать.       — Да уж… И спасибо тебе за всё ещё раз, правда. Я очень благода…       — Ну опять ты звучишь, как будто мы с тобой никогда не увидимся.       — К сожалению, ты мою угрюмую рожу будешь каждое утро видеть.       — Скажешь тоже.       Кирисаме поставила свой небольшой чемоданчик на пол и вновь обратилась к Кинро:       — И твой заветный конвертик с деньгами, чтобы Гинро тратил или откладывал, я отдала ему лично в руки. Можешь не просыпаться ночью от кошмаров, что оно ушло твоей маме на салоны.       — Очень смешно.       — Уже боюсь спрашивать, — повеселевшая от факта новой жизни с любимым человеком Кирисаме оглянулась по сторонам так, словно их в их укромной квартире мог кто-то обнаружить и отправить обратно, — а откуда у тебя такая сумма?..       — Оставил тот, чьё имя нельзя называть.       — Не поняла. Когда Ген успел? Ты что, с ним виделся?       — А он что, приходил? — удивлённо, даже с неким блеском в глазах спросил Кинро. Давно в его потухших глазах не было жизни.       Кирисаме резко перестала улыбаться. Как будто бы её некогда лучезарную улыбку кто-то взял да стянул с лица.       — Нет, — срегировала она сиюминутно. — Кстати! А на что твой младший брат собирается потратить такие большие деньги?       — Не такие уж и большие, — сухо рассмеялся Кинро, постепенно вновь утухая в прежнее состояние. — Там… всего половина от того, что ты видела. Гинро бы постеснялся брать столько. В его-то возрасте. Да и… он уже давно мечтает о геймпаде. Из-за недостатка рабочей силы повсюду, да и в целом из-за погибающих каждый день людей с техникой сейчас туговато, сама знаешь. Дальше хуже будет.       — Побоялся, что Гинро никогда не получит геймпад?       — Да. Я бы, на самом деле, хотел забрать Гинро с собой. Может быть, как-нибудь дадим ему знать, что мы здесь?       — Хорошо. А не слишком опасно было уведомлять твоего брата, что ты жив?       — Гинро, хоть и редкостный трус, настоящий брат. Он тебе не Модзу, из-за которого тебе пришлось гасить долги, работая…       — Кинро! Как жестоко!       — Г-господи, прости меня, пожалуйста…       — Так и быть, — пожала плечами Кирисаме, не сильно-то и раздражаясь. — Уж больно ты милый, когда просишь прощения, — подколола она.       «Милый когда просишь прощения». По загорелой коже Кинро пробежали мурашки. Об их увлечениях с Геном Кинро не рассказывал никому.       — Ты чего?       — Да Ген просто… всегда так говорил, — сердце в груди колотилось как бешеное, гулко отдаваясь в ушах.       — Эй, Кинро, ты что, боишься его?       — Кого, Боже мой?!       — Гена.       — Да с чего бы!       — Так, ладно, — Кирисаме по-хозяйки поставила руки на пояс. — Хватит с нас бывших, ещё и таких говнюков. Допустим, твой маленький Гинро приедет. Но для чего и как? Не самое лучшее место для обучения.       Кинро призадумался.       — У нас во время массового переселения и кучкования после апокалипсиса бабушка, помнится, туда-сюда переезжала — искала местечко потише на старости лет.       — Она здесь живёт?!       — Кажется.       — А она тебя не узнает?! — девушка раскрыла глаза так сильно, что Кинро хотелось впервые за период тяжёлой тоски рассмеяться.       — Ну… Не должна. Я всё время учился безвылазно, она, если приезжала к нам, только с Гинро общалась. О! Гинро бабушка очень понравилась. Говорит, современная она, нетипичная.       — Ха-ха-ха-ха! А Гинро бы тоже хотел, получается, уехать от родителей подальше?       — Ага. Его первыми словами было «Хочу съехать».       — Да ты шутник, Широгане Кинро.       — Тут поосторожнее, дорогая, — Кинро новоиспечённой супруге хитро подмигнул. — Меня ведь не так зовут.       — С ног до головы погрязли в преступности…       — А Ген всегда мне говорил, что во мне задатки гангстера.       — Всё. Никаких Генов в нашем доме. Уже, честно, начинаю злиться.       — Понял.       — А со своей личной суммой денег что будешь делать? — Кирисаме потёрла большим пальцем о указательный в «денежном» жесте. — Потратишь сразу или будешь откладывать?       — Потрачу, пожалуй. На брекеты, — в голове его всплыло воспоминание с дракой. Той самой, где Ген бил всем морды направо и налево, попутно огребая, ведь у Кинро, видите ли, самая прекрасная улыбка на свете!       Как лицемерно.       С Кирисаме жизнь Кинро должна наладиться. С Кирисаме Кинро должен…       Забыть о том кошмаре, что он пережил, будучи другом Гена.

