Счастье в веснушках (18+)

Чанбин нетерпеливо посматривал в окно и продолжал яростно ошкуривать доску, одну из тех, что вышли из небольшой ладной ели, которую вчера притащили Сынмин и Хёнджин. Заказчиком был Сынмин, однако он, весь такой странный, дёрганый и на себя не похожий в последнее время, не сказал, что именно надо будет сделать из этой ели, а только попросил напилить и отлично ошкурить досок из неё. И сколько ни ходил вокруг него любопытный Чонджин, сколько ни водил носом, пытаясь хоть что-то вытянуть из тревожно поглядывающего в окно и всё время словно к чему-то прислушивающегося или принюхивающегося Сынмина, тот лишь сказал, чтобы доски лежали и ждали его заказа. Чанбину было откровенно наплевать, что именно захочет сделать из них Сынмин. Он всегда расплачивался щедро, да к тому же, после того как они с Хёнджином помогли Чанбину пережить роды Ликса, когда они чуть не потеряли малыша Хиу (Чанбина снова и снова дёргало от воспоминаний о той жуткой ночи), Со вообще ни в чём Сынмину не отказывал. Тот этим, благо, не пользовался, а когда Чанбин пытался заговорить об этом с целью снова поблагодарить его за мужество и силу, которую он вынужден был применить к помутившемуся разумом от страха новоявленному отцу, Сынмин рычал и скалился, грозясь обидеться. А Чанбин просто испытывал истовую, страстную благодарность ко всем, кто был причастен к появлению на свет его омежки — самого прекрасного, самого нежного и светлого малыша Хиу. Он благоговел перед спасшим его сына, перевитого пуповиной, Хонджуном, он готов был ноги целовать Минхо, который удерживал Ликса и не дал ему помешать Хонджуну, и, конечно, он просто преклонялся перед Сонхва. Тогда Чанбин, услышав крики и плач Ликса, думавшего, что ребёнок родился мёртвым, от отчаяния обратился прямо в комнате, и только мощный, нечеловеческой силы удар по морде от вожака, отправивший Чанбина в небытие, спас всех от нападения обезумевшего от ужаса волка. А Ликса... Чанбин почувствовал, как снова и снова сводит у него судорогой нетерпения низ живота и скрипнул зубами: за окном синели мягкие зимние сумерки, а значит, домой было ещё рано. Он, конечно, мог бы плюнуть на всё, но прекрасно знал: Ликс будет ворчать, что он пришёл слишком рано. Да самому Чанбину будет разрывать сердце, когда его муж будет вынужден собирать малыша Хиу, чтобы отнести его к Минхо. Ликс сказал, что отнесёт сына в дом Кимов позже, когда стемнеет, чтобы не очень затруднять и без того постоянно занятого уходом за больными и выздоравливающими брата. Конечно, они ни за что не отдали бы сына никому, так как оба были ревнивыми и тревожными родителями, но... выхода не было. Уже четыре дня в их доме витал такой запах, что Чанбин до судорог сжимал утром Ликса, не желая выпускать из объятий, а ночью зажимал себе рот и глухо рычал в руку, пока Ликс торопливо ему дрочил, чтобы дать хоть немного успокоения чующему приближающуюся течку своего омеги волку внутри альфы. Но сегодня утром Ликс сам на него полез, не в силах бороться с собой и своим омежьим нутром. Понимая, что сейчас проснётся малыш, так как Ликс никогда не мог сдерживать свои стоны и крики, когда