***

      Следующий этап жизни Кинро начался, когда настала пора устраиваться на работу. Городок сам по себе сомнительный — буквально являлся местом съезда для всех тех, кому в другой точке континента не было места, а потому проблем с трудоустройством много быть не должно. Историю молодой учитель знал неплохо, но об этом месте слышал лишь иногда. И это было столько же интригующе, сколько до мурашек пугающе.       В этот городок забились, как в тупой угол, люди самых разных народностей, сыновья и дочери выживших, старые люди, видавшие ад, но позабывшие, кем являлись они сами. Отличное место, чтобы начать жизнь заново. И вполне неплохое, чтобы, продолжая прятаться от кары чего-то там, сверху, наблюдать за тем, как страна восходящего солнца теряет свою собственную культуру, и в треклятую зону «пропавших без весточки» съезжались и светлоглазые, и меднолицые, и темнокожие, и с чёрными, как смоль, прямыми волосами, и кудрявые шатены — всякие и просто всячейшие люди с отблеском страха в глазах. В других городах людей, прямо как тогда, в начале самого первого апокалипсиса, становилось всё меньше и меньше — порою им было просто некуда деваться, потому они и бежали без оглядки в поисках места, дабы и объединиться с такими же, и… ожидать чего-то страшного вместе.       Но Кинро был немного другим. Как и обычно. Словно в детство попал. За три версты от загорелого хромого парня несло «чужаком».       И если раньше от Кинро всегда пахло солнцем, то сейчас он пах холодом смерти — вот что Кинро понял, смотря на себя в зеркало каждый новый день. Но его новым соседям так не казалось. Они были совершенно другого уровня.       Обустроиться на новом месте жительства было тяжело как морально, так и физически. Парень, тяжело опирающийся на костыль, вызывал немало косых взглядов со стороны долгожителей. Он был всё равно каким-то «тёплым» на фоне холодного полупустого города, куда только начинали приезжать такие же беглецы с мечущимися от неясного прошлого взглядами. И жить здесь было, правда, очень страшно. Каждый второй Кинро откровенно хамил — черти боялись незнакомца в своей вечно открытой для мутных лиц железной тюрьме, — и каждый третий норовился свалившегося из ниоткуда хромого паренька ограбить. Кинро не раз ввязывался в драки, возвращаясь в дом с разбитым носом или подбитым глазом. И Кирисаме тяжело проклинала каждого, кто хотя бы на метр приближался к их с супругом несчастным четырём стенам.       Да, Кинро верно сравнивал новый город с тюрьмой с открытыми дверями. Тюрьмой этот городок был, потому что жители в нём были подозрительные, — скорее всего, с поддельными документами да парой-тройкой криминальных делишек на счету. И тюрьмой это место ещё являлось, потому что выхода отсюда, образно и символично, нет. А если и решишь выехать, у людей из других мест будет к тебе куча вопросов. Дурная слава у места. А «город без вести пропавших» он потому что…       Так Кинро и встретил Ксено Хьюстона Уингфилда.       Пропавший в своей родной Америке мужчина нашёлся в этом недогородке спустя год, авось и полтора. Конечно, он был не один, кто был-был в одной стране, исчез из поля зрения, а потом его обнаружили именно тут, ведь в этом месте всё настолько хреново, что на липовую личность твою всем банально насрать, и обосноваться именно здесь в 3 раза легче раза, чем пересечь границу Мексики, а затем сплавлять свой товар, сидя на горячем песке. Чистый с оригинальной документацией тут-сельчанин здесь — редкость сродни человека, никогда не слыхавшего про конец света столетней давности. Ну не бывает так! А Кинро, представьте себе, словно светился наряду с привыкшими и огрубевшими жителями, что бьют себя в грудь кулаком, нагоняя на глаза слёз, якобы «Я местный! Дед мой сдох в этих местах, и я сдохну!».       И Ксено, вот, не терял собственного «чужого» свечения. Точнее, он его, неожиданно для себя, приобрёл. На то он и «Ксено».       «Чужак».       Ксено Хьюстон Уингфилд — бывалый политик, коего искали днём с огнём, ночью с собаками, искали 24 часа в сутки, и никто поверить не мог в то, что человек был, а в один момент его не стало. В прямом с смысле. Политик провалился сквозь землю.       Кинро невероятную историю действительно пропавшего без вести громкого человека узнал практически случайно, потому что потерянный и бледный в своём этом существовании Уингфилд разглядел во всём таком израненном и бежавшем в никуда Кинро себя.       Потеря такого человека как Ксено была сущей трагедией для штата Калифорния, а позже — для всего США. Ходили разные слухи вплоть до того, что политический деятель покончил жизнь самоубийством в связи со скулшутингом, произошедшим в день, когда мсье Уингфилд пожимал руку директору школы, в коей читал лекции о «Time and path for young scientific researchers!», призывая молодые умы вступить в ряды солдат Науки во имя их Вечных имён, да не тронет их конец мира Божьего. Уингфилд был политиком, что сделал не так много для своего родного штата в целом, но он был тем, кто давал потерянным юным поколениям надежду.       «Страх, ведомый вашим бездействием и зацикленный в этом круге идиотизма, — уродство, которое вам всем стоит повыкидывать из ваших головёшек, — говорил он за 7 минут до трагедии. — Страх не должен порождать замерший ум, ждущий часа смерти. Предсмертную судорогу, похоронный могильный колокол. Страх живёт в каждом из нас — и во мне он жил со дня, когда я начал осознавать себя в мире, который был построен, возможно, да, парочкой гениев, а так, — обыкновенными людьми, которые просто хотели заново воссоздать то, что имели, когда все остальные к несчастью погибли. И они не сдавались. В них жила не столько глупая надежда, сколько мотивация полечь под солнцем самим, но достроить мир хотя бы до момента первой громоздкой пороховой пушки. Но это не чтобы убивать то малое выжившее количество людей — это ради защиты и еды. Понимаете, о чём я? Возможно, нам с вами и не суждено жить в этом мире долго. Я нам сильно сожалею. Но не будем тратить драгоценное время впустую. Будем строить дорогу для тех, кто сможет пережить Вторую Волну. Пусть они следуют нашим инструкциям, пусть совершенствуют наработки и передают науку своим внукам, господа. Мой призыв — это не быть пессимистом, оптимистом и вообще не задумываться сильно о ерунде подобного рода — просто будьте человеком. И дайте другим людям возможность жить».       «Посмертная» речь. «Посмертная награда» и была дана мудрому политику, сказавшему в школе будущих научников, с физико-математическим уклоном, эту речь. Она вдохновила многих не опускать руки.       Бурные аплодисменты. Уингфилду они ласкали уши, он ловил свой час и был горд самим собой, разведя руки в стороны, как бы прося больше оваций в его святейшую сторону. И вместе с этими бурными аплодисментами тогда еще не Ксено слышит первый звук выстрела. Затем — крик раненой подстреленной птицы.       Три поддавшихся мировой панике старшеклассника с капюшонами толстовок на головах и с размалёванными яркими театральными масками животных на лицах. А спустя время… их стало больше. Они брали количеством, организованностью, общей железобетонной целью и титанической сплочённостью во взглядах. И выжить в тот день было суждено немногим. Ксено хватило одного лишь взгляда, чтобы понять, что то были юные последователи религиозных сект, основанных на особых обрядах в целях пережить Вторую Волну. Верили ли они в жертвоприношения? Хах, вполне. Быть может, дети, неокрепшие мозги которых нафаршировали всяким дерьмом по типу «Одна душа сейчас принесёт в мир сто тысяч потом», считали школьный обстрел единственным выходом. И Ксено просто поверить не мог в происходящее. Как и Кинро, в своё время, не хотел понимать.       На тех истекающих кровью ребятах лежала надежда — страны, Уингфилда. Десять пацанов, обыгравших всю сучью Британию в шахматы, стояли на коленях, расположив свои худые дрожащие руки на затылке. На глазах Ксено сначала прокручивалась сцена невероятно жестокого убийства и красные, когда-то столь умные, глаза навыкат, теперь уже застывшие в потолок, а потом мсье Уингфилд видел перед собой, как его дорога в будущее — для новых выживших поколений — разрушается, кирпичик за кирпичиком. А Ксено сгребает в ладони тёмно-багровый песок, потому что мальчишка с маской улыбающегося кролика на лице нанёс глубокое колотое в живот 14-летнему вундеркинду из Берлина, прибывшему в их школу на олимпиаду. И вот другой пацан с мордой уродливого пса ударил увесистой битой победительницу олимпиады по физике, яро кричавшей «Hooray!» в честь свершившейся речи политического деятеля.       Ксено не мог обрести себя после ада. Да что там — Ксено напрочь отбило мозг и все входящие в него нейроны, какую-никакую личность, убили в его образе эту дерзкую утончённость. Лишили духа в чёрных глазах.       А потом Ксено совсем перестал быть собой. «Словно сам не свой», — говорили на него с поникшими головами люди, которые, предположительно, видели политика в последний раз. Он суетился. А Ксено Хьюстон Уинфилда никогда. В жизни. Не тратил время впустую.       Набитый хламом доверху чемоданчик. Узкополая шляпа, скрывающая белые волосы, три случайных плана урока и путь в долгое никуда с невозвратным.       Ксено был. Ксено уехал. Ксено жил. И Ксено слишком резко для здорового осознания очнулся.