метался под мужем, Чанбин быстро замотал омегу в одеяло от пояса до макушки и жадно, с наслаждением вылизал, прислушиваясь к глухим подвываниям Ликса, а потом выдрал пальцами, рыча в это самое одеяло. Кто-то один должен был себя держать в руках, иначе... Нет, ни Чанбин, ни Ликс не хотели, чтобы их нежный сыночек открыл свои ясные тёмные-тёмные, как ночь, глазки и увидел, как его похотливые родители занимаются... этим. А переносить его в другую комнату Ликс пока отказывался напрочь, боясь выпустить из поля зрения. Ну... вот и мучались. Благо, Минхо их выручил и в прошлый раз, и в этот, согласившись присмотреть за Хиу, пока его родители будут... Будут. Дрожь прошла волной по телу Чанбина, и он, не выдержав, глухо прорычал. — Что, дядь Бин? — тут же откликнулся, добродушно посмеиваясь, Чонджин, который обтачивал какие-то заготовки для новой кровати в свой дом: парень готовился весной Обрести, наконец, своего наречённого Юто, так что всё свободное время посвящал мебели для своего большого, но пока полупустого дома. — Ничего, — пробормотал слегка смущённый своей несдержанностью Чанбин. — Так. — А не пора ли домой-то? — снова лукавым тоном спросил неугомонный щенок. — Чуется мне, что ждут вас там, а? Ой, как ждут, дядь Бин... — Чуешь ты, ага, — недовольно пробухтел Чанбин, — сиди помалкивай. Тебя не держу — иди, небось, по-за забором уже отираются, ждут тебя. — Не, не ждут, — легко, ничуть не обижаясь, откликнулся Чонджин, — моя прелесть с вожаком, Хонджуном и граничниками ушли проверять юга. Кто-то там видел чужаков. — И не боишься свою прелесть вот так отпускать? — в который раз удивился Чанбин. — Омега всё ж таки. — Мой омега всем альфам фору-то даст, — горделиво приосанился Чонджин. — А с Сонхва и Хонджуном — что с ним станется? Они не дадут никого в обиду, ты ж знаешь. Ах, да, — вдруг озабоченно спохватился он, — в обед прибегал Тэхён, просил новый кухонный шкафчик сделать. — Голос Чонджина стал грустным, он тяжело вздохнул и снова склонился над чурочкой. — Буянит Чонгук? — тихо спросил Чанбин. — Дурит, — кивнул Чонджин и снова вздохнул. — Все выправляются, в Долинной уже и дома поставили тем, кто пришёл, да и в самой Предгорной, Хёнджин говорил, Сокджин своих израненных приветил, думают теперь, как с детишками-сиротками быть, житейские заботы-дела, а наш волк... У него двое, а если бы не Тэ, что бы вообще с ними было? — Он тяжело вздохнул и покачал головой. — Хотя, конечно, можно понять, я вот не представляю, как он... как я бы сам... — Он запнулся и умолк, а Чанбин поёжился и прикрыл глаза, торопливо гоня от себя страшную мысль: "А как бы я, если бы Ликси... О, нет, нет!" Они не стали продолжать этот разговор. Когда стемнело окончательно, Чанбин как раз закончил работу над досками, попрощался торопливо с Чонджином, который собирался остаться с ночёвкой в мастерской, и побежал домой. Всё внутри у него ныло, томно поскуливал и скрёб лапами в клети волк, крутил хвостом и всё нюхал и нюхал воздух — воздух, в котором, чем ближе он подходил к дому, тем явственнее цвела-расцветала яркая свежесть весны прямо посреди неприветливого, вьюжного зимнего вечера.