«Диссоциати́вная фуга (от лат. fuga — «бегство») — редкое диссоциативное психическое расстройство, характеризующееся внезапным, но целенаправленным переездом в незнакомое место, после чего человек полностью забывает всю информацию о себе, вплоть до имени. Память на универсальную информацию (литература, науки и т. д.) сохраняется. Сохраняется и способность запоминать новое».

«Причиной диссоциативной фуги является психическая травма или невыносимая ситуация, в которую попал индивидуум. Фуга носит защитный характер, поскольку даёт возможность полностью отстраниться от своих проблем.

Диссоциативная фуга длится от нескольких часов до нескольких месяцев, иногда годы. Потом индивид с удивлением обнаруживает себя находящимся в незнакомом для себя месте, не зная, как и почему он туда попал, вспоминает свою биографию (обычно внезапно), но при этом может забыть всё, что происходило во время фуги».

      И Ксено был тем самым человеком, который резко оборвал собственную прошлую жизнь и уехал с мутным взглядом, глупой улыбкой на бледном осунувшемся лице, зачем-то продолжив вторую половину своей взрослой жизни директором школы. Основав её, заложив в фундамент первый кирпич и живя ясной одному ему больному мозгу целью.       «Директор». Пфф. Как будто так оно и должно быть.       А Стэнли Снайдер был тем самым пережившим школьный обстрел учеником, собравшимся выпуститься. Так называемая посмертная-предсмертная речь не давала вдохновлённому пареньку покоя. Вдохновенному? Влюблённому, если вернее и поасбурднее. «Я реально перерыл всю его биографию и искал грёбаного пропащего политика ночь на мотоцикле без передыха, — выпускник тяжело затянулся сигаретой. — Сука. Чтоб его».       Стэнли бросил сигарету на землю, примяв подошвой кроссовка. У него только что созрело некое подобие плана, которое его отцу ой как не понравится.       «Ну, душевно больных по миру всё больше — фактор вымирания, или как там его. И Ксено, явно, тронулся мозгóй, раз пустил всё на самотёк и уехал в стрёмной шляпе как загадочная селебрити, — Снайдер, что уже отклонил своё приглашение в ВУЗ, оскальнулся, глядя на своё отражение через зеркало мотоцикла. Не зря, мать вашу, политика сталкерил. Стэн же бедный, переживший скулшутинг мальчишка, Ксено его и в расчёт не брал… — И я тоже — тронулся мозгом. И я тоже…».       Обыграть психиатра? Легко.       Сыграть в новой паршивой школе пиздюка? Ещё легче.       Главное — не ошибиться в географическом расположении нового места жительства Уингфилда. У Стэна была только одна попытка.       — Мой сын, кажется, болен диссоциативной фугой, иначе я не понимаю его, — мистер Снайдер опечалено нахмурил свои седые брови. — Эта дрянь задела моего родного сына, и мы больше не можем оставаться здесь.       Администрация школы семье из двух человек тихо кивнула. «Нам жаль», — сообщили они.       Калифорнию покинуло трое: политик, потомственный военный и его «обезумевший» сын-медалист, поставивший всё на кон.

***

      — Такие разные, но такие похожие, — покачал головой на Кинро Уингфилд.       — Да. Пожалуй, сэр.       — Ты уж прости за наглость. Заставил рассказать о не самых лучших периодах жизни… Но, знаешь, мы с тобой довольно рисковые парни, — директор ткнул в нового учителя локтем. — Ну, ну, не шарахайся так.       — Честно признать, я не думаю, что мы с Вами похожи. У Вас фуга, а у меня проблем по самые…       — Яйца. Угу, — усмехнулся мужчина.       Кинро устало протёр стёкла очков платком из нагрудного кармашка. И вперился зелёными глазами в Уингфилда, сидящего в кожаном директорском кресле.       — Каково это — забыть всё, подумав, что ты живешь другой, не своей, жизнью и уехать, бросив всё? — спросил он, сощурив взгляд.       — Каково это — не забывать? — задал ответный вопрос Ксено.       — Я никогда не забываю.       — Даже если тебе причинили боль?       — Особенно если мне причинили боль.       Ксено неоднозначно поднял брови. В сердце защемило движок.       — Проживая новую, отличную от той старой жизни, столь скучную жизнь, ты не желаешь вернуться в прошлое? — поинтересовался директор.       — Я думал, я уже прошёл собеседование.       — О, да! Не о чем беспокоиться, — мужчина сдержанно улыбнулся. — Но учти, прошёл ты собеседование исключительно благодаря твоему изумительному, как мне кажется, сходству со мной.       — Я это понимаю, — прикрыл веки Кинро. — Простите.       — И я не устраиваю тебя на должность учителя двух иностранных, хоть у нас их острая нехватка, потому что за тобой, уважаемый допельгангер, может быть хвост.       «Допельгангер…» — Кинро своим мыслям усмехнулся.       — А что за хвост, мистер Уингфилд?       — Твой никчёмный друг, — Ксено долго наблюдал за тем, как меняется спектр эмоций на лице Кинро. — Ты… удивительный мальчик, Кинро. И я действительно полагаю… Нет, я знаю, что время тебя ожесточило. В твоём случае оно не лечит, и ты не должен противиться этому, иначе Мир тебя сожрёт.       — Здесь не место добрякам. Сучьи выродки типа Гена будут жить долго — мир всегда забирал лучших раньше положенного.       — Для того, кто тянул ноты в церковном хоре, ты делаешь довольно логичные выводы, — подколол мужчина.       — Насчёт этого. Спасибо Вам, мсье, что сделали меня учителем музыки. Это не на шутку расслабляет.       — Расслабляет? А я думал, тупость нынешних соплежуев вызывает в тебе бешенство!       — Это всё нервы, — закатил глаза Кинро. — Не их вина, что я стал чаще выходить из себя.       — Что ж. Рад, что ты стал более разговорчив. И меня поражает, как мы с каждым днём с тобой становимся всё злее. Но как ты там сказал? Злые мудаки будут жить вечно?       — Не хотел бы я со своим «призраком прошлого» жить настолько долго, что аж до пересечения.       Глаза б мои Гена больше не видели.       — И я бы не хотел хоть одного такого призрака из прошлого встретить в этот период жизни, — Ксено покрылся мурашками. Кинро крепче опёрся о трость, ожидая чужого умозаключения. — Но что-то мне подсказывает, Кинро, — и всё же, продолжил мужчина, — что ни ты, ни я не получим ничего кроме как два нереально длинных средних пальца в наши депрессивные и гнусные озлобленные рожи.       — Сплюньте, мистер Уингфилд, — Кинро недовольно скривил губы.

***

      Ксеновское пророчество сбылось. Как же это смешно. Ах, до коликов в животе. Как бы брюхо не надорвать!       Спустя столько лет…       — Он идёт сюда, — лаконичной и односложной фразой Ксено подозвал Кинро к себе.       — Кто — «он»? — нахмурил брови учитель музыки, резко перед директором остановившись.       Ксено, некогда выловивший своего работника из потока идущих школьников за локоть, приблизился к его уху ближе.       — Не ты ли говорил, что никогда не забываешь, господин педант?       Кинро ошарашено одёрнул руку.       — Д-да быть такого не может!       — Может, — уверил Ксено. — И я знаю, как больно это бывает — встретить так называемого призрака прошлого.       — Он не должен видеть меня.       — Давай поговорим об этом у меня в кабинете, хорошо?       Кинро последовал за Уингфилдом хвостом. Одна мысль в голове его опережала другую, новый Кинро убивал в удушающих захватах, схватив мазолистыми ладонями тонкое горло, Кинро старого. Никчёмного и беспомощного.       Нет больше ничего от того старины, добрыми зелёными глазами спрашивающего, всё ли у всех в порядке. Был лишь зрелого возраста хромой мужчина с проседью в волосах и железом в совсем некрасивых, уродливых зубах. Был холодный и рассудительный педагог. Непривлекательная улыбка. Женат, но никогда не говорит о своей супруге. Детей нет, потому что та, по слухам, бесплодна. Любит классику и терпеть не может разнобой в голосах. В детстве посещал музыкальную академию и смотрел оперу, по ошибке считая, что ему всё это высокое искусство было по нраву. А как же. Чего только не сделаешь, чтобы выделиться — хотя бы в глазах родителей. «Среднячок» ведь.       Вот Кинро и выворачивался. Всю жизнь.       — Я знаком с тобой не один год, — кашлянул в кулак Ксено. — Ты мне, фактически, как младший брат, и я готов пойти кое на какие жертвы, если таков твой замысел.       — Мсье, благодарю Вас за заботу, — Кинро, с ровной осанкой восседающий на стуле, отодвинул кружку на столе директора подальше от себя. — Я крайне надеюсь, что то была ошибка, и никакой чокнутый Асагири сюда не явится.       — К сожалению, таких больших совпадений не бывает. Асагири Ген, который закончил что-то-там во Франции и отработал некий срок в ВУЗе, действительно приезжает сюда. Точнее, его к нам засылают как партизана.       — Как понимать?       — Ну, знаешь, борьба с необразованностью, конкурирующие в образовании страны и наш пгт, портящий статистику страны.       — Асагири настолько крут, что его аж засылают сюда как борца с необразованностью… Ха, вот номер.       — Как ты понял, отказать этому дерьму я не мог. Приезжает и точка.       — Но Вы же можете его уволить? — глаза Кинро нервно забегали по поверхности стола. — Я не смогу!.. Я..       Чёрт. Опять ему трудно дышать.       — Уволить могу, — кивнул Ксено, глядя на Кинро с большим сожалением. — Но прежде, чем я выпру этого негодяя, ему придётся поработать…       — Я возьму отпуск в этот период!       — Я не думаю, что такой хороший, судя по рекомендациям, учитель с первого же рабочего дня начнёт лажать. Я буду вставлять палки в колёса, разумеется. Но кто его знает… — недолго покопавшись в верхнем выдвижном ящике стола, Уингфилд со шлепком бросил несколько листов бумаги на стол. — Резюме. Пронырливый и супернаходчивый он гад, зараза!       — Могу я посмотреть?       — Валяй. И ещё. Ты мне не рассказывал, что у него синдром Туретта.       — А это так сильно важно? — Кинро шустро спускался глазами вниз по строчкам.       — Нет ничего удивительного в том, что он полюбил тебя, — невыпущенная изо рта мысль.       Прошла минута. Кинро снимал со своего фирменного клетчатого костюма невидимые пылинки, обдумывая будущее.       — Есть у меня одна идея, — выдаёт он спустя время не очень довольно.       — Какое совпадение! И у меня.       — О-о, тогда Вы первый, мсье.       — Надумал худший класс Асагири спихнуть. Учитывая синдром учителя и безбашенность учеников, сбежит отсюда сверкая пятками.       — Нет, — отрезал мужчина. — Ген не такой. Он… не сдаётся, понимаете?       — Но когда-то он сдался, не так ли?       — Это был другой случай. Я просто не имел для него особого значения.       Ксено понимающе кивнул и спросил в ответ:       — Так какой план был у тебя?       — Я хочу его подставить, мистер Уингфилд.       — Если это что-то связанное с домогательствами, то на хрен надо, Кинро. Ты поставишь на моей школе крест.       — Не беспокойтесь, всего лишь спихну на Асагири пару-тройку психических заболеваний, — усмехнулся Кинро.       — До психпроверки времени хоть отбавляй.       — Если дело дойдёт до вреда обществу, он сам уйдёт. А что с ним будет дальше, с его карьерой и амбициями — далеко не наша забота.       Ох и не повезло тебе, Асагири Ген, что я знаю тебя больше, чем любой другой живущий в этом мире.       — Я весь во внимании, — Ксено в предвкушении подпёр щеку рукой.       — Я нравлюсь Вам в своём новом амплуа, мистер Уингфилд?       — Засранца, который наглотался сполна дерьма, а теперь ищет эстетику в скучном бытие? Ну да, вполне себе привлекаешь.       — Попрощайтесь с ним, — улыбнулся закрыто, опустив ресницы, Кинро. — Придётся мне… вспомнить. И вспомнить так, чтобы он поверил.       — Газлайтинг новенького? Звучит элегантно.       — Да, — Кинро медленно стянул со своих широких плеч пиджак в крупную красную клетку. — Извините, не подыграете в его первый рабочий бедному бойскауту? — подмигнул он.       — Э-э?       Самое яркое твоё воспоминание обо мне, говоришь?       Как и обычно, твоё «самое яркое» — моё «самое тёмное», мой не дорогой и вовсе мне не друг.

***

      Кинро продумывал всё до мелочей — настолько боялся и опасался собственного призрака прошлого, притворившись так называемым призраком самим. Совмещать работу и всеобъемлющую ненависть будет сложно. Но вкупе с планом Ксено, своими поисками безупречности в неидеальном, бесконечном совершенствовании и борьбе с внутренним «Я» он должен…       Должен довести всё до ума.       Сыграет в кладовой беспомощного идиота в вязаном жилете и с этим, будь он неладен, Господи, значком за спасение жизни на груди. И Ксено распахнёт дверь и оставит Асагири намёк на его больную голову.       И… И Ген…       Очень сильно звал меня на свидание после этого.       Кинро растерянно набирал номер своей супруги, что никак не сохранит в старом телефоне.       Зачем я согласился идти с ним. Теперь наврал Кирисаме, что просто задержусь на работе.       Плевать. Кинро подонок и он обернёт эту оплошность в свою сторону. Во что бы то ни стало, ты слышишь его-брошеного, непутёвый хозяин Асагири?!       «Во всех силуэтах и образах я всегда искал и буду искать тебя, Кинро».       Кинро закрывает уши ладонями, пытаясь не вслушиваться в бредни, которые так любил распускать Ген.       Кинро кое-как наплёл Гену, что тот бар, куда они с ним собирались отправиться, — единственное место, в котором Кинро мог присутствовать. Как-то так. Ну и кто тут не умеет врать?       Пришлось подкупать официантку.       Чёртова Кохаку из класса Гена чуть не оборвала Кинро весь кайф. Кайф?       Инцидент с собакой. Перейдём к тому крайне интересному случаю, когда Асагири обнаружил в коробке у своего двора дёргающегося щенка. Первоначальная задумка Кинро — в том, чтобы задеть. Да побольнее. Пусть свалит на так называемого анонимного обидчика, находящегося в курсе его синдрома. А Ген, в итоге, что?       Мало того, что оценил дар, так ещё и обнаружил самого Кинро. Правда, в силу огромного доверия к другу не заподозрил совершенно ничего неладного. Кинро очень грамотно свернул с твёрдо вытоптанной тропы саспенса.       И Кинро, когда его окружил весь этот предательски преданный Гену класс, не учёл нескольких деталей: пока мир его ожесточал, Ген старался верить в светлые его аспекты, совсем постепенно становясь зрелее. В голову даже закралась очевидно хреновая мысль: «А может, вместе мы бы?..».       К чёрту. Спать с этим больным было…       Как же теперь смотреть в лицо Кирисаме?       И всегда. Всё сводилось к одной и единственной точке в его воспоминании:

…

      …Воспоминании, когда сердце Кинро пропустило удар.       Чужие ладони — в его ладонях. Человек перед ним вечно смотрит ему в его закрытые толстыми стёклами очков тёпло-зелёные глаза, неопределённо застыв. Кинро глядел бы на этот утончёный острый силуэт вечность, но Ген всё же решил подать голос первым:       — Сколько лет мы не виделись?              Ген.