***

Ликс стоял у стола в кухоньке и резал варёную курицу, чтобы залить жиром в отложку: в течку готовить некогда, так что он готовил запас. На столе стоял небольшой котелок, укутанный в полотенце, — видимо, их ужин. Омега был словно в полусне. Движения у него были замедленными, он чуть покачивался и иногда жалостливо морщился: видимо, боль уже начала его понемногу одолевать. Рассеянность и была причиной того, что он не сразу заметил Чанбина, который какое-то время просто стоял, притаившись, у входа в кухоньку и пытался успокоить тяжко бьющееся в предвкушении сердце. Член у него встал, как только альфа внутри расчуял в воздухе обожаемый аромат течного омеги, всё внутри подрагивало и продёргивало искрами, но Чанбин отчего-то тянул. Ликс стоял полубоком к нему, опустив голову и пытаясь сосредоточиться на своём деле, а он пожирал глазами закутанное в тёплую домашнюю одежду тело мужа, чуть располневшие после родов бёдра и раздавшиеся плечи, кудри светлых волос, непокорно лёгшие на длинную шею или целующие румяные от предтечного жара щёки. Обычно быстро и ловко управлявшийся с готовкой, Ликс явно был в потерянно-томном состоянии. Его руки привычно умело резали мясо и вынимали кости из тушки, а потом отбрасывали готовые куски в глубокую миску с жиром и травами, от которой шёл по кухне вкусный парок, но он то замирал с приподнятым ножом, словно о чём-то задумавшись, то, тяжко вздыхая, поводил плечами, ёжился и медленно моргал, глядя прямо перед собой. И всё же не любоваться им было нельзя. Чанбин просто обожал его в таком состоянии — рассеянного, немного пугливого, нежного и робкого — потому что знал, насколько быстро под напором своего альфы такой Ликс превращается в страстного, откровенного и готового на всё для своего мужа. На всё — и это было очень важно сейчас. Ведь только от готового на всё Ликса Чанбин мог получить то, что не давало ему покоя со вчерашнего дня, когда он заметил знакомые пятнышки на серой ночной рубахе мужа. Тот сердито цокнул, заметив его жадный взгляд, и глянул так, что, казалось, громкое "Даже не думай!" Чанбин услышал, хотя Ликс промолчал. "Это мы ещё посмотрим", — подумал альфа тогда. И вот сейчас он и должен был действовать решительно, но осторожно, чтобы сломать стыдливость и пугливое упрямство своего излишне скромного иногда омеги. Внезапно Ликс встрепенулся, повёл носом, поднимая голову, и Чанбин тут же метнулся к нему, обхватил и прижал к себе вздрогнувшее и тут же протянувшееся лёгкой судорогой тело. — Попался, — прошептал он и поцеловал мужа в щёку. — Напугал, — тихо откликнулся Ликс. — Не лезь под руку — порезать могу. — Не отвлекайся, — всё так же тихо проговорил Чанбин в горячее ушко, — даже не думай отвлекаться, у тебя нож, так что будь хорошим мальчиком, будь... осторожен... Его руки заскользили по телу внезапно задрожавшего и рвано выдохнувшего Ликса, оглаживая, пробуя, по-хозяйски проходясь по выпуклостям плеч, живота и с трепетом поднимаясь к груди, а губы прохладными поцелуями, лёгкими, пока словно ни на чём не настаивающими, вились по шее задышавшего сразу быстро и шумно омеги. — Бин... — Ликс хрипло вздохнул и томно промычал в ответ на мягкий укус в шею, на сгибе. — Би-и-н.. Ну, подожди же... Дай кончить дел... ах... — О, я не против, — низко и так же хрипло проурчал ему Бин, — хочешь кончить? Я могу устроить... Он взял мочку Ликсова ушка в рот и, мокро чмокая, стал посасывать её, а ладонями, замирая всем телом, накрыл грудь Ликса и стал мягко щупать её, стараясь не стонать от накатывающего мутной волной возбуждения. — Би-и-ин... — О, да, вот он — этот голос. Низкий, мягкий бас, который появлялся только у откровенно жаждущего своего альфу Ликса. — Да что ж ты... Би-и-н... Ну, нет же, погоди, а? Мне немного осталось-то, а?.. Мхм... Чанбин нетерпеливо повернул его за подбородок к себе и приник к сладким губам, продолжая второй рукой поглаживать ему грудь, обводя по очереди напряжённые соски. Губы Ликса были почти самым любимым у Чанбина, он обожал сосать их, покусывать, ощущая, как топит омегу в его руках от этой горячей ласки, а сейчас Чанбину было ещё и важно отвлечь Ликса, так что он усердно ласкал эти губы, откровенно толкался в приоткрытый для него рот, с наслаждением ощущая вкус — обожаемый вкус своего мальчика. Поняв, что Ликс расслабился в его руках, он чуть сжал его подбородок, чтобы не вырвался, впился в губы омеги сильнее и коварно скользнул рукой ему под рубаху, быстро вынув подол, небрежно заправленный в широкие тёплые штаны. И когда под пальцами почувствовал бархатистый бугорок соска, тут же сжал его, с замиранием сердца молясь, чтобы... О, да... Да, Мати Луна, спасибо! Ликс вздрогнул и промычал, пытая вырваться из захвата. Осознав коварство своего альфы, он попробовал дёрнуться посильнее, но было поздно: всё, что хотел, Чанбин уже узнал: его омега и в этот раз сможет его порадовать самым вкусным лакомством, что когда-либо пробовал он в жизни. Оторвавшись от губ Ликса, Чанбин перехватил его, накрывая ему ладонью рот и челюсть, повернул его голову в сторону и впился жарким поцелуем ему в шею. Ликс выпустил, наконец, нож и схватился слабыми пальцами за его руку, перекрывающую ему рот. Он попытался было оттолкнуть Чанбина, но тот, ощущая поднимающуюся в животе волну желания, коротко и властно прорычал, а потом прошептал ему на ухо: — Не выйдет, омега... Не выйдет, ты мой. И ты дашь мне его, да? Ты ведь хороший омега, ты не станешь отказывать своему мужу, своему альфе, да, маленький сладкий подсолнушек? Ликс жалобно замычал, его ногти неуверенно оцарапывали руку Чанбина, он пытался вертеться, желая вырваться из жёсткого альфьего хвата, но получалось у него хорошо только подрагивать и сладкими стонами отзываться на укусы своего мужа, который с наслаждением, медленно и вдумчиво метил его, оставляя на его шее и плечах первые, но далеко не последние следы своей дикой страсти. Торопиться было незачем: Ликс уже не сможет от него никуда деться. Он послушно откинул голову на плечо Чанбину и выгнулся, невольно подставляя под его руку свою грудь — вожделенную, обожаемую с некоторых пор более всего остального. И Чанбин неторопливо, с силой, рыча от удовольствия, мял эту грудь, чувствуя, как она наливается, становится плотной, упругой. У него текла слюна от жажды, но он продолжал упорно кусать Ликса, зная, что тот против этих укусов ничего не может поделать: шея была его самым слабым местом. Шея и живот... Да, живот, который тоже Чанбин покроет сначала своей слюной, а потом будет раз за разом заливать семенем самого омеги, в то время как будет кончать глубоко в нём. Ликс стонал всё откровеннее, и Чанбин, отпустив, наконец, подбородок омеги, опустил руку ему на член: тот был до звона крепким. — Сейчас ты кончишь для своего альфы, — хрипло прорычал он, — послушный омежка, да? Ты подаришь своё семя своему волку? Он сжал сосок Ликса чуть сильнее, и омега послушно, жертвенно, до дрожи низко выстонал: — Да... Да, альфа... Я весь... твой... Чанбин широко лизнул свою ладонь и нырнул ею ему в штаны. Он с удовольствием провёл по длине, нежа бархатистую плоть, а потом начал размеренно ласкать своего омегу, другой рукой прихватывая его тут же засочившийся сосок. — Мой вкусный, мой весенний, мой жаркий, — словно в забытьи, не совсем понимая, что говорит, шептал он, уверенно ведя Ликса к сладкому концу, — ты так пахнешь, мой невероятный... Ликс извивался и дрожал в его руках, стонал рвано и страстно, сводя постепенно Чанбина с ума. — Дашь мне... Ты ведь разрешишь, да?.. Я ведь ждал этого, послушно ждал, не лез... С того раза, помнишь?.. Мне снилось... снилось, как я тебя пью... опять... — Бин, Бин, — внезапно высоко и жалобно залепетал Ликс, — нет... это ведь нельзя, нехорошо... Нехорошо это, непра-аха-авильно... Не надо... — Я хочу этого, хочу! — Волк внутри Чанбина встал на дыбы и опасно оскалился, не принимая непокорности омеги, и он задышал прямо в горячую раковинку Ликса: — Ты же знаешь, как я этого хочу... Ты дашь мне, ты напоишь своего мужа, верно, Веснушечка?.. Хороший, хороший мой Веснушечка, сладкий мой омежка... Ммм... Ликси, Ликси, ты так пахнешь, ты так манишь меня, ты ведь хочешь этого не меньше, маленький мой врунишка! Ты так дрожишь от одной мысли о том, как я буду тебя... сосать... Ну, при... признайся... Ликс выгнулся, стиснул пальцами бока Чанбина и, высоко и жалостливо вскрикнув, кончил, дёргая бёдрами и тяжело дыша. Не давая ему прийти в себя, Чанбин подхватил его на руки и понёс в спальню. Там, урча и порыкивая от удовольствия, он стащил с омеги одежду и уселся рядом с ним, опираясь на спинку ложа спиной. — Иди ко мне, омега, — властно приказал он и положил руку на голову Ликсу, который, хрипло дыша, приходил в себя рядом. — Сядь... Сядь ко мне... Ты знаешь как. Ликс заохал, медленно поднялся, сел напротив и умоляюще посмотрел Чанбину в глаза. Его щёки полыхали пожаром, полные губы были алыми и горячими даже на вид, в глазах стояла влага, однако она не могла скрыть томную муть, что, видимо, овладевала его сознанием. Он едва держался, но продолжал противиться. — Бини, — забормотал он, стискивая пальцы в замок на груди, словно прикрывая её от жадного взгляда альфы, — ну, как ты можешь... Это так неправильно, это так ужасно неправильно! Чанбин цокнул и нахмурился. Что же. Омежка не слушается — омежке придётся напомнить, кто тут хозяин на время его течки. Он резко подался вперёд и завалил Ликса на спину. Тот и трепыхнуться не успел, лишь жалко всхлипнул и глянул на Чанбина тут же налившимся слезами глазами. — Я хочу тебя, — твёрдо, но негромко сказал тот, пристально глядя в эти глаза. — Любым. Но пробовать тебя так — это... Я просто уже не могу без этого. Ты подманил меня, ты дал мне эту сладость — и я не могу её забыть, я просто... — Не подманивал, не подманивал я, — слезливо залепетал Ликс, жмуря свои небесно красивые глаза, — неправда, ты тогда сам напал, ты ведь почти силой... Тебя запах манил, а не я! Чанбин сердито заурчал, но возразить было нечем. Он мог бы, конечно, напомнить, как сладко и откровенно стонал Ликс в его руках, когда он впервые попробовал его молоко, как гнулся и кончил, не прикоснувшись к себе, от одного ощущения, что его грудь сосёт его альфа, но... Зачем? Если омежке проще во всём винить альфу — пусть. И Чанбин просто стал снова целовать Ликсу живот и тискать бёдра. А тот всё бормотал, хотя голос его и становился всё слабее и слабее: — Бини, Бини, ах... Альфа, послушай, Хонджун сказал, что всё должно было кончиться давно, а если ты не прекратишь... Он сказал... — Ликс запнулся и прогнулся в спине, потому что язык Чанбина уже скользил по его плотным тёмным соскам, голос омеги сломался, стал выше, отчаяннее: — Это ведь молоко для... Не для тебя, не для... ах-х-ха... Не для тебя, нет! Это неправильно, что ты... что теперь ты его... Чанбин окинул жадным взглядом покрытую красными пятнами шею Ликса, его покусанные губы, его плечи, на которых влажно блестели его укусы, и перевёл взгляд на грудь омеги, на которой уже поблёскивали дорожки от пролитого лакомства. Чуть набухшая, с твёрдо стоящими небольшими сосочками, она тут же вызвала у него волну безумного желания. — Кто сказал, что это неправильно? — тихо и нежно спросил он, поглаживая Ликсу живот и мягко трогая уже снова полувставший член. — Хонджун? — Н-нет... — Ликс досадливо прикусил губу. — Я не говорил ему, так и не решился... Но он сказал, что в течку у рожавших так бывает, а потом всё проходит. Но если... Если ты не прекратишь рассасывать его — оно так и будет появляться. Чанбин довольно заурчал и расплылся в улыбке. — Отлично, — пророкотал он, начиная терять терпение: эти разговоры только мешали, он хочет — он получит от омеги всё, это не будет обсуждаться. Тем более... — Я одарю Хонджуна и за эту прекрасную новость. А теперь поднимай руки, омега, и ухватись за спинку кровати... Давай, сладкий, не захотел седлать мои бёдра, я выпью тебя так. Ты же знаешь, как я люблю?.. И он опустился лицом на грудь омеги, жадно дыша засластившийся цветочным ароматом с новой, мягко-молочной ноткой, и начал покрывать поцелуями горячую кожу, полизывая вокруг тёмных кружочков, но не трогая средоточие этой сладости, что поила воздух молочной волной. Ликс, чуть помедлив, задышал со всхлипами, но руки поднял и вцепился пальцами в перекладину изголовья. — Глупый альфа, — слезливо пробормотал он. — Развратный... похотливый кобель.. Как только самому не сты... А-а-а... — Голос его сорвался в низких, хриплый, жаркий стон, когда Чанбин накрыл ртом его сосок. — А-а-альфа-а-а... А Чанбин, закрыв от наслаждения глаза, стал сосать. Тёплая сладость наполнила ему рот, он глотнул и замычал от удовольствия. Это было дивно хорошо! Он обласкивал языком сосок омеги и мягко мял пальцами другую сторону груди: ещё в прошлый раз выяснилось, что так молоко текло легче — а потом присасывался со всей силы. Ликса гнуло под ним, он откровенно, не в силах удержаться, стонал, прогибался в спине, невольно подставляя грудь под жадный горячий рот своего неуёмного альфы. Чанбин сосал с упоением, мокро, почмокивая, иногда прикусывая, и содрогался сам, когда в ответ на это крупно вздрагивал Ликс. Отзывчивый, горячий, гибкий в его руках, омега был невероятно соблазнительной добычей. Чанбин прикладывался то к одному его соску, то к другому, втягивал с силой, глотал, мыча и урча, а потом благодарно нежил истекающие сладким соком горошинки. Он пил и пил, а насыщения всё не было. Нет, он знал, что не насытится, что высосет Ликса досуха, но всё равно будет хотеть ещё. Омега изнемогал под ним, он стонал всё более хрипло, дрожал всё мельче, он метался под Чанбином, хватал его за плечи — но не в попытке оттолкнуть, а наоборот — притягивая к своей груди. — Ещё, — хрипло шептал он, — ещё ещё... Ещё, альфа! О, возьми меня всего... Я твой... Всё, что есть, — твоё... Я люблю... люблю... Всего тебя люблю! Хороший мой... Ещё... Ещё, любимый... Возможно, именно этих слов Чанбин ждал больше даже, чем собственно молочной сладости, потому что, услышав их, он зарычал, оторвался от груди любимого и снова жарко стал целовать его губы. Понимая, что на грани, он перевернул Ликса на живот, быстро развернувшись, перекинул через его спину ногу и устроился на нём сверху. Вид на мокрые, блестящие от смазки половинки, открывшийся ему, заставил его зажмуриться и грозно на себя рыкнуть: кончать сейчас было нельзя, нет! Омега ещё не получил всего, что заслужил за то, что такой... что такой, какой есть. Стиснув пальцы в кулаки, Чанбин широко мазнул языком по напряжённой спинке Ликса от лопаток до поясницы, а потом, обхватив его под бёдрами и разведя их, опустился лицом между мокрыми от обильной смазки половинки. Страстно урча, он начал вылизывать их, охаживать с силой, яростно и жадно погружая язык в нутро — мягкое, жаркое и скользкое из-за готовности принять своего альфу. Ликс стонал яростно и хрипло, приподнимал попку, стараясь получить как можно больше ласки, он прихватывал Чанбина за икры, тиская и щиплясь, не помня себя от удовольствия. — Возьми меня! — выстонал он, явно на грани, дрожа всем телом. — О, возьми меня, мой альфа! Хочу тебя... Всего тебя хочу там! Быстро повернувшись, Чанбин оказался между его ног, нетерпеливо направил себя и вошёл в него одним движением, проник сразу на всю длину, несколько раз со звучными шлепками вошёл — и, прогнувшись в спине и яростно зарычав, кончил, как и всегда после этих первых жарких ласк, не в силах сдерживаться больше. Кончил глубоко, судорожно дёрнулся там, внутри, догоняя своё наслаждение, и тяжело опустился на мокрую спину Ликса, жадно вдыхая аромат только что так же, как он, кончившего, полностью удовлетворённого своего течного омеги — обожаемого, желанного, самого-са... — Би-и-н... — хрипло протянул Ликс. — Бини-и-и... Чанбин тут скрипнул зубами и недовольно зарычал. Так он и знал! Нет! Опять, что ли? — Би-ин! — Голос Ликса был низким, мягким, обволакивающим. — Пожалуйста... Ну, ты же знаешь... Чанбин досадливо поморщился, но внутри всё ходуном заходило от странного смешения жадной радости, раздражения и ревности, диковатой, острой, обиженной. Ну, почему, почему?! — Ты получил же... что хотел... — Ликс захныкал и вдруг завозился под ним, пытаясь выпростаться из-под тяжёлого альфьего тела. — Ну же, прошу, альфа... Хочу его, хочу моего... — Замолчи, замолчи! — зарычал, тут же взвиваясь, Чанбин. — Изменник! Жестокий омега! — Бини, любимый, пожалуйста... Мне так нужно!.. Когда Ликс умолял его таким голосом — жарким и сладким, словно горячий мёд, — Чанбин не мог сопротивляться. Ну, не мог. В горле палило от лунно вкусного молока, внизу всё мягко и сыто гудело, что же... Омега будет его все эти дни, а сейчас — почему бы и не уступить ему, этому бесстыжему мальчишке? Он ведь просто под стать своему мужу, своему альфе, не так ли? Чанбин тяжко воздохнул, приподнялся над Ликсом и закрыл глаза. Тело расплылось в вихрящуюся метель, и волк — рыча и разминая лапы, довольно скаля острые зубы, словно улыбаясь, прищурил свои золотые глаза на распластанного под ним омегу. — Шайани мано... — рвано вышептал Ликс и задышал со всхлипами. — Волчонок... Мой волчонок... Дай... Но волк рыкнул, повинуясь ревнивому человеку внутри, и не дал ему перевернуться. "Лежи, — сердито подумал Чанбин, — хватит зверю и того, что твоя мокрая задница отирает ему брюхо, а запах сводит с ума. Вот я тебя сейчас..." И он выпрямившись и отползя немного назад, стал с упоением, жадно вылизывать омеге спину, шею, проходился по влажному затылку и урчал, слыша, как мягко и нежно начал постанывать Ликс. — Шайа... шайани мано... тьярноэт-то... "Вернулся, вернулся, — недовольно бухтел про себя Чанбин, трудолюбиво вылизывая острые лопатки своего маленького развратника, — можно подумать, я куда-то уходил... Дурной омега... Вот прямо — дурной омега!.. Дурной, но... такой сладкий... Самый сладкий..." А через несколько мгновений он ощутил, как мерно задышал под ним Ликс, как, наконец, удовлетворённо и сладко замурчал он, засыпая и ощущая своего альфу всего, полностью, всем телом, как и хотел, как всегда любил. "Мой, — плыло в голове у тихо поскуливающего от неизбывной, переполняющей его нежности волк, — только мой, весь мой, всё в тебе — моё... И я — любым — только... твой